http://www.proza.ru/2009/11/06/602
В Лазаретном переулке прямо напротив Витебского вокзала и сегодня стоит дом 4 (сейчас в нём помещается больница), в котором жили Дедушка и Бабушка; я очень любил бывать у них. По двору дома всегда носилось множество мальчишек, живщих в доме, меня к ним тянуло. Они играли большой компанией «в ножички», втыкая по-очереди в круг, разделённый на «земли», перочинный ножик (у детей нож? как можно!); втыкали и «так», и «с плечика», и «прописью» - а потом отрезали друг у друга кусок земли. Мне тоже хотелось отрезать кусок земли.
Ещё была у них игра «в чиру», на деньги (откуда у них деньги!)! В сторону стопки монет они кидали по очереди тяжёлый старинный пятак и потом этой «биткой» ударяли по монетам; монеты подскакивали от удара и переворачивались с «орла» на «решку», и это было интересно! Ещё они играли «в пристенок». Ну, это было вообще просто, я бы мог тоже: швырни, ударь свою монету о стену и дотягивайся от упавшей растопыренными пальцами к уже лежащей чужой. Дотянулся – твой пятак! Нет, не старинный, а такой, обычный. Чира, конечно, была интереснее, но мне категорически запрещалось играть с этими мальчишками, тем более, у них - деньги! Это были дворовые, «плохие мальчики». Во-первых, почти все они были старше меня, а во-вторых, ругались непонятными словами и кепки носили по-хулигански, козырьком назад.
Мальчишки гоняли проволочным «водилом» обручи, снятые, с какой-то бочки; обруч катился и катился, и уронить его было нельзя! Временами они ездили на самодельных самокатах - досках на двух шарикоподшипниках - и на тротуарах Лазаретного, вымощенных неровными известняковыми плитами, эти самокаты издавали ужасающий шум и скрежет. Среди всех выделялся Вяча. У него на спине был небольшой горб, но он явно верховодил в их компании.
И ещё все мальчишки курили.
В какой-то квартире дома жила бабка, круглый год ходившая в валенках с большими оранжевыми галошами. Я очень боялся её, потому что валенки на её ногах были надеты пятками вперёд. Она, переваливаясь с ноги на ногу, ковыляла со своей клюкой по двору и всё время сердито что-то бормотала. Видеть её было стыдно и страшно. После войны мне однажды встретилась ещё одна такая женщина; эта перевёрнутость стоп - какая-то болезнь…
Отопление в доме было печное, и по всему периметру двора располагались двухэтажные дровяные сараи (у Дедушки тоже был свой сарай); кое-где во дворе болталось развешанное бельё, можно было увидеть козу, иногда слышался истошный визг поросёнка. Куры свободно копошились в мусоре, и среди них был очень злой красный петух с роскошным зелёно-синим хвостом и могучими шпорами. Однажды мы с Дедушкой возвращались с прогулки, и красавец-петух - это я точно помню, хотя мне не было и трёх лет - вдруг взлетел мне на плечи и стал клевать в голову. Я очень испугался и с того времени стал заикаться, иногда очень сильно. Родителей это взволновало, тем более, что Дедушка сам немного заикался.
Зимой время от времени Дедушка или папа приносили из сарая в комнаты вязанки дров, большие стопки, перехваченные грубой пеньковой верёвкой. Иногда вязанку приносил бородатый дворник; он с грохотом сбрасывал её со спины, и Бабушка совала ему «денежку» (а мне денежек не давали, а то бы я обязательно поиграл в чиру или в пристенок). От дров веяло холодом, и пока они не согрелись, меня близко к ним не подпускали.
Однажды поднялась суматоха, и грузчики втащили большой разобранный на две части резной буфет и шесть тяжёлых стульев с мягкими сиденьями и спинками. Бабушка была довольна: в доме появилась хорошая мебель. Когда буфет собрали, он на годы стал любимым местом для игр. Было так сладко забраться в одно из нижних отделений, закрыться дверцами и с замиранием сердца ждать, найдут тебя или не найдут!
В большой комнате почётное место занимал бабушкин сундук со старинными нарядами; на нём после рождения очередного внука устанавливался сетчатый «загон». А в большом шкафу, называвшемся «шифоньер», висела дедушкина енотовая шуба с шалевым воротником, покрытая «штучным» сукном; он её «построил» незадолго до революции. На красивом, с разводами, меху кое-где висели интересные хвостики, некоторые из них уже оторвались. Руки сами так и тянулись поиграть с этими хвостиками, подёргать их, и один из них однажды оторвался. Я испугался, но всё-таки нашёл ему место – спрятал на подоконнике за одну из бабушкиных пальм. Летом шуба остро пахла нафталином. В её рукавах тоже был мех, но без хвостиков.
А зимняя шапка у Дедушки была «пирожком», из мелкого каракуля, и перед тем, как её надеть, он всегда несколько раз ребром ладони выправлял на ней продольное углубление сверху – вот так вот и ещё раз вот так!
Дедушка был бухгалтером. Когда-то до революции - до управления Банком - он руководил Коммерческим училищем, а рассматривать коллекцию старых денег, собранных им, было очень интересно, но играть с ними он не разрешал. У него, вообще, была масса интересных вещей: гибкие металлические линейки из двух скреплённых пластин, две чернильницы с крышечками, пресс-папье с промокательной бумагой и двое конторских счётов. И ещё, разлинованные синими и красными линиями, большие толстые тетради. Когда Дедушка что-то писал в них, кругляшки на прутиках счётов громко щёлкали, а мне хотелось покататься на них по полу. Одни счёты мне отдали для игры, но к другим прикасаться было категорически запрещено.
Ещё Дедушка хорошо рисовал, даже писал маслом. У него был небольшой мольберт, ящики с красками в тюбиках и большая, замаранная краской, палитра. В ящиках с красками лежало несколько небольших глиняных человеческих лиц, раскрашенных масляными красками (у нашего самодельного Деда Мороза в белой шубе было такое же лицо). Дедушка хотел научить меня рисовать и писать маслом, но у меня получались только танки, самолёты и трассы пуль.
И ещё у Дедушки были маленькие деревянные гвоздики, сапожный молоток с широким плоским бойком и мотки толстой «суровой» нитки, дратвы. И коричневый кусок воска, кривое шило и «лапа», металлическая подставка, на которую он помещал штиблеты - у нас в семье всегда говорилось не «полуботинки», а «штиблеты» или "туфли". Жили они с Бабушкой бедно, и он сам чинил, а, возможно, и тачал обувь.
Сначала Дедушка «вощил дратву» - натянув нитку, водил по ней куском воска - потом ковырялся в ботинке. Я ждал момента, когда он, зажав губами несколько гвоздиков, начнёт заколачивать их в подмётку; они прятались за два удара. Дедушка широким ножом подравнивал торчащие местами остатки гвоздиков и отставлял штиблет в сторону. Наверное, с того времени я и помню слова «союзка», «набойка», «опорки»...
И даже «супинатор».
http://www.proza.ru/2017/03/30/1491