ПРОДОЛЖАЕМ ДЫШАТЬ КНИЖНОЙ ПЫЛЬЮ…
Оба варианта рассказа известны современному читателю. В редакции Д.Кука анекдот перепечатан в цитируемой нами антологии сочинений иностранных путешественников, составленной Ю.Н.Беспятых. В журнальной публикации 1821 года он получил заглавие “Не худо иногда напиться и пьяным. (тоже Быль.)” (Благонамеренный, 1821, ч.15, № 13. С.67-69). Здесь он подписан буквой “И.”, а в 1826 году с небольшим изменением текста перепечатан в 1 томе собрания сочинений издателя журнала Измайлова, уже под заглавием “Смелый и сметливый подьячий”. По этой публикации он и был воспроизведен в современной антологии русской новеллы. В обоих заголовках русского варианта использованы выражения английского оригинала. Срв. у Кука фразу о случайном спасителе похищенной: “Храбро и решительно представ перед ними…” (отсюда: “смелый и сметливый...) и о бегстве похитителя: “…оставив девушку с ее пьяным, но благородным избавителем” (отсюда: “не худо... напиться пьяным”). Надо отдать должное современным комментаторам последней редакции анекдота: они верно почувствовали его архаическую природу и, не зная о том, что он был впервые опубликован по-русски в 1821 году, отнесли его появление к концу XVIII – первому десятилетию XIX века (в указанном сборнике он помещен между “Сиеррой-Мореной” Н.М.Карамзина /1795/ и “Привидением” В.А.Жуковского /1810/).
Эта гадательная датировка имеет тем большие оправдания, что сходные мотивы обнаруживались в творчестве издателя “Благонамеренного” и раньше. Тот же самый фольклорно-новеллистический сюжет увоза невесты разбойниками проступает в начале (ч.1, кн.1, гл.IV-V) романа Измайлова “Евгений Негодяев” (1799), оказавшего влияние на генезис пушкинского сатирического “романа в стихах” (Кубасов И.А. А.Е.Измайлов // Русская старина, 1900, № 8. С.417).
_________________________________________________
П р и м е ч а н и е. Исследователи правильно замечают об анекдоте “Смелый и сметливый подьячий”, что “красная девица, молодцы в синих русских кафтанах, один из которых под видом жениха решился на преступление, напоминают читателю эпизоды из хорошо известной русской сказки о девице и разбойниках, послужившей некоторое время спустя источником знаменитой баллады Пушкина «Наташа»” (Нечаянная свадьба… С.6).
______________________________
Мотивы, фигурирующие в обоих заглавиях, данных анекдоту русским переводчиком (подьячие, пьянство), – это типичные мотивы басенного творчества А.Е.Измайлова, начавшего развиваться позднее, в середине 1810-х гг. Вынесенные в заглавия, они как бы шаржируют литературную манеру издателя.
“ТАМ ЕЕ ЗАРЕЗАЛ…”
Коснемся сначала отражения сюжета в романе “Евгений”. Сходная история побега гувернера и горничной приводится в рассказе о детстве героя романа, но развязка этого начального эпизода сообщалась... только в следующем столетии: в “Заключении” 2 части романа, вышедшей уже в 1801 году! Здесь появляется мотив, особенно интересный для нас в связи с анекдотом Кука и “Благонамеренного”: “Об г-не ле-Пандарде, прежнем Евгениином учителе, который бежал вместе с Дунюшкою, укравшею у покойницы Татьяны Ивановны бриллианты, слышал я, что он, взявши от Дунюшки сии вещи, В ОДНОМ ЛЕСУ, ЧРЕЗ КОТОРЫЙ ОНИ ПРОХОДИЛИ, ТАМ ЕЕ ЗАРЕЗАЛ, и лишившись их вскоре сам, вытаскивает с того времени серебро и золото с Нерчинских рудников” (цит. по: Измайлов А.Е. Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества. Повесть // В его кн.: Полное собрание сочинений. Т.3. М., 1890).
Просим извинения у читателей за громоздкость цитаты, но нужно учитывать, что тогда, на рубеже XVIII и XIX века слог русской беллетристической прозы еще только вырабатывался. Измайлов, на фоне своих современников может даже похвастаться простотой и наглядностью выражения…
Мотив погребения на кладбище преступников, который создает столь оригинальную физиономию анекдоту в книге Кука и в журнале “Благонамеренный”, здесь еще отсутствует. Однако горничная Дунюшка, несчастная соучастница ограбления, погибает в лесу, так что во всех этих трех случаях место действия совпадает по признаку ‘ПОГРЕБЕНИЕ В НЕОСВЯЩЕННОЙ ЗЕМЛЕ’. Это обстоятельство, согласно христианским представлениям, вносит в загробную судьбу героини романа ту же проблематичность, которая составляет, в частности, идейно-художественный пафос баллады Бюргера.
Похороны персонажей (часто – самоубийц) в неосвященной земле – не редкость в произведениях писателей-сентименталистов, что отражало присущую им независимость религиозной позиции от авторитета официальной Церкви. Срв. в повести того же Измайлова “Бедная Маша” (1801): “…Ничто не могло удержать Машу быть свидетельницею позорных похорон ее мужа. Самоубийцу вывезли за город на большое поле, разрыли там могилу, в которой была положена Шарлотта, и похоронили труп его вместе с ее трупом”. “Большое поле за городом” (вместо кладбища), сам характер погребения – все говорит о том, что здесь подразумеваются, но еще не названы, те же самые похороны на “убогом дому”, которые отражены Куком.
Но особенно в этом отношении отличается роман И.И.Лажечникова “Последний новик” (1831-1833), своего рода “энциклопедия” символических мотивов литературной эпохи. Тема погребения в неосвященной земле красной нитью проходит через все перипетии романа. Приведем заключительный фрагмент сцены колесования Паткуля (ч.4, гл.8), который интересно сопоставить с отмеченными нами эпизодическими мотивами баллады “Ленора”: “…туловище, разрубленное на четыре части, воткнуто на четыре высокие копья, поставленные в один ряд. Голова имела почет: ее вонзили на особенный шест. «Растерзанные члены Паткуля, – говорит Вольтер, – висели на столбах до 1713 года, пока Август, снова вступив на польский престол, велел их собрать…»”.
Сама бюргеровская “Ленора”, которая задает камертон нашему “кладбищенскому” сюжету, незримо присутствует рядом в романе Лажечникова: мотивы новеллы В.Ирвинга “Жених-призрак” (1819), принадлежащей к большому числу вариаций баллады Бюргера в англоязычной литературе, использованы Лажечниковым в ч.1, гл.9 романа.
СЕНСАЦИОННОЕ ПРИЗНАНИЕ “АВТОРА”
Литературная личность Измайлова, таким образом, как нельзя лучше подходила для того, чтобы ему выступить в роли переводчика Кука. Именно этим соображением, думается, была вызвана перепечатка анонимной журнальной “были” в издании 1826 года. Авторство материалов, печатавшихся в измайловских изданиях, имело часто расплывчатый, обобщенный характер. Так, например, племянник Измайлова П.Л.Яковлев, содействовавший дяде в издании журнала, помещал и в нем, и в выпускавшемся ими обоими альманахе “Календарь Муз” на 1826 и 1827 год произведения за подписью “I.” (то есть: “Iаковлев”), что было явно рассчитано на то, чтобы их “перепутали” с произведениями самого Измайлова!
Теперь самый подходящий момент, чтобы указать на то единственное отличие текста журнальной публикации от перепечатки анекдота в издании 1826 года, о котором мы упомянули в начале. В журнальной редакции анекдот из Кука предваряло маленькое вступление, в котором таинственный “И.” указывал на то, что этот анекдот представляет собой заимствование из промежуточного, по отношению к книге Кука, источника: “Описанное здесь выше происшествие привело мне на память другое, случившееся в Москве более шестидесяти лет тому назад и СЛЫШАННОЕ МНОЮ ОТ ВЕРНОГО ЧЕЛОВЕКА”. Таким образом, в журнальном варианте Измайлов сам признавался, что выступил по отношению к анекдоту только писцом, секретарем (каким вскоре после выхода книжного издания выступит В.П.Титов по отношению к услышанной им от Пушкина устной повести “Уединенный домик на Васильевском”). В книжное издание это предисловие не вошло, что окончательно закрепило иллюзию единоличного авторства Измайлова.
В приведенном нами примечании имеется в виду другая “быль”, напечатанная на предыдущих страницах: Счастливое падение. [Подп.:] М.Каменев-Любавский // Благонамеренный, 1821, ч.15, № 13. С.64-65. Обе эти “были” составляют своего рода “дилогию”, и первая из них также имеет литературное происхождение. Она представляет собой пародию на знаменитую притчу “Об инороге” из “Повести о Варлааме и Иоасафе”, входившую самостоятельно в состав Прологов и сборников, а также поминальных книжек – синодиков; кроме того ее сюжет был популярен в изобразительном искусстве, в частности книжной миниатюре и лубочных картинках (см.: Петухов Е.В. Очерки из литературной истории Синодика. М., 1895. С.97, 190, 213-215; Древнерусская притча. М., 1991. С.44-45, 436; Ровинский Д.А. Русские народные картинки. Т.4. Спб., 1881. С.738-739). Помимо самого редакционного указания, внутреннее, идейно-эстетическое единство обеих частей журнальной “дилогии” обуславливает ориентация каждой из них на книжные формы народной культуры и связанную с ними символику
“Разоблачающее” заявление в процитированном предисловии для беллетристической прозы “Благонамеренного” носило программный характер. Тремя годами ранее само издание журнала открылось таким же заявлением, правда не в начале, а в конце злободневного политического памфлета – “истинного происшествия” под названием “Не родись ни хорош ни пригож, а родись щастлив”, опубликованного за подписью “В[ладими]ръ П[анае]въ”: “Не знаю, точно ли справедливо сие происшествие, МНЕ ПО КРАЙНЕ МЕРЕ РАССКАЗЫВАЛИ ЕГО ЗА ИСТИННОЕ; Я ПОЧТИ НИЧЕГО НЕ ПРИБАВИЛ; за что купил, за то и продаю”. Ссылка на посторонний источник рассказа усиливается тем, что номинальный автор... почти что отрекается от него, добавляя к сказанному: “Мне самому кажется это невероятным” (Благонамеренный, 1818, ч.1, № 1. С.50). На прямое родство этих “отречений” друг с другом указывает использование однокоренной лексики: “происшествие... слышанное мною от ВЕРНОГО человека” (1821), “Мне самому кажется это НЕВЕРОЯТНЫМ” (1818). Надо добавить, что заимствованный характер “истинного происшествия” 1818 г. отмечают и кавычки, раскрытые в самом начале публикации, не перед прямой речью какого-либо персонажа, но перед текстом авторского повествования, – что превращает его целиком в цитату такого же писца-публикатора!
“НАС БЫЛО МНОГО НА ЧЕЛНЕ…”
Произведения “Панаева” и “Измайлова”, вернее английскую версию последнего, объединяет также использование одного и того же заимствованного литературного сюжета – древнегреческого мифа об Арионе, как он рассказан у Геродота. В памфлете 1818 года под видом вымышленного происшествия изображается деятельность реальных русских политических заговорщиков тех лет. ПОВЕСТЬ ПАНАЕВА: “Через полгода заговор наконец созрел; время исполнения приближалось, медлить было опасно. Модест улучил минуту, скрылся и поскакал в Вену. Является во дворец, просит, чтобы его допустили к Императору, бросается к ногам Государя, открывает о существовании заговора и в подтверждение слов своих вручает бывшие при нем бумаги. Таким доносам обыкновенно верят не скоро. Модеста учтиво проводили в крепость, а между тем послали разведывать” (Там же. С.48).
АНЕКДОТ КУКА: “Девушка, когда пришла в себя, рассказала крестьянину про все сделанное ею и все, что знала об этом негодяе. Крестьянин поздравил ее, но отвел прямиком в полицию, где оба под присягой поведали все, что знали. Но поскольку сами они были никому не известны, их продержали в полиции до следующего дня, когда даме было послано сообщение о происшедшем. Добрая старая дама употребила все свое влияние, дабы избавить служанку от заслуженного наказания, выхлопотала ей прощение от Императрицы, взяла домой и выдала замуж”.
“ИСТОРИЯ” ГЕРОДОТА: “…Ариона же, как рассказывают, подхватил на спину дельфин и вынес к Тенару. Арион вышел на берег и в своем наряде певца отправился в Коринф. По прибытии туда он рассказал все, что с ним случилось. Периандр же не поверил рассказу и велел заключить Ариона под стражу и никуда не выпускать, а за корабельщиками внимательно следить. Когда же те прибыли в Коринф [...] внезапно появился Арион в том самом одеянии, в каком он бросился в море. Пораженные корабельщики не могли уже отрицать своей вины, так как были уличены” (М., 1993. С.17. Пер. Г.А.Стратановского).
О преемственности, в особенности, говорят почти буквальные текстовые повторения: “...когда даме было послано сообщение о происшедшем” (Кук), “…а между тем послали разведывать” (Панаев), “…а за корабельщиками внимательно следить” (Геродот). Этот античный “детективный” сюжет, использованный впоследствии в известном стихотворении Пушкина, аллегорически изображающем судьбу “декабристов” и положение среди них самого поэта, был особо актуален в эпоху к. 1810-х – н. 1820-х гг., когда была почти неразличима граница между сторонниками и противниками императорской власти в России (вспомним судьбу Н.И.Тургенева, А.С.Грибоедова, Ф.Н.Глинки и мн. др.).
К довершению всего, в предисловии к публикации истории о “Смелом и сметливом подьячем” содержится хронологическое указание, в котором заметна цель... отмежеваться от версии, рассказанной в книге Кука. Эта датировка (“происшествие… случившееся… более шестидесяти лет тому назад”), относит действие анекдота, поведанного английскому путешественнику в 1737 году (год его приезда в Россию), – к 1750-м годам – последнему десятилетию царствования императрицы Елизаветы Петровны. А Д.Кук уехал из России как раз в 1750 году и, следовательно, не мог слышать своей истории, произойди она в это время!
Показательно, что тот же самый срок (около шестидесяти лет), который здесь называется, – отделяет от английского автора время действия второго анекдота из указанной нами “полицейской” дилогии в его книге, о княгине Голицыной. Это совсем другая история! – словно бы восклицает журнальный рассказчик, но... само это восклицание выдает его знакомство с книгой английского путешественника.
ГОЛОС ИЗ ХОРА
Можно заметить, что косвенное указание на тот же самый исторический период действия, какой будет назван в журнале, содержала в себе еще развязка вставной истории о гувернере-грабителе в романе “Евгений”. У Кука преступника колесуют (при том, что он так и не совершил задуманное убийство девушки), в романе – убийцу лишь ссылают в Нерчинские рудники: в 1753 году императрица Елизавета издаст указ об отмене смертной казни, и колесование злодея сделается невозможным. Занятно, что тот же самый “роковой” временной интервал – более шестидесяти лет – отделяет и время рассказывания анекдота у Кука (1737) от времени публикации романа Измайлова (1799-1801).
Обратим внимание также на то, что в предисловии к журнальной публикации анекдота дается прямой текстовый намек на предшествующее преломление сюжета в творчестве Измайлова. Здесь передразнивается стилистическая шероховатость, возможная тавтология в приведенной нами цитате из романа “Евгений”: “взявши от Дунюшки сии вещи, В ОДНОМ ЛЕСУ, через который они проходили, ТАМ ЕЕ ЗАРЕЗАЛ”; срв.: “описанное ЗДЕСЬ ВЫШЕ происшествие”. Таким образом, предисловие к журнальной редакции анекдота хранило в себе память о сходной истории в старом романе. Это еще раз подтверждает высказанное нами мнение, что литературная личность Измайлова в анекдоте 1821 года выступает не субъектом повествования, но предметом дружеского шаржа.
Литературный анекдот журнала “Благонамеренный” является перед нами в полном смысле слова как плод коллективного творчества, концентрирующий в своем небольшом объеме целый спектр авторских индивидуальностей и литературных традиций: помимо самого “Доктора Кука”, здесь еще и его соотечественники, задолго до него путешествовавшие в Россию, и немецкий поэт Бюргер, и русский баснописец и романист А.Е.Измайлов, и противоборствующие лагеря “арзамасцев” и “шишковистов”. Наконец, литературную значимость имеет и имя, которое впервые получает безымянный герой Кука в журнале, Брагин. Жест дарования имени персонажу здесь акцентирован: “назовем так героя” – говорит повествователь, приступая к рассказу.
_______________________________________________________
П р и м е ч а н и е. Что ни фраза – то цитата из... будущих произведений Пушкина! Срв. в первой главе романа “Евгений [нет, не “Негодяев”!] Онегин”: “Я думал уж о форме плана И как героя назову...” То же касается и оборота из предисловия, который попадет в стихотворение “Движение”: “Но, господа, забавный случай сей Другой пример на память мне приводит...”
_____________________________________
Имя “Брагин” заставляет вспомнить новеллу “Досадное пробуждение” из второй серии “Русских сказок” В.А.Левшина (1783, т.6), которая, в свою очередь (на что до сих пор исследователями не обращалось внимания, но что оказывается немаловажным для освещения нашего материала в журнале “Благонамеренный”), восходит к философской сказке Вольтера “Кривой крючник”, сочиненной, согласно биографической легенде, в 1747, а впервые опубликованной в 1774 году.
Теперь, зная о литературном происхождении анекдота “Благонамеренного”, мы постараемся разобраться в том, какие строительные материалы он заимствовал от своих предшественников, а затем – поближе познакомимся с литературными процессами, связанными с появлением этого анекдота на страницах журнала в 1821 году, чтобы в итоге выяснить самое главное: какое значение эти процессы имели для возникновения повести Пушкина “Гробовщик”.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2009/02/15/338 .