«Н» ИЛИ «К»?
Работая над историей петровской эпохи, Пушкин стремился привлечь как можно более широкий круг архивных и печатных источников. Среди сохранившейся корреспонденции Пушкина находится письмо А.Я.Вильсона, английского инженера, работавшего в России, датированное 18 декабря 1835 года (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 19 тт. Т.16. М., 1998. С.67-68. В дальнейшем ссылки на это издание приводятся с указанием тома – римскими цифрами и страниц – арабскими). В письме сообщается о посылке двух книг исторических мемуаров, в том числе книги европейского путешественника времен царствования преемниц Петра – императриц Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны. Что за книга была получена Пушкиным – долгое время установить не удавалось, так как фамилия ее автора в тексте письма изначально была прочитана неправильно (“Доктор Кун”).
Только полтора века спустя известный исследователь рукописей Пушкина И.Л.Фейнберг случайно обнаружил, что фамилия автора книги в подлиннике письма вполне явственно читается: “Доктор Кук” (чего нельзя сказать о подписи отправителя, которая тоже не сразу была прочитана пушкинистами). В своей книге Фейнберг с увлечением описывает, как он искал сочинение этого автора на полках библиотеки Пушкина в Санкт-Петербурге (Фейнберг И.Л. Неведомая книга (1975) // В его кн.: Читая тетради Пушкина. М., 1985). Им оказались впервые изданные в 1770 году в Эдинбурге (было еще издание 1778 года) “Путешествия и странствия по Российской империи, Татарии и части Персидского царства” недоучившегося студента-медика, шотландского хирурга Джона Кука (однофамильца своего знаменитого современника – великого английского путешественника Джеймса Кука), который в 1730-1740-х гг. работал в России, был приближенным князя М.М.Голицына и участвовал в возглавляемом им посольстве в Персию (Cook J. Voyages and travels through the Russian Empire, Tartary and part of the Kingdom of Persia. Vol.1-2. Edinburgh, 1770). Вследствие открытия Фейнберга, фигура Д.Кука вновь привлекла внимание отечественных и зарубежных историков.
Тем не менее литературная сторона “Путешествий и странствий…” до сих пор еще остается полностью не изученной. О перспективности этой проблемы говорит уже то, что литературный стиль шотландского мемуариста вызывает у современного читателя прямо противоположные оценки: автор статьи о шотландских врачах, работавших в России, говорит, что “книга Кука читается с удовольствием” (Appleby J.H. Through the looking-glass: Scottish doctors in Russia // In: The Caledonian Phalanx. Scots in Russia. Edinburgh, 1987, p.50), автор фундаментального исследования о русско-английских связях дипломатично называет стиль Кука “лишенным изящества” (Cross A.G. By the banks of the Neva: Chapters from the lives and and careers of the British in 18th century Russia. Cambridge-Glasgow, 1997, p.129), а отечественный переводчик фрагментов из его “Путешествий и странствий…” дает литературным способностям автора и вовсе негативную оценку (Беспятых Ю.Н. Петербург Анны Иоанновны в иностранных описаниях. Спб., 1997. С.33).
Еще И.Л.Фейнберг счел само собой разумеющимся, что эта книга могла заинтересовать Пушкина только с точки зрения его работы над русской историей ХVIII века. При этом, однако, упускается из виду, что Пушкин был прежде всего поэтом и беллетристом, и только потом ученым-историком. Мы не ставим себе задачу всесторонне охарактеризовать книгу “Доктора Кука” как явление английской литературы, но именно как литературное явление она будет интересовать нас в этой работе.
ТАЙНА ЗАКЛАДКИ
Письмо А.Я.Вильсона было ответом на неизвестное нам обращение его корреспондента с просьбой присылать материалы по русской истории. Очень естественно, что первыми шотландским инженером были присланы книги путешественников-шотландцев – “Записки капитана Брюса” и “записки Доктора Кука” (так они обозначены отправителем). Что касается второй из них, то текст сопроводительного письма не дает возможности судить, в какой форме была выражена просьба. Просил ли Пушкин подыскать сочинения по какой-то тематике или выслать определенную книгу? Обычно эта дилемма упускается из виду, а между тем ее решение имеет важное значение: получение экземпляра книги Д.Кука в конце 1835 года еще вовсе не говорит о том, что Пушкин не знал ее раньше! Скорее можно предполагать противоположное.
___________________________________________________
П р и м е ч а н и е. Вильсон пишет: “Записки Доктора Кука при сем же получить изволите”. Фраза построена так, будто речь идет о книге, уже упомянутой Пушкиным. Срв. порядок слов в другом случае: “Вместе с сим получить изволите Записки капитана Брюса”. С другой стороны, Вильсон далее начинает характеризовать книгу “Доктора Кука” так, как будто его корреспондент впервые слышит о ней! За исключением одной описки, однако, ничто в письме Вильсона не свидетельствует о плохом владении русским языком.
__________________________
Книга, присланная Пушкину любознательным англичанином, была известна в Петербурге давно. В пушкинском экземпляре “Путешествий и странствий…”, полученном им в 1835 году, сохранились девять закладок, сделанных в первой половине первого тома (Модзалевский Б.Л. Библиотека Пушкина /Библиографическое описание/. Спб., 1910. № 821). Заканчивая рассказ о своем замечательном открытии, И.Л.Фейнберг указал на необходимость выяснить причины, по которым соответствующие места книги привлекли внимание Пушкина. Так, например, одна закладка сделана на страницах, рассказывающих о прапрадеде Пушкина – И.М.Головине. Причина ее появления очевидна. Другая закладка находится между страницами 20-21, на которых помещено рассуждение Кука... о высокой эффективности русских полицейских учреждений. А иллюстрацией к этому рассуждению служат два анекдота. Один из них – о нападении разбойников на обоз княгини Голицыной в 70-80-е гг. ХVII века – вероятно, фамильное предание русского патрона автора книги; другой анекдот послужил источником истории, рассказанной в 1821 году на страницах журнала “Благонамеренный”. Он начинается на развороте, следующем после пушкинской закладки (стр.22-23). Получив под новый, 1836 год экземпляр книги, Пушкин перечитывал “страшный”, почти что “святочный” рассказ Кука, памятный ему, должно быть, по публикации в петербургском журнале.
Хотя источник этой публикации не был указан, анекдот англичанина в ней хорошо узнаваем. Как утверждает Кук, он слышал его “от одной благороднейшей знатной дамы”, которая рассказала ему случай с “ее родственницей, старой незамужней, но очень богатой дамой”, еще в первый год пребывания автора в Петербурге (1737). Более того, “спустя долгое время после этих событий даме” (героине, а не рассказчице) “случилось быть моей пациенткой, и она подтвердила [...] рассказ”. Речь в анекдоте Кука идет о служанке этой дамы и о некоем злоумышленнике, который “принялся ухаживать за той служанкой, сделал ей много приятных подарков, говорил, что он сын богатого сибирского купца, но после своего приезда в Москву растратил деньги и поэтому умолял девушку никому в доме не говорить ни о его делах, ни об отце.
Получив ее согласие выйти за него замуж, он убедил ее также, хотя и вопреки ее склонностям, не только сбежать от доброй дамы, но и унести ее сейф, в котором помимо кругленькой суммы наличных денег были все драгоценности этой дамы. Дело происходило зимой; у парня были наготове сани и пара добрых лошадей. Он вдруг увез девушку из Москвы к яме, куда сбрасывают тела всех преступников, самоубийц и тех, кто не имеет родственников. Там они лежат, и епископ раз в году совершает над ними погребальный обряд. Когда подъехали, злодей велел девушке готовиться к немедленной смерти, говоря, что это – кладбище преступников, и коли уж он привез ее сюда, то, значит, решил умертвить.
Незадолго перед этим некий крестьянин возвращался навеселе из Москвы домой и, не будучи в состоянии выдержать холод и сильнейшую пургу, укрылся в этой яме и заснул. Но угрозами негодяя и мольбами бедной девушки он не только был разбужен, но и подслушал их разговор. Храбро и решительно представ перед ними, испуская ужасный вопль, он напугал негодяя и тот, потеряв от страха голову, вскочил в сани и тут же уехал, оставив девушку с ее пьяным, но благородным избавителем.
Сей случай оказался очень счастливым для них обоих – ведь не произойди он, девушка наверняка была бы убита, а бедный человек, весьма вероятно, замерз бы насмерть. Девушка, когда пришла в себя, рассказала крестьянину про все сделанное ею и все, что знала об этом негодяе...” (Беспятых Ю.Н. Ук. соч. С.397-398. В дальнейшем анекдот Кука о происшествии на “убогом дому” в современном русском переводе цитируется по этому изданию без дополнительных ссылок). Вопреки иллюзии достоверности, создаваемой повествователем, этот “справедливый” рассказ имеет скорее литературную, чем документальную природу: в нем легко узнаваема вариация фольклорного сюжета знаменитой баллады Г.Бюргера “Ленора” (1773).
ПРОГУЛКА НА КЛАДБИЩЕ
Именно это обстоятельство, по-видимому, вызвало публикацию анекдота в русском журнале. Издатели “Благонамеренного“ как бы напоминали о громкой полемике, происходившей пятилетие назад вокруг судьбы бюргеровской баллады в русской переводческой традиции.
_________________________________________________
П р и м е ч а н и е. Памятниками этой полемики остались две статьи, впервые напечатанные в тогдашних журналах: Гнедич Н.И. О вольном переводе Бюргеровой баллады “Ленора“ // Сын Отечества, 1816, ч.31, № 27; Грибоедов А.С. О разборе вольного перевода Бюргеровой баллады “Ленора“ // Там же, ч.32, № 30.
_____________________________
В центр полуфольклорного английского анекдота поставлено специфическое явление средневекового русского быта, которое еще с XVI века привлекало внимание английских путешественников (Д.Флетчер “О государстве Русском”, 1591 /см.: Россия XVI века. Воспоминания иностранцев. Смоленск, 2003. С.137/; С.Коллинз “Нынешнее состояние России”, 1671 /см. перевод П.В.Киреевского: М., 1846. С.8/). Так что и в этом Кук выступал продолжателем литературных традиций, а вовсе не простодушным документалистом, за которого он себя выдает и каким его охотно считают чересчур доверчивые исследователи. “Дело происходило зимой, – динамично повествует автор “Путешествий и странствий…” о похищении мнимым женихом невесты, – у парня были наготове сани и пара добрых лошадей. Он вдруг увез девушку из Москвы к ямнику, куда сбрасывают тела всех преступников, самоубийц и тех, кто не имеет родственников. Там они лежат, и епископ раз в году совершает над ними погребальный обряд”.
Одним из центральных пунктов полемики о сравнительных достоинствах переводов “Леноры” В.А.Жуковского и П.А.Катенина в 1816 году стало изображение типологически сходного исторического явления в бюргеровской балладе. Кульминация у Бюргера, как известно, также заключается в том, что зловещий жених-похититель привозит влюбленную девушку на кладбище. Но кладбище, местонахождение мертвецов в балладе как бы удваивается: сначала оно встречается героям на пути, и как раз этот эпизод в русском переводе вызвал наиболее острую реакцию читателей.
Уже гораздо позднее, в рецензии на собрание сочинений Катенина 1833 года, об этом вспоминал Пушкин, как о подробности, выражающей самую сущность полемики 1816 года: “сия простота и даже грубость выражений, сия «сволочь» [у Катенина], заменившая «воздушную цепь теней» [у Жуковского], сия виселица, вместо сельских картин, озаренных летнею луною, неприятно поразили непривычных читателей” (ХI, 221). Пушкин ссылается на эпизод баллады Бюргера, малопонятный для читателей, незнакомых с реалиями средневекового немецкого быта. Его хорошо прокомментировал тогдашний итальянский переводчик баллады – Джованни Берше: “В Германии существует обычай, согласно которому после казни приговоренных к колесованию ставится столб, на вершину которого горизонтально кладут роковое колесо. На него бросают трупы казненных. Столб так и стоит для устрашения преступников и к ужасу всех проходящих мимо, и будет так стоять до тех пор, пока время его не коснется” (цит. по: Романтизм глазами итальянских писателей. М., 1984. С.232). Этот позорный столб Бюргер и называет “виселицей”, о которой вспоминает Пушкин, а “воздушная цепь теней” в переводе Жуковского, или просто “сволочь” в переводе Катенина – это, таким образом, не что иное, как мухи, роящиеся над полуразложившимися трупами!
Мотив, сделанный у Кука кульминационным, принадлежит у Бюргера к числу второстепенных картин, которые мелькают перед героиней баллады, скачущей с женихом-призраком. И кладбище, на которое ее в финале привозят, по-видимому, самое обычное: “при свете луны вокруг белеют памятники”. Хотя в начале баллады звучит мотив, заставляющий думать, что и ее герой может принадлежать к числу преступников, оставляемых без погребения: “вдруг этот лживый человек, – “утешают” Ленору, – находящийся давно в Венгрии, изменил своей вере, чтобы жениться на другой?” Этот нереализованный поворот сюжета нужен автору, чтобы внести элемент непредсказуемости в монотонное описание поездки. Герой же английского анекдота – и есть самый настоящий преступник (“villain” – злодей, негодяй), грабитель, и Д.Кук, рассказывая о его дальнейшей судьбе, называет орудие казни, которое встретилось путешественникам в немецкой балладе: “Будучи осужден за свое преступление, он был переломан на колесе”.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2009/02/14/499 .