Группа арабов в развевающихся одеждах поднималась на холм навстречу нам, сбитым в тесную кучку. По их свирепым лицам было ясно, что это не мирная прогулка. Я знал, что мой запрет косить траву между апельсиновыми деревьями в нашем поселении им не по нраву. Похоже они собирались с этим что-то делать.
Когда до нас оставалось около десяти ярдов они остановились, и один вышел вперед. Это был устрашающего вида мужчина шести футов четырех дюймов росту с соответствующей шириной плеч. Он оценивающе посмотрел на нас и самонадеянно улыбнулся. Затем, не говоря ни слова, шагнул вперед и медленно положил руку на мой лоб, потом на свой. Жест без сомнения означал вызов.
Пока мы петляли друг возле друга в красной пыли, я глубоко задумался. Черт побери, это слишком далеко от Верхне-Канадского колледжа. По справедливости, как всякий обеспеченный торонтовский парень, которому исполнялось восемнадцать в 1931 году, я должен был готовиться к поступлению в университет или к семейному бизнесу, а не драться за свою жизнь в пыли еврейского поселка в самом сердце Палестины.
По иронии судьбы, люди, из-за которых я и попал-то сюда, мои родители, больше всего боялись этого. В регулярной переписке они откровенно настаивали на моем возвращении в Торонто. Косвенным образом они несли ответственность за мое пребывание здесь, поскольку я рос вполне осведомленным о своем еврейском наследии. Затем, к их последующему сожалению, они сделали мне самый лучший подарок на восемнадцатилетие, который только можно было представить в 1931 году. Это был билет в Палестину через Европу и 500 долларов* на расходы.
Я конечно же использовал подарок с максимальной отдачей. Круиз из Нью-Йорка на роскошном лайнере предоставлял все удовольствия летнего трансатлантического путешествия, и я полностью погрузился в них. Потом была Голландия и круиз вверх по Рейну. Под влиянием мелькающих пейзажей, интересных попутчиков и обильного количества прекрасных местных вин я провел круиз в состоянии практически постоянного легкого опьянения. Германия оказалась замечательным местом и в приподнятом настроении я приступил к следующему этапу путешествия – поездом в Геную.
В купе со мной ехал приветливый молодой немец по имени Генрих, не возражавший против обращения Генри. Мы с удовольствием общались на английском, перескакивая с одной темы на другую, пока поезд, пыхтя, тащил нас на юг. Почему-то я упомянул Гитлера. «А, Гитлер, - сказал попутчик пренебрежительно, - я немного о нем знаю, он никогда не станет влиятельной фигурой в Германии». Это меня обрадовало. Затем, подумав, добавил: «А вот насчет евреев он прав!».
Меня это поразило и возмутило: «Прав?». Наслышанный о его идеях относительно евреев я не мог понять, что же в них правильного. «Понимаешь, - сказал Генрих со всей серьезностью, - после войны два миллиона евреев приехало в Берлин из Галиции и Польши. Сейчас в их руках весь важнейший бизнес и промышленность Берлина. Скоро они будут управлять всей Германией. Гитлер прав!».
Меня это удивило. Я попытался опровергнуть его утверждение, сказав, что в Германии не более шестисот тысяч евреев. Большинство живет там уже несколько поколений, они ассимилированы и более немецкие, чем немцы.
Он остался при своем мнении. «Это правда, - сказал он непреклонно, - это должно быть правдой, я читал об этом в наших газетах»
Я продолжал настаивать. «Да, - согласился он, - в нашей маленькой баварской деревушке не было евреев». Фактически он за всю жизнь не видел ни одного еврея.
Пришло время взорвать мою бомбу.
«Я еврей», - холодно сказал я.
Сначала он не хотел верить. Потом смутился. Мы оба молчали, говорить было не о чем.
В Генуе я встал перед выбором: либо ехать на восток, в Палестину, либо - на запад, в Париж. Побывать и там и там не хватало денег. В обычной обстановке Париж бы победил. Я был молодой, счастливый, удачливый, любящий удовольствия парень. Но, видимо, устал от Европы, ее замки и музеи пресытили меня. Возможно Генрих-Генри шокировал меня своим наивным антисемитизмом. Или это началось гораздо раньше, когда маленьким мальчиком я с любопытством слушал как взрослые в Торонто долго и серьезно говорили о «земле наших предков». Независимо от мотивов мое решение было импульсивным и инстинктивным. Тогда в Генуе я почувствовал внезапную тягу к стране, о которой говорили как о гавани, в которой евреи защищены от генрихов всего мира. Выбор был сделан. Выбросив из головы Париж, я отправился регистрировать билет. Еду в Палестину.
Итак, десять месяцев спустя, я оказался барахтающимся в пыли в поединке с арабом. Это была жестокая кровавая драка кулаками, ногами, коленями, локтями и даже головами. Хотя мне было всего восемнадцать, я весил около двухсот фунтов при росте шесть футов два дюйма и мог бить, рвать, пинать, бодать и колотить как взрослый мужчина. Постепенно я начал побеждать. Оседлав противника, бил снова и снова, пока его тело не обмякло. Качаясь, я, к радости моих соратников, встал на ноги и похромал прочь, стирая кровь с лица. Я слышал, как сзади арабы подобрали своего бойца и повели вниз.
Первый раз я дрался с человеком, готовым убить меня. Видимо, не последний.
--------------------------------------------------------
*В 1931 году американский доллар стоил в 10 раз дороже, чем в 2000. Прим. перев.
=========================================================
Глава 2. Два эпизода http://proza.ru/2009/12/04/153