Геракл. Часть первая

       УТРО В ПОРТУ
       – Может, его просто во сне зарезать, Эгноил? – донесся бас, хриплый и мощный, как засурдиненный тромбон.
       – Тише, тише! – испуганно зашипел второй голос. Бас слегка приглушился:
       – Так прирезать?
       – Рано, – сказал после паузы неизвестный Эгноил. – Пара подвигов еще не повредит… Ты пока присматривайся к его привычкам, ищи слабые места. Может, отравить удастся, может, еще чего… Но позже!
       – Понял. Ну, я пошел, – и из густых зарослей, хрустя копытами, выломился здоровенный гнедой кентавр. Он прищурился от солнца, почесал бороду, хвостом смахнул овода с блестящего крупа и, перегнувшись, поскреб укус крепкими широкими ногтями. Взглянув на заросли, хмыкнул утробно и потрусил в сторону порта.
       Не особо высокая каменная стена опоясывала городок Навплион – вернее, его кремль, акрополь (простонародье, как и во всех городах мира, селилось по окрестностям). Попадать внутрь хлопотно: стража впускала лишь после нудной проверки личности – но кентавру туда было и не надо. Порт раскинулся вне пределов стены, там, где живописные темно-зеленые горы обрывались отвесно в Арголидский залив.
       Городок самостоятельного значения не имел, служил лишь выходом в море для континентальных Микен и Тиринфа.
       Летнее утро на Пелопоннесе! Три облачка оживляют безупречную голубизну, море страстно синеет, будто целиком вырезанное из драгоценного лазурита. Изгибы гор размыты дымкой, лишь столбики кипарисов взмывают задорно. На ближнем склоне лучится белизной храмик морского бога Посейдона…
       Гавань весело гомонила. Только что прибыло торговое судно с острова Парос, груженное первосортным мрамором; исполинские кубы, слегка просвечивая, сияли на палубе подобно так называемому «снегу» (это редкое явление видели некоторые горные пастухи). Собранные паруса облаками клубились под реями, блестела свежая краска. Вычерненные солнцем матросы (даже несколько эфиопов почти не выделялись) уложили необыкновенно широкий трап; рядом уже толпились грузчики-люди, ожидая сигнала судовладельца – не очень уверенно, впрочем. Один пожилой грузчик постоял немного, плюнул и пошел прочь.
       – Ты куда?
       – Не про нас работка. Вишь, булыжник привезли…
       – А вот и маленькие четвероногие друзья… – негромко сказал другой – сутулый, одетый лишь в полоску истертой ткани. Действительно, сквозь толпу прибывших ночным рейсом финикийских туристов ломились биндюжники-кентавры, всей артелью.
       – У, тачки-самосброски! – проворчал сутулый совсем тихо, потому что людокони от этого прозвища свирепели и лягали насмерть. – Ребята, сваливаем, денег не будет.
       Туповатым кентаврам старались не поручать тонкую работу: погрузку тканей, сосудов с вином и маслом, готовой скульптуры. Но необработанный камень таскали только они. Лихо выходило: двое вставали рядом, клали на спины широкий поддон, ручищами стаскивали на себя глыбу, а затем сами же разгружались. Люди бы надрывались вшестером.
       Гнедой кентавр порадовался торжеству собратьев над слабосильными людишками и рысцой потрусил в центр пирса. Там готовилась к отплытию небольшая военная триера. Корабль старенький, неказистый, лишь одномачтовый, дерево сплошь почернело; не полностью загруженный, он торчал выше ватерлинии, обнажая на подводной части бахрому из ракушек и прочих паразитов… Кентавр осмотрел покорителя морей с отвращением, мотнул башкой – и полез на борт, осторожно переступая копытами по узеньким сходням; под его тяжестью они выгнулись, как лук.
       До боли всё знакомо… Внизу мачты вмятина: один из коней Диомеда копытом вмочил – это когда еще во Фракию ходили. Лет-то уж с тех пор… Гнильца местами недвусмысленная, скобли – не скобли. Матросы драят палубные доски, трое озабоченно ковыряются верхом на рее, меняя ветхий канат. Два гребца-раба в позеленевших медных ошейниках жуют у борта вяленую рыбу. Один тихо спросил:
       – Ты не слышал: точно в Гиперборею пойдем?
       – Вроде, – второй зевнул и вытащил застрявшую кость. – А тебе не по фиг?
       – Там моя родина…
       – А… ну это… конечно.
       – Эй, дармоглоты, чего расселись! – заорал внезапно появившийся келевст. – Всё бы вам жрать… Быстро весло понес, а то я его тебе в глотку захерачу!
       Гипербореец схватил длиннющее треснутое весло и поволок на берег, второй гребец мигом провалился в люк.
       - А, Антриппос! Привет, – сказал келевст кентавру и понюхал воздух. – Ты, брат, не в обиду будь сказано – помылся бы, что ли…
       - Да ну… – Антриппос почесал копытом брюхо, задрал было хвост – но одумался: корабль все-таки. Шеф придет, накостыляет… Кентавр попятился к самому борту, свесил задницу наружу и вывалил в воду преизрядный шмат навоза. Келевст (гребецкий старшина) покосился, но промолчал. Что с него взять, быдло… И не в моем подчинении. Будь моя воля – кентавров, как баб, близко бы к судну не подпускал! И за что их шеф любит? Сильны, конечно, сволочи, в бою от них толк есть – но в остальном…
       Начальник гребли спустился на нижнюю палубу еще раз проверить оборудование: уключины, весла, банки. Одну скамью намедни заменили, он пощупал, хорошо ли остругана. Гребцу ведь голым задом елозить, обдерется – надо лечить… Не хотелось шефа огорчать внезапными проблемами.
       Он по-своему жалел гребцов и старался обеспечить им сносное житье. Поганцы понимали, и чтоб сохранить дисциплину, приходилось порой злобно покрикивать. Да и не без кнута.
       А кентавр Антриппос был не моряк, он числился в Роте особого назначения его величества князя Эврисфея. А сама Рота еще не прибыла, она шла маршем из Тиринфа.


       ОТПЛЫТИЕ
       В гавани начал собираться демос – глашатай накануне оповестил:
       - Граждане Навплиона! Бросьте свой унылый уют! Завтра величайший герой Эллады, непобедимый Геракл отправится на очередной несравненный подвиг! Из нашего города! В час кратчайшей тени!
       К полудню портовые окрестности гудели. Клубились хитоны, туники, плащи – мужские и женские, чрезвычайно схожие между собой, в основном белого цвета, однако встречались багряные, синие и даже царственно-пурпурные. Богачи сидели в экипажах, их веерами обмахивали рабы.
       Бороды чаще всего были острижены по новой естественной моде – как им и полагается расти на лице; но изредка попадались и старинные, острым клином вытянутые вперед от подбородка и шеи, с выбритыми щеками и верхней губой. Форму им придаёт особый гель.
       Женские прически пестрели бесконечным разнообразием – локоны, кудряшки, замысловатые башенки, укрепленные лентами, нитью, золотыми и серебряными шпильками… Костюмы дам были необыкновенно щедры для зрителей, почти не скрывая созданных природой красот организма. Только вот мужики уже зажрались от изобилия и глядели мимо.
       Торговцы шныряли в толпе, предлагая сувениры: бронзовые портретики героя, краткие биографии на пергаменте, вазочки, расписанные сценами подвигов. Брали охотно.
       Тени меж тем съежились под ногами и почти исчезли. Толпа примолкла, вглядываясь: сквозь город пойдут или по окружной дороге? По статусу – царский сын, как-никак! – Гераклу полагалось идти через город. Но зная его скромность, трудно было что-то предсказать… Кричали чайки, и легкий прибой шлепал верхушками волн, покачивал причаленные корабли.
       - Идут. Идут! С окружной! – прокатился шепот.
       Люди почтительно расступились, и в просвет вошла легендарная Рота особого назначения. Громко сказано, конечно. Их было всего четырнадцать – в блестящих кованых нагрудниках и шлемах с пучками конских волос, с круглыми щитами, луками, мечами и копьями. Один из шедших впереди – молодой и стройный – повернулся, дал знак, и копья мигом вытянулись вертикально, солдаты замаршировали в ногу. Второй человек, возглавлявший колонну, продолжал идти задумчиво, опустив голову, и его копье висело куда-то вкривь.
       Он был необыкновенно могуч, ростом за два метра, и притом прекрасно сложен. Тяжелый щит нес без малейшего усилия, забыв о нем; спадавшая с плеча ткань подчеркивала бугры мышц – но в бороде и непокрытых темно-русых волосах седина сквозила. На вид ему было около сорока.
       - Мам, а чего он не в львиной шкуле, как на калтинке? – звонко спросил чей-то ребенок. Мать зашикала:
       - Тише! Тише! Вот наказание…
       Богатырь слегка улыбнулся, не подымая головы, и тут пацаны завопили:
       - Ура!!!
       - Слава великому Гераклу!! – подхватил глашатай. Толпа, не сводившая с кумира глаз, наконец очнулась и загудела восторженно. Геракл остановился, солдаты тоже сразу встали. Он посмотрел на людей и улыбнулся. Толпа смолкла, прислушиваясь, а он произнес одно-единственное слово:
       - Спасибо…
       Тут промеж двух дам выскочил глашатай и опустился на колено.
       - Учитель! – сказал он громко. – Приветствую тебя в славном Навплионе! От имени города и его граждан позволь увенчать тебя! – он достал из-под одежды лавровый венок, вскочил и, вытянувшись, сунул его на голову великана. Тот проворчал:
       - Что-то не пойму: с каких пор я твой учитель?..
       - Ура Гераклу! – крикнул глашатай, не дав договорить, – великий Геракл – ум, честь и совесть нации! Геракл и родина едины!
       Народ завыл, а богатырь заметно поморщился.
       Вперед выступил местный стихотворец и огласил сложенную гекзаметром приветственную оду:

Ай же ты гой еси, Геракл Амфитрионыч,
стольна града Микен беззаветный защитник-герой!
Подвигов славный ряд ты свершил величаво,
много кошмарных врагов могучей рукою извел.
Злого немейского льва сразил ты бестрепетной дланью
и керинейскую лань быстроногую ты изловил.
Бронзовокрылых птиц из окрестностей града Стимфала
разящим без промаха луком ты уронил стремглав.
Собака-царь Диомед, вельми одаренный конями,
сгубить тебя пожелав, сам лишь бесславно погиб…

       Долго читал поэт. Стишки были так себе, провинциальные; но горожане ревниво следили за реакцией Геракла, ибо патриотизм – штука серьезная. Адресат оды получил хорошее воспитание, и потому слушал внимательно, покачивая головою в такт – хотя стихи, признаться, недолюбливал в принципе.
       Рапсод умолк, граждане бурно зааплодировали. Геракл по-детски улыбался, не зная, как быть: хлопать – значит приветствовать собственное восхваление, нескромно получится…
       Вдруг пронзительно вскрикнули трубы и флейты, затрещал барабан. Из городских ворот вырвался эскадрон сверкающих всадников и умело расчистил пространство, следом явилась позолоченная колесница, запряженная белоснежной квадригой.
       - Слава государю! – заорал глашатай. – Слава Эврисфею, величайшему из князей мира!! Никто иной, как только он – идейно вдохновил, организовал, а главное – финансировал все подвиги нашего великого современника! Слава мудрому повелителю нерушимых Микен и прочих городов мира!
       - Ура, – сказал народ.
       Прочих городов насчитывалось два: Тиринф и Навплион. Но смеяться было как-то неудобно… Кроме того, народ хорошо знал, что Эврисфею было, в сущности, наплевать на Навплион.
       Щупленький и кривенький Эврисфей слез с колесницы и приблизился к Гераклу. Слуга тут же подтащил походную ступеньку, князь взошел на нее и стал почти вровень. Плечи помещались у него на разной высоте, и асимметричный плащ тщетно старался это скрыть.
       - Брат мой! – возвестил правитель неожиданно громким и резким голосом. Богатырь действительно приходился ему роднёй, и в минуты его славы князь это вдруг вспоминал. – В который раз уже я благословляю тебя на великий путь во благо не меня – но родины, прекрасной нашей и всеславной Греции! Все мы знаем – верно, люди? – что твое возвращение станет триумфальным. Ступай же, могучий брат, и пусть боги принесут тебе победу!
       «Где-то я уже это слышал», – подумал Геракл. И не сдержался.
       - Что ж ты, жмот, – заговорил он вполголоса, – даже эту рухлядь не отремонтировал? Ты ж обещал новый корабль! Перед демосом стыдно! – но чуткий глашатай снова не позволил развить тему и завопил:
       - Ура! Ура! Ура!!
       Геракл махнул рукой и пошел к триере. По этикету следовало кланяться и шаркать – но он ненавидел все эти церемонии, хоть сам был по рождению подлинным аристократом. Вранье, лицемерие! Делом надо заниматься, а не воздух трясти.
       Через полчаса гребной ялик медленно вытаскивал триеру на буксире, лавируя средь других кораблей. В гавани большими веслами нельзя было работать: слишком тесно.

       Демос потоптался, обсуждая в частности княжий хитон (с золотым орнаментом и стильными жемчужными фенечками) и вообще свежие микенские моды – все ж столица, как ни крути… Сувенирщики тужились втюхать остаток товара, мальчишки утекли на пустырь играть в геркулесовы похождения. Зной маслянисто повис над городом. Порт опустел, лишь несколько цепколапых скульпторов высматривали сгруженные на берег глыбы.
       - Ну что это? Вон трещина! – указывал один заскорузлым пальцем. Владелец мрамора поспешно подбегал:
       - Я прямо удивляюсь об ваши слова! Где трещина? Где трещина, я вас спрашиваю?! За эту крошечную царапинку вы гордо сказали «трещина»? Забудьте этих глупостей – а то умные люди станут за вас смеяться… Смотрите вдумчиво за цвет. Вы нигде не будете иметь такой цвет! Когда ваша мама давала вам пить молока со своей бесценной груди – там был этот цвет, я вас таки уверяю. И почему я должен помнить такие вещи лучше вас? Это просто кошмар с вашей стороны… Но перестанемте разговаривать лишних слов и отведайте этого мрамора об ваш резец – вы получите не тухлую смокву с базара, вы получите роскошную греческую нимфу!
       К вечеру мрамор раскупили.


       ПЕРВЫЙ ПРОЗАИК
       Эврисфей катил обратно в Микены. Путь недальний, около сотни стадий – но в парадной колеснице приходилось стоять, на ухабах трясло нещадно, от пыли он до глаз укутался шелковым шарфом. Скорей бы лечь!..
       Раздражение жгло его с рассвета. Каждая встреча с Гераклом выбивает из равновесия. Накачанный кретин, верзила-везунчик! Мы с ним ровесники, обоим 38, но он здоров, как гиппопотам – а я? Сердце ноет и проваливается, желчь мерзкой горечью стоит у горла, никакими сластями не заесть…
       А главное – всё зря.
       Зачем я туда ездил? Лежал бы сейчас в саду, слушал музыку фонтана, под зонтом прохлада, заморский тюлень таращит из пруда круглые глазищи… Ведь знаю же: ничего не выйдет! Даже вшивый Аргос не подмять – хоть он рядом, вон, практически с башни виден. Феноменальная невезуха! Да уж и не хочется, перегорело…
       Путь лежал через Тиринф – город, тоже подчиненный Эврисфею. Стены-чудища из цельных валунов – как в родных Микенах… Какие-то безмерные силачи сложили их в незапамятной древности; говорят даже – циклопы. Несколько веков уже никто не встречал циклопов в Арголиде, но раньше водились.
       Здесь Геракл живет, если можно так выразиться: между походами он проводит дома этак по месяцу, пока князь не выдумает новое задание… Но здесь его мать Алкмена и брат Ификл с семьей. Жену и детей добропорядочный эллин иметь обязан, это его долг перед отчизной. Было все это и у Геракла – до прискорбного инцидента, о котором Эврисфей знает больше, чем кто-либо… За это тоже придется ответить перед судом ужасного Аида. Но это потом, когда-то, а сейчас – до дома бы дожить…
       На кой черт я тогда пожадничал?! «Двенадцать подвигов»! Позади лишь десять, и из этого он наверняка вернется целехонек, его камнеметом не убьешь… Опять выдумывать задание, ломать комедию с прощанием, да и денег всё это жрет… Новый корабль ему! Разбежался! Это же почти талант золота! Подумаешь – обещал… Если все обещания выполнять, мир перевернется.
       Хоть бы он подох уж наконец!
       Знать бы тогда, замышляя всё это, что буду только мечтать от него избавиться! Эх, знал бы!..
       Я знаком с Гераклом двадцать лет. Несколько дольше, чем он полагает…

       Глашатая же тем временем везла в Аргос дорожная двуколка с кучером. На коленях пассажир пристроил небольшой сундучок, над содержимым которого трудился несколько лет.
       То была рукопись, рулон папирусных свитков. Текст, кроме всего прочего, представлял немалую литературную ценность, ибо впервые в истории был написан не шестистопным стихом, а прозой, живой человеческой речью. Столь смелая форма сулила добавочный эффект.
       Автор ехал в издательство. Он имел веские основания печататься не в Микенах, подвластных Эврисфею.
       У постоялого двора в предместье Аргоса глашатай расплатился (возчик заломил три обола, но, конечно, перебился двумя) и пешком, с сундучком под мышкой, отправился в город. Миновав ворота, он почти тотчас попал в квартал ремесленников: узенькие кривые улочки, сплошь застроенные домами-мастерскими – скорняки, оружейники, мебельщики, ткачи…
       У гончарни писатель невольно остановился. Он с детства любил смотреть, как мертвая глина, послушная рукам демиурга, превращается в изящный сосуд. Пре-вращается… Круговое движение мистично. Лучезарный Гелиос ходит вокруг земли, даруя жизнь; мойры веретеном скручивают нить каждой человеческой судьбы – и рвут ее, когда срок иссякает… Когда-то он сам пытался лепить, ощущение власти над материалом околдовало его и подтолкнуло к одной заманчивой идее…
       Мастерская для рекламы вся была на виду, со снятой передней стеной и почти без крыши. У самой улицы завораживающе вертелся круг: мальчик на корточках вращал его руками, а молодой мастер, оседлав табурет, творил что-то из комка наилучшей аттической глины. Блестящая поверхность стала расти кверху, загибаться, выпячиваться – и вдруг обратилась очаровательной ойнохоей, только еще без ручки. Гончар жестом остановил мальчика, отогнул сосуду раструб и продавил три плавных волны для стока вина. Движения были точны и красивы; он музыку мог лепить, а не вазу! Глашатай восторженно промычал. Мастер улыбнулся в ответ.
       Помощник отнес кувшин на стол под навесом, где сохло множество сосудов: широкие амфоры, маленькие узкогорлые лекифы, килики, скифосы, кархэсионы, канфары с ручками, как Чебурашкины уши… Второй мастер лепил ручки и приклеивал их к подсохшим сосудам жидкой глиной. А окончательно высушенные полировали и несли вглубь двора, где пылала высокая печь; раб мехом раздувал ее.
       Мертвее не бывает – вязкая неплодородная глина – пройдя через руки творца и очищающее пламя, становится шедевром, целым маленьким миром! Есть о чем задуматься… Так же из людей можно лепить…
       Глашатай посмотрел еще немного, вздохнул – и продолжил путь к агоре . На ее краю ему пришлось пробиться сквозь ряды торговцев, сидевших под плетеными навесами, в тряпичных палатках, просто без ничего, и кричавших:
       - Лучший гиметский мед!
       - Дарагой, пэрысидский кавёр купы, да?
       - Хиосские вина! Хиосские вина!
       - Моментальная беспроигрышная лотерея!
       И тут вездесущие лохотроносы! В Афинах недавно ввели для них новую услугу: обрезание носов – видно, и здесь пора…
       От изобилия товаров хотелось забыть свою цель и броситься скупать всё: флакончики с ароматическими маслами, тончайшие шерстяные гиматионы, перстни-печатки из полудрагоценных камней, бронзовые кинжалы с инкрустированным на лезвии рисунком из золотых и серебряных пластинок… Даже женские золотые диадемы, браслеты и серьги (кованные, паянные или свернутые из бережно вытянутой проволоки) хотелось купить – так аппетитно сверкали они на солнце!
       Торговцы кончились только у храма Геры – главного здания Аргоса, его святилища, сокровищницы и символа. Обогнув величавую колоннаду, глашатай уткнулся в особняк богатого гражданина Афсетоса. Тут и размещалось издательство «Аргосский оратор», коего владельцем и редактором был Афсетос.
       Привратник впустил писателя беспрекословно, так как посторонних в этом доме мелькало множество. Гость миновал прихожую, украшенную совершенно живым чучелом птицы-секретаря с длинными и стройными ногами, и оказался в обширном внутреннем дворе. С трех сторон двор окружала галерея с колоннами, посредине стоял алтарь Зевса – всё, как в любом приличном доме.
       - Осмелюсь спросить: господин Афсетос? – обратился визитер к крайне представительному толстяку с окладистой бородой.
       - Увы, нет, – улыбнулся бородач. – Я всего лишь диктор. Пойдемте.
       Он привел гостя в комнату на мужской половине, где маленький, тощий и совершенно безволосый старичок читал за столом какой-то манускрипт. Услышав шаги, он строго взглянул на вошедших.
       - Здравствуйте, многоуважаемый Афсетос, – приветствовал гость. – Покорнейше извините, что отрываю… Я автор.
       - Вы верно изволили заметить: я несколько занят, – с картавинкой отчеканил лысый и подумал: «Опять бессвязный лепет…» Он называл так сочинения авторов, у которых нет связей, покровителей влиятельных. Такие тексты он не глядя кидал в клозетную дыру. – Ну давайте, раз принесли…
       Автор, волнуясь, развязал шелковые тесемки сундучка и подал Афсетосу свиток.
       - Что это? – сухо спросил тот.
       - Жизнеописание великого Геракла.
       Редактор заметно смягчился и развернул свиток:
       - Любопытно, любопытно… Позвольте… хм… Это эпическая поэма, если я правильно понял?
       - Ну, в общем…
       - А где стихи?
       - Понимаете… – замялся автор. – Я воспользовался разговорной речью, чтоб усилить жизненность…
       - Что?!! – редактор повел интонацию вверх, умело раздувая ее до громовых раскатов. – Вы нарушили общепринятые в человеческом обществе законы стиля?! Да кто дал вам право попирать многовековую традицию?! Это пахнет преступлением против народа!
       Автор похолодел. Такие обвинения до смертной казни доводят легко… Афсетос несколько минут молчал, просматривая текст; потом сказал тихо и спокойно (он любил «поддрючить авторишку» контрастами, чтобы тот был на всё согласен):
       - Неформат, конечно… Но оригинально. С перепугу могут купить… Знакомы с персонажем?
       - Да…
       - А то бывают биографы – сосут, знаете ли, из пальца. Некто Гомер тут на днях притащил такую муть!.. Не знакомы? Тоже юнец… Что ж, погляжу. Заходите послезавтра.

       В указанный день глашатай вновь лицезрел Афсетоса. Тот даже встал и похлопал его по плечу:
       – Поздравляю, молодой человек! Для начинающего – почти хорошо. Пожалуй, мы сработаемся… Итак, наши условия: двадцать пять лет вы под страхом смерти не имеете права публиковать этот текст в других местах, вы получаете пять процентов прибыли и два бесплатных экземпляра. По рукам?
       Этим наглым грабежом автор был ошеломлен, даже дважды открыл беззвучно рот. Однако, он имел масштабные дальнейшие планы – и согласился. Подписали договор.
       – И моё условие, – добавил писатель. – Пусть сейчас книга выйдет анонимно. А мое имя вы назовете и документально подтвердите, когда я об этом попрошу. Идет?
       – Странновато… – ответил редактор. – Но мне это все равно. Пусть будет так. Пробный тираж отпечатаем сотенку, нынче и приступим. Будет раскупаться – добавим. Ну, творческих успехов, молодой человек!
       – Подавись, кровопийца! – подумал автор и мило улыбнулся.
       Через час сотня юных писцов расселась по двору на циновках, положив на колени планшеты с листами папируса. У каждого был приготовлен изрядный запас бумаги, чернил и перьев – потому что пауза невозможна, чтец не станет ждать.
       К алтарю Зевса вышел толстяк-диктор, развернул авторский свиток и огласил:



       ЖИТИЕ ДОСТОСЛАВНОГО ГЕРОЯ
       «О могучие боги несокрушимого Олимпа! К вам обращаюсь я с мольбой – благоволить помочь мне достойно описать житие богоравного Геракла! Ибо житие сие столь дивно, что лишь с божественным благоизволением дерзну я излагать его в моем скромном труде.
       Право же, вельми боязно приступать к столь грандиозной теме… Начну с разбега, с предыстории, с судеб пращуров легендарного Зевсова сына.


       СЛАВНЫЙ ПРАДЕД
       ДАНАЯ
       Всем, без сомнения, памятен путь Персея, сына Зевса. Но путь оный столь восхитителен, что так и просится быть описанным вновь. Сие уместно, поелику Персей приходится Гераклу прадедом.
       Итак, Акрисию, царю Аргоса – величайшего из городов – предсказали смерть от руки внука. Это ему не понравилось… Царь сей забыл главное: пророчество – не приговор, а призыв к изменению души. Предрекаемые нам беды проистекают из нынешнего нашего состояния, но если мы очистим своё мировоззрение, то и последствия станут другими.
       Акрисий же понял всё буквально.
       Впрочем, внук не существовал, и перспектива сия могла светить царю лишь через единственную дочь Данаю. Убивать красотку пожадничали; следовало изыскать надежное противозачаточное средство.
       Суемудрый Акрисий мыслил радикально: лучшая контрацепция – это отсутствие контактов. Поелику дондеже оных не случилось, и дабы так длилось впредь, царевну засадили в подземный бункер, бронированный к тому же медными листами. Строили аврально, семидневкой, в три смены; рабочим спускали обед в штольню. Скульпторам Аргоса пришлось перейти исключительно на мрамор, ибо медь ушла вся.
       Шли недели. Время слилось для отроковицы в сплошную ночь. Лишь форточка на высоте вытянутой руки отворялась, когда служанки просовывали еду (мужчин отсекали от этого окошечка, и горе тому несчастному – будь он хоть трехлетним! – кто ошивался близ; армия аргосских скопцов изрядно пополнилась. Хоть нелегко мне вообразить технику соития в таких условиях…)
       Четыре тусклых светоча, подвывание вентиляционной системы и параша в углу – вот всё, что видела многоскорбная принцесса. Часто думала она:
       – Лучше б папаша пришиб меня на фиг! Садюга поганый…
       Думала вслух, словами не только цензурными – и даже не всегда членораздельно, ибо от нездоровой обстановки крыша начинала уже капитально ехать.
Шпилькой для волос, незамеченной при шмоне, она исцарапала медные стены зело дивным граффити. Археологов ждет немало отрытий , когда они найдут сие убежище – ибо юница на досуге обогатила древнегреческий язык россыпью небывалых речений. У нее открылся незаурядный лингвистический дар. Зациклясь на теме, из-за коей по беспределу кичу топчет (секс и потомство), она к названиям женских и мужских срамных членов прибавляла всевозможные приставки и суффиксы – и только из этих слов строила фразы по адресу папы…
       Зевс же по неисповедимой милости своей воспылал к лепокудрой Данае похотью. Вдобавок воздосадовал он, что Акрисий норовит избегнуть предреченного – а значит, богов перехитрить. Обидно такое богам… И Громовержец ему лишь ведомым способом (о, многие мужи мечтают познать его!..) превратился в дождь златой и на молекулярном уровне пронзил кристаллическую решетку медных листов. Этот процесс наука величает «нейтринной диффузией», но достигнуть оной при комнатной температуре и атмосферном давлении пока бессильна.
       Состоялся акт любви. Даная потом думала: а, глюк, фигня!.. – и надо признать, имела на то все основания. Однако брюхо произросло, и ребенок появился на… то, что язык не поворачивается назвать «светом». То был Персей. Слыша в окошечко детский голос, рабыни решили: барышня окончательно с мозгов спрыгнули, раздвоение личности. Бывает…
       Но однажды разобрались. И захворали кишечно, ибо следовало доложить о случившемся царю.
       Не зря боялись. Акрисий в течение недели вел следствие с единственным вопросом:
       – Какая сволочь?!..
       Не добившись толку, он в гневе и ужасе посадил всех служанок в тот же медный склеп (надо ж кого-то посадить!), там они и сгинули. Данаю с младенцем, наоборот, вывел на воздух. Принцесса сощурилась от забытого солнца, слезы потекли… Но спасительную темноту ей быстро вернули.
       Нет бы прирезать обоих, чтоб не мучились! И проблему решить навсегда… Но старого урода опять пробило на гуманизм. Он велел сколотить объемистый ящик, на морском берегу дочке с внуком любезно помогли забраться внутрь, кинули и трехдневный запас продуктов. Воду, правда, забыли… Акрисий возвестил:
       – Прощай, доченька! Счастливо добраться! – и, что характерно, прослезился.
       Ящик закупорили и, поднатужась, спихнули в набежавшую волну. Прибой упорно вышвыривал инородное тело обратно, и жалостливому царю пришлось велеть оттащить его на буксире подальше. Долго стоял осиротевший отец на утесе и глядел в лазурную даль сквозь туманную дымку слез…
       Внутри было темно и душно, от качки непрерывно тянуло блевать. Дыхательное отверстие позволяло вставить в себя глаз и любоваться морским пейзажем – но даже оно подгадило: туда вбрызгивалась водица, а чем вычерпывать ее – не нашлось.
       Младенец ныл и требовал жрать. Порой очень хотелось его придушить – но Даная тормозила себя: ей вдруг стало казаться, что избавление близко. Хуже-то некуда! Значит, должно стать лучше…
       И действительно! Побултыхавшись недельку игралищем злогребучей пучины, ящик лег в дрейф подле острова Сериф. Береговые службы в лице рыбака Диктиса вытянули полузатонувшее плавсредство на мелководье и вскрыли, едва не обломав нож о крепкие доски. Боже ты мой! Девица с младенцем, по горло в воде, очи безумные, ввалившиеся ланита… Сострадание пронзило сердце рыбака, и он спросил, потрясенный:
       - Кто это вас так?!
       - Слышь, мужик, дай попить, – хрипло ответила прекрасная незнакомка. – Щас сдохну…


       СМЕРТЬ МЕДУЗЫ
       Даная и Персей поселились у сердобольного рыбака. Достоверно неизвестно, какие у девушки со спасителем сложились отношения, но я полагаю – те самые. Дурак он, что ли?
       К ней постепенно возвращалась краса, поблекшая в окружении цветных металлов и мокрой древесины. В лачуге сияла она, аки смарагд, оловом оправленный. Даже рыбы сплывались любоваться ею, и новый муж перестал пользоваться наживкой. Он вывозил Данаю на баркасе и бросал сеть – чешуйчатые поклонники сами лезли внутрь, чтоб поближе лицезреть свою богиню! Но недолгой выходила любовь…
       Диктис был прост и естественен, как все рыбаки – но порой выказывал подозрительную учтивость. Руку подаст, вперед пропустит… Впрочем, Даная выросла в царском доме и принимала такие выходки как должное. Ну не видала она простонародья! Следует добавить, что порой ее охватывало недоумение: какого черта я тут делаю? Не жирновато этому мужлану? Принцесса же, твою мать! Мечталось о реванше. Вот она вернется в Аргос, и мышкины слезки отольются!..
       Персей мужал борзо и годам к десяти стал крепким юношей. Он забыл младенческие мытарства и считал Диктиса папой – а тот не разубеждал его, воспитывал заботливо и строго, как и подобает растить мужчину. Тут он вновь проявил чрезмерную осведомленность в светских правилах, обучая пасынка кроме метания сети также борьбе, фехтованию и риторике. Но Даная опять ничего не заподозрила.
       А зря. Диктис-то был натуральный великий князь, брат Полидекта, островного царя! Наскучив дворцовыми интригами, он решил опроститься и слиться с природой.
       Если честно, опричь братьев на острове жило от силы полсотни людей. Вот и все подданные… Немудрено, что однажды Полидект и Диктис столкнулись.
       - О, братан! Как дела? – воскликнул царь. – Тю, а это кто у нас?
       - Моя жена Даная, – представил красавицу Диктис, чуя невзгоду. Чего еще ждать от встречи с начальством?! И невзгода грянула.
       - Брат, а ведь я царь, – напомнил Полидект. – Моя воля выражает государственные интересы. Отдавай жену.
       - Не наглей, пожалуйста, – тихо попросил рыбак. А царь ответил:
       - В Сибири сгною.
       Дела сложились кисло. Даная собралась уж возглаголать языком, который выработала на зоне, но тут невесть откуда возник дюжий подросток Персей.
       - Эй, козел, – позвал он царя не вполне вежливо. – Не трожь маму! Хуже будет, – и аргумента ради стукнул одного царского слугу, отчего тот улетел на пять шагов и долго потом лечился от заикания.
       Царь загрустил. Перечить ему еще никто не решался. Это неприятно само по себе, а опричь того авторитет роняет. Но он был старый и мудрый политик, и потому быстро нашел подход.
       - Как звать тебя, добрый молодец? – спросил он серьезно.
       - Тебе-то что? Ну Персей.
       - Ты зело крут, – похвалил царь, а юноша прикинулся равнодушным. Полидект убедился, что идет верным путем, и продолжил, – но спорим, горгону Медузу тебе победить слабо?
       - На что спорим? – ответил самолюбивый парень, впервые в жизни слыша о Медузе.
       - На мое царство!
       - Маловато, конечно… – подумал сын Зевса вслух. – Идет!
       Чтоб пресечь на корню насмешки, он немедля отбыл с острова в рыбачьей шаланде, один. Полидект советовал плыть на континент пассажиром большого корабля, но Персей гордо отказался. Царь подумал:
       - Ну-ну. Плыви, дурачок!
       Корабль он предложил нарочно, чтоб юноша наверняка отказал. Убивать горгону – и так дело безнадежное, но все равно лишний риск не повредит. Авось быстрее скончается пылкий сынок!
       Но море тот пересек благополучно. Навыки гребли даром не пропали.
       Поняв, что дальше делать нечего (где искать Медузу и кто она вообще такая?), благочестивый юноша принес в жертву Афине ягненка из чьего-то стада. Он молил богиню о помощи, но первым на зов откликнулся Гермес – вестник богов и покровитель воровства – восхищенный ловким умыканием жертвенного барашка.
       - Здравствуй, находчивый друг! – воскликнул Гермес, материализовавшись на солнечной поляночке. Сын Зевса вздрогнул:
       - А… где Афина?
       - Зачем тебе эта дура, когда есть я? – обиделся вестник богов, но тут явилась могущественная Афина-Паллада. Гермес фальшиво обрадовался. – А, несравненная сестрица! Какими судьбами?
       - Увы, прохвост, я горько сожалею, что я сестра тебе – но все равно привет. СудьбЫ мои тебе вполне понятны: вот агнец тут заколот в честь меня. Могу в ответ лишь встречно удивиться: что делаешь здесь ты?
Да, такая вот у прекрасноликой богини манера выражаться.
       - Где смачно воруют, там без меня никак, – развел руками Гермес, на что Афина возмутилась:
       - Не воровство то, что благочестиво! Меня почтить хотел сей мудрый витязь, он жертву мне принес – а ты тут не мешайся!
       - Да не претендую я на твою жертву, остынь…
       - И-и, полно, знаю я тебя, мой милый брат! Способен всё спереть ты, даже жертву!
       Персей при оном возвышенном диалоге чувствовал себя лишним.
       - Вот он мне – тоже брат, – ткнула вдруг Афина пальцем в юношу. – Обоих нас создал великий Зевс, причем заметь: обоих извращенно. Его дождем, меня из головы…
       Так сын Зевса узнал, что он сын Зевса. Даная боялась травмировать психику ребенка сообщением о без вести пропавшем отце.
       А Афина действительно вылупилась из головы Громовержца, причем сразу с мечом и в бронежилете. Такая вот аномалия плода. Внутриутробно меч лег поперек, упирался кончиком в подкорку, а иногда вообще протыкал мягкие ткани и с противным хрустом скоблил череп. Это провоцировало мучительную мигрень, и теперь Зевс часто называл ее ласково: «Моя головная боль!»
       - Я в самом деле его сын? – пробормотал Персей. – Ну и дела…
       Следовало осмыслить новость, но пока не получилось. Надо менять всё мироощущение. Папа-то не рыбку ловит! Папа главный босс… Тут же явилась подлая мыслишка: зря с ягненком возился. Коли так, боги могли просто помочь, безвозмездно, по-братски… Но Персей эту мысль отогнал.
       И как к ним теперь обращаться? «Афиночка, сестренка, не подскажешь насчет горгон?» А вдруг обидится?
       - Всесильные боги, можно вопрос: кто такие горгоны?
       - О, эти презренные твари, исчадие… – гневно начала Афина, но Гермес перебил:
       - Дай я расскажу, лирику опустим. Так вот, их три сестры: Стейно, Эвриала и Медуза. Вооружены буквально до зубов: руки медные, с острыми когтями; на голове вместо волос ядовитые змеи; упомянутые зубы – типа львиных. Прелестные девчонки! Далее: крылаты, могут летать. Покрыты сверхпрочной бронзовой чешуей. Посмотревший им в глаза мгновенно превращается в камень. Вроде всё… А, совсем забыл: они бессмертны.
       По мере рассказа парню становилось все грустнее. Но последняя фраза доконала.
       - Как же?!.. – воскликнул он потерянно. – А я Медузу убить обещал…
Вестник богов развел руками и потупился. Персей понял: конец. Возврата на Сериф нет: засмеют, да и вообще – как жить с сознанием невыполненного долга? Сейчас родственники уйдут, и брошусь на меч…
       Но Афина сказала:
       - Гермес паскудно шутит. Он знает, как и я: бессмертны только две, убить Медузу можно.
       Бог воровства подмигнул и хлопнул юношу по плечу:
       - Ничего, брат, прорвемся!
       Персей улыбнулся через силу. За такие шутки по роже кулаком…
       - Без технической поддержки кранты тебе, – продолжал Гермес. – У них господство в воздухе, так что возьми-ка ты тапки вертикального взлета, – и он снял с себя крылатые сандалии.
       - Да ну, неудобно…
       - Бери-бери! Свои люди, сочтемся.
       «А грибка ногтей у тебя нет, часом?» – усомнился Персей, беря изрядно стоптанную обувь. Но не спросил.
       - Не обойдешься ты, о брат, и без меча, – вмешалась Афина.
       - У меня же есть!
       - Ну-ка покажь, – приказал вестник богов. Страх не любил Персей отдавать кому-то свой изящный бронзовый меч, подарок лже-папы Диктиса. Но тут – брат родной, к тому же бог… Гермес оглядел лезвие и головой покачал. – Вот говнище…
       - Ты чего это? – обиделся Персей.
       - Я же сказал: у них бронзовая чешуя, а подобное подобным только лечат, но не рубят. Сопромат забыл? Смотри, – бог размахнулся мечом и с неистовой силою шарахнул по щиту Афины. Полетели осколки бронзы, а божественная девушка даже не моргнула. Погиб меч безвременно и бесславно…
       От такого неслыханного вандализма сын Данаи забыл нормальные греческие слова, а выразительным мама его не научила. Потому он молча сопел, но тут вестник богов расщедрился:
       - Бери мой. Легированная сталь, ультразвуковой контроль качества…
       Персей принял меч Гермеса – кривой и легкий, как казачья шашка.
       - Возьми ты также шлем Аида и сей большой льняной мешок, – повелела Афина. – Надевши шлем, ты станешь вмиг невидим.
       - Серьезно?! Вот классная штуковина! Спасибо, ребята, – обрадовался Персей, но от холщовой сумки попытался отвертеться. – Что я, хиппарь штопаный?
       - Дают – бери! – нажал Гермес. – И не выпендривайся.
       Юноша был счастлив. Осталось найти обреченных тварей – и Полидект посрамлен! Но Афина продолжала:
       - Наш брат тебе сказал довольно ясно: увидев их глаза, ты камнем станешь. Так как же быть? – ты спросишь у меня. Возьми мой щит: он столь отполирован, что будто в зеркале увидишь в нем врагов. А отразясь, их взгляд теряет силу.
       - А где ж мне их найти? – спросил Персей, войдя в ритм.
       - Того не знаем, – пожала плечами Афина, и малец от изумления из ритма сразу выпал:
       - Не знаете? Даже вы?!
       - В Гиперборее говорят: «Много будешь знать – скоро состаришься», – объяснил Гермес. – А мы молодыми быть хотим.
       - И… чего делать?
       - Лети к старухам грайям, юный брат; они лишь точно знают, где горгоны.
       - А грайи где?
       - На крайнем западе.
       - Диком?
       - Можно и так сказать.
       И боги исчезли. М-да. Вот так прямые контакты третьего рода!..
       Персей перевел дух и осмотрел кучу снаряжений. Первым делом, первым делом следовало проверить летучие тапки. По команде «Подъем!» чудо божественной мысли взвивалось в воздух и неслось куда глаза глядят – то есть глазами надо точно выбирать направление. Так объяснил владелец.
       Персей обулся, обмотав икры тесемочками, как у лаптей. По бокам торчали крылья не крупнее голубиных.
       - Неужто выдержат? – усомнился юноша. – Ну, была – не была. Подъем!
       Тапки взмыли, воздухоплаватель не успел сгруппироваться и повис вверх ногами. Крылышки злорадно трепыхались. Вдобавок его больно тюкнуло башкой об ближайшую сосну.
       - Отбой!!! – завопил юный летчик и грохнулся оземь. М-да… Придется обдумать. Надо стойко держать равновесие и во что бы то ни стало глядеть в одну точку. Хорошо, Полидект не видит… Кстати: а если глаза закрыть – куда полетишь? В какой непроглядный мрак? О, нет, лучше не пробовать…
       Дабы башку свою впредь уберечь, он в качестве каски надел шлем Аида – и сразу исчез (вовремя, ибо окрестные пастухи уже подтягивались к бесплатному цирку). Так продолжил тренировку.
       Понемножку освоился. Налетавшись, доел остатки жертвенного агнца, а потом сообразил, что никогда не рубил кого-то через зеркало. Надо ж всё наизнанку делать! Бьешь вправо – выходит влево… И конец дня он воевал с кустарником, глядя исключительно на отражение оного в богинином щите.

       Переночевав на куче срубленного при тренировке хвороста, Персей полетел на Дикий Запад, путеводных грай отыскивать. Над полями да над чистыми, над дремучими лесами мчался герой наш, радуясь красоте родины. Вот уж над окраинными землями летит он, а люди задирают головы и дивятся:
       - Дывысь, сынку! Що це таке?
       - Це? Мабуть, птеродактыл?
       - Та ни. Вин пошвыдче трохи…
       Персей поднимался все выше и выше. Какой-то здоровенный сапог мелькнул внизу, омываемый сверкающим морем… Долго летел он, пока не прибыл на западный край земли, где суша кончается и начинается безбрежный Океан. Там, как было велено, авиатор сбавил обороты и начал высматривать.
       Три сестры, три ветхие бабушки грайи были, во-первых, стары от рождения, во-вторых, имели на троих лишь один глаз и один зуб: остальное выпало от дряхлости и безделья. Жили они – да и сейчас продолжают – неизвестно зачем, никому не вредя и не помогая, ничего не делая и не задумываясь о смысле. Множество подобных стариков любого возраста живут и в наших городах – и для чего великий Зевс их наплодил?..
       Целыми днями сидят они на скамеечке и перетирают беззубыми ртами сплетни. Ленивые старухи ненавидят всякую работу, даже еду; проголодавшись, они бросают жребий: кому нынче исполнять эту тяжкую повинность. Проигравшая вставляет себе зуб и глаз, с неожиданным проворством ловит первое попавшееся живое существо и жрет, а пережеванные куски отрыгивает в рот сестрам.
       Долго Персей слонялся в районе Геркулесовых столпов, пока не заметил три громадные сморщенные фигуры, кустисто заросшие сединой. Не снимая антирадарной каски, он подкрался ближе. Донеслась их мудрая беседа:
       - А Даная-то, слышь – залетела прям тамочки, под землей! Ничё, грит, не знаю, не видела не слышала, то Зевс-охальник приходил!
       - Вот молодежь пошла!
       - Да-а, ни стыда ни совести… ****ишша!
       В ярости Персей едва не изрубил пенсионерок в клочья – да вспомнил свою цель. Пришлось затаиться.
       - Человечьим духом запахло, бабоньки, – тихо сказала грайя. Другая подтвердила:
       - Пожрать бы недурно… Пемфредо, сестрица, у тебя нынче глаз? Осмотрись невзначай.
       Третья грайя молниеносно обернулась, так сверкнув хищным глазом, что непременно засекла бы Персея, будь он без шлема.
       - Странно. Не видать, – шепнула Пемфредо. – А дух есть… Кто ловит?
       - Ты, у тебя глаз и зуб.
       - Э, нет! Разыграем.
       Жребий был простейший: три палочки, невезучая короче других. Зрячая сгребла их в ладонь, остальные вытащили и стали щупать.
       - Вот мать… Короткая.
       - У тебя, Дино? – обрадовалась Пемфредо. – Ну, бери струмент. – И, кряхтя, потащила из себя дряхлый окровавленный глаз. Персея едва не вырвало, но мешкать было нельзя. Он метнулся и схватил кусок омерзительной плоти.
       - А!!! – заорали все три грайи – но что орать-то, когда поздно? Глаз из кулака строго смотрел на юношу, и он, содрогнувшись, перевернул его гляделом вниз. Глаз склизко шевелился и ладонь щекотал.
       - Мил человек, – начала одна после паузы. – Ты это, пошутил – и хватит. Мы же с голоду помрем…
       - Стоматолога следует посещать регулярно, раз в полгода. То же касается окулиста, – не преминул поглумиться залетный чел. – Тогда в старости не будет мучительно больно.
       - Что за чудища таки? Мы и слов этих ране не слыхали… Верни, что взял.
       - Значит так, – отрезал Персей. – Главный здесь теперь я, я задаю вопросы и ставлю условия. Ясно?
       - Да ты не кипятись, касатик. Чего развоевался? Мы старенькие бабушки, никому не вредим, и тебя ничем не обидели… Как тебя звать-то?
       - Персей, сын Данаи, – подчеркнул юноша.
       - М-да? Вот неприятность, – грайя сразу убрала елейный тон. – Давай к делу. Раз ты еще здесь и нас не рубишь, значит, что-то от нас надо. Выкладывай.
       - Шустрая бабуся, – удивился Персей. – Ладно, где горгоны?
       - Это чтоб мы тебе своих сестер единокровных на блюдечке поднесли? Да мы за них кому хошь глотку порвем!
       - А я вот сейчас ножиком из этого глазика выковыряю зрачок… – ласково пообещал представитель молодежи и для полноты шваркнул мечом по ножнам.
       - У тебя потрясающий дар убеждения, – проворчала грайя. – Слушай сюды. Строго на запад в Океане имеется остров. На веслах в безветрие туда трое суток идти. Там горгоны. Всё. Глазок-то верни!
       Но Персей был умен не по годам:
       - Бабулечки-красотулечки, я сперва проверю, не послали ли вы меня к черту на рога. Вернусь – отдам.
       - А ну как горгоны тебя порвут? Даже наверняка!
       - Значит, не повезло вам, – ответил герой и взвился. Вслед ему донеслось:
       - Быстрей, касатик! Глаз-то сохнет!

       Бескрайний Океан разлегся под ним, аква инкогнита, здесь не плескало весло человека. Невнятными тенями промелькивали стаи рыб и киты, волосились плавучие водоросли. На высоте полутора тысяч метров полет проходил нормально, только над одним коралловым рифом Персея ощутимо тряхнуло в воздушной яме. Грозовой фронт ушел к югу, метеорологических проблем не предвиделось.
       На исходе третьего часа замаячил остров – скалистый, изрытый черными пещерами; летун пошел на снижение. Еще он натянул шлем, снятый на трассе: от долгой невидимости начинались странные мозговые явления, вопросики типа «Жив или не жив?..» Глядеть на свое отсутствующее тело – утомляло.
       А вот и они! На вершине плоской скалы сияют чешуей. Персею безмерно повезло: все три горгоны, нажравшись человечины, спали. Надо сказать, дар каменить людей выходил им боком: охотиться принуждал наощупь, пряча глаза – потому что от взгляда дичь твердела и теряла съедобность… Толком пообедать удавалось беднягам нечасто.
       Дрыхнут. Бей – не хочу. Но кто из них Медуза? Лишь ее можно убить. Долбанешь бессмертную – жди шухера… Летун приуныл. Тут рядом в воздухе сгустился Гермес:
       - Левую руби, левую! – и, подмигнув, растаял.
       Незримый воин встал на скалу. Гадюшник на Медузиной башке зашелестел, почуяв угрозу. Персей прицелился через зеркало, меч свистнул, и голова отпала. Как всё просто… Ампутированное он по божьему совету не глядя пихнул в мешок.
       Из текучей кровищи выскочили две бесформенные фиговины, Персей их почти не приметил. А ведь впоследствии эмбрионы разовьются в крылатого коня Пегаса и великана Хрисаора! Медуза, оказывается, пошаливала с колебателем морей Посейдоном и получила приплод…
       (…Нет, странные вкусы все-таки у этих водяных богов! Как он на нее польстился?
       О могучий Посейдон! Не в укоризну я это спрашиваю, а только из благочестивой жажды познания! Прости мою неосторожную хулу!)
       …Естественным путем родить красотка не успела, поэтому детеныши выпростались столь экзотично. Персей временно стал акушером, сделал кесарево сечение головы. Новорожденный Хрисаор сойдется потом с океанидой Каллироей и произведет Гериона и Ехидну. Герион будет обладать тремя туловищами и соответствующим комплектом рук и ног, а развратная Ехидна родит от собственного братца и от Тифона множество кошмарных уродов (лернейскую гидру, немейского льва, псов Кербера и Орфо и т.д.) Большинство из них впоследствии обезврежено неустрашимым Гераклом. Так что задал Персей правнуку работку…
       Но то будет после. А сейчас младенчатые монстры агрессивности не проявили – напротив, постарались живехонько смыться. Что сделал и Персей, ибо сестры-горгоны проснулись и свирепо взмыли искать душегуба. Герой забыл, что скрыт противозрительным шлемом, и отбыл без оглядки.

       В страхе мчался Персей, не разбирая дороги, пока не попал на крайний север, в благословенную Гиперборею. Там цветут буйные леса и по полгода не заходит солнце, там лучезарно царствует пресветлый Аполлон… Там раскинулся таинственный сад Гесперид, где растут золотые яблоки вечной молодости и откуда не возвращался еще ни один смертный.
       Туда-то и попал юный беглец.
       Чудо-фрукты охранял великан, титан Атлант – прародитель загадочного народа гиперборейцев. Вдобавок Атлант держал на плечах всю тяжесть небесного свода. Его увидел Персей и попросил:
       - Дозволь передохнуть в твоем саду! Я сын Зевса.
       - Пшел вон! – ответил великан.
       Ему предсказали покушение сына Зевса на яблоки, и он решил подстраховаться. Он не знал, что пророчество относится к богоравному Гераклу, который недавно как раз отправился из города Навплиона в сад Гесперид…
       В гневе взлетел Персей высоко, к лицу великана, отвернулся и вытащил содержимое мешка:
       - Гляди, если не трус!
       Посмотрел Атлант презрительно в глаза крохотной головке – и злые чары сразили его. Пошатнулся великан, упал со страшным грохотом и превратился в камень – в огромные Рифейские горы, вытянутые с севера на юг. В просторечии называют их Уралом. Рассек упавший Атлант пополам великую Гиперборею, разделил на Европу и Азию. А небесный свод всей своей неимоверной тяжестью лег на те горы; и пока крепок Рифей, пока жива Гиперборея – до тех пор уцелеет и вся земля, не рухнет на нее небо.


АНДРОМЕДА
Отдохнув в райском саду Гесперид (восточнее павшего Атланта; через тысячу лет буйная растительность сада превратится в пласты каменного угля), Персей устремился домой. Увлекшись полетом, он проскочил Грецию и Средиземное море, Египет и Ливию, и опомнился лишь над Эфиопией. Впереди опять блестел бескрайний Океан.
Вдруг летун вздрогнул. У прибрежной скалы стояла голая девушка – притом нормальная, человечья. От монстров женского пола глаза уже подустали…
То была историческая девушка – будущая прабабка Геракла. Кстати, хоть дело происходило в Эфиопии, сомнительно, чтоб она была негрой черной, как жженое полено. Во всяком случае, ее потомки выглядят истыми европейцами. Возможно, впрочем, что чернота оказалась рецессивным генетическим признаком и выветрилась…
Персея зрелище вдохновило, и он спикировал, залихватски притормозив у самой земли. Но незнакомка не шелохнулась. «Игнорирует…» – горько подумал юноша. Беда. Если девушка равнодушна, никакое спецоружие не спасет… Пилот оробел и почувствовал себя влюбленным придурком.
Но всё оказалось не так плохо! Она была просто прикована к скале и без сознания. Разглядев цепи (поначалу глаз не их замечал), Персей воспрянул: пахнет подвигом, а это дело привычное!
Меч Гермеса выбил искры, цепь повисла, узница очнулась и тихо взвизгнула.
- Не бойся, я с тобой, – сказал герой невыносимо избитую фразу, хоть никогда раньше ее не слышал. Вместо ответа юница заплакала. Кавалер опять растерялся, ибо против женских слез приема нет… Чтоб не стоять истуканом, он раздолбал остальные цепи, но наяда лишь безвольно села, закрыв лицо руками и продолжая всхлипывать. Нагота ее ничуть не смущала, ибо мысль оцепенела на одном пункте.
- Кто ты? Что случилось? – тихо спросил Персей, опустившись рядом. Девушка впервые взглянула на избавителя, глаза встретились – и произошло маленькое чудо: она невольно поправила волосы, а в голове вместо привычного в последние дни ужаса мелькнуло: «Вот черт! Дура зареванная… Нос опух, небось, и красный…» Но тревожилась зря, ибо даже в слезах являла прелесть неизъяснимую. Минуту неотрывно смотрели они глаза в глаза, и судьба их навечно была решена; златая Афродита спустилась к ним и соединила цепью, против коей бессилен даже меч Гермеса.
- Андромеда я, – сказала девица. – Дочь царя Кефея…
- Царя?! – изумился Персей. – Кто ж тебя к скале посмел?
- Кто – папа… Лишь он надо мной властен… Я уже почти смирилась с гибелью, но… – принцесса опомнилась и не стала договаривать, что свалившийся с небес парень вернул ей жажду жизни.
- Почему гибелью?! Что все это значит?
- Моя мама Кассиопея очень красива, – начала Андромеда, и Персей невольно перебил:
- В это нетрудно поверить…
Царевна чуть смутилась и продолжила:
- … красива настолько, что возгордилась немножко и стала считать себя прекрасней бессмертных богинь… Это мне урок… Гера наябедничала Посейдону… то есть попросила владыку морей, и он наслал на нас рыбину гадскую, – принцесса вздрогнула. – Долго эта тварь нас гнобила, топила корабли и громила прибрежные деревни. Армия бессильна. Посейдону жертвы приносили, народу на это извели уйму – всё без толку… И вот оракул предрек, что для спасения страны нужно чудищу отдать – меня… С утра стою здесь, дожидаюсь.
- Ты так любишь Родину?! – изумился Персей.
- А кто б меня спрашивал?..
Да… Не каждому доводилось грудью постоять за отчизну столь буквально… И вот надо же: именно сейчас, ни раньше ни позже, в дали Океана что-то ужасающе зарычало.
- Ой… Это он…
- Сейчас мы посмотрим, что за хрен на мою девочку хавало раззявил, – проворчал Персей преувеличенно храбро. Рисковое словечко «моя» Андромеда проглотила – на что кавалер и рассчитывал. А потом из песни слов не выкинешь…
Рык повторился. Казалось, исполинский тигр нажрался тухлятины и блюет. Море закипело, и на поверхность высунулась невообразимо мерзкая балда – вся в треугольных гребнях, с заплывшими зыркалами, из загривка фонтанчик… Ихтиозавров Персей возле Серифа насмотрелся вдоволь, одного как-то даже загарпунил – но тут сволочь почище.
- Твоей бы рожей да медку хряпнуть… – пробормотал он, чтоб себя и девушку приободрить. Получилось не очень. Чудище близилось, отворив пасть размером с небольшой Парфенон. Завоняло рыбой.
- Сделай что-нибудь, а?.. – попросила Андромеда дрожащим голоском.
- Посиди пока в пещере. Я недолго, – молодецки посулил авиатор, пряча собственную дрожь. Тут он вспомнил о Медузьей башке: можно водоплавающее оскульптурить! Но тогда завал фарватера нарушит судоходство, и тесть будет всю жизнь плешь проедать… Не годится.
Вдруг Персей вспылил:
- Да что там думать?! Герой я или как? – взлетел и помчался в море, даже не надев шлем, чтоб девица лучше оценила отвагу. С высоты он разглядел гада: ростом с крейсер, восемь перепончатых лап, хвостище крысиный. Скорпионом отдает.
Левиафан заметил врага и неожиданно лихо прянул из воды, сомкнув пасть всего в полушаге от геройской пятки. Персей в ответ камнем пал ему на спину и ткнул мечом – но не пробил. Легированная сталь Гермеса против исчадия Посейдона: ноль – один…
Хвост с пушечным звуком шмякнул по спине, боец едва увернулся. Надо искать слабину. Взмыв, он стал присматриваться, зверь мешал – яростно метался, бурля морем; киты шарахались. Да, сравнительно тонкая шкура лишь на голове. Но как он ею вертит!
…Бой затягивается, зрителям наскучит…
Персей неприятно заорал, спикировал и начал почем зря валтузить чудо-юдо мечом по башке. Пробовали соломинкой драть корову? Эффект примерно тот же…
Зверя эта суета утомила, и он смыл надоедалу фонтаном из фыркательной дырки. Персей аж за борт свалился – но, к счастью, тапковые крылья были рассчитаны на кратковременную водостойкость. Нахлебавшись соленого, летун вспорхнул.
А злодей пер к берегу. Оставалось последнее средство. Сын Данаи напялил каску-невидимку, догнал гада и стал, незамеченный, виться вокруг. Поймал момент и тыкнул клинком в глаз. Рыбоящер взревел так, что юношу децибелом контузило. От удара хвоста случилось небольшое цунами – хорошо, Андромеда заранее отвалила подальше. Зверь начал чесать глаз лапой, согнул шею – и в зазор между бронепластинами Персей успел вонзить меч.
Тут кошмар и помер.
Победитель вернулся к девице и проявил себя здоровым молодым мужчиной. Она не сопротивлялась…

Спустя два часа, на закате, омыв разгоряченные тела морской водой, влюбленные отправились во дворец. Папа-царь не одобрил безвестного оболтуса:
- Ты с кем это шляешься на ночь глядя? Шалава! – и вдруг сообразил. – Ты жива?..
Кассиопея давно уже стояла, прижав руки к груди. Она не верила глазам.
- Знакомьтесь, это Персей… Он из Греции… Он меня спас…
- А… Посейдон? – осторожно спросил царь, ни на миг не забывая о благе вверенного ему народа.
- Здравствуйте, – сказал вежливый юноша. – А Посейдону пошлем соболезнование.
- Угробил мудоплава?! – воскликнул царь и бросился к Персею обниматься. – Сынок!!!
Потом вся компания, включая придворных, рванула на берег – любоваться покачиваемой волнами тушей. Гаснущий диск солнца-Гелиоса золотил эту чудную картину.

Тянуть тут было нечего. Свадьбу назначили на завтра.
Заколов в жертву Посейдону двенадцать девушек (чтоб не серчал), провели церемонию. Затем собрались на банкет. По варварским африканским обычаям за стол допускались женщины, а мужчины не возлежали, как все нормальные люди, а сидели на золоченых стульях. Вино, впрочем, ничего было, сносное…
Вдруг раздался звон металла, и какой-то господин немалых лет вломился в зал с группой боевиков. Он нагло заявил:
- Андромеда, что за дела?
- Анюта, кто это? – спросил жену Персей, держа наполненный вином килик. Она ответила с некоторым страхом:
- Женишок, Финей…
- Твой? Приятная новость…
- Не, ну нормально, – продолжал вошедший, распаляя себя. – Чуть отлучился – и моя невеста уже с каким-то долбанным тинэйджером…
Ручка килика хрустнула в пальцах Персея. То был недобрый знак…
- Этот тинэйджер спас нашу родину, – звонко сказала Андромеда. – И меня. Где ты был вчера, Финей, когда меня чуть не сожрали?
- Байка знакомая, – усмехнулся женишок. – Значит, армия отборная не смогла, а какой-то сопляк… Доказательства где? Зверюга сам подох!
- Доказательства?! Я видела! – возмутилась Андромеда.
- Что ты видела? Кто поверит этой лживой девчонке? – надрывался жених. – Меня обманула, обманет и всех!
- Брат, брат, не забывайся, – вставил царь.
- Что?! – воскликнул Персей. – Брат?! Андромеда, он тебе родной дядя? – неимоверным усилием подавив ярость, он обратился к Финею. – Слушайте, вы, сексопатология! Мне ее отдал царь, это его воля. Сегодня праздник, и я крови не хочу. Извинитесь перед Андромедой и вон, тогда уцелеете.
Финей захохотал:
- Не, вы слышали? Розгу мне! Я научу этого паршивца обхождению…
Персей вскочил. Он был безоружен: как вы знаете, на пиры не принято носить меч. Финей, судя по наглости, захватил очень много власти, никто не посмеет ему противиться. И с ним отряд, человек двадцать. А меч Гермеса в прихожей… Но Персей принял бой.
- Беги! – велел он жене и метнул килик в голову соперника. Удачно! Финей упал. Солдаты взревели и бросились на Персея, сверкая клинками.
- Вы так защищаете свою принцессу? – закричал он и схватил мраморный столик. Ужасен был сын Зевса, вращая каменным предметом и изрыгая проклятия. Многие усомнились в необходимости к нему приближаться…
Но силы были слишком неравны. Доблесть сильна против меча – но не против двадцати… Семерых сразил Персей, но остальные загнали его в угол. Столик треснул. Герой стал прощаться с белым светом и с любовью, столь кратко мелькнувшей на его пути… И вдруг под руку попалось что-то тряпичное. Мешок с Медузьей головой!
Мечи зависли над Персеем, но он успел выхватить змееволосую башку и протянуть врагам. Спустя минуту в зале стихло…
Юноша поднял взгляд. Триумф скульптурного реализма! (А ведь никто за глаза не тянул на горгону пялиться! Нет, любопытство все-таки – страшная штука…)
Экспонаты застыли в самых причудливых позах: один – замахнувшись копьем, другой – на корточках в надежде улизнуть, третий – под шумок пожирающий фазанью ногу… Материал тоже различался: мрамор всевозможных оттенков, базальт, песчаник, черный габбро; незадачливый жених Финей был изваян из мочевого камня, наросшего в почке кашалота.
- Я памятник себе воздвиг нерукотворный… – пробормотал Персей над бывшим соперником.
Андромеда была бы сделана из чистейшего драгоценного топаза. Но, к счастью, ее в зале не оказалось: вместе с мамой и папой она еще в начале боя удрала в потайную дверь.

Дознание вскрыло удивительные вещи. Рогоносные разборки оказались лишь предлогом для государственного переворота: Финей решил в пылу свалки невзначай прирезать брата и хапнуть полную власть. Получив эти сведения, царь полюбил Персея, как родного – и еще сильнее пожелал от него отделаться. Зять становился опасно популярен, и любить его приятнее было издали…
Тот не возражал. Ему давно хотелось домой, удивлять Полидекта. Взяв на буксир молодую жену, он скомандовал тапкам:
- Подъем! – и улетел на север.


На родине
Авиатор не вдруг сыскал Сериф в россыпи Кикладских островов, даже родная бухта сверху не очень узнавалась. Найденная наконец хижина Диктиса тоже обрадовала не особо – ибо оказалась пустой…
- Куда ж они делись? – встревожился Персей. Он оставил супругу в рощице, где еще ребенком воздвиг потайной шалашик, и невидимо отправился на поиски.
Длились они недолго. Из подслушанных разговоров герой узнал, что Полидект в его отсутствие нахрапом лез к Данае, и ей с мужем пришлось укрыться в храме Зевса (а кого еще?! Бывший любовник как-никак…) Читателю известно, что попросившего защиты в доме бога никто не смеет тронуть, боясь всевышнего гнева – однако за пределами колоннады чары иссякают. Поэтому беглецы уже восьмой день безвылазно сидели в апартаментах Громовержца, питаясь лишь скудным подношением жрецов.
Сраженный вестью, Персей помчался во дворец. Царь по обыкновению бездельничал.
- А, мой будущий сынок! – сказал он. – Нагулялся? Как погода на континенте?
- С тебя царство, – спокойно заявил Персей.
- Не понял…
- Я убил Медузу, ты проспорил.
Все-таки слишком молодо выглядел сын Данаи, никто не принимал его всерьез! Царь затрясся мелким беззвучным смехом и еле смог вымолвить:
- Ты что, юмора не просек? Кто ж царствами швыряется? Сейчас отдам, только ленточкой обвяжу… Ой, не могу!.. И вообще, хватит врать. Сидел небось в портовой пивной… Сушнячок не мучит?
- Я привез голову Медузы, – невозмутимо сообщил Персей.
- Да? Очень смешно. Пожалуй, возьму тебя в шуты… Ну, показывай, что приволок.
- Сам напросился, – заметил герой и извлек отчлененный фрагмент. Полидект вытянулся вперед, готовясь смеяться – ну хорошее у человека настроение! – и вдруг резко уплотнил свою консистенцию. Глыба серого ракушечника, которой он стал, не удержалась на троне в неловкой позе, упала и разбилась в куски.
- Молодец, догадался место уступить… – проворчал Персей, стоя на обломках самовластья. Тут откуда ни возьмись явились Афина и Гермес:
- Закончен подвиг твой, мой юный брат. Гони теперь обратно причиндалы.
Немного жаль было, но пришлось вернуть холодное оружие, маскировку и авиацию.
- А с этим что делать? – Данаин сын приподнял мешок с головой. Это биологическое оружие его напрягало: жгуче подмывало взглянуть – что такого в ее лице? Он боялся не сдержаться.
- Ну-к дай сюда, – повелел фигляр Гермес. – Смертельный номер! – и, клоунским жестом выхватив голову, уставился ей в глаза. По телу бога побежали голливудские спецэффекты: волны кристаллизации, молнии, мелькнул даже песочный человек… Рассыпавшись в прах и склеив прежний облик, Гермес воскликнул:
- Ништяк проперло! Брат, подари?
- Пускать такую вещь на развлеченье?! – возмутилась Афина. – Отдай-ка мне! Я попрошу Гефеста, чтоб выпилил лицо и припаял на мой блестящий щит.
- Ладно-ладно, сестричка, я это припомню… – притворно обиделся Гермес, и боги пропали. Персей пешком поскребся в гавань, ноги возмущались… Забрав озябшую Андромеду (после Африки-то!), он пришел в храм Зевса:
- Мам! Во-первых, выходи; во-вторых, знакомься…
Диктис, как ни упирался, стал-таки царем Серифа: единственный законный наследник! Правил он мудро, подданные полюбили его, жили долго и счастливо и умерли в один день – когда Посейдон всласть чихнул, и цунами облизало остров начисто.
А Персей с женой и мамой уехал в родной Аргос. Вот и реванш! Легенды о грозном летуне расползлись уже по Греции, и царь Акрисий не решился противиться, эмигрировал сам. Персей стал аргосским царем. Он был молод и горяч, произвел кучу детей – в том числе Электриона (деда Геракла) и Сфенела (отца Эврисфея) – и лично участвовал во всех спортивных состязаниях, получая призы не только по блату.
Однажды метали диск. Царь Персей в припадке здоровья зафитилил тяжелый бронзовый снаряд небывало далеко, за край стадиума, тот врезался в публику и тюкнул по темечку какого-то ветерана. Увы, насмерть… Перевернув труп, народ ахнул.
- Царь, царь… – зашелестели болельщики. – Бывший, то есть…
Оказалось, старичок Акрисий от возраста совсем впал в гуманизм и захотел инкогнито умилиться внучком. И вот итог, хоть не трагичный, но досадный…
Так сбылось предсказание о гибели от руки внука».


Долгий морской путь
Декламатор прервал чтение. Рабочий день кончился, и писцы отправились по домам, разминая затекшие пальцы. Агора опустела, последние торговцы сворачивали палатки и укладывали непроданный товар – кто на мулов, кто на собственные хребты.
А Геракл в этот час сидел на корме триеры под загнутым кверху деревянным хвостом и тоскливо смотрел в воду. Бирюзовая глубь являла глазу то стаю рыб, то медузу студенистую, то необъятно-могучую спину кита. В ранних походах всё это увлекало и радовало, но с годами приелось…
Попрыгал было рядом веселый дельфинчик, расшвыривая драгоценные каменья брызг, но заскучал от такого неповоротливого спутника и умчался.
Зато из трюма вылез келевст, бритый налысо, возраста непонятного, коренастый и черный – от солнца или от рождения, кто теперь разберет… Присел рядом:
- Слышь, шеф, мне знакомый лоцман байку поведал.
- Давай! – оживился Геракл.
- Иноземцы выдумали, будто у триеры – прикинь! – три ряда весел, один над другим. Так и пишут в своих книгах.
Моряк хохотнул, а у Геракла брови вверх поползли:
- Что, этажами?
- Ага! Слово «три» услыхали и приткнули невесть к чему. Сказочники, блин!
Шеф тоже захохотал, звякая мечом о бронзовый юферс, к которому бакштаг  крепится. Затем поднял голову и в бороде поскреб:
- Это какой длины должны быть верхние весла, чтоб нижние не цеплять?
Келевст глянул за борт, прикинул и отозвался:
- Да метров тридцать, вес в полтонны. Гребцов десять надо на каждое весло.
Мужики ржали минуты две. «Очевидцы» должны, конечно, врать – но не до такой же степени!
Нет, у триеры попросту сидят трое на каждом весле. А ряд один. Иначе никогда не было и быть не может. Больше того, красивое слово «триера» стало обозначать вообще боевой корабль, любой конструкции. У Геракла на веслах сидели по двое.
Истекал третий день плавания.
Ветер упорно бездельничал, приходилось без продыху грести. Даже на гребцах Эврисфей сэкономил, весел работало лишь две трети; корабль оттого двигался невыносимо медленно. Несколько матросов от скуки тоже гребли, хоть это не входило в их обязанности – но работы никакой не было, парус за эти дни не распускали ни разу. Солдаты тоже хотели размяться на веслах, но им полагалось на всякий случай хранить боеготовность – и они сидели с оружием кто где, спали, разговаривали вполголоса, некоторые лениво перебрасывались в кости. От унылого посвистывания флейтиста, задававшего веслам ритм, становилось совсем тошно…
Эврисфей обрек на крайнюю скудость. Должность триерарха, то есть капитана, пришлось взять самому Гераклу (по правилам ему следовало руководить лишь воинами). Кюбернета (помощника командира по техчасти) тоже не было, его обязанности исполнял келевст, которому и так хватало возни с тремя десятками гребцов (рабов среди них было не больше трети, остальные – вольнонаемные бедняки). Пока-то ничего, но если бой… Однако все уже привыкли, Геракл прошел с этой командой немало передряг и крепко доверял людям.
Путь лежал к реке Эридан  – в самом верху Адриатического моря, у корня сапога. Следовало сначала обогнуть Пелопоннес вдоль берегов Лаконики, Мессении и Элиды, а дальше прямиком на северо-запад.
Глупо. Досадно, бессмысленно! Цель-то – Гиперборея: по слухам, сад Гесперид там. Всем известно, что в Гиперборею плавают наоборот, на северо-восток – через Геллеспонт, Пропонтиду и Понт Эвксинский !
Но вот беда: никто не знает, где именно находится сад Гесперид… А прорицатель сказал, что на Эридане такую информацию получить удастся. От кого – не уточнил, зараза… Вот и приходится всему миру на потеху переть в противоположную сторону!

Антриппос дремал, улегшись на бок; для кентавра это единственный способ полноценно лечь. Мысли натужно протискивались под его толстым черепом. Балда у людоконей крепка: с разбегу может забодать небольшого слона, деревянный щит в щепки разлетается. Но вот для мозгов объема остается маловато…
Хрен его знает – думал он – нет у Геракла слабых мест! Эгноил велел к чему-то там приглядываться – но что тут высмотришь? И зачем? Копытом дать по башке, когда уснет – всего делов! Только подкрасться трудно: копыта топают, палуба аж звенит. Но можно обмотать этой… как ее… блин… ветошью!
Глушители для копыт Антриппос выдумал сам, еще вчера, и очень этим гордился. Подмывало перед ребятами похвастаться интеллектом, но он понимал, что тут же начнутся вопросы:
- А к кому это ты собрался подкрадываться?
На такой вопрос можно соврать, но он боялся запутаться. Трудно удержать в голове больше одной мысли зараз – потому его вранье моментально разоблачали. Не, лучше молчать.
Тяжело быть древесантом  среди своих…
Кроме того, слегка тревожил технический вопрос: как руками дотянуться до задних копыт, чтоб ветошь намотать? Далеко же! Всерьез думать об этом не хотелось, чтоб не разрушать гениальность плана. В теории идея выглядела блестяще.
Впрочем, Эгноил не велел по башке, велел ждать. Темнит парняга. Чё он хочет? – не разберешь… Ну, это его проблемы. Обещал три таланта золота, когда дело выгорит – и пусть попробует зажать! Урою!
Геракл – мужик, конечно, хороший. Но против трех талантов аргумента нет…

Правивший рулем двадцатипятилетний племянник Геракла нарушил молчание:
- Дядя, темнеет…
- Да, Иолай, жми к берегу, – отозвался старший. – Это ведь мыс Тенарон?
- Он. Говорят, где-то там вход в царство Аида?
Геракл помолчал. И отозвался негромко:
- Не знаю… Говорят.
В предночной тишине отчетливо плескали весла. Солнце наполовину погрузилось в воду, красное, тусклое. Иные учат, что Гелиос к вечеру устает, багровеет от натуги, и ему непременно нужно всю ночь расслабляться в прохладной воде, а сперва он возлежит за ужином с братом Посейдоном, а пред ними танцуют нагие океаниды.
Вроде логично. Но почему не кипит вода, когда Гелиос в нее погружается? Неужели он настолько остывает? Возможно ли это?
Да и никто ведь этого не видел… Откуда люди могут такое знать?
Судно уткнулось в берег, матрос соскочил и привязал канат к одинокой сосне. Пока совсем не стемнело, выставили часовых. Без этого никак. Хоть во всей Греции порядочные люди знали и уважали Геракла – но мрази в любой стране хватает…
Затем разожгли огонь, выволокли из трюма на берег бронзовые котлы и приготовили ужин. Шеф давно приучил, чтобы всем готовили одинаково, без разбора – воины, матросы, гребцы. Нельзя допускать расслоения в команде. Чем она сплоченней, тем больше шансов уцелеть.
Лучше бы запас провианта не расходовать, кормиться охотой – но не ночью же… В другой раз дичи наловим. А пока солонина.
После еды Геракл лежал у огня, и вдруг перед ним из темноты возник раб-гребец из Гипербореи. Он поклонился и заговорил негромко:
- Господин, извините… Это, конечно, не мое дело… Но мне кажется, мы плывем не туда.
- Не топчи мозоль! – с досадой ответил начальник и головой тряхнул. Раб, к его удивлению, остался на месте. И продолжил:
- Господин, мне кажется, я догадываюсь, какую страну вы называете Садом Гесперид. У нас она зовется иначе… Если так, я знаю туда путь.
Шеф приподнялся на локте:
- Ты уверен, что это именно Сад Гесперид?
- Не совсем…
- Вот то-то и оно…
Настала тишина, лишь сучья потрескивали в костре, да поодаль шептались засыпающие солдаты. Гребец повернулся уходить. Но командир окликнул его, сам не зная, зачем:
- Как тебя звать?
Рабов по именам он знал лишь тех, которые чем-то привлекли его внимание. Большинство вело себя, как покорный скот, даже когда имело шанс проявить свою личность. Некоторые рабами рождаются и ничем другим быть не хотят. Печально, но так уж боги устроили…
- Мирополк, – ответил гребец.
- Странное имя… Иноземец… Ты хорошо говоришь по-гречески! – удивился вдруг Геракл.
- Я изучал ваш язык… Да и не так уж далеко отошел он от нашего, который вы зовете гиперборейским. Слова многие те же, только фразы вы иначе строите, и произношении другое. Даже буквы наши сохранились почти неизменно…
Геракл удивился еще больше:
- Ты мыслишь не как раб! Откуда у тебя такие знания?
- Я князь, – промолвил гребец, помолчав.
Командир усомнился было, но в поведении гребца сквозило неуловимое достоинство – не напускное, а наоборот, скрываемое. Такое не сыграешь. Оно в крови укоренилось, несмотря на пережитые беды.
- Да? Вот шутки судьбы… Как тебя пленили?
- Шесть лет назад мой корабль в Понте Эвксинском захватили фракийские пираты. Команда дралась отчаянно, почти все погибли… Потом мною долго торговали, будто пустым горшком… И вот я у Эврисфея.
- Он знает, что ты князь?
- Люди ленивы и нелюбопытны, господин. За все годы ты первый поинтересовался, откуда я знаю греческий…
Раб всё стоял, не уходил – будто недосказал что-то. После некоторой паузы Геракл спросил:
- Когда придем в Гиперборею, ты убежишь?
Мирополк усмехнулся:
- А ты поверишь, если скажу, что не думал об этом?
– Ладно, ступай.
Гребец шагнул в темноту, затем на мгновение вернулся:
– Еще, господин: спасибо за ошейники.
Геракл сам чувствовал себя рабом Эврисфея, своего двоюродного дядюшки – и рабство ненавидел. Нет, приказы тот дает нужные: землю от нечисти чистить. Но на воле бы… Еще позавчера, при первой стоянке, он велел снять с гребцов ошейники. Бежать им все равно некуда: кругом чужбина. Из огня да в полымя! Они неминуемо будут схвачены снова в чье-то рабство; а у Геракла жилось сносно.
Он понимал: настоящим другом раб не станет. Но надеялся не получить в бою нож в спину от кого-нибудь из собственной команды.

А двор Афсетоса наутро вновь заполнился писцами, и диктор продолжил:



Амфитрион и Алкмена
«Приступим к рождеству богоравного Геракла.
На свет его произвела преславная чета – благородно-прекрасные Алкмена и Амфитрион. Зачем жену я поставил первой, вопреки обычаю? – спросите вы. На то есть причина…
История бракосочетания их достойна отдельного рассказа.
Микенского царя Электриона, сына Персея и Андромеды, обидело племя телебоев. (Они, кстати, ничуть не походили на мальчиков из телевизора, коих ежевечерне лицезрят наши далекие потомки. Мощны были и некультурны.) Обидели злобно: угнали стадо в полтысячи голов. Им удалось отключить противоугонную систему в лице семерых пастухов и ущельями сплавить парнокопытных на север.
Электрион пустил погоню во главе с тремя своими сыновьями – но боевые ребята телебои разметали карательный отряд, а руководство оного умертвили.
Загрустил Электрион. Оставалась свежая дочь Алкмена, но ее он в бой не бросил, применил иначе. Он бросил клич:
- Кто вернет стадо, тому дочку и половину имущества!
Против ожидания, женихи в очередь не полезли. Понять их можно, ведь имущество угнанным стадом почти и исчерпывалось… Это что же: верни всё и возьми половину? А Алкмена – еще неизвестно, что это за Алкмена…
Сунулся лишь Амфитрион – племянник царю, Персею внук, а Алкмене, стало быть, кузен. У него с девицей симпатия была еще в отрочестве.
Он отлучился на неделю – и привел стадо, как-то подозрительно легко. Следов борьбы на нем не кровенилось. Злопыхатели до сих пор уверяют, что с телебоями он состоял в сговоре с целью доступа к двоюродной сестре. Не пойман – не вор, но меня это тоже смущает…
Смутило и царя. Нет, бракосочетание состоялось – но на пиру, пропустив несколько киликов, тесть начал делать оскорбительные намеки.
- Амфри… Амфирти… – говорил он заплетающимся языком. – Амфитрион! Я тебя уважаю. Хороший мужик ты… Доча, хороший мужик Ам-фри-три… он, короче, муж твой? Вот. Но черт тя знает… Сознайся, зять – что-то у тебя с телебоями нечисто? А?..
Докапывался часа два. Молодой муж терпел-терпел, а потом на почве совместного распития звезданул родственника тяжелым керамическим кратером. И забылся…
Похмелье было ужасным. Оказалось, дядюшка его и тесть – скончался. Вот тебе и большая греческая свадьба… Впрочем, налицо полный зал свидетелей, что убийство случилось по неосторожности; некоторые смогли даже дать показания. Виновник получил строгий выговор с занесением. Заносили четверо: выговор был тяжелый, бронзовый, в виде бюста покойного – чтоб глядел и помнил…
Жить в Микенах стало, конечно, неудобно.
Вдобавок, если наследовать престол, толки удвоятся: убил, дескать, ради власти. Доказывай потом… И Амфитрион с женой эмигрировал к фиванскому  царю Креонту. Трон Микен достался Сфенелу, брату трупа.
Креонт дальних родственников принял радушно. Назавтра же он сказал Амфитриону:
- Что ж, раз приперся – помоги. Тут в окрестностях завелась тевмесская лиса, сильная сволочь, даже корову рвет. Истреби.
Что делать? Ослушаешься – выгонит.
Молодой приступил к охоте. Не раз он выслеживал огромную лису, гнался верхом, спускал собак и ловчего беркута, стрелял из лука… Проклятая лиса уходила от любой погони. За месяц Амфитрион похудел на одиннадцать кило и самостоятельно додумался до некоторых выражений своей прабабки Данаи… Наконец один прорицатель обрадовал:
- Эту лису создал Гермес. Ее по определению нельзя догнать. Так задумано.
- Ну здрасьте… Что ж ты раньше молчал, дедушка?!
- А ты не спрашивал…
- И то верно… – согласился Амфитрион. – Что посоветуешь?
Прорицатель ответил:
- Тут надо клин клином. Я слышал, в Афинах живет охотник Кефал, у него есть собака, от которой нельзя убежать. Так задумано.
- Понял! Еду.
Алкмена загрустила:
- В Афинах гетеры, говорят, красивые… Ты там не очень, а?
Муж только устало отмахнулся. Мол, глянь на мои впалые щеки, до баб ли мне…
Однако «хмельной воздух свободы…» – и далее по тексту. С Кефалом он столковался именно у гетеры по имени Монроя… Она же профессионал, это ее работа – а значит, никакая не измена. В жизни надо попробовать всё, чтоб потом не было мучительно больно. Да я просто новым позам учился, чтоб жену порадовать!.. Так лечил Амфитрион свою потревоженную совесть.
Охотник Кефал от его предложения загорелся, невтерпеж стало испытать свою собаку в новых условиях. Это ему урок, больше не будет увлекаться философскими апориями…
Пса привезли, и началась большая гонка.
За неделю два стремительных зверя налысо вытоптали поля в окрестностях Фив. Бежали они бок о бок, поскольку силы были равны – но закончиться это безумие ничем не могло… На Олимпе поднялась легкая паника. Лису сделал Гермес, собаку – Артемида; если один из зверей проиграет – позор богу-творцу… Всю неделю Гермес с Артемидой демонстративно не здоровались; столкнувшись на кухне, гордо молчали каждый у своей плиты.
А звери бежали. Они не ели, не спали, им было уже очень плохо. Под конец они едва ковыляли, опираясь боками друг о друга, обоих можно было уронить одним пинком. Нежное сердце Зевса не выдержало, и он превратил их в камни.
- Ничья! – объявил он. И ударил в гонг. Через минуту Гермес случайно налетел на Артемиду. Он сказал:
- А, привет. Как дела?
- Нормалёк. А у тебя?
И они отправились заниматься любовью.

Охотник Кефал сокрушенно постоял над статуей пса, хотел забрать как памятник – но уж больно изможденный вид был у собачки, глядеть стыдно. И грузчики нынче недешевы… Пытался стрясти компенсацию с Амфитриона, но тот популярно разъяснил:
- Старик! Ты согласился? Согласился. Знал, что херня выйдет? Знал. Всё!
Царь Креонт, напротив, квартиранта полюбил. И даже выделил ему войска для удара по телебоям, потому что Алкмена постоянно канючила:
- Отомсти супостатам за братьев!
Амфитрион ушел и телебоев крепко изметелил – так что вообще-то вряд ли был с ними в сговоре. Воевал долго, и в его отсутствии Алкменой увлекся самый знойный из мужчин – громовержец Зевс.
Тут случилась небывалая вещь: царевна отвергла его притязания! Являлся он и в собственном облике (здоровущий, весь в молниях, как катушка Теслы), и в виде юноши, старца, быка, голубя – не клеилась Алкмена! Она любила мужа.
Мудрый кобель учел это, прикинулся Амфитрионом и, подгадав день его возвращения из похода, первым вошел к ней. Дама купилась. Секс был искрометный и громоподобный.
Затем вернулся настоящий супруг, и подмена прошла гладко. В Алкмене начали развиваться два эмбриона-близнеца, одному из которых предстояла ошеломляющая судьба.

У читателя может зародиться вздорная гипотеза, что и в первый раз к Алкмене входил не Громовержец в облике Амфитриона – а сам супруг. Отвечаю: такая идея является богохульством, ибо выражает сомнение в могуществе Зевса. Воздержитесь от подобных размышлений, и благословение божье падет на ваши головы. Конечно, Зевс – кто же еще?..
И вот великому герою настало время явить себя миру.


Рождение
Вот как живописует эту сцену мудрец, коему Гермес явился во сне и все подробно рассказал.
Непостижима высь, на коей среди величественных вечных снегов раскинулись роскошные чертоги всевластных богов наших. Редкая птица долетит до вершины Олимпа, дабы с птичьего полета своего обозреть бесчисленные дворцы, терема и хоромы, божественные плантации амброзии и артезианские скважины нектара…
Однажды утром в беломраморном зале, обитом золотой парчой, состоялась плановая летучка. Обсудив текущие вопросы, Зевс сказал:
- Как вам известно, царица Алкмена родит нынче младенца.
- Осмелюсь уточнить, громовержец: двух, – известил вестник богов Гермес.
- Кого двух? – осекся начальник.
- Младенцев.
- Да?!… А… Точно. Забыл… Ну, это неважно. Второй рядом пролез… Как вам также известно, Алкмена является внучкой знаменитого Персея. Сына моего.
Зевс явно был в хорошем настроении, потому что запел ни с того ни с сего:
- И он мощною рукою обнял персиянки стан…– тут бог-отец прервал себя и строго продолжил. – Так вот, ее сегодняшний сын, потомок Персея, будет повелевать всеми своими родственниками. Я сказал.
Супруга Зевса, благомудрая Гера, проведала уже, кто осчастливил Алкмену божественным семенем. Жены – они такие, хрен от них что скроешь… На мужа хвост поднимать она побоялась, ибо испепелит, а это больно. Но отпрыска его посторонней связи Гера невзлюбила уже на плацентарном этапе.
И теперь вставила ехидно:
- А ведь родство у греков ведется по мужской линии. Значит, мама Алкмена не в счет, и никакой он будет Персею не потомок.
Зевс нахмурился:
- А мелочи не трожь! Не перечь моей всеблагой премудрой воле!
Боги сжались робко. Гера помолчала, потом вдруг вся подобралась и начала вкрадчиво:
- Итак, ты говоришь, родившийся сегодня первым потомок Персея будет властвовать над своей родней?
- Да, – подтвердил Зевс, не особенно подумав. Гера воскликнула:
- Попрошу занести эти слова в протокол!.. Зевс, супруг мой, поклянись страшной клятвой бессмертных богов, что будет именно так, как ты сказал!
- Чтоб я сдох! – ответил громовержец.
Коварный план созрел в голове Геры. Едва кончилось совещание, она незримо помчалась в Микены и ускорила – на два месяца! – роды у царицы Никиппы, жены Сфенела, Персеева сына. Гера очень торопилась, так как оттянуть рождение сына самого Зевса была не властна.
Не можешь замедлить одного – ускорь другое. Диалектика!
Никиппа сидела на ипподроме в самом поганом настроении: кобыла, на которую она поставила, только что пришла третьей. Государыня мстительно обдумывала, какое именно блюдо закажет к ужину из негодной паршивки кобылы – та виновато всхрапывала невдалеке, удерживаемая под уздцы конюхом и жокеем.
Внезапно царский живот (которого, в сущности, еще не было) заболел, в нем что-то яростно заколошматилось, загудело, и на скамью вывалился крошечный синий младенец. Не удержавшись на краешке, он шмякнулся головой вниз на каменный пол – причем даже не закричал, а как-то тихонечко крякнул и продолжал лежать недвижимо и молча. Кабы не вмешательство Геры, несомненно помер бы на месте.
Царица такого выпада никак не ожидала. В растерянности она лишь произнесла:
- Опаньки…– и потеряла сознание. Богиня бегом взлетела на Олимп:
- Свершилось! Родился потомок Персея!
Зевс возликовал было, но увидев злорадную физиономию супруги, пришел в сомнение.
- Кто родился? – переспросил он осторожно.
- Потомок Персея, несравненный Эврисфей! По твоему слову, о мудрый Зевс, он будет править всеми своими родственниками!
Издевка звучала неприкрытая. Супруг от возмущения задохнулся и целую минуту мог только твердить, как огромный величественный попугай:
- Ты? Ты? Ты?
- Ну… – уклонилась Гера. – Какая разница?
Тогда громовержец выразил свое отношение к случившемуся. Вышло так: он метнул в Геру необыкновенно жирную молнию – но промазал. Попал в вулкан Везувий, отчего тот извергнулся на город Помпею. Слегка остыв, Зевс сказал:
- Обсудим это.
- Чего обсудим? Я тебя, рожа царская, спрашиваю: что тут обсуждать?! – взбеленилась супруга. – Кобель похотливый (в действительности она выразилась круче), ни одну тунику не пропустишь! На земле уж твоих детей больше, чем нормальных человечьих!
- Да ладно, не кипятись, – миролюбиво сказал Зевс. – С кем не случалось?
- Со мной! – хотела отрезать Гера, но прикусила язык. Ибо водилось кое-что и за ней…
- Давай рассуждать как взрослые люди, – продолжал громовержец. – Кинула ты меня ловко, не отрицаю. Но это ж несерьезно! Давай так: он (Зевс тактично заменил имя «Геракл», чтоб не давить на мозоль) будет подчиняться твоему… этому…
- Эврисфею, – подсказала дама.
- Ну да… Короче, не всю жизнь будет подчиняться, а… ну скажем… пять лет. Идет?
- Зевинька, ты меня за козу тупую держишь? – нежно спросила Гера.
- Ладно. Сколько хочешь?
- Пятьдесят.
- Лет?!
- Не минут же!
- Женщина, не нервируй меня!.. – Зевс начал ходить по комнате, и от его тяжелых шагов на всей Земле разыгралась чудовищная гроза. – Хорошо, давай так: он совершит для Эври… твоего… десять великих подвигов – и свободен.
- Пятнадцать, – надавила богиня.
- Нудная ты. Сторгуемся на двенадцати?
- Ладно, я сегодня добрая.
- То-то же. Смотри у меня!

Автор приносит извинение за некоторую кажущуюся непочтительность к великим олимпийским богам, а также глубокоуважаемому князю Эврисфею и его благочестивой матушке – но именно так, слово в слово, передал эту сцену Гермес упомянутому мудрецу.

Но Гера не была сегодня доброй.
Вскоре Алкмена родила поочередно: Ификла (сына Амфитриона) и Геракла (сына Зевса). Папаня бог на радостях нарезался нектаром выше меры – за что мы, конечно, не вправе его осуждать, ибо пути господни неисповедимы. Видя оное ликование, Гера вновь рассвирепела. Обида помутила ее разум, и богиня решилась нарушить договор с царственным супругом.
Ночью, когда он уснул, Гера втихаря приземлилась и натравила на младенцев двух змеюк. То были жуткие чудища: длиннее человека пятикратно, в обхвате подобные дубам, и жало ядовитое мелькает. Подползя к Фивам, змеи начали форсировать стену – но помешала собственная тяжесть… Вот одна уже почти достигла верха – но не удержалась, лишенная рук, и тяжко рухнула на вторую. Оскорбясь, та напала на подругу, и долго они яростно боролись, свиваясь кольцами и сметая вековые деревья в окрестностях Фив. Незримая Гера грызла губы от ненависти к себе: зачем выбрала столь безмозглых тварей?!
Наконец, змеи притомились. Они лежали рядышком, как два газопровода, и сопели. Близился рассвет, Зевс мог проснуться и всё испортить – и нетерпеливая Гера помогла тварям преодолеть стену. Оставаясь невидимой, она взяла каждую из них за хвост, раскрутила и перешвырнула в город. Так был изобретен летучий змей. Ничего не понимая, в страхе и ярости, устремились они к дворцу со злобным шипением.
Не опомнившаяся после тяжелых двойных родов Алкмена полуспала в своем чертоге. Кормилицы, опустошась, удалились, младенцы еле слышно гулюкали. Тиха дорическая ночь, прозрачно небо, звезды блещут…
В истоме и горячке Алкмене почудились тени, скользнувшие в комнату. Она не успела разобраться, правда это или сон, а младенец Геракл уже поймал обеих змей ладошками и придушил. Он думал, что это такие замечательные подвижные игрушки, хотел с ними подружиться – но ненароком не рассчитал усилий. Увидев, что они больше не двигаются, ребенок от огорчения заплакал.
Тут мама окончательно очнулась и завизжала так, что младенцы со страху описались. Прибежавшая стража насилу втиснулась в чертог, заваленный свернутыми в спираль тушами. Весь завтрашний день шинковали змеиные тела; дворцовые свиньи наелись до отвала, и примерно три тонны мяса пришлось закопать в землю.


Воспитание героя
Алкмена интуитивно просекла, что первым ее любил не супруг законный, а переодетый Зевс. Слишком уж он был хорош… Нет-нет, Амфитрион – тоже мужчина хоть куда! Но все же… Молодая мама обладала преувеличенной честностью и однажды сказала супругу за обедом:
- Фитюша! Давай поговорим.
- Конечно, нимфа моя.
Он возлежал на высоком ложе, она, как и подобает женщине, сидела. Читатель может удивиться: что она вообще делала за обедом, и где гости? Но отношения между супругами сложились чрезвычайно нежные, и к столу Алкмена допускалась; а гостей в тот раз почему-то не было.
- Обещай, что не будешь сердиться? – высказала она обычную в таких случаях идиотскую просьбу. Муж невнятно мыкнул. – Понимаешь… такое дело… Мне кажется, Геракл – не твой сын.
- Ап! – сказал Амфитрион и несколько минут молчал – потому что слуги как раз заменяли обеденные столы десертными . При них обсуждать как-то не хотелось.
- Ты это о чем? – сумрачно спросил муж, когда посторонние удалились подслушивать за дверью. Жена вместо ответа спросила:
- Ты какого числа с войны вернулся?
- Ну здрасьте! Что я, помню? Год прошел!
- Вечером ты явился и сказал «Привет!» Я бросилась тебя обнимать. Еще удивилась, что нет войск – но ты объяснил, что они позже придут, а ты торопился меня увидеть. Было такое?
- Ну да. Что-то в этом роде.
Стоило еще серьезному мужчине помнить такие пустяки! «Вошел, сказал…» Войска действительно отстали на пару дней: обоз медленно двигался, трофеями перегрузили… Но к чему это она? Нашкодила и прячет? Вряд ли. Сама ведь начала, я бы вообще не догадался…
- Назавтра ты опять вошел ко мне и говоришь: «войска задержались»… Мы снова любили друг друга…
- Ну?
- Милый, мне кажется… первый раз под твоей личиной приходил… Зевс…
Ага. Зевс. Хоть бы Дионис какой-нибудь или Гефест – ан нет, сразу Громовержец! Нормальная бабская мания величия…
А это еще что? Только истерик не хватало! Не поймешь этих баб…
- Ну Зевс так Зевс, – сказал Амфитрион тоном психотерапевта. – Только не реви. Съешь вот апельсинчик.
Больше они к этой теме не возвращались. Стало быть, даже муж Алкмены остался при ложном убеждении, будто отец Геракла – он, а не Зевс.

Близнецы подрастали, и их воспитанием занялись всерьез.
Папа лично давал детям спецкурс вождения колесницы. Хоть всякому военачальнику полагается штатный шофер, но в бою бывают неожиданности, и офицер обязан уметь управляться с тройкой-четверкой обезумевших от грохота лошадей. Едва юный Геракл освоился с конями, Амфитрион стал изобретать способы внезапно пугать их – и выработал в будущем герое быструю реакцию и крепкую руку.
Борьбе Геракла учил Автолик, сын Гермеса. Тогда еще не знали, что он вор… Впоследствии он украл стада царя Сизифа (это который камень на гору будет закатывать после смерти), а тот в отместку изнасиловал его дочь Антиклею – и родился знаменитый Одиссей… Но это случится гораздо позже.
Автолик владел не только классической греко-римской борьбой, но и какой-то экзотической, восточной. Называть себя требовал странно, не по-нашему: «сэнсэй»… Крупному Гераклу тяжело было осваивать удары ногами в прыжке, кульбиты через голову – но он научился им, как и технике боя длинным шестом и двумя короткими палками, соединенными цепью. Каждому художнику полезно обогащение палитры.
Его обучал даже кентавр – знаменитый Хирон.
Тут я вынужден коснуться щекотливой темы. Кстати, я знаю, конечно: политкорректность требует называть кентавров «лошадогреками», но это слово как-то не стекает с пера.
Сим достойным членам общества, как известно, присуща хамская вульгарность… то есть, я хотел сказать – простота, искренность, близость к природе. Кентавры сильны, храбры, быстроноги, вонючи, омерзительны… Уж коли называть вещи своими именами, то я ничуть не боюсь писать об этих мстительных мерзавцах в таком тоне, потому что они поголовно неграмотны и мою книгу никогда не прочтут.
Но Хирон – редкое исключение.
Начнем с того, что он бессмертен. Он родился бог весть когда от тайной связи океаниды Филиры и великого титана Кроноса, отца Громовержца. Стало быть, Хирон – брат самому Зевсу!
В кульминационный момент любви внезапно явилась жена Кроноса – Рея. Заметая следы, он был вынужден срочно превратиться в коня (замечу в скобках, что разборки избежать не удалось: Рея узнала жеребца по золотому браслету на правой передней ноге. Неделю Кронос не появлялся на людях – лечил лицевые повреждения. Тогда же в устах жены спонтанно родилась первая на земле рифма: «океанида – гнида»). Но дело было сделано. Двойная природа коитуса повлекла за собой генетическую аномалию ублюдка.
Так что Хирон – не обычный кентавр. Он лишь внешне схож с этим недочеловеческим быдлом.
Будучи верно направлен в юношестве, Хирон за тысячелетия небывало усовершенствовался. Отрока Геракла он обучал искусствам: геометрии, астрономии, логике, лучной стрельбе. Нанять столь престижного репетитора Амфитрион, конечно, не мог – тут сработали связи биологического отца.
Кроме постижения искусств, каждый порядочный человек обязан музицировать. Нет нужды объяснять уважаемому читателю, что в Греции все свободные граждане играют на кифаре; Геракл учился этому у звукославного Лина, Аполлонова сына.
Дела шли тухло. К музыкальному промыслу герой оказался неспособным… Другая в его жизни миссия, иными вещами следовало заниматься углубленно! Из-за не проведенной вовремя профориентации разыгралась трагедия – тот редчайший случай, когда от педагогической глупости пострадал не только ребенок.
Однажды на уроке Лин был особенно зол: жена утром отказала ему, сославшись на какие-то якобы дела. Какие, к черту, дела могут быть у бабы?! Всё раздражало педагога. Гамма – медленная, строй занижен на восьмую тона, ученик сидит не так, и небо чрезмерно синее… Срывая досаду, он возьми и долбани студента тростью!
На беду, Геракл уже развил хорошую реакцию – он отбил удар и молниеносно врезал Лину кифарой по голове. Рефлекс!.. По преданию, последним словом умирающего было:
- Доминантсептаккорд…
Так погиб вдохновенный творец, заслуженный артист Фиваиды – по причине эгоистичной вредности жены. Вот суровый урок всем женам: отказав в исполнении простейшей обязанности, вы убиваете мужчин! За это преступление следует карать мучительною казнью.
Юноша горько сожалел о происшедшем. Отец не стал его наказывать, помня, как сам в подобной ситуации невольно пристукнул тестя – однако Геракла тоже пришлось от лишних толков выслать. Он поселился на горе Киферон и стал пасти стада. Ну, точнее, руководить пастушьей бригадой – аристократ все-таки…


Киферонский лев
С недавних пор Киферон стал районом неспокойным, там объявился загадочный враг. Ужас воцарился в горах. Кто-то кромсал пасущихся коров, объедая дочиста, ломая кости и вскрывая даже черепа в поисках мозга.
Гибли и пастухи.
Одного уцелевшего Геракл допросил – прямо на месте происшествия. Трава росла там на ощутимом уклоне, чуть дальше он обрывался пропастью, с трех остальных сторон темнел горный лес. Полсотни коров испуганно жались к людям, а пастух трясся и мямлил.
- Ну? Что случилось? – строго спросил Геракл (ему только что исполнилось восемнадцать).
- Я стою… – спотыкаясь, отвечал свидетель. – Солнышко светит… хорошо… Еще думаю – красивый вид отсюда… Вдруг коровы – мычать, и ко мне… Ну, я тоже… насторожился… И рык такой из леса – «Р-р-р!» Жуть такая!
- Ну? – допытывался Геракл, хмурясь.
- Ну, я стою… И вдруг из чащи огромное что-то вот такое, рыжее, как пламя – прыг! Корову хвать! – и поволок. Огромный, сволочь, как зарычит!.. Я думал, все, конец мне…
- Да не кудахчи ты!.. И как же ты уцелел?
- Я наземь упал и не двигался, будто мертвый. Мертвый будто…
- А коровы? – продолжал Геракл, хмурясь все грознее. – Которых тебе защищать поручили? Меч у тебя был?
- Как же… вот меч, есть… Но я же пастух просто, я же не этот… какой-нибудь… Я сознание потерял!
- Ты не сознание, ты совесть потерял, – сурово отрезал начальник. – Теперь враги будут думать, что они геракловца могут напугать! Ты всех нас, пастухов, продал, гад! Давай сюда меч!
- Зачем?.. – у бедняги аж челюсть застучала.
- Меч, я сказал!! Вон отсюда!
Оставшись один, Геракл осмотрелся. Какая-то злобная дрянь тут побывала, это точно. Следователь предусмотрительно вынул оружие и пошел по дорожке примятой травы. Здесь явно тащили тупой тяжелый предмет, возможно корову. Но кто тащил?
- Та-ак… А это что?
У самого леса кусок дерна был содран, и в глубокой рытвине прорезались четыре борозды от когтей.
- Ай да малыш… – пробормотал Геракл. Столь гигантских следов он раньше не встречал. – Рыжий, как пламя… Ширина лапы порядка двадцати сантиметров… – соображал дознаватель, напрягая все свои зоологические познания, спасибо Хирону. – Вероятно, Levus Kamneduplus, пещерный лев. Ископаемый вид, вымер повсеместно… Откуда ж его к нам занесло?
Юный опер шел по следам, по проломанному в чаще тоннелю. Ага, здесь он жрал: листья обрызганы кровью, в сторонке валяется белая кость. Вот куча дерьма вонючего, массы немалой. Он явно где-то поблизости.
Тоннель кончился. Понятно: досюда враг проламывался с коровой, дальше пошел налегке. Но вот куда?.. Геракл огляделся, ища каких-нибудь примет или примят.
Шорох за спиной! Сыщик мгновенно обернулся. На него в прыжке летел косматый лев-исполин. Геракл успел только сунуть ему навстречу меч и упал под навалившейся тяжестью.
Тело смердело и рычало. Богатырь чудом избежал откуса головы, зубы хрястнули возле уха. Но больше лев ничего не смог, ибо клинок засел в левом желудочке его сердца. В агонии он скреб лапами землю, трава висла с когтей; а Геракл улучил миг и выскочил из-под грузной туши.
Так он свершил первое деяние – убил киферонского льва. Слава о новом герое полетела по Элладе.


«Арго»
Его вызвали в Фивы и официально объявили благодарность. Царь Креонт на радостях выдал ему в жены свою дочь с подозрительным именем Мегара, а ссылку прекратили, ибо лев музыканта затмил (как всегда…) Подарки с царского плеча не отвергают, пришлось Мегару взять. Всем была хорошая девица: молода, красива, с охренительным приданым – но… не та!
Геракл искал Ту. Со стороны это казалось развратом, неразборчивостью в связях – но просто Афродита заронила ему в сердце (как любому из нас) смутное предощущение Той, кто послана ему небом. А Мегара с этим идеалом рядом не сидела… Однако поиски пришлось прекратить.
Он смирился. Ладно, личная жизнь не удалась… Значит тем более надо реализовываться в деле! Мелочный суетливый город таких возможностей не давал – и герой вместе с супругой вернулся на Киферон. Она, конечно, ныла, но он цыкнул.
Душа жаждала подвигов. Деятель обследовал окрестности – но страшного зверья больше не оказалось, а разбойники всякие, услышав о молодом сыне Зевса, попритихли. Скука настигла и здесь…
Но тут пронесся слух, что некий Ясон собирает отряд для опасного плавания в Колхиду за какой-то овчиной, будто бы золотой. Деталями искатель подвига не интересовался, он немедля рванул в далекий городок Иолк, бросив беременную жену в сельской глуши – и принял участие в конкурсе.
Сотни суперменов со всей Эллады съехались на кастинг – жаждая славы, денег или приключений. Сдавали три тура: лучную стрельбу, борьбу и фехтование. Бились претенденты между собой, проигравшие выбывали (некоторые, увы, и из жизни…), победители плюсовали очки. Геракл легко набрал проходной балл, чуть лажанувшись лишь на стрельбе – но потом много тренировался и преодолел этот недостаток. Предстояло еще собеседование. Он с некоторым трудом выдержал коллоквиум по истории Греции, а на вопрос: «Зачем тебе это надо?» – ответил просто и искренне:
- Силу девать некуда…
Его зачислили.
Будущий шеф был Гераклу симпатичен: он обладал прямым и ясным взглядом темно-серых глаз и твердым сознанием цели. Геракл не знал, чего хочет, а Ясон знал: золотое руно требовалось его отцу, царю Эсону, для подтверждения прав на престол. Брат Эсона Пелий захватил в Иолке власть, а Ясону, законному наследнику, заявил:
- Я отдам трон, если привезешь золотую овчину, что хранится в колхидской священной роще под стражей дракона!
Ясон понял, что это разводняк с целью загасить конкурента – однако решил артефакт добыть. Если он вернется со славой, власть удастся отобрать без гражданской войны, сберечь сотни жизней… Всё это Гераклу импонировало, такому человеку он был готов подчиняться.
Хотя, откровенно говоря, Ясон в вожди годился не очень. Он был старше Геракла лишь на три года; высок и красив – но заметно ;же в плечах, и вообще ничем не лучше. Преимущество имел лишь одно – зато бесспорное: он смог собрать денег под этот проект. Деньги, впрочем, те еще… Кораблик, заложенный на стапелях Иолка, проектировался всего на десяток гребцов и больше походил на прогулочную яхту. Что, с другой стороны, давало перевес в маневрировании.
Сухопутный Геракл любил глядеть на строительство, иногда выполнял мелкие поручения: принести бревнышко в тонну весом, подержать укрепляемый в киле шпангоут… Подобно китовым ребрам высился на берегу каркас будущего корабля, в этой раскрытости конструкции парадоксально таилась загадка; потом его обшили досками, и он стал менее интересен. Геракл еще не знал, как много ему предстоит плавать…
Команда подобралась звездная. Во-первых, сыновья бога Посейдона – Анкей, Эвфем и Эргин. Им сопутствовали Менетий и Теламон, будущие отцы героев Троянской войны Патрокла и Аякса. В бригаду входил и фессалийский принц Адмет, который принципиально не носил бороды, но бриться ухитрялся так, что на его подбородке всегда чернела щетина. Знаменитый Мелеагр тоже присутствовал.
Поплыл даже Акаст, сын Пелия-узурпатора – возможно, с тайным заданием приглядывать за Ясоном и при возможности его шлепнуть. Впрочем, точно не знаю, не стану наговаривать.
Мир шоу-бизнеса представлял легендарный автор-исполнитель Орфей, Серебряный голос Эллады. Общего конкурса он не проходил. Его взяли лишь потому, что закон требует пару процентов бюджета отдавать на культуру – иначе налоги замучают. Впоследствии он своими песенками всех задолбал, и Ясон не раз сокрушался:
- Лучше б я налоги заплатил…
Некоторые историки до кучи добавляют в состав аргонавтов еще и Тесея – но это явный анахронизм. Тесей тогда еще самолетики лобзиком выпиливал.
Наконец ладью достроили, спихнули в воду и раскокали об борт амфору пенистого вина из Галлии. Кораблю дали имя «Арго» – очевидно, предчувствуя обилие в походе ненормативной лексики… Специальных гребцов не предусматривалось, на весла сели сами. Вперед смотрел ясновидящий Линкей, рулем правил звездочет Тифий, Ясон из гамака осуществлял общее руководство.
- Поехали! – сказал он. И махнул рукой.
«Арго» двинулся в историю.

История началась тотчас. Ветер исправно дул в спину, и корабль вечером первого же дня пристал к острову Лемнос. На том путешествие едва не прекратилось…
Крепя причальные канаты, странники увидели делегацию почти обнаженных девиц. Нет, для Эллады это норма, но тут уж было чересчур: прозрачная ткань не скрывала, а лишь подчеркивала восхитительные детали женской анатомии, темные кружочки и треугольники. Мужики переглянулись…
Подступив вплотную, предводительница сексмиссии спросила, жадно рассматривая мускулистые торсы:
- Мужчины… кто у вас главный?
- Я… – шагнул вперед Ясон, слегка волнуясь.
- Оставайся, прекрасный юноша, с нами, будешь нашим королем!
При этих словах девица рванула пряжку и осталась вовсе голой. Ясон опешил:
- Что, прямо здесь?
- А чего тянуть? – хрипло отозвалась царица Гипсипила (это была она). – Айда, девчонки!
Эскадрон незнакомок вмиг разделся и атаковал аргонавтов. На берегу началось повальное бесчинство. Описывать подробности не решаюсь, ибо стыдливость присуща мне с рождения… Никто не устоял перед халявой, Геракл трудился за троих.
Вы скажете: сказки! Так не бывает! Действительно, это слишком хорошо, чтобы быть правдой… И тем не менее.
Оказывается, полгода назад на острове произошла феминистическая революция. Заезжая агитаторша-амазонка втемяшила Гипсипиле некое ученьице, которое имело сложноразветвленную теоретическую базу и сводилось к тезису: «Все мужики козлы!»
Царица решила строить развитой феминизм в отдельно взятой стране, подстрекла островитянок – и учинила местным мужчинам Варфоломеевскую ночь. Трупы побросали акулам и принялись наслаждаться эмансипацией – опасаясь лишь контрреволюционной интервенции каких-нибудь мужчин с материка. Однако мир не заметил переворота; общество будущего могло свободно и величественно развиваться.
Через неделю разразилась первая склока. Месяц спустя начались драки с рваньем волос и выцарапыванием зрачков ногтями. Что интересно – без особых причин!.. Затем потребовалось заменить обветшавшую посуду и утварь – но слова «кузнец» и «гончар» женского рода не имеют… Вскоре все поголовно опустились, стали курить и сквернословить, женский алкоголизм подполз к опасной черте.
Дамы долго старались не понимать причину несчастий. Винили жаркий климат, недостаток витамина РР, месть богов за коварное злодеяние… Ответ лежал на поверхности, но феминистка способна признать такой ответ лишь под страхом смерти.
Просто тот ответ: всем чертовски хотелось мужика. Смелые опыты по имитации нормального коитуса лишь распаляли страсть.
К исходу пятого месяца на острове свободы остались лишь три верные поборницы светлого будущего: им всем было за 80. Единственный до конца революционный класс…
Аргонавты попали в рай. Сотни поклонниц носили их на руках совершенно буквально, назревал невиданный демографический взрыв. Путешественники вскоре узнали о преступлении своих любовниц – но это их не насторожило. И правильно, в общем: ведь феминистский бред покинул головы островитянок навсегда. Аргонавтам угрожало разве что переутомление.
Лишь Геракл мрачнел с каждым днем. Две недели он, как все, упивался женским вниманием – но потом стал задумываться. Однажды он взошел на «Арго», болтавшийся у причала – и влип лицом в паутину, щедро наплетенную меж реей и палубой. Это его доконало. Он ворвался во дворец Гипсипилы и навис над Ясоном, дремавшим в царицыной постели.
- Шеф! – сказал он. – Судно гниет!
- Какое… – не понял истомленный сексом Ясон.
- Ру-но. Золотое руно, – раздельно произнес сын Зевса. Руководитель проекта открыл глаза и соображал несколько минут.
- Слушай… – ответил он наконец. – Ну что ты, как… Перед дамой неловко… (царица спала рядом).
Но Геракл не отходил.
- Ну да… Помню… – промямлил Ясон. – Колхида и всё такое… Ладно, не маячь. Завтра… Завтра поплывем…
Неделю сумрачный Геракл совестил товарищей, прерывая на самом интересном месте. Он всех достал. Спутники злились, но молчали – потому что чувствовали: он прав. Но с другой стороны: разве геройствуют не затем, чтобы нравиться женщинам? А когда цель достигнута – кому нужно геройство?..
С великим трудом Геракл оттащил товарищей от вечного кайфа. По существу, это следовало зачесть в список двенадцати подвигов. Гипсипила, прощаясь, зашипела ему в ухо:
- А тебя если поймаю – оторву без наркоза!
Он только усмехнулся. Но к сведению принял, Лемнос придется сторонкой обходить…

После небольших приключений «Арго» причалил ночевать к некоему острову. Геракл проснулся на рассвете и пошел в лес выстрогать новое весло (прежнее треснуло от его чрезмерной мощи). И вдруг услышал далекий вопль аргонавта Гиласа:
- Э, эй! Куда?! Пустите, мать вашу!
Геракл бросился на выручку, крича:
- Гилас! Где ты?
Ответа нет. С мечом наготове сын Зевса углубился в глушь, но следов борьбы не обнаружил. Шутка дурацкая, что ли?.. Утренний туман белел низко, над самой травой; было зябко. Одинокая выпь торчала в болотце на одной лапе и неодобрительно поглядывала на огромное ходячее беспокойство… Побродив безрезультатно часа полтора, герой вернулся в лагерь.
Но лагерь пропал.
Место точно то, от кострища дымок струится – однако люди кончились… Геракл взбежал на горку и над туманом, покрывавшем также и море, разглядел вдалеке парус.
- Вот ё… – подумал сын Зевса, хотел крикнуть во все горло – но не стал. Если бросили нарочно, то точно не вернутся; а если его отсутствия просто не заметили при погрузке… На фиг такая команда! Завтра они не заметят, как командира скушают на ужин…
Дальнейшую судьбу аргонавтов он узнал гораздо позже. Его действительно забыли в суете, как и Гиласа – потому что Ясону приснилась Гера и велела срочно отчаливать. Она по-прежнему Геракла терпеть не могла и гадила всячески.
Гиласа он так и не нашел. Его похитили нимфы для каких-то своих надобностей. Я даже догадываюсь, каких – но умолчу…
Геракл наломал дров, раздул угли иссякавшего костра, поймал кабанчика и зажарил. Пригодился спецкурс выживания в экстремальной обстановке, преподанный Автоликом! Однако за два дня пустой остров надоел смертельно. Робинзонить до конца жизни? – увольте! Но суда строить он еще не умел… Да и нечем: имелся только меч. Даже дерево для плота срубить он не мог, пришлось несколько стволов выдернуть с корнем. Но чем скрепить? Корабел разорвал свою одежду на полоски и ими связал бревна. Так и поплыл голый.
На исходе суток автономного плавания его заметили с мирного торгового корабля и отвезли на родину. Попытались было продать в рабство – но он показал им, что и в Греции водится кузькина мать… Зауважали сразу.



Злосчастное несчастье
Геракл вернулся в бунгало на Кифероне.
- Ну что, добыл тулуп? – с издевкой спросила жена. Не любила она его! Он хмуро ответил:
- Закрыли тему.
И начался муторный серый быт.
Постылую жену боги даруют нам для нашего внутреннего роста. Вечный раздражитель учит владеть своими эмоциями, гнев преодолевать, плыть против течения. Когда ты готов расти, несколько лет жизни со сварливой женой могут преобразить тебя в истинного жреца! Не зря мудрый Сократ выбрал в супруги злогребучую Ксантиппу.
Но Геракл к такому уроку был не готов, воспринимал его как бессмысленную издевку судьбы.
Вдобавок, Мегара родила сына. Новость сработала двояко. Разумом Геракл понимал, что надо радоваться: явился наследник (читатель знает, как важно это для грека). Но маленький дом не позволял отсунуть гинекей  достаточно далеко, и от визга спасения не было. Дитя росло в маму и очень любило орать просто так, творчески, изощряясь в мерзейших руладах, подхрюкиваниях и хрипе. Способный был ребенок.
Днями Геракл до изнеможения ходил, отыскивая, к чему руки приложить. Ничего путного не попадалось. Он даже в одиночку раскорчевал лесоповал под пашню – но тоска не отпускала.
А по ночам зудел младенец…
- Зачем мы няньку держим?! – стонал отец. – Пусть сделает что-нибудь!
- Выволок меня в эту дыревню  – терпи! – обрывала жена. Врезать бы! Но бабу бить – только пачкаться…
Если честно, в свет выйти она все равно уже не могла: разжирела, обрюзгла. Она самой себе не хотела признаться, что сельская безмятежность – именно то, что ей нужно. Мегара давно превратилась в классическую барыню: помыкала слугами, обильно кушала и не делала ровно ничего… Но мужа пилила исправно.
Гера все еще помнила об измене Громовержца (что двадцать лет в сравнении с вечностью?) и стремилась Геракла погубить. В разгар очередного словоизвержения Мегары она наслала на Зевсова сына бешенство. Не помня себя, он так вдарил кулаком по столу, что дом рухнул (вы знаете, как хлипко строят жилье у нас в Греции, где даже зимой лето). Упавшая кровля насмерть придавила младенца…
Мегара орала страшно, даже вырвала несколько волосьев на своей голове – однако через месяц о гибели дитяти забыла… А вот Геракла боль раскаяния никак не хотела отпускать. Он сам изумлялся, причины понять не мог: ведь к сыну же был равнодушен! Но не обычный он человек, боги зародили в нем обостренно чуткую совесть.
Не в силах будучи сладить с душевной болью, Геракл пошел в Дельфы, спросить совета у оракула Аполлона.
Оракул сказал:
- Иди в услужение к Эврисфею!»


Немного правды
Эврисфей усмехнулся и отложил свиток. Он-то знал, что случилось в действительности!..
Князь кряхтя поднялся. Долго лежать он не мог: начинали болеть кости. Так что даже от отдыха ему приходилось отдыхать…
Он вышел через парадную колоннаду во двор. Там слегка шелестели пальмы, привезенные с другого берега Средиземного моря, журчал фонтан, раскинув по воздуху в мельчайших брызгах чудесную, едва заметную радугу. В пруду неподвижным бревном валялся разомлевший от жары тюлень. Князь почесал его блестящую спину шестом, зверь глянул на него, плюхнул по воде плоским ластом и нырнул.
Книгу доставили нынче утром.
Полдня уже он читал этот диковинный текст, без стихов и напыщенного пафоса, и пытался угадать личность автора, чье имя зловредно отсутствовало в заглавии. Некоторые обороты казались знакомыми. Он начинал улавливать рассказчика за краешек плаща, еще пара слов – и лицо откроется! Но тот ловким кульбитом ускользал от опознания.
Опасный человек. Зачем он это написал, чего хочет? Его непочтительность к богам может обернуться отрицанием земной власти. И по мне успел проехаться, гаденыш! Кое-что он действительно знает. Откуда? Кто он? Думать мерзко, что он еще там обо мне накропал, в непрочитанной части…
На князя волной накатился гнев, в боку закололо. Мерзавец! Взять Аргос приступом, поймать издателя и допросить, с каленым железом и крючьями – кто этот хренов автор??? Он мне живо расколется!
Так… так… тихо…
Аргос не взять. Руки коротки.
Лучше давай-ка успокоимся, здоровее будем…
Эврисфей глубоко вздохнул, дважды поднял и опустил руки. Боль стала утихать. Не жги себя, писаку ловить пока бесполезно. Надо затаиться, подождать. Не выдавать себя. Со временем доберусь и до него.
А пока подумай о чем-нибудь другом. Да вот хотя бы об этой истории – с Мегарой, ребенком и оракулом. Это приятно вспомнить: я победил, я верил, что управляю ситуацией!

Он был тогда юным принцем, Микенами правил его отец Сфенел. Со временем власть Эврисфею гарантировалась – но это не радовало почему-то. Тупо наследовать престол любой дурак сможет; хотелось чего-нибудь необыкновенного.
Мальчик рос ранимым и чувствительным, даже талантливым, наверно. По этикету молодым аристократам положено мразничать: охотиться, кирять на пирах, отбирать у простолюдинов и трахать девушек… Эврисфею это быстро наскучило.
Если уж быть честным – здоровье не позволяло.
Мать Никиппа родила его преждевременно, в тяжелой асфиксии, с несколькими родовыми травмами; лучшие врачи лечили – но толку с них… В соседней Спарте таких детей исцеляют просто: в пропасть, и нет проблемы. Арголида отличалась гуманностью, но Эврисфей порой думал горько: а зачем? Лучше бы, правда, угрохали младенцем!..
Худо было с позвоночником, сердцем, желудком и потенцией. Потому ему и вправду наскучили светские забавы: буйство, обжорство и разврат. Боком выходили, не давали наслаждений…
Зато Эврисфей тянулся к искусствам.
Особенно нравились ему негромкие переливы аккордов кифары – но играть на ней он не мог: феноменально чуткие кончики пальцев не выносили прикосновения струн. Как током электрическим пробивало! К нему водили лучших педагогов, первых двух за неудачи даже казнили – но затем поняли, что дело не в них.
Мальчик плакал, жаждал музыки, его пальцы отмачивали в драгоценных маслах: азаровом, перилловом, сафлоровом, кокосовом, даже в масле из заморской пихты. Не помогло… Из кожи новорожденного ягненка ему сшили тончайшие наперстки, сверхчувствительность пропала – но прекратился и контакт со струной. Без него нет музыки…
Смирясь с неизбежностью, Эврисфей долго пытался освоить двойную аттическую флейту. Тембр не тот, душу не грел – но хоть что-то. Однако полный звук требует мощного дыхания, а легкие князя были слабы…
Словно Тантал, стоял он по горло в музыке, но стоило наклониться, чтобы испить – и она исчезала…
Единственной отдушиной для него на всю жизнь осталась живопись. Он лично расписывал хорошо просушенную штукатурку дворцовых стен темперой на свежем яйце, разбавив его вином и тертыми веточками смоковницы. Хотел изображать сцены из дворцовой жизни и быта богов, но человеческие фигуры давались ему плохо, так что в основном он переключился на растительный орнамент.
Пробовал фреску по сырому, но и она подвела: ревматизм начинался.
- Царскому сыну мазюкать не к лицу. На то есть простонародное быдло! – долдонили родители. Отпрыск недоумевал. Почему жрать – комильфо, а творить – нет? Логически объяснить ему это не сумели; так принято – и всё. Принц поневоле устыдился своих живописных услад, отныне старался писать без свидетелей.
А еще предки любили перетирать родственников. Часто лущили непутевых Алкмену с Амфитрионом:
- Лохи! Так и жмутся в Фивах приживалами! Никакой житейской хватки!
Малыш Эврисфей думал язвительно: «Кабы тот лох дядюшку Электриона не тюкнул, ты бы, тятенька, микенский трон только во сне рассматривал!»
Но вслух молчал. Политик в нем уже формировался, а главное правило политика – никогда не говори, что думаешь!
А может, родители правы. Вопрос престолонаследия был спорным, Сфенел и Амфитрион имели равные основания. Но поскольку второй облажался с нечаянным убийством – значит, он неудачник, дурачок, его боги не любят. А если так, то и поделом ему; а мы царствовать будем. Мы избранные.
Но вот странно: отпавшего соперника родители почему-то ненавидели особенно остро. Даже кровных врагов своих так не полоскали! С чего? Ушел миром, живет в глуши, ни на что не претендует… Забудь о нем и радуйся! Юный Эврисфей долго не мог понять причин этой лютой злобы.
Да и повзрослев, старался не понимать.
Суть-то проста: уйдя, Амфитрион поступил благородно. Сфенел на его месте цеплялся бы за власть зубами и локтями! Для иных людей чужое благородство нестерпимо…
Лоховский сынок Геракл, ровесник Эврисфея, именовался у Никиппы не иначе как тупым оболтусом:
- Сила есть – ума не надо!.. Вот Эврисфейчик наш – умненький, способненький; правда, кривенький и страшненький – но это ничего. Зато наследник престола! В невестах рыться будем, как свинья в апельсинах!
Тему невест мать мусолила ежедневно, восторженно, с утомительной методичностью. Она изживала так какие-то свои комплексы… А сам наследник об этом думал, содрогаясь, ибо в половых связях находил лишь бессмысленное сопение. Девушки стеснялись сообщить юному князю, что он просто импотент и козел; а он полагал, что так у всех. Что хорошего они видят в сексе?..
Дети росли, росла и злость.
Одного из камердинеров оторвали от дел, и целый месяц он дежурил на невольничьем рынке – пока не купил раба-идиота. Толстый, огромный, рыхлый детина был в хозяйстве абсолютно бесполезен, поскольку не понимал ни единого слова. Прикованный на скотном дворе, он сидел в навозе и тупо глядел перед собой; а когда ему приносили еду, нечленораздельно гыкал.
Соль остроумия заключалась в том, что беднягу назвали Гераклом…
Весть об убийстве Лина-музыканта и ссылке виновника на пастбище вызвала фейерверк злорадства. Никиппа согнала на банкет четырнадцать кифаристов, заставила играть всех в унисон и приговаривала:
- А в Фивах такое теперь невозможно! Хи-хи…
Ярость к Гераклу объяснялась комплексом неполноценности: свой-то сынок скверного качества получился, откровенно говоря…
И вдруг – киферонский лев… Эллада наполнилась толками:
- В прадеда пошел потомок Персея! Слава богам, явился новый богатырь, защитник наш!
Это был удар. В микенском дворце имя Геракла стало запретным. А у юноши князя проклюнулась некая идея…
Когда стало известно, что оболтус ушел в аргонавты и с полдороги вернулся, наследник понял: пора! Дальше тянуть опасно. Супермен уже налицо, а через пару лет он может стать неуправляем… Совершеннолетия Эврисфей достиг и не обязан был ни перед кем отчитываться; он лишь сказал родителям, что едет по делам, взял нескольких слуг (в том числе придворного стилиста) и отбыл в неизвестном направлении.

Однажды Геракл вернулся под вечер в обычной тоске. Вопли младенца звенели даже в ближнем лесочке, потому что окно детской из-за духоты было распахнуто. Жужжали мухи, небо закатно розовело, ведомые с луга коровы лениво перемыкивались…
Всё шло наперекосяк.
Женился он охотно. Мегара красива, как бы и неглупа, игрива на ложе – чего еще желать?
Но вскоре выяснилось, что интересны ей лишь тряпки, побрякушки и прочий гламур. Каждый вечер она норовила улизнуть на какую-нибудь светскую тусовку – с супругом, потом одна, затем муж стал подозревать, что явились иные кавалеры… Для аристократки это норма; но Геракла от такого стиля жизни тянуло блевать. Вот он и вернулся в киферонскую тишь.
Жена цеплялась за город, однако без супруга в высшем свете не комильфо. Пришлось ехать. Тут извивы ее характера и проявились во всей красе, пилила она мужа вдохновенно. А вдобавок родила мальчика-брюнета – хоть и сама, и муж были светловолосы…
Но не это терзало Геракла. Бытовые дрязги можно и вытерпеть. Боги наслали их не зря – видать, имели какую-то цель.
Хуже другое: невостребованность. Он чувствовал в себе гигантскую силу, мир мог перевернуть! – но никому был на фиг не нужен. Худшее из мучений: ощущать, как мощнейшая энергия без толку перегорает в тебе.
И вот повезло уже: попал в аргонавты! Жизнь наполнилась смыслом! Он наконец почувствовал себя на своем месте – в команде, с ребятами, там, где можно свершить нечто великое и нужное людям! Но судьба вышвырнула его оттуда с оскорбительной нелепостью, без малейшего объяснения причин…
Первый – и важнейший! – подвиг Геракла состоит в том, что он вытерпел эти несколько лет бестолкового безделья. Другой бы давно спился.
День за днем блуждал он по окрестностям: авось боги дадут возможность хоть как-то себя проявить! Да, был эпизод со львом; автор ёрнической биографии описал его почти точно. Затем он расчистил дорогу после горного обвала, камни таскал с наслаждением. Построил десяток мостов через речки. Но больше уж делать было нечего…
И вот в один из таких бесполезных вечеров он вернулся домой.
В прихожей ждал сюрприз – скрюченный дедушка в седой бороденке по самые глаза. Хриплым голоском он пропищал:
- Я имею честь видеть знаменитого Геракла?
- Ну… не знаю… да, – смущенно ответил хозяин. С чего «знаменитый»? Кроме льва, пока за ним ничего не значилось; а лев уж подзабыт…
- Ваша достойная супруга позволила мне дождаться здесь, – затараторил незнакомец. – Простите, что осмелился беспокоить, но лишь великий герой способен нам помочь…
- Да что стряслось?!
Заинтригован! Гость отметил это и нарочно сделал паузу, будто собираясь с духом. И продолжил:
- На нашем острове Итака – изволите знать? Нет? Он малоизвестен… – так вот, на Итаке объявился ужасный змей. Его чешую не пробивают стрелы, он ползает и плавает с быстротой молнии. Сперва пожирал коз и коров, но недавно за людей взялся… Половины войска уж нет, его унимаючи…
Глаза Геракла горели:
- Едем!
- Да вы что, на ночь глядя! – испугался старичок. – Пожалейте мои годы, я десять дней в пути…
- Ах, да, конечно… – пробормотал хозяин. – Извините, совсем забыл о гостеприимстве… Сейчас позову слугу, он омоет вам ноги.
Геракл много потом общался с Эврисфеем – и даже тени подозрения не мелькнуло насчет давнишнего старичка. Несомненно, актерскими способностями князь обладал…
Он упивался собой. Сработало! Он верно рассчитал: втереться в доверие можно, лишь наплетя про какое-нибудь чудище. А голос подделать нетрудно, и стилист добротно сработал, в этой бороденке князя родная мама не признает… Можно было, конечно, не рисковать и поручить разведку кому-нибудь – но дело-то тонкое, психологическое; да и лишних свидетелей лучше не плодить.
Геракл на радостях квасил с гостем полночи. Он столь был окрылен предстоящим делом, что его не насторожило: как это старичок, изможденный дорогой, ухитряется на равных с ним разделять трапезу? Ну не привык к уверткам и обману! А Эврисфею приходилось туговато (здоровье-то так себе) – но все же он был двадцатилетним парнем, к тому же хорошо отдохнувшим.
- Что это ты развел тут среди ночи? – вылезла было Мегара, в спальной накидке, с волосами, накрученными на бигуди. Но Геракл глянул так, что она предпочла заткнуться и слинять на женскую половину. Даже самого доброго человека иногда лучше не задевать…
После третьего литра (напомню: греки вино водой разбавляют) новые друзья перешли на «ты».
- А за что ты здесь очутился? – спросил лже-странник. – Говорят, музычного ментора грохнул насмерть?
Геракл засмеялся:
- Вот липучая сплетня!.. Ну да, было дело: стукнул. Но сам подумай: это какая же нужна кифара, чтоб дубовый череп проломить?
- Что, не уби-ил?.. – разочарованно протянул Эврисфей.
- Нет, конечно.
Князь помолчал. Героический образ расползался… Оказывается, детина практически никого не убил!
- А зачем стукнул? Ты настолько музыку не любишь?
- Почему? Люблю, – ответил Геракл, красный и счастливый. – Но думаешь, мы с ним музыку играли? Ага! Лин заставлял строить кадансы с альтерированной субдоминантой в тональностях до пяти ключевых знаков!
- Чего-чего?! Повторить можешь?
- Могу. Но не хочу.
Эврисфей примолк и искренне посочувствовал собеседнику. Он сам любил музыку – но не настолько… Потом спросил:
- Зачем же такой фигней маяться?
- Вот и я спрашивал. А он ногами топал: «Ты, разгильдяй, недоносок, будешь еще гордиться, что учился у меня!» Однажды говорю: «Так, всё, хватит. Давайте человеческое что-нибудь сыграем». А он возьми да и хрясь меня тростью! Обидно! Ну, я вспылил, и его балалайкой – ему по башке. Дека вдребезги.
- А он?
- Да что ему будет, пара царапин… Но как он завыл, бедолага! «Это, – орет, – старинная палисандровая кифара мастера Галиниса!» Действительно жаль инструмент, хорошо звучал. Моя-то так себе была – ширпотреб, фанеровка…
- Чего ж тебя выслали, если не убил? – удивился фальшивый дед.
- Ну, скандал-то все равно до небес раздули. Да и вправду я виноват: мастер-то трудился! Нечего руки распускать… А отец нарочно местность мне подобрал с таким названием – чтоб о погибшей кифаре помнил.
Напомню: дело происходило в Кифероне.
Симпосий  длился почти до рассвета, затем друзья легли спать, а днем гость уехал «подготовить корабль к отплытию». Геракл рвался с ним, но псевдодед доказал нецелесообразность и обещал вернуться через пять дней. Больше его – в этом облике – никто не видел…
Уходя, Эврисфей подсыпал в вино бесцветный порошочек – смесь веществ, вызывающих краткое помутнение рассудка и ярость. Экспертиза его не выявляет. Дальше случилось в точности по глашатаю: при очередной семейной разборке Геракл в бешенстве разрушил дом, младенец скончался…
Обессилев в борьбе с совестью, невольный убийца пешком ушел в Дельфы – благо, это не дальше ста километров.

Земля Греции жива, в ней дышит богиня Гея. Вдохи и выдохи ее создали величавые горы – то плавные, то вздыбленные кручами острых скал. Как и все мы, Гея дышит по-разному: взволнованно, страстно, глубоко, умиротворенно… Вершины сверкают нетающим вечным снегом, которого внизу не бывает, по склонам тугими кудрями сбегает лес…
Паломник гнал по тропе жертвенную корову. Можно было поручить это слуге, а самому вообще ехать на тележке – но он чувствовал, что лучше отправиться пешком и в одиночестве. Долгий пеший путь мозги прочищает. По крайней мере, так бывало раньше…
Но теперь даже странствие не помогало. Ужасная сцена неотступно висела пред глазами: ругань, ярость, багровый туман, мгновенная боль в руке – и вдруг треск, грохот обрушивающихся стропил… Дом сложился, как карточный. Младенец умер мгновенно, жене оцарапало плечо и разбило темя, а сам он остался девственно невредим.
Боги, как это могло случиться?! Неужто я болен, опасен для окружающих, нельзя больше себе доверять? Если так – я не вправе жить с людьми, надо уйти в отшельники или просто убить себя…
За что вы караете меня, боги?
Одну вину я знаю: бросил Мегару и ушел с аргонавтами. Но не мужское ведь дело – висеть неотлучно при бабе! Все воюют, все свершают великие дела, дома отсиживаются лишь никчемные неженки…
Спросите, зачем женился? Меня так наградили за убийство льва. Награды не отвергают… Однако смерти льва я не хотел, невзначай получилось – так же, как с Лином. Цепь событий, одно из другого вытекало – и все помимо моей воли, само собой! Нет, отказаться от Мегары я мог, как меня заставишь? Но не было причин…
Неужто я проклят? Ведь всё, что я делаю, обращается во зло или в пшик. Неужели сила дана мне в осуждение? Прожил двадцать лет – и ведь ничегошеньки хорошего не сотворил с этим необыкновенным даром богов…
Пресветлый Аполлон, не прогневись, открой тайну: зачем я рожден в этом мире?
Он шел и шел, разговаривал порой вслух, обращаясь к себе и к небу. Корова косила на него влажный глаз и вздыхала. Может, чувствовала, куда ее ведут… На привалах она ложилась брюхом на траву, переставала жевать и глядела на хозяина долго и тоскливо; он отводил взор. До слез жаль ему становилось гнать на смерть этого большого красивого зверя – ведь и его самого тащат по житейской тропе неизвестно куда!
Он протягивал тяжелую руку и трепал корову по холке:
- Мы с тобой одинаковые… Прости меня. Так надо. Без жертвы я никогда не узнаю волю богов…
Корова опять вздыхала – и, кажется, понимала его лучше, чем кто-либо из людей.
Отпустить ее? Вернуть на Киферон? Но тогда я останусь без ответа, тогда жизнь напрасна. Однако вправе ли я губить чужую жизнь для прояснения своей?
Глупый вопрос: конечно, вправе! Все так делают, жертвоприношение – норма, иначе боги перестанут проявлять к нам милость! Так сложилось веками, это возвышенная, святая традиция!
…Но почему совесть шепчет иное?..

На исходе пути открылся вид, фантастично величественный даже для Греции.
Гора Парнас подымалась и подымалась, упираясь в самые небеса. К ее подножию легло святилище Аполлона: множество сокровищниц и алтарей среди кудрявых деревьев, мраморный главный храм и даже театр, широким конусом вырубленный в скале. Целый город! Но рядом с Парнасом он кажется игрушечным.
Геракл спустился по тропе и вошел в святилище. Спросил у какого-то сотрудника в плаще необычного покроя:
- Куда мне?
- Ступай к жертвоприимнице, юноша. Это во-он там.
Странник поклонился и привел свою рогатую спутницу к скотному загону. Окутанный белым покрывалом жрец молча взглянул на него, жестом велел не приближаться, а затем тщательно изучил корову. Он щелкал у ее уха пальцами, смотрел в глаза, даже кинжалом провел по шерсти на холке и возле пяток, отчего она несколько раз крупно вздрогнула. Затем кивнул и отметил владельца в журнале.
Обреченную отправили в загон. Принимали не всех: некоторые оказывались недостойны жертвы и могли жить дальше…
Геракл купил у прислужника венок максимального размера, но и тот на голову не сел, съезжал при наклонах. Также следовало приобрести две-три лавровые ветви, разумеется втридорога. Приносить свои возбранялось. Что ж, надо так надо… Если не делать бизнес на пастве, тогда зачем религия?
Нарядившись по правилам, он влился в кучку взыскующих прорицания. Они были сплошь пожилыми, даже дряхлыми. На его необъятные мускулы глядели изумленно – ты-то чего тут забыл, лоб здоровый?!
«Вот и я старпером заделался…» – подумал Геракл. Смешно… Нет, их понять можно: на закате жизни мучительно хочется узнать будущее. Юным же мнится, будто они творят его сами. Еще неделю назад я был в этом уверен.
А потом убил ребенка.
Ну? Создал маленький засранец свое будущее? Нет. Я отнял его.
Значит, и мой путь в любой момент может прервать Тот, кто неизмеримо сильнее меня. Без смысла, без объяснения причин. Гнев накатит ни с того ни с сего, он и раздавит меня, как клопа. Даже не заметит…
Но не хочу я верить, что смысла нет!! Потому и горю страстной надеждой получить хоть какие-то ответы!
Тут его мысль развернулась так: может, мы и вправду сами творим свою судьбу? А в старости расхлебываем то, что натворили? Тогда надо избрать путь предельно точно, не сползать в ложные тупики. О, Аполлон, укажи мне дорогу!..
Что ж тогда, и младенец сам выбрал раннюю смерть, а я лишь орудием послужил? Может, и так. Или я просто совесть пытаюсь успокоить?
Никогда раньше он так много и напряженно не думал. Рухнувшая кровля разверзла для него небеса, полные тайн и мучительных вопросов.
Единственный в кучке старцев парень-ровесник высмотрел его, подошел и усмехнулся кривовато:
- Прикинь, мне венок надеванный загнали! Вот деляги!
Ветераны гневно глянули на него: не смей святыню порочить! Геракл чуть улыбнулся и пожал плечами, стараясь показать, что беседовать не намерен. Надо сосредоточиться на собственной беде, некогда отвлекаться! Парень понял и сник.
Позже Геракл корил себя за то, что отшил беднягу, поступил не по-товарищески. Тот ведь явно искал поддержки! Придурки легкомысленные в Дельфы не ходят, у пацана стряслось что-то – а я отфутболил. Уперся в свои проблемы, индюк…
Палило солнце, хотелось пить. Некоторые украдкой обмахивались ветвями, все молчали. Странная картина: одеты вопрошающие празднично, весело, в венках – но все отмечены какой-нибудь скорбью. Дух от них мертвенный. И от меня, наверно… Чего нас тут маринуют? Наверно, собирают комплект, чтоб побольше выгоды стрясти с процедуры…
Боги, простите мои кощунственные мысли! Всё, я их отогнал. Я думаю лишь о вашем непостижимом величии.
- О, внемлите же гласу истины! – воззвал деланным голосом местный служитель. Все встрепенулись, ожили. Но за этим ничего не последовало. То ли сотрудник ошибся, то ли так было задумано, чтоб экзальтацию взвинчивать.
Лишь когда к вопрошающим добавилось еще человек пять, пришли жрецы и окурили всех благовониями из кадил. От сладенького дыма поплыла голова. Таинство начиналось…
Замысловатым маршрутом, петляя и бубня какие-то заклинания, группу провели сквозь всё святилище. Удивительно. Оно ведь действует, преуспевает – но почему-то полуразрушено… Глыбы мрамора и белая крошка сияют в траве, некоторые здания превратились в живописные руины, сквозь них деревья растут. Почему?! Неужто трудно порядок поддерживать?
А может, его так и строили изначально – чтоб создать иллюзию величественной древности? Может, тут всё обман?..
Боги, молчу. Простите меня, лезут в башку всякие дурацкие сомнения…
Их оставили перед главным храмом: ступенчатый пьедестал, ряды колонн, треугольная крыша. Под ее скатами, на фронтоне, было начертано «Познай самого себя». Геракл грустно усмехнулся: жестокий совет! В себе порой открываются такие пугающие бездны, что лучше б и не знать.
Из дверей в сопровождении пары жрецов вышла девушка с диким взглядом и распущенными волосами.
- Пифия!.. – пронесся шепот.
Она откроет мою судьбу… Особым способом подготовленная жрица должна произносить то, что внушает ей сам Аполлон, а жрец-толкователь переведет ее таинственные речи на язык, понятный непосвященным. Двое этих священнослужителей вместе и составляют оракул, врата истины, мост между мирами.
Юная особа шла нетвердо, жрецы ее поддерживали. Она проследовала в купальню на склоне горы, где, по слухам, из земли бил святой Кастальский источник. Видеть омовение пифии простым смертным строжайше запрещалось.
Через полчаса она вернулась в храм, и вскоре туда начали впускать вопрошающих, по одному. Они надолго пропадали за дверью, а затем выходили пошатываясь, опустив глаза, чтоб не расплескать ношу познания…
Очередь Геракла настала уже под вечер. Трепеща, он прошел между колоннами и ступил в прохладный сумрак.
После солнечного сияния глаза поначалу смогли разглядеть лишь огромную статую Аполлона, сидящего на троне, с луком и кифарой у ног. Кусок крыши отсутствовал, оттуда лучился свет; бог блестел мрамором, золотом и краской и строго взирал на вошедших.
Пред Аполлоном стоял здоровенный бронзовый треножник с лесенкой и креслом. Под ним в полу храма змеилась трещина, из нее подымался странно пахнущий синеватый дымок – волшебные вулканические газы. Треножник увенчивала пифия – в багряных одеждах, косматая, страшная, с перекошенным лицом, будто постаревшая на многие годы. Она раскачивалась, бормоча, и явно не видела ничего вокруг.
- Подойди, – приказал жрец голосом без интонаций.
Геракл подчинился.
Пифия замерла. Ноздри ее расширились, она жадно втягивала дым. И вдруг начала метаться – так, что треножник заскрипел – и выкрикивать жутким надорванным голосом:
- А-а-балэмади! Кабада! Манатуна! У! У… Вибалэкаламада!
Геракл застыл в священном ужасе.
Жрец-толкователь, сосредоточенно глядя внутрь себя, вслушивался в эти бесноватые вопли, делал пометки на листе папируса, временами вскидывая руки к небу. Статуя бога слегка шевелилась за завесой дыма, брови сдвинула, даже дыхание ее ощущалось на лице…
Вдруг Геракл подумал: да можно ли что-то внятное расшифровать из такого бреда? Не шарлатанство ли? Разумно ли вверять свою судьбу этой вот долбанутой девке?
Но суровый взгляд Аполлона заставил его раскаяться в еретических помыслах. Даже если жрецы зашибают деньгу, ветвями спекулируют, вторично продают использованные венки – то это там, за дверью! В храме же ложь или ошибка невозможна! Бог не попустит!
Вся Греция верит оракулу – неужто дураки? Помилуй, боже, не осуди мое невольное сомнение!
Пифия вдруг смолкла и будто заснула. Она вся обвисла, тяжко дыша, голова ее упала. Толкователь вписал в листочек еще несколько слов, спрятал его под одежду и знаком повелел Гераклу удалиться.
Покинув храм, тот гулял в окрестностях, отходя от шока, томясь и надеясь, что ответ даст ему облегчение терзаний… Разум постепенно яснел. Храмовые газы – штука сильная, они и его одурманили изрядно, хоть он стоял от расселины на немалом расстоянии. Пифия, возможно, к чистоте сознания не возвращается никогда. В каком же мире она живет? Под силу ли человеку вот так постоянно общаться с богами?
Солнце скрылось, стало прохладно, и в лазоревом небе прорезались точки звезд. Лишь верхушка Парнаса рдела кровавым закатом. Завтра светило вернется – и озарит какую-то совершенно новую жизнь!
Ночевали в плохой гостинице при храме. Клопы, скверный ужин, умывальник с тухлой водой…
Невольный убийца уже спал, когда луна спряталась за горой, и в кромешной темноте невидимая тень проскользнула к ограде святилища. Там, возле условленного накануне дерева, ждал тщедушный человечек, закутавшийся в плащ – и от сырости ночной, и боясь разоблачения. Ни слова не говоря, он передал второй тени увесистую мошну золота и опечатанный конверт. Столь же осторожно, не издавая ни звука, загадочные фигуры врозь растворились во мраке.
Рисковали оба: Эврисфей – своим планом, жрец-толкователь – жизнью. Если главный жрец узнает о подкупе, виновного бросят львам…
Утром Геракл, как все, получил конверт с расшифровкой. Там было сказано: «Ты очистишь душу свою от невинной крови, если совершишь по приказу князя Эврисфея двенадцать великих подвигов».
Так вот, собственно, всё и началось…

Князь усмехнулся невесело. Вроде и приятные воспоминания – но ничего хорошего за той победой не последовало. Двадцать лет прошли зря.
Однако надо дочитать книжонку. Автор ведет какую-то игру, постараемся ее разгадать. Может, это шанс наконец достигнуть успеха?
Эврисфей вернулся в кабинет и вновь развернул свиток не стихами написанной эпической поэмы.


Подвиги непобедимого
«Эврисфея лечили лучшие педиатры, по самым современным методикам: пометом гиены мазали, купали в молоке единорога, сутками он валялся распелёнутый на алтаре Геры. В жертву этой преславной богине, а также Асклепию  извели целое стадо тельцов – однако без толку.
Был княжонок уродцем, им и остался. К двадцати годам он почти не вырос, оставался убогеньким калекой – не будь барчук, по ярмаркам возили б для потехи. Челюсть висела, руки-крюки тряслись, одна нога волочилась, другая прыгала…
К этакому оглодышу попал по воле богов в услужение могучий Геракл.
Он явился к воротам Микен, над коими в незапамятные времена кто-то вырубил парочку исполинских каменных львов. Госбезопасность долго трясла пришельца, он отвечал:
- Да я сын Зевса, пятнадцатый раз говорю! Прибыл по воле богов служить князю!
- Справку покажь.
- Какую?!
- Свидетельство о рождении.
- С подписью Зевса?!
- По возможности, – нудно объясняли чекисты. – Для допуска на охраняемую территорию необходимы соответствующие документы…
Через полчаса мутотени Геракл уже решил силой войти в проклятый город. Но тут справка от Зевса была получена – в виде молнии, внезапно испепелившей одного из стражей. При ясном небе…
- Извините, товарищ, проходите, – поклонились уцелевшие. И герой удостоился лицезреть родственника. Унизительность сугубилась тем, что Эврисфей даже не вступил еще во власть. Папа Сфенел был жив-здоров и вожжи сдавать не собирался.
Внезапный подарок богов наследника оглоушил. Тот испуганно пробормотал:
- И что мне с тобой делать?..
- Оракул велел совершить по твоему приказу двенадцать великих подвигов, – терпеливо растолковывал Геракл. – Тогда совесть меня отпустит. Выдумай, пожалуйста, задание побыстрей! Сила давит, измаялся дурака валять!
- Ладно, подожди немного… – ответил Эврисфей.
Боец снял комнатку на окраине (он остался один, отношения с женой себя исчерпали) и целый месяц томился, проедая остаток предоплаты за экспедицию на «Арго». Он ежедневно ходил во дворец. Эврисфей разводил руками и мямлил, а на шестой день распорядился не пускать зануду; тому лишь на вахте сухо сообщали:
- Для вас пока ничего.
Герой поражался: сам пришел, предлагаю услуги – и никакой реакции! Микены же могут горы своротить с моей помощью! Да начальство вообще делает что-нибудь или нет?!
Начальство делает. Оно жрет и спит. А чтобы даже просто дать распоряжение – надо напрягаться…
Спустя две недели Эврисфей понял, что от Геракла не отвяжешься. И отправил гонцов разузнать, что творится на свете и не нужен ли где подвиг.
- Ваше дело рассматривается, – стали отвечать Гераклу в приемной.
- Ну когда же наконец?!..
- Ждите.
Проситель начал задумываться, что хорошо бы в качестве первого подвига искоренить чиновничий аппарат. Так страшно разметать, чтоб тысячу лет бюрократы всего мира помнили и боялись! Одного этого хватило бы для вечной славы…
Увы, не суждено ему было свершить это величайшее деяние. Гонец известил князя: объект найден.


1. Немейский лев
- Пройдите, его высочество ждет вас, – ответили Гераклу при очередном визите. От радости он аж покраснел, как девушка. Князь сказал ему:
- Мне сообщили, что рядом с городом Немея – тут, в Арголиде, неподалеку – буйствует кровожадный лев.
- А раньше ты что, об этом не знал? – удивился герой. Эврисфей хмыкнул:
- Буду я еще провинциальными львами интересоваться!.. Ступай, короче. Можешь не спешить.
Сын Зевса расплатился за квартиру последней драхмой и пешком ушел в Немею, где начал расспросы о хищнике.
Происхождения тот оказался непростого. Хромосомный набор его был редкостно впечатляющ.
Следует напомнить читателю, что прадед нашего героя Персей при усекновении главы горгоны Медузы выпустил на волю эмбриончик великана Хрисаора. Возмужав, Хрисаор сошелся с океанидой Каллироей, которая, судя по имени, любила рыться не в самой благовонной субстанции…
Их половой секс породил многорукого гиганта Гериона, с коим нам еще предстоит познакомиться поближе, а также Ехидну. Нет, не утконосого австралийского зверька. Дамочка Ехидна очень миловидна, с одною лишь особенностью: ягодицы ее произрастают вниз не ножками, а длинным и мощным змеиным хвостом. Бабопитон. Она-конда… Характер имеет соответственный.
Девица сия полюбила своего рептилоидного собрата – стоглавого гигантского дракона по имени Тифон.
Оный субъект был безотцовщиной: выродила его методом партеногенеза единолично богиня Гея-Земля. Давно это случилось… В незапамятные времена Тифон восстал против Зевса, намереваясь свергнуть его и захватить власть над миром. После тяжелых и продолжительных сражений законный правитель победил и низверг дракона в недра его матери-Земли – хоть тот и не просил:
- Мама, роди меня обратно…
Когда заключенный в недра Тифон ворочается, происходят землетрясения. Его черная вязкая моча именуется нефтью, кишечник его производит попутный газ, а его блевотина извергается на поверхность в виде вулканической лавы. Современная наука установила эти факты с полной достоверностью; сказки о «магме», «разломах коры», «осадочных породах» и «крекинге» давно опровергнуты.
Туда же, под землю, проникла к нему змеежопая Ехидна, и вышло между ними нечто вроде любви.
Воображение мое отказывается рисовать картину соития этих зловещих тварей. В Камасутре таких поз нет… Как бы то ни было, у них родились милые создания: лернейская гидра, Химера, псы-мутанты Кербер и Орфо…
Ехидна полюбила своих детей. Полюбила настолько, что отдалась собственному сыну, псу Орфо. Совместила скотоложство с инцестом… От этой сверх-неестественной связи произошел ужасающий ублюдок, отчасти напоминающий обличьем льва – и поселился в окрестностях Немеи.
Немейцы онемели от ужаса. Жизнь в городке замерла. Прекратились животноводство и земледелие, иссякли транспорт, почта и бандитизм: люди боялись покинуть пределы стены. Геракл пришел вовремя, в Немее уже начинался голод.
С мандатом Эврисфея он посетил градоначальника:
- Что известно про льва?
Тот взглянул над очками, сидя за огромным столом и вертя большие пальцы сцепленных на пузе рук:
- И-и, молодой человек! Вы что, надеетесь его побить?
- Я попробую.
Губернатор тонко усмехнулся:
- Молодой человек, не втирайте мне очки. Я вас насквозь вижу. Там считают, что мы сами не справимся? Прекратите эту мелочную опеку! Меня на Микене не проведешь! Так и передайте вашему начальству: мы в варягах не нуждаемся!
- Послушайте… – опешил Геракл. – Вы бредите? У вас трупы на улицах, люди с голодухи дохнут!
- Я вам свою власть не дам-с! Не дам-с!! – завопил градоначальник. – И в Микены передайте: не на таких нарвались!
Геракл плюнул, причем слюной, и покинул кабинет. Увы, практически все властители озабочены сохранением своего кресла – и больше ничем…
Простые граждане оказались разумнее и ввели бойца в курс дела.
- Ищи в горах, – рассказывал пожилой земледелец, – где-то там его пещера. Узнаешь его по голосу: ревет очень специфично, не перепутаешь. А как выглядит – не спрашивай, не знаю. Кто его близко видел, тех в живых нет… Только не ходил бы ты.
- Что так?
- Да говорят, его железо не берет. Били стрелой и копьем – как об стенку горох…
- Спасибо, дяденька, учту, – пообещал Геракл и вышел из города. Ворота за ним задраили мигом.
Местность раскинулась пустынная, ни зверья ни людей, даже птички посвистывали с оглядкой. Лев, всех сожрав, голодал, бедняжка, и ел что попало: у многих деревьев была пообгрызена кора, словно на волю вырвалось полчище злобных зайцев. И муравейник разрыт… И скелетов нет обглоданных: видно, он и кости скушал… Эх, тяжела и неказиста жизнь простого греческого монстра!
До вечера бродил ловец по горам, как заправский спелеолог, отыскивая каменистые норы. Лишь одна оказалась подходящих размеров, мрачно чернела и воняла немытым хищником. Геракл позвал:
- Слышь, ты, угробище! Вылазь.
Зверь изнутри рявкнул с вопросительной интонацией, нечто вроде «Чего-чего?!» И вылез. Неприятный оказался: действительно вроде льва, только шибко крупный, грива, хвост с кисточкой – но рожа бульдожья, в складках, и лапчатые лосиные рога. А на спине трепыхаются недоразвитые крылья, как у гуся.
- В кого ж ты такой?.. – сочувственно покачал головой Геракл. Зря это он… Львы жутко не любят, когда их жалеют. Гусьи крылышки задергались нервно, лев повел рогами, как локатором – и увидел врага. Он выпустил зловещий клокочущий рык, приправленный собачьим лаем:
- Р-р-р-гав-буль-буль-буль! – и бросился в атаку. Ну, тут уж любовь к дикой природе у Геракла прекратилась, и он тяжко огрел выродка палицей. Тот растерялся. Охотник пальнул в зверя три стрелы – но они отскочили, будто в гранит стукнувшись. Не врал земледелец! Лев вторично заревел и кинулся на героя.
- А, вот ты в каком смысле… – пробормотал Геракл, изящным тореадорским движением позволяя агрессору врезаться рогами в скалу. Вновь контуженный, тот затряс ушами, а герой пал ему на спину и схватил за горло. Крылья противно щекотались.
Лев брыкался и бодался, как настоящий мустанг, но Геракл не ослаблял хватки. Мало-помалу воздух внутри зверя стал кончаться и совсем кончился.
Вечерело. Взвалив труп на спину (когти свисали до колен и царапались), победитель пришел в Немею. Там он отыскал градоначальника и бросил тушу к его ногам, дом от удара вздрогнул. Начальник побледнел и в ужасе взирал на «варяга», а тот сказал:
- Понял? Ну вот и всё!
Потом снова сгреб льва и поволок в гостиницу. Номер на ночь ему выделили бесплатно – из благодарности, а может, из страха. Убитого предстояло переть в Микены в качестве вещественного доказательства, и потому Геракл оставил его на дворе с запиской: «Не трогать! А то так же сделаю». Тошнотворно поужинав в гостиничном буфете, герой поднялся в номер, где уже храпел на соседней койке неизвестный мужик. Зверолову это ничуть не помешало: усталость брала свое – и через четверть часа две мощные глотки выводили такой оглушительный храп, что сам немейский лев, будь жив, остерегся бы войти в комнату…
Утром познакомились. Сосед оказался командировочным из Фессалии по вопросам разведения орхидей.

К середине следующего дня Геракл попал в Микены. Стража госбезопасности запомнила его (вернее, молнию) и пропустила без хлопот: ведь все силовые структуры ужасно боятся силы. Зато привязалась таможня:
- Что несешь? Плати проценты!
- Труп немейского льва. Отрезать ухо?
Иронии чиновники не поняли и нудели дальше:
- Есть декларация? Разрешение на вывоз? Не представляет ли груз опасности для населения?
- Я представляю опасность! Для вас! – вспылил Геракл и, игнорируя вопли, поволок тушу ко дворцу. Там, тоже не обращая внимания на телохранителей, он вломился в спальню Эврисфея – что было не вполне вежливо, но уж слишком достали его всяческие инстанции.
- Вот! – сказал он, швырнув вещдок на пол. – Добрый вечер!
- И вам не болеть… – невпопад промямлил князь, спешно натягивая хитон: рабыня чесала ему спину. – Что… что… что это?
- Первый подвиг.
С перепугу у князя случился припадок логоневроза. Выпроводив опасного гостя, он велел его никогда больше в город не впу-впу-впускать, а мощный труп сжечь в жертву б-богине какой-нибудь… ну, пусть Гере. Кроме того, новый бронзовый пифос  для зерна, врытый в землю на кухонном дворе, превратили в бункер на случай нештатных ситуаций. Туда провели водопровод и каналы правительственной связи.
Сын Зевса поселился неподалеку, в городе Тиринфе. Дальнейшие распоряжения он получал через вестника по имени Копрей.


2. Лернейская гидра
Эврисфей понял: дурную энергию Геракла следует направить в мирных целях. Если не отвлечь его подвигом, он с безделья одичает, и тогда даже микенские стены не спасут.
Штат гонцов удвоили. Вдобавок, им запретили возвращаться без информации. Теперь все четверо носились по окрестностям, вынюхивая и выспрашивая; им даже готовились устроить темную – потому что принимали за чекистов.
В итоге не прошло и трех недель, как чиновник по особым поручениям Копрей явился к Гераклу:
- Добрый день, маэстро. Как самочувствие?
- Пять секунд, полет нормальный, – усмехнулся герой. – К делу, если можно.
Вестник приступил:
- Под городком Лерна сидит болотная тварь. По слухам, сеструха твоего знакомого льва, тоже дочь Тифона и Ехидны. Раньше вела себя тихо, лягушек кушала, но после смерти братца-племянника что-то озверела. Обиделась, наверно… Прохожим проходу не дает! Эврисфей велел разобраться.
- Спасибо, друг! – обрадовался Геракл. – Голоден?
- А что дают?
- Ну, хвастать особо нечем… Мне ж наш вождь и учитель жалованья положил две тетрадрахмы! Не разожрешься…
Копрей понимающе хмыкнул.
Пятеро слуг вытащили накрытые столы, и началась трапеза. В ней участвовали также мать героя Алкмена и брат Ификл с женой и сыном. Они перебрались в Тиринф совсем недавно, после того, как Амфитрион ушел воевать по делам царя Креонта – и погиб… Алкмена ела мало, одета была в траур.
А слуг они с собой привезли, раньше Геракл даже готовил сам. Ну что он мог готовить? Яичницу, пельмени магазинные, на праздник кабачковую икру открывал…
- Что за тварь-то хоть? – поинтересовался хозяин. Копрей отвечал, возлежа на почетном месте справа от него:
- Сам не видел, врать не буду. Говорят – дождевой червяк, только трехметровый. Ручек-ножек нету. Девять голов. Да, чуть не забыл: одна бессмертная.
- Это как?
- А так. Даже срубишь ее – моргает и кусается.
- Это грустно… Летает тварь?
- Ага. Если подбросить…
Восьмилетний племянник Иолай долго не сводил глаз с родственника, а потом тихонько попросил:
- Дядь Геракл, а можно с тобой?
Подвыпивший Копрей так и затрясся от смеха. А сын Зевса посмотрел на ребенка очень серьезно и ответил:
- Я же не за клюквой. Там опасно.
Племянник вздохнул и ничего больше не говорил – но продолжал глядеть на дядю чистым детским взглядом.
Обедали на дворе, где воздуху больше. Вдруг захлопали крылья, и прямо у них над головами сокол кинулся на куропатку, ударил – но не поймал. Ускользнувшая дичь вышла из штопора, метнулась – и почти уже исчезла в ясеневых ветвях. Но ей наперерез откуда-то выскочил молодой соколенок, летавший еще неловко, враскоряку. Куропатка растерялась, промешкала мгновенье – и взрослый сокол настиг ее…
И пауза за столом получилась…
- Слушайте… а ведь это типичный знак богов! – высказал общую догадку Ификл. И все посмотрели на малыша Иолая. Он невинно лепил из хлеба шарик…
После обеда Копрей ушел к любовнице (профессия позволяла иметь их в каждом городе), а Геракл стал расспрашивать старожилов насчет кратчайшего пути в Лерну. Потом собрали рюкзаки.
Утром дядя с племянником позавтракали овсяной кашей (Геракл любил это блюдо, и производители позже выкупили у него право использовать брэнд «Геркулес»). Затем взвалили на себя рюкзаки, палатку – и отправились. Мать благословила Иолая:
- Храни тебя Зевс! Геракл, ты уж как-нибудь…
- Угу, – ответил герой.
Предместье с полями и огородами быстро осталось позади, начались родные гористые просторы. Тропа взлетала на склоны, усыпанные козьей дробью, ныряла в чащу и мудро огибала отвесные скальные стены. Огромные бабочки вспархивали, олени сквозь ветви провожали путников любопытным взором, между хребтов порой высвечивалась зеленоватая даль Арголидского залива… Иолая всё это живейше интересовало – но он обещал слушаться, и теперь стойко терпел свое любопытство.
Среди дня перекусили, а к ночи добрались до лернейских болот, на сухой лужайке запалили костер и сделали гриль из подстреленного кондора . Стемнело. Странники возлежали на теплой земле, глядя в огонь и обгладывая жареное мясо. В рдеющем чреве костра перебегали невесомые язычки – точно в прятки играли… Ветерок вздыхал, что-то шуршало таинственно, звенели сверчки, и так же пронзительно сияли в небе созвездия. Иолай изо всех сил таращил сонные глаза, чтобы всё увидеть и запомнить.
- Знать бы: спит эта гидра ночами или наоборот? – сам себе пробормотал Геракл.
- Чего, дядя?
- Ничего. Ложись давай.
Отрок послушно залег в палатку, а взрослый до полуночи сторожил, потому как тварь может запросто их спящих перекушать. Досадно будет… Однако, для пользы дела выспаться бы!.. Нужна автоматическая система безопасности.
Гидра – зверь болотный, значит, с огнем на ножах… Ага… И Геракл разложил хворост кольцом вокруг палатки, затем поджег. В центре кругового костра туристы благополучно доспали до рассвета.

Он проснулся от тычка и мгновенно выхватил меч. Над ним навис восьмилетний родственник:
- Дядь, кончай дрыхнуть!
- Фу ты… Иолайчик, деточка, я ж тебя с испугу зарублю! Паралитиком меня сделать хочешь?
- Не. Жрать хочу.
Геракл прикинул по солнцу – часов семь, не больше! – вздохнул и полез из палатки. Овсянку в походе варить неудобно, поэтому он извлек недоеденную вчерашнюю орлятину:
- Жуй. Но больше так не делай по утрам! Желудок посадишь.
- Куда? – спросил Иолай.
- Чего куда?
- Куда посажу?
- Жуй, мальчик, жуй.
Ребенок верно понял, что «жуй» в данном контексте означает «заткнись». В тишине поели. Потом Геракл выдернул и очистил от ветвей два юных кипариса – получились отличные слеги для нащупывания пути.
- Иди след в след! – приказал он и осторожно побрел по травянистым кочкам. Трещали стрекозы, чахлые деревца кое-где высовывались на пригорках. Сандалий было жаль: ноги тонули в жиже по щиколотку.
Возле жутковатой булькающей трясины остановились передохнуть.
- Ну что, племянник, давай придумаем, как выманить эту гидру, – предложил ловец чисто педагогически, чтоб ребенка занять – ничуть на него, конечно, не рассчитывая. А тот удивился:
- Чего тут думать? – и завопил во всю глотку. – Гидра!! Гидра!!!
Герой улыбнулся детской наивности – но тут трясина забурлила, и буквально в двух шагах от них на поверхность выскочило несколько мерзких рях. Головы напоминали маковые, только ростом с тыкву, и верха-низа не имели: четыре глаза размещались вокруг трубчатого рта с мелкими гаденькими зубами. Толстые шеи, подобные шлангу говновоза, непрерывно пульсировали и извивались.
- Дядь, меня сейчас сблюет… – пожаловался Иолай. Взрослый быстро высмотрел сухой пригорок и отвел туда ребенка почти бегом:
- Стой здесь! Никуда не ходи!
Мразь вылезала из трясины, раздувая и сдувая кольчатое тело – в точности как дождевой червяк, еще и упираясь некоторыми башками, будто лапами. Собственной рожей в грязь, да так смачно, с усилием…
Ловец нападать не торопился: врага сначала нужно изучить. Но гидра вдруг натужилась и ближайшей головой плюнула в героя, он чудом увернулся. Слюна ударила в кривое деревце, зашипела, пустила дымок – и древесный ствол в этом месте переломился.
- Ах ты б…! – еле сдержался Геракл, вспомнив о ребенке. – Палатку кинь сюда! Пожалуйста…
Иолай, конечно, не добросил, пришлось прыгать за ней в жижу. Схватив мокрый тряпичный куль наподобие щита, Геракл пошел в наступление. Гидра плевалась непрерывно, из девяти дыр, как дешевый утюг с отпаривателем; обслюненная палатка шипела. Мешкать нельзя было, потому что когда она прошипит насквозь – жди неприятностей…
Боец молниеносно сверкал мечом, рубя головы одну за другой, на срезах шей пузырился зеленоватый гель – и вскоре девять шаров валялись порознь, медленно засасываемые болотом. Лишь одна неизвестным способом кувыркалась и скалила зубы. Герой усмехнулся:
- Бессмертная, да? Не устала? Сейчас мы тебя успокоим, – и, прикатив с холмика валун, раздавил суетливый предмет, как комара. – Уф-ф! Испортила ты мне палатку, стерва…
От мешковины остались только склизкие хлопья; они, дымясь, допревали в болоте.
- Дядя, сзади! – крикнул вдруг Иолай. Ловец обернулся.
Туловище твари пыжилось и тужилось, обрубки выделяли кроме геля что-то еще… Мальчик верно разглядел: на конце каждой шеи наливались, зрели, окучивались по две новых балды.
- Э-эй, не так быстро! – воскликнул сын Зевса и принялся вторично ампутировать зловредные органы, покуда не плюются. Но бошки перли и перли…
Вдобавок что-то зверски впилось ему в ногу. Гигантский бурый рак! Зубчатой клешней он обхватил Гераклу лодыжку и сжимал, будто тиски. Еще откусит, не дай бог!
- Отвянь, гнида!! – зарычал воин и ударил рака мечом. Но лезвие по жесткому панцирю лишь скользнуло… – У-у, броневой! Так… твою…
Очень трудно было матом не ругаться.
Геракл дрыгнул ногой, чтоб сбросить супостата – но тот висел, как свинцовый клещ. Больно, сволочь! А еще плоды эти скороспелые косить надо… Повеяло дурной бесконечностью. Неужто от пары земноводных суждено бесславно сгинуть?
Вдруг обдало жаром, мелькнула тень – и рак отпал с отвратительным треском. Малютка Иолай жег его горящим концом палки, а клешнявый корчился и вонял.
- Шеи жги! – осенило Геракла. Ребенок бросил агонизирующего и начал прижигать свежую поросль червя-переростка. Засмердело паленым поросенком, всхожесть прекратилась, и туловище безвольно рухнуло в грязь. Дядя на всякий случай подождал, не будет ли новых чудес – и строго сказал Иолаю:
- Тебе что было велено? Стоять на месте. А ты что сделал?.. Молодец, – и легонько хлопнул по плечу. Ребенок сиял. – Где огонь-то раздобыл?
- Зажег вон, – и точно, на холмике пылал маленький костер. – Ты ж мне всё оставил, и кремни…
- А как догадался?
- Папу однажды змея тяпнула, и он железкой прижег. Я и подумал…
- Иолай, ты боец, – очень серьезно сообщил Геракл. Однако ему становилось нехорошо. Глубокие рытвины по бокам ноги обильно кровоточили и дергали болью, от них расползалась синяя опухоль. Рак-то ядовитый оказался!
- Дядь, ты не помри, а? – встревожился Иолай. Раненый прихромал к костру и несколько раз вонзил меч в землю, чтоб очистить от слизи. Затем раскалил на огне и крепко вдавил в обе раны, весь изойдя от боли холодным потом.
- Бинт дай, пожалуйста… – попросил он, почти теряя сознание. Ухитрился крепко стянуть икру, чтоб прекратить кровотечение, а затем особым кремом из глиняного сосудца смазал уязвленное место. Но яд рака и брызги слюны гидры уже впитались в кровь, и Геракл забылся тяжелым сном, похожим на смерть.
Афина успела полюбить своего сводного брата-человека. Она учуяла беду и попросила помощи Асклепия, бога-врачевателя. Тот незримо спустился в лернейские болота, приподнял больному веко, посчитал пульс и головой покачал:
- Мы его теряем… Неизученный случай. Выраженный болевой шок, анамнез неясен…
- Но ты же бог, ты властен над болезнью! – возмутилась Афина. Асклепий обиделся:
- Дай ты мне образованность показать! Конечно, исцелю, нет вопросов!
Пациент все это слышал, будучи уже наполовину в мире богов, но потом сомневался – не приснилось ли? А бог поводил над ним руками и улетел. Вот и весь курс лечения! Вскоре потерпевший очнулся.
Близилась ночь, костер горел, а Иолай напряженно вглядывался: живой дядька или нет?
- Дядя Геракл!! – закричал он, схватив его руку – а больше ничего не мог сказать. И слезы катились…
- Ну что ты, правда… Неужто думаешь, я бы помер и тебя тут бросил? – бормотал раненый, чувствуя, что сам сейчас заплачет. Действительно, глаза защипало, и одна капля утекла куда-то в бороду. А ребенок скоро уснул, положив голову ему на грудь. Геракл неловко гладил его…

Утром нога почти не болела, опухоль ушла. Однако, переночевав на голой земле, гидрологи чувствовали себя разбитыми; да и болотная сырость оптимизма не добавляла.
- Пойдем-ка отсюда, – сказал старший.
Следовало доказать исполнение подвига. Геракл спустился к месту битвы, выловил палкой одну из отсеченных голов и брезгливо сунул в мешок. Тут ему приметилась странность: земля возле шейных обрубков выгорела, там не осталось ни мха, ни травы. Всё живое убила слизь, вытекавшая из гидры.
- А что, если?.. – подумал истребитель гадов. И разрубил полузатонувшее чрево пополам, внутри оно сплошь состояло из зеленоватого геля. Палкой зачерпнул немного этой дряни и шмякнул на траву – буквально за мгновения стебли побурели и засохли.
- Да ведь это кошмарный яд! – сказал исследователь и окунул туда наконечники своих стрел. Теперь достаточно одной царапки… Впоследствии он заказал двойной колчан, отсек для отравленных запер на замок и открывал только в экстренных случаях.
А останки гидры Геракл дотащил до костра и сжег, чтоб не портить экологию родины.


3. Керинейская лань
В Арголиде победитель приобрел немалую популярность, у него часто просили автографа или благословения. Видя это, Эврисфей вынужден был зачислить его в придворный штат на должность национального героя. Теперь ему стали выплачивать десять оболов в месяц на транспортные расходы; он получил также право приобретать оружие вне очереди и со скидкой в семь процентов. А, еще его обещали схоронить на ведомственном кладбище в акрополе Микен.
Жил, впрочем, все равно в Тиринфе. Рисковать князь не любил.
В норму нога приходила долго, легкая хромота кончилась лишь полгода спустя. Тогда явилось и новое задание.
- В Аркадии живет керинейская лань, посвященная Артемиде. У нее золотые рога и медные копыта, – сообщил Копрей.
- Кому гадит? – поинтересовался Геракл.
- Да никому, собственно…
Герой удивился:
- За что ж ее гробить?
- А кто сказал «гробить»? Живую привези.
- Зачем? Где тут подвиг?
Копрей развел руками:
- За что купил, за то и продаю. Князь сказал «доставить».
Сын Зевса расписался в путевом листе и получил суточные, хоть бестолковый приказ вдохновлял не очень.
А Эврисфей сам не знал, почему лань. Артемида во сне наставляла его:
- Пусть ловит! Так надо.
Утром он отмахнулся: мало ли что привидится, в самом деле! Смысла-то в лани никакого… Однако, шли недели, гонцы не предлагали вариантов, а слово «лань» стучало в мозгу, трепыхалось, настойчиво стремилось с языка. Не раз уже на приветствие:
- Доброе утро, ваше высочество! – он рассеянно отвечал:
- Да-да, добрая лань…
Придворные за дверью крутили пальцем у виска и глумливо лыбились. Репутация падала. И, просто чтобы отвязаться, он с глубокомысленным видом отдал Копрею приказ.
А смысл-то был. Артемида знала, что неутомимая лань побежит очень далеко – и множество стран узнает Геракла. В сущности, то была лишь пиар-акция.

Аркадия – это уже другая страна, не Арголида. Поэтому Геракл племянника с собой не взял, хоть тот очень просился. Да и знака богов не случилось… Пешеходно лань не ловят – тем более волшебную. Купив на свои деньги крепкого коня (Эврисфей давился за каждый обол), он пошел на дело верхом.
В керинейском районе аркадской области он сразу нашел лань – вида почти обычного, только очень сильную, наверно: литые золотые рога весить должны килограмм сорок. Вряд ли Артемида одобрила бы позолоту на костяной основе… Завидев героя, животное подмигнуло и умчалось, как стрела, сверкая медными пятками. Ловец пустился вслед.
Диковинная вышла гонка. Полуметаллическая дичь летела без малейшей усталости (Геракл даже начал сомневаться, живая ли она. Может, внутри шестеренки вертятся?) – но когда погоня совсем выбивалась из сил, лань тоже тормозила и принималась щипать зелень неподалеку, кокетливо кося глазом. Ложась спать, герой боялся, что она исчезнет – не держит же никто! – но она терпеливо дожидалась утра и убегала, лишь когда он садился верхом. А на дистанцию броска лассо так ни разу не подпустила…
Крошечные наши древнегреческие державы быстро кончались: после Аркадии мелькнул кусочек Арголиды (знакомые Немейские окрестности), затем Коринфия – и через Истмийский перешеек гонщики покинули Пелопоннес. На нем задерживаться не было смысла, потому что здесь богатыря и так отлично знали. Этот маршрут занял всего пять дней.
Лань прибежала в Аттику и после ночевки в афинском предместье смылась. Ловец так с ней сроднился, что считал неотъемлемым атрибутом утра; и вдруг – будто солнце не взошло… Он в растерянности ездил до полудня, высматривая золотые рога, пока не очутился возле афинского акрополя. Внутри кипело строительство, возы запружали дорогу – порожние и груженные камнем; на стене, свесив ноги, перекуривал десяток рабочих.
И тут из ворот вышла девушка, чрезвычайно похожая на царящую в сердце мечту. Проворонив ее, Геракл до старости бил бы себя по голове – и потому решился:
- Не гневайтесь на чужеземца, о прекраснейшая из женщин Эллады! Я никогда не осмелился бы заговорить с вами – но боюсь, только вы способны мне помочь. Вы подобны богине, спустившейся с небес; скорей всего, вы и есть богиня – и тогда можете знать, где сейчас находится лань, принадлежащая Артемиде?
Кентавр Хирон подвесил ему язык на нужное место. Девушке словесный загибон крайне польстил; да и без него мужчина был соблазнителен. Она ответила:
- Сожалею, богоподобный незнакомец, что не смогу вам помочь. Увы, я ничего не слышала про лань Артемиды… Но кто вы?
- Я Геракл из Тиринфа. Раньше жил в Фивах, а некоторое время – даже здесь неподалеку, в Кифероне.
Девушка воскликнула:
- Так это вы истребили ужасного льва! Какая честь для нас! Меня зовут Архитрава, я дочь придворного зодчего.
Короче, богов и зверушек приплели, чтоб невинно познакомиться…
Архитрава привела странника во дворец, где им заинтересовался лично царь Эгей, престарелый, но очень жизнерадостный.
- Ба! – сказал он. – Да вы матерый человечище! Таким я вас и представлял. Вы знаете, Геракл, в Кифероне и мои стада пасутся – так что вы мой давний друг. Заочно, так сказать…
- Я польщен, – вставил гость.
- И не возражайте, и даже не пытайтесь – потому что вы будете у меня жить. Я вам чертовски рад! Как минимум месяц.
- Спасибо, государь, – ответил Геракл. – Но я должен поймать златорогую лань Артемиды…
Царь отрезал:
- Впервые слышу!
- И тем не менее, – настаивал герой. – По воле богов я служу Эврисфею..
- Этому полусранчику? Из… э… Микен? – перебил царь и залился старческим хохотом. Потом спохватился. – Простите, это же ваш патрон… И что?
- Он приказал ловить лань, а она добежала сюда и сгинула.
- Ну так и славненько! Нет лани – нет проблемы! – засмеялся Эгей. – Шучу. Шучу. Значит, так. Вы будете дорогим гостем, а мои охотники ежедневно станут искать лань. Как только – так сразу. И возражений не принимаю, не при-ни-ма-ю!
Покинув мужские комнаты, Геракл на дворе увидел Архитраву – она беседовала в кружке каких-то дам. Он подошел, она улыбнулась и познакомила его с женами сановников.
- Пойдемте, – сказала она, – я вас представлю папе, если не возражаете. Как вам наш царь? Милый старичок, не правда ли?
Они пошли акрополем, от мраморной пыли над стройкой висел туман. Каменотесы обрубали глыбы в прямоугольники (для стен) и в колеса (колонны составлять); рабы, тягая канат, перетаскивали их дощатыми кранами. Матерились прорабы. Дяденька средних лет доказывал каким-то солидным господам:
- Послушайте! Хаотическая застройка – это прошлый век, давно пора мыслить ансамблями! Прошу вас, взгляните на генплан, – он чертил что-то на земле острой тростью. – Если храм Ники поставить вот здесь, а Парфенон – тут, то от Пропилеев откроется трехлучевая композиция!
- Не держи нас за дураков, ты просто цену набиваешь, – отрезал один из солидных.
- Да послушайте вы!! – в отчаянии закричал зодчий. – С птичьего полета панорама будет божественной! Распределение объемов, осевая симметрия…
- О птичках пущай кошки заботятся, они им нужнее, – усмехнулся другой господин, и они удалились. Планировщик глядел им вслед и нервно постукивал палкой. Архитрава тронула его за плечо:
- Знакомься, пап, это Геракл. Он убил киферонского льва!
- Да-да. Здравствуйте… – невнимательно ответил дяденька. – Льва, это очень… современно… Нет, вы представляете, куда катится страна?! Вандализм, сплошной вандализм!
- Кто эти люди? – спросил Геракл из вежливости.
- Архонты, стратеги, мать их… Ни хера не понимают – и туда же, лезут в градостроительство! Геракл, посмотрите, это же очевидно… – и он снова начал чертить на земле какие-то квадратики. Герой благовоспитанно свесил голову и поддакивал. Затем зодчего окликнули, и он, извинившись, убежал.
- Молодец, что виду не показали, как вам скучно, – улыбнулась Архитрава. – Равнодушные к архитектуре перестают для папы существовать.
- Да нет, очень интересно… Объемы и прочее… – смутился ее новый приятель. И начал жить по-новому. Он поселился во дворце, ежедневно пировал с царем и сановниками, трижды в мельчайших деталях изложил (по просьбе Эгея) все свои подвиги – хоть и рассказывать-то пока было нечего… Не очень доверяя егерям, сам регулярно объезжал окрестности в поисках лани; Архитрава составляла ему компанию – она прекрасно держалась в седле. Вместе посетили они множество романтических местечек, их отношения все больше напоминали идиллию.
Царь гостя тоже полюбил, даже вручил ему удостоверение «Почетный гражданин Афинляндии» – что, впрочем, не давало никаких прав… С чего такие чувства? А вот с чего: Эгей нетерпеливо ожидал прибытия сына, могучего Тесея. 15 лет назад он оставил его в Трезене новорожденным младенцем, так уж вышло – а теперь сын подал весточку. Так что все молодые герои пробуждали в Эгее отцовские чувства.
- Оставайся! – упрашивал царь. – Что тебе эта ошибка акушера? (он Эврисфея имел в виду) Мы тебя тут женим – я даже знаю, на ком!
И мог Геракл стать не величайшим героем, а всего лишь счастливцем, и очень эта перспектива его завлекала. Часто нам приходится выбирать: безмятежно и весело жить – или исполнять божественную миссию (одно с другим несовместимо). Далеко-о не каждый выбирает труд и боль…
Геракл упивался счастьем, втайне надеясь, что лань пропала навсегда. Ну, в самом деле: нет лани – значит, богам неугодно, чтобы он куда-то ехал! Такая сделка с совестью немного тревожила, но он старался не задумываться.

Минуло два месяца.
Однажды он с Архитравой вновь разыскивал животное. Это так у них называлось. Найдя уютную поляночку на склоне горы, они спешились и начали занятия более приятные. В промежутке между волнами страсти она нежно ласкала его, он жмурился на солнце, как разомлевший лев.
- Геранюшка, давай поженимся? – проворковала Архитрава.
- А давай! – ответил он, улыбаясь.
- Как же твоя лань?
- Да она уж в Египте где-нибудь… – отмахнулся Геракл, и вдруг рядом раздалось деликатное похрустывание копыт. Злосчастная лань, блестя рогом, смотрела на него с легкой усмешкой.
- Здравствуйте… – сказал герой, вовсе ее не приветствуя. Скорей наоборот… А девушка ойкнула и прикрыла от незваной свидетельницы свою обнаженную грудь. Затем шепотом предложила:
- А давай-ка мы ее поймаем? И всё кончится!
- Давай. Только… нет. Я один должен, это условие.
- Да кто узнает? С двух сторон прижмем…
Звучало заманчиво, но сын Зевса, обдумав, покачал головой:
- Нехорошо все-таки… Подожди, я быстро.
Он вскочил на коня и помчался за медноногой разлучницей. И всё… Лань летела стремглав, вот уже Аттика кончилась, пошла родная Беотия… Недалеко от Фив заночевали. Утром проклятое животное было тут как тут; оно помахало хвостом и рвануло дальше.
Шли недели, менялись страны: Фокида, Дорида, Малида, Фтиотида… Лань упорно стремилась на север. Наступила зима. Добежав до Фракии, Геракл впервые в жизни увидел падающий снег…
Об Архитраве он и думать боялся. Она ж там считает его черт знает кем: из-под венца сбежал… Ну, а что ты поделаешь против воли богов?! Вот она, ненавистная, мельтешит впереди, снег из-под копыт – воплощенная воля богов! За полгода ни разу не подпустила на арканный бросок! Часто руки непроизвольно хватались за лук, чтоб пристрелить сволочь на хрен – но герой успевал опомниться.
Когда стало совсем холодно, зараза повернула обратно – просто однажды утром побежала на юг, а не на север. И Геракл, как банка на хвосте у кошки, волей-неволей загромыхал следом. Знакомые страны разложились в обратном порядке: Македония, Фессалия, Фтиотида, Малида, Дорида…
Аттика близилась. И Гераклом овладевал страх. Что он скажет Архитраве, поверит ли она, и ждет ли она его вообще, не вышла ли замуж? Обоих львов и гидру он боялся гораздо меньше – да вообще был спокоен! А сейчас… Но малодушный вариант: проскочить Афины мимо – ему даже в голову не приходил. Объяснение с девушкой будет, каким бы горьким оно ни оказалось!
Однако, решение приняла лань. После Беотии она не пошла в Аттику, обогнула ее справа, по Мегариде – и через перешеек вновь оказалась на Пелопоннесе. Она издевалась! Спустя год после начала гонки она вернулась в родную Аркадию.
И здесь охотник не выдержал.
Он достал стрелу – не отравленную, обычную – натянул лук и ранил хитрую беглянку в ногу. Она захромала. Стремительным рывком Геракл догнал ее, бросил аркан, уронил лань наземь и скрутил – точнехонько возле храма Артемиды.
Девичья память оказалась у богини, она напрочь забыла, что сама снилась Эврисфею.
- Как ты посмел?! – загрохотал голос, вроде женский, но очень страшный. – Как посмел ты, смертный прыщ, ранить мою лань?!
Геракл смело отвечал в пространство (ибо никого не виднелось):
- Артемида, прости, но ты должна знать, что я служу Эврисфею по воле богов! Лично мне твоя лань на хрен не сда… то есть, я никогда бы не посмел тронуть это священное животное, мать его растак…
И гром раздался в подтверждение слов Геракла – то всесильный отец его Зевс подал знамение. Артемида с перепугу описалась немножко:
- А, так ты сын Громовержца! Предупреждать надо! Сорри вери мач…
В ране лани тяжких повреждений не оказалось, идти меднокопытное могло само. Ловец, обвязав рога веревкой, отконвоировал ее в Микены, а Эврисфей не знал, что с ней делать – и отпустил.


4. Эриманфский вепрь
Спустя недолгое время Геракл получил новое задание: упразднить кабана с горы Эриманф в Аркадии. Этот свинский самец ископал рылом все подступы к горе, так что нельзя было пройти, не повредив какую-нибудь ногу. Когда травмированный человек падал, паршивый хряк вылетал из-за угла и грыз насмерть. Одно слово – свинья…
Племянник Иолай снова просился в турпоход, и все уже были согласны – но он некстати заразился скарлатиной. Пришлось ему валяться с градусником и жрать пенициллин. Не повезло.
Хрякоборец снова отправился верхом: оценил удобство. А на пути встретил пожилого кентавра.
- Ба! – заорал тот. – Амфитрионыч! Помнишь меня?!
- Привет! А как же! – ответил герой, смутно припоминая этого жеребцоида со странноватым именем Фол. Лет десять назад их Хирон познакомил.
- Вообще тут начинается моя территория, – сообщил лошадогрек, – ты на грани Фола уже. Не будь ты мой друг, тебе бы не поздоровилось.
«Это еще неизвестно», – подумал Геракл, но вежливо промолчал.
- Как ты? Где ты? – спросил кентавр, и путник вкратце пересказал последние события. Местный спохватился. – Что ж мы тут базарим в чистом поле? Айда ко мне, за встречу дербалызнем!
Приятели галопом отправились в пещеру Фола, который был покультурнее прочих людоконей, но ненамного. Вход ничем не преграждался, рядом были набросаны обглоданные кости и тряпки гнилые. Мелкая кентаврячья шпана махалась в войнушку палками-мечами и пуляла из игрушечных луков.
- А ну брысь! – прикрикнул Фол, а одного воина легонько пнул копытом. – Я тебе что говорил – дома сидеть!
- Ну пап, – захныкал кентавренок, – что ты как жопа?
- От жопы слышу! – отрезал Фол. – Не позорь отца перед гостем. Мамка где?
- К тете Ксипиндре поскакала, сплетнюги жевать, – ухмыльнулся пострел.
- Цыц, малявка! Не смей на взрослых варежку зявить! – приказал отец и добавил, обратясь к Гераклу. – Ну, и слава Зевсу, что свалила. Баба и водяра – две вещи несовместные…
Взрослые расположились в пещере и начали глушить терпкое вино.

В это время один изгнанный шкет прискакал к своему отцу – дикому кентавру:
- Тятя, тятя, а у Фола двуногий!
- Н-да?! Оборзела тилихенция! А ну, зови мужиков!
Надо сказать, дикие кентавры терпеть не могут людей и всех прочих, кто хоть чуть их умнее. Хирона ненавидели люто, но побаивались: бессмертный, как-никак – зато при любой возможности гадили его приятелю Фолу. Его считали интеллигенцией вшивой, потому что он держал дома сразу две книги: детективный роман «Глухой кентавр бьет наотмашь» и номер журнала «Коневодство» с фотографиями молодых кобылиц в весьма откровенных позах. Он умел читать! – для жеребцоида грех непростительный.
Ну бесит серую массу, если кто-то отличается! А тут этот книголюб еще и человека привел…
Возмутительная новость мигом облетела общину. Еще больше, чем равенство, кентавры обожают кого-нибудь бить. Тех, кто слабее… Грозное войско самоходной кавалерии направилось к пещере Фола.
А он пьяный в этот миг, взяв кифару, горланил со слезою в голосе:

Аркадия-мама, родная страна!
Беспутного сына прости ты меня!
Я пил и буянил, я женщин любил,
но родину-мать никогда не забыл!

Геракл тоже прослезился, вспоминая о далекой и прекрасной Архитраве. Больше года прошло в разлуке, появляться теперь – просто неприлично… Могло всё так волшебно сложиться! Быть может, именно ее для меня создали боги, с ней так было славно! Но я всё профукал из-за своего дурацкого чувства долга…
И тут снаружи кто-то приблатненно загнусил:
- Ну чё, типа, книжный червь! Вылазь, в натуре, базар есть! – и омерзительно захихикал.
Фол побледнел, а гость спросил удивленно:
- Это что там булькает? Унитаз прорвало?
- Сородичи пришли… – упавшим голосом пояснил хозяин. – Надо выйти…
- Ну, чё засел? Тее чё сказано? – продолжал наружный хам. – Оборзел в натуре? Вылазь быстро.
Фол поставил чашу и робко выглянул из пещеры. Склон горы кишел сотнями кентавров; в толпе они чувствовали себя особенно комфортно. А в небе клубилось редкое явление – грозовые тучи.
- Не, гляньте – выполз! – так же гнусаво провонял рыжий облезлый поганец. – Ну чё, тилигент, мочить тебя будем.
- Теперь двуногий! – хриплым басом приказал главарь кентавров. – Я сказал, двуногий!
Некоторые любят присваивать чужие реплики…
И пронзительно заржал конь Геракла: четверо быдлоидов навалились на него и убили.
Сын Зевса медленно появился на пороге с луком в руках. Он осмотрел труп коня, потом ближайших врагов (под его взглядом они невольно попятились), и спросил, сдерживая ярость:
- Кто это сделал?
Вместо ответа полу-люди еще чуть-чуть отступили.
- Он один, Фол не в счет… – пророкотал главарь. – А ну, ребята…
Рыжий бросил в Геракла камень – но промазал и тут же захрипел, пронзенный стрелой. Упали первые капли ливня.
- Наших бьют!! – завопили быдлоиды и кинулись. Герой успел троих еще повалить из лука, а дальше пришлось работать мечом. Рядом с Фолом, имея позади отвесную скалу, он отражал нескончаемые атаки; дождь громыхал, потоки грязи струились с горных вершин.
Спустя четверть часа кентавры поняли: что-то не так. Трупов много, а Фол с двуногим невредимы – значит, трупы-то наши… Двое сильны оказались! Не пора ль крутить педали?
И они пустились наутек, скользя и падая на мокрых скалах. Геракл в гневе преследовал их, разя стрелами; а когда обычные кончились, распечатал ядовитый отсек. Если быдло становится агрессивным, истреблять его нужно безжалостно.
Уцелевшие визжали от страха, спотыкались, ломали ноги; они даже не сообразили бежать врассыпную. Стадный инстинкт гнал их всех вместе, делая удобной мишенью. Сын Зевса метко стрелял на бегу, и даже едва задетые лернейским острием враги падали замертво. Из легких ран Геракл сразу выдергивал стрелы обратно (дефицит!), засевшие глубоко – фиксировал в памяти, чтобы позже вернуться. А Фол где-то отстал.
Позади остались десятки стадий, усеянных телами. Последняя ядовитая стрела зацепила очередного кентавра – но тот вдруг не упал, а застонал лишь и, шатаясь, побрел лучнику навстречу. Дождь ручьями струился по его бокам.
- Геракл… – сказал он с мучительной гримасой. – Это я…
Стрелок с ужасом узнал своего учителя Хирона.
- Не может быть… – пробормотал он. – Откуда ты взялся?!
- Я теперь живу в этих горах, – ответил наставник, судорожно ёжась конским боком, откуда торчала стрела. Герой сообразил:
- Надо скорее костер, я прижгу!
- Если тебе не трудно… – ответил Хирон и бессильно лег на брюхо: ноги его больше не держали. А дождь хлестал, как назло; ничего сухого вокруг не осталось. Стрелок озирался растерянно. Кентавр меж тем клонился человечьим торсом набок: он терял сознание.
- Хирон, держись! – крикнул сын Зевса, тряся его голову с закатившимися глазами. – Есть тут пещера поблизости, для костра?
Но тот не смог ответить. Геракл осмотрел рану. Остриё глубоко вошло между ребер, очевидно – в легкое: кровь пузырилась. Будь Хирон смертным, и яд бы не понадобился… Ладно, огонь недостижим; надо хоть что-то попытаться. Стрелу так не вытащить, придется резать. Главное, руками трогать нельзя: яд гидры, даже просто попав на кожу, неизвестно к чему приведет. И шерсть мешает – короткая, но очень густая.
Геракл сделал осторожный надрез; кентавр вздрогнул, забил хвостом и чуть приоткрыл глаза. Врачеватель сильно дернул стрелу, и она выскочила, кровь ручейком заструилась. Вытерев нож полой хитона, хирург зачерпнул им мази из сосудца и густо положил в рану, затем прижал куском ткани. Забинтовать бы вокруг брюха – но приподнять божественного кентавра одной рукой даже Гераклу было не под силу…
Он долго сидел рядом, зажимая рану друга. Дождь перестал, кончился и день, тьма спустилась на аркадские горы. Кровь больше не текла, герой отбросил набухший заскорузлый тампон и костер развел. Спать нельзя было: вдруг дикие кентавры захотят мстить? Заодно и с Хироном разберутся. Он хоть и бессмертный, но если, скажем, изрубить его в куски – кто знает, что выйдет?..

Раненый очнулся лишь утром, когда солнце озарило его ясными лучами.
- Как же мне херово… – пожаловался он Гераклу, тот невесело усмехнулся и спросил:
- Встать сможешь?
Кентавр с невероятным усилием поднялся и шатаясь побрел к дому, друг поддерживал его. Ковыляли часа два. Геракл аж взмок весь от натуги и ответственности.
Пещера оказалась гораздо благоустроенней, чем у Фола; тут даже ледничок имелся для скоропортящихся продуктов. Посреди жилплощади гордо красовался высокий письменный стол, за ним хозяин строчил свои бесконечные мемуары (проживи-ка семь тысяч лет!).
В углу стоял низенький диванчик полуторной длины, на него пациента и пристроили. Он сперва подогнул конские ноги, лег животом, а потом бережно завалился на бок, раной кверху.
- Как ты? – спросил Геракл, сунув подушку под его голову. Хирон поморщился:
- Болит, паскуда… Ну ничего, авось рассосется.
- Авось… – согласился герой. А что ему оставалось?
- Да не переживай, – ободрил кентавр. – Ты не виноват, я сам дурак, что подвернулся.
Геракл только вздохнул.
- Ты-то что здесь делаешь? – поинтересовался Хирон.
- Да вот, Эврисфей послал за вепрем… Тут где-то неподалеку… Я к Фолу завернул, а эти чего-то забузили… ну, местные, – герой тщательно подыскивал выражения, чтоб не оскорбить расовые чувства Хирона. – Проведать бы, кстати, как он там.
- Так ступай.
- Но…
- Я уже ничего, очухался малость.
Гость оглядел раненого. Бледен, шерсть не блестит, волосы на голове всклокочены… Но глаза ничего, прояснели.
- А твои… земляки, – боец опять с трудом подобрал слово, – тебя добить не явятся?
- Да не, ты их так распугал – они теперь месяц будут куста бояться, – хмыкнул Хирон. – Впрочем… Береженого Зевс бережет. Дай вон ту штуку, пожалуйста.
Он указал пальцем, и гость снял со стены диковинный предмет: маленький лук, серединой примотанный к палке.
- Это чего? – удивился он.
- Да я тут недавно изобрел… Помоги зарядить.
Следуя указаниям, Геракл оттянул тетиву, зацепил ее спусковым крючком, вложил сверху короткую тяжелую стрелу. И оценил новинку:
- Толково! Одной рукой можно пальнуть… А как назвал?
- Арбалетом.
- Почему? Что это значит?
- Понятия не имею, – признался конструктор. – Просто слово красивое!
Он положил заряженный самострел рядом с собой и устало прикрыл глаза.
- Ну смотри, – покачал головой Геракл. – Я вечером вернусь.
Уходя, он перекрыл вход изрядным валуном. Раненый может в забытье впасть, и тогда никакой арбалет не поможет…
Найти путь к пещере Фола не составляло труда: он весь был отмечен вчерашними трупами. Воин вытаскивал из них лернейские стрелы и осторожно возвращал в колчан.
- Схоронить придется этих, – рассуждал он, – а то мне кентаврильские привидения начнут являться…
Но жилища приятеля он так и не достиг: тот сам попался на полдороги. Фол стоял над трупом собрата, держа за оперение извлеченную стрелу – и бормотал:
- Чего-то не догоняю… Ранка-то в ногу! Чего ж он помер? Стрела отравленная, что ли? – и челоконь с младенческим любопытством ткнул себя острием в ладонь.
- Стой, дурак!! – завопил Геракл. Но было поздно… Яд попал в кровь, Фол побледнел, стал задыхаться, пошатнулся – и оставил сей мир.
Сын Зевса долго стоял потрясенный. Потом рванулся сжечь проклятые стрелы, даже начал раскладывать костер – но душа воина возмутилась:
- Лишиться стратегического оружия?! Ну нет! – решил он. – Теперь уж я буду предельно осторожен!
Он собрал все стрелы до единой и запер их в колчане. Отыскал пещеру Фола и сообщил горькую весть его жене Фолиндре и сыночку Антриппосу, затем до вечера готовил дрова на погребальный костер. Переночевал у Хирона, который мужественно терпел боль от раны и лишь вздыхал иногда.
Утром состоялась кремация.
Огромный костер полыхал на склоне, Геракл лично совершал возлияния вином и жертвенной кровью. Присутствовали только семья покойного и Хирон; он приковылял еле-еле, стоял, опершись на дерево, и временами морщился от боли.
Местные пожаловать не изволили. Они даже не озаботились схоронить своих дохлых товарищей, и два следующих дня сын Зевса копал ямы, стаскивал туда полуконские тела и зарывал.

Затем ловец нашел кабана, поймал и живым принес в Микены. Стража не посмела его задержать, он швырнул грозно хрюкающую тварь на Эврисфеев двор, и князь со страху впервые воспользовался бункер-пифосом. Лишь тогда Зевсов сын придушил зловещую свинью.


5. Авгиевы скоты
Минуло полгода.
Однажды Эврисфей увидел гигантскую флегматичную корову, уходящую рогами в облака. Она перешагнула стену Микен, жующую балду наклонила (торчали бревна травы и слюна – толстенной паутинищей) и обнюхала князя, едва в ноздрю не втянув. Эврисфей в ужасе побежал, а корова вздохнула, ступила три громоподобных шага и вывалила на князя жидкую смердящую кучу. Он ушел с головой, забарахтался, взвыл безобразно – и проснулся.
- О боги, боги, что за херня… – простонал он и перевернулся на живот, пытаясь отогнать рогатый кошмар – но не удавалось. Мешало что-то. Корова была здесь и уходить не желала. – Не понял… – Эврисфей приподнялся в постели. Ощутимо тащило экскрементами. – Эй, окна откройте!
Распахнули – стало хуже… Князь гневно выскочил на двор:
- Кто посмел?!
- Князь-батюшка, да ни в жись! Ты ж нас знаешь… – пожали плечами царедворцы. Эврисфей и сам видел: нет ничего. Откуда вонища? Каждому следствию должна предпосылаться некоторая причина…
- А ну, гонцы, чтоб пулей! – распорядился князь. И они помчались во все концы, но смрад всюду помещался равномерно, а источник отсутствовал. – Не восьмое ль чудо света? – задумался Эврисфей.

А случилось так, что царь Элиды  Авгий к коровкам очень был неравнодушен.
Не подумайте чего дурного: в половом смысле он совершенно нормально любил мальчиков – как всякий аристократ… Парнокопытные рождали в нем чувства иные. Ведь стада – признак богатства! И умножал он их всеми силами, плодя рекордное поголовье.
Ну не было иных достоинств, а Авгий очень уж хотел закрепиться в истории. И ведь смог, что интересно!
Первым делом царь запретил говядину. Он объявил корову древним и неприкосновенным животным, которое нельзя кушать – только молоко можно пить, и то по лицензии, от телят избыток. Худший вред для коровы – рассуждал он – это когда ее съедают… Логично, черт возьми!
Отсталое население встретило говяжью заповедь глухим недовольством: жрать хотим, дескать! Мотив неоригинальный, однако даже тайные общества возникли. Уведут, бывало, ночью коровку подальше, зарубят втихаря – и дрожат от возбуждения: бесстрашно выступили против власти! Даже ели не всегда, могли просто разметать клочья мяса и кости зарыть – чтоб следов не нашли.
Однако в южных провинциях (вдали от столицы) возмущение выплеснулось наружу, и быкоеды захватили власть.
Началась Гражданская война.
Множество сражений прогремело в той кровавой междоусобице. Южане шли под знаменами коровоедения, северяне – короводоения. Эти абсолютно несхожие между собой слова разбили нацию на два непримиримых лагеря. Брат шел на брата, отец на сына…
Но лишь простолюдины наивно думали, будто бьются за права коровок. Вожди прекрасно понимали, что они делят: власть и бабки… А народец тупой пускай в боях дохнет!
Через несколько лет северяне победили. Элида вновь объединилась под властью Авгия.
И началось.
Вся экономика работала на отрасль, закупались племенные экземпляры, генетики выводили десятки элидных пород. В скотопромышленности возилось всё население; даже дочь царя, принцесса Авгнида, служила старшим зоотехником.
Элида изо всех сил провоцировала всех соседей нападать друг на дружку, но сама в войнах больше не участвовала, цепко сохраняла нейтралитет. И невероятно обогатилась, продавая воюющим странам говяжьи консервы и кожу для щитов.
- А принципы?! – спросите вы. – «Не убий коровку» и прочее?
В ответ я только хмыкну:
- Какие принципы, когда деньги!
Элида стала фантастически богата, достигла элидерства в мире, ее официально переименовали в Скотоводческий Шедевр Авгия. От вседозволенности царь так обнаглел, что даже назвал своим именем один из месяцев – август.
К описываемому моменту в царском стаде бродили триста быков с белыми ногами, двести красных, двенадцать белых (посвященных богу Гелиосу), и один сиял подобно звезде. Не очень понятно, что это значит. Полагаю, генетикам удалось внедрить в его ДНК хромосомы светлячка. Это вполне возможно, ведь большинство ученых мира Элида смогла перекупить.
Учтя, что каждый бык полагается на 20-30 коров, причем полагается регулярно, вы получите впечатляющий результат… На каждые четыре квадратных метра страны приходилось одно рогатое создание.
И вся эта орава гадила…
Вначале было даже неплохо. Уделав местность по щиколотку, стадо кочевало, а вонючее поле прорастало мощной травой. Органическое удобрение! Через год, загадив иные места, коровки возвращались. Спокойно и величественно происходил круговорот дерьма в природе.
Однако, когда стадо перевалило за десять тысяч, кочевать стало некуда. Слой всюду вырос до колена, и трава не могла уже его пробить… Пришлось заняться «миротворческими акциями» – захватом окрестных территорий под пастбища. Ведь действительно, пасущееся стадо – чертовски мирная картинка! Не то что подозрительно копошащиеся местные жители… Истребить их к едрене фене и навести мировой порядок!
Авгий отнимал всё новые и новые земли – войной, революциями с пропихиванием своих марионеток, подкупом местных властей… Захваченные площади стадо мигом засирало. За страной укрепилась дурная слава разносчика дерьмократии.
Но и этих земель недоставало.
Читатель знает, сколь мерзко вонючи коровьи испражнения. Поистине диво: как милая зеленая травка способна превращаться в этот злосмердный продукт? В названии «страна Элида» иноземцы начали умышленно пропускать букву «т»…
Жирный смрад повис над Пелопоннесом. Страна-то небольшая, но воняет на весь мир… Временами полуостров обдувался восточным ветром, сносившим амбре в Ионическое море, но от ветра западного становилось совсем печально. Над Грецией стала расползаться озоновая дыра, началось глобальное потепление, даже снег местами выпал (потепление, как обычно, выразилось в снижении температуры).
Причина вскоре выяснилась, и в Элиду потекли дипломатические миссии. Взобравшись на островки скал среди экскрементов и дыша ртом, послы просили:
- Ребята… Может, почистите как-нибудь?
- А что? – удивлялись местные. – Неужто пахнет? Да вам кажется! Зато ландшафт глядите какой приятный – мягкий, текучий! Нигде такого нет!
Известно: своё – оно и не воняет…
И вот аромат достиг носа Эврисфея. Тогда Геракла известили:
- Настал твой час!
Он ответил:
- Делать-то чего?
- Понимаешь… – Копрей смутился и на всякий случай отступил подальше. – Дело такое… скользкое…
- Кого убить, не тяни!
- Ну… в общем… Чуешь, чем пахнет?
Сын Зевса потянул воздух и вдруг догадался.
- Ага… – зарычал он грозно. – Меня? Туда?!
- А кого ж? – смиренно развел руками вестник. – В смысле, никто больше не справится…
Геракл хмыкнул:
- Отмазался!
- Ты, главное, не это… – мямлил Копрей. – Помни: нет недостойной работы, есть только…
- Ладно, не продолжай… Эврисфею привет мой горячий. М-да…
Сборы вышли недолгие. Как за дело взяться, герой не представлял, и потому из инструментов выбрал лишь ватно-марлевую повязку. Ну, и оружие, конечно.
Племянник на сей раз компании не предложил. Ему уж стукнуло одиннадцать, он начал разбираться, что к чему – и только старался не попасть на дядины глаза. А Геракл о нем и не вспомнил. Он шел один, смердилово крепло. Кушать на привалах было противно. Навстречу тянулись беженцы, птицы на лету падали от вони. Даже небо казалось коричневым…
Долго ли, коротко – прибыл сын Зевса в Элиду. Он сразу узнал об этом, потому что вдоль границы красовалась дамба высотой метра полтора. По требованию не оккупированных пока держав Авгию пришлось оградить их если не от запаха, то хотя бы от «жидкотекучей субстанции» (как гласил договор) и воздвигнуть великую элидскую стену.
Пришелец заглянул внутрь и содрогнулся. К горизонту уходило навозное море по пояс глубиной; из него часто торчали верхние половины коров, жующих сено, сваленное на большие дощатые щиты. Оглушительно звенели миллиарды мух. Людей не виднелось.
Герой вздохнул. Он влез на дамбу и собирался с духом, прыгать вниз не радовало. Как-нибудь поверху бы пройти, аки посуху!.. Что бы придумать такое? Ходули? Увязнут…
Та-ак… А щиты-то с сеном не тонут! Площадь большая… Интересно… Геракл слез обратно на чистую сторону, нарубил гибких ветвей и сплел из них отличные лыжи-говноступы, широкие и легкие. Вторично оседлав барьер, он опустил лыжи на буро-зеленую поверхность и встал сверху. Выдержали!
Мухи взвились черной омерзительной тучей. Теперь этот эскорт надолго… Дерьмопроходец пристегнул плетенки к ногам и двинулся, с трудом выдираясь при каждом шаге. Коровы удивленно оглядывались.
Вскоре он набрел на возвышенность с вывеской «АО Элидмолпром». Там кипело производство. Коров втаскивали по уклону на сухое место, уцепив веревкой за рога; они мычали недовольно, отвыкшие на собственных ногах стоять. Ведь, как недавно доказал г-н Архимед, дерьмо выталкивает из себя затопленные тела. В нем нереально утонуть, и можно плавать бесконечно долго. Физика!
Итак, коровы жалобно мычали, покачивались и обтекали. Выглядели они как поплавки: верхняя половина светлая, нижняя темная. Геракл стоял и дивился этим редкостным зрелищем.
Вдруг прорезался командный женский визг:
- Что?! Ты у меня сам пойдешь на мясо!! Забыл, что сказано в плане пятилетки? «Всемерно крепи поголовье»!
- Да она дряхлая, сама помрет сегодня-завтра… – пытался тихо возразить мужчина с чемоданчиком, помеченным голубым крестом. Только что осмотренная им корова вяло переминалась с ноги на ногу, голову опустив.
- Воля богов на то!! – верещала начальница, вся в красном, как помидор. – Помрет – значит помрет, но ни минутой раньше! Твое дело лечить, а не… О! – дама заметила Геракла. – Ни фига себе мужчинка…
Странник взошел на пригорок, снял лыжи и поклонился:
- Здравствуйте, сударыня.
- Какой вы… это… поверху пешком… Добрый день.
- Сила поверхностного натяжения, – просто объяснил герой. – Я Геракл из Арголиды; смею спросить, кто вы?
- Вы счастливы лицезреть ее царское высочество принцессу Авгниду, – сообщил ветеринар с чемоданчиком. Гость приподнял бровь и снова поклонился. Измазанное дерьмом высочество сделало книксен.
- А! Геракл! Твою мать! Наслышаны, – сказала она хрипло, но любезно. – Кабана эриманфского скопытил… Этот гад у нас десять голов утилизировал при транспортировке.
- Загрыз?
- Как с куста. В Афины везли, на выставку достижений… Пойдемте, Геракл, я вам покажу образцовое хозяйство.
Началась экскурсия. При этом Авгнида смотрела на могучего гостя, а он старался этого не замечать, ибо девушка была не в его вкусе. Даже скажем так – не в его нюхе…
Производство работало четко. Вынутых из жидкотекущей субстанции буренушек подмывали спринцовкой и доили. Белый поток струился по оцинкованному желобу, откуда часть разливали в керамические бидоны, а остальное…
- Остальное – в переработку, – поясняла принцесса. – Вон в том цеху варят сгущенку, в этом – йогурт, на соседнем холме сырки глазированные. Годовой оборот полторы тысячи талантов, практически все – мои…
- А от дерьма… это… у едоков проблем не будет? – осторожно спросил экскурсант.
- Вы что?! Дерьмо ведь – удобрение! Там только полезнотворные микробы! Хряпнешь литрушечку?
Откуда ни возьмись явился кратер, доверху полный коричневатой ряженкой. Путник вздрогнул:
- Честно говоря… сыт! Фактически до отвала…
- Жаль… – опечалилась принцесса. – Тогда сыру?
- Э… У меня разгрузочный день: толстею сильно, – нашелся пришелец, краснея от вранья. Авгнида взглянула на него с сомнением и вдруг спросила:
- Папа-мама у тебя ведь царские, я слышала? Да, говорят, и не без Зевса?
- Говорят… – неопределенно подтвердил герой, озадаченный внезапностью поворота.
- Нищий ты, конечно… но родословная ничего. Фенотип породистый, в производители годен… Короче, мужем мне будешь.
Геракл опешил:
- Э… мадмуазель… Я не готов к такому шагу…
- Да ладно, не тормози, мальчуган. А то и передумать могу! Понятно, комплексуешь: я лучшая невеста Греции, а ты – так… Однако ты нам породу улучшишь… Эй, ты куда?
- Извиняй, хозяйка, дела есть… – проворчал гость, обувая лыжи.
- Слышь, я тебя не отпускала! Стоять!! Люди, задержать этого!
Неблагодарное занятие – задерживать Геракла. Он неторопливо ушел вдаль, покачивая головой. А с Авгнидой вдруг приключилась истерика. Уткнувшись в вонючую шею случайной коровы, она рыдала долго и безутешно…
Сын Зевса шагал и шагал по навозу, все более удручаясь масштабом задачи. Страна заросла по уши, и уровень поднимался с каждым часом. Повсюду торчали жующие рогатые балды, а спины уже едва угадывались. Миллионы тонн! Редкой стране удается так погрязнуть… Что со всем этим делать?
От раздумий Геракл помрачнел, даже почти не чуял вони – так был сосредоточен. Зато обида на Эврисфея отпустила. Он вдруг понял, что жизнь героя – это и есть вечная чистка чужого дерьма.
День кончался. Для ночевки путник влез на высокую скалистую гору, коровам сюда хода не было. Вид сверху открылся небывалый, мрачно-величественный – так, наверно, выглядят чужие необитаемые планеты. Вдобавок закат озарил малиновым тоном бурый тягучий океан, и он стал похож на запекшуюся кровь.
Лес на вершине сохранился, и герой с наслаждением улавливал запахи травы, хвои, моря. Оно ведь недалеко было совсем – настоящее море из воды, Ионическое. Помыться бы…

Утром он обследовал вершину – бесцельно, на авось. Вдруг что-то подтолкнет мысли? И увидел реку, не особо широкую, но полноводную – прямо внизу, под обрывом. Она змеилась среди навозных залежей до самого горизонта, бурая, вязкая, но всё же способная ещё течь.
Идея вспыхнула сразу.
- Так, – сказал герой. – Здравствуй, река, ты мне и поможешь.
Оглядевшись, он нашел массивную скалу, зависшую над рекой. Если опрокинуть, она перекроет русло, вода поднимется и вынесет навоз в море. Вот и решение!.. Впрочем, коровы-то гадить продолжат, всё вернется вспять… Поубавить бы их…
Вчера они уже стояли по шею. Еще пара дней – и низкорослые захлебнутся! Стихия сама себя погасит. Жаль зверушек, конечно – но что здесь можно сделать? Местные сами допрыгались.
И Геракл неделю высидел на своей вершине. Внизу паниковали. Тонущие коровы надсадно мычали, люди суетились, пихали под них наспех сколоченные помосты, чтоб повыше; обезумевшие животные не понимали, чего от них хотят, отбивались яростно и гибли. Начальство подгребало в паланкинах, несомых рабами, материлось, хлестало плетью – но толку с того… Несбывшаяся невеста Авгнида мелькнула несколько раз красным платьем, визжа и суетясь. Очень всё это напоминало конец света.
Вдобавок замутилась погода. Сгустились тучи, солнце скрылось. Налетел порывистый ветер, призрачно засверкали далекие молнии. Гром грохотал всё ближе, будто по жестяному небу боги перекатывали исполинские валуны; ветер свистел и выл, гоняя всклокоченные клочья туч. В черноте зигзаги молний полыхали теперь над самой головой.
И наконец вдарил ливень.
Потоки воды рушились отвесно, их журчание превратилось в рев. Ручьи и целые водопады мчались с горы. Размытое дерьмо, будто лава, медленными пластами текло и падало в реку; плыли по ней и коровьи трупы, блестя задранными копытами.
Пришло время действовать. Геракл уперся в скалу плечом, напрягся нечеловечески, кости захрустели, и камень захрустел – но не поддавался. Беда… Герой натужился снова. Бесполезно… Так весь замысел погибнет! Тогда всесильный Зевс помог сыну и ударил молнией в основание скалы. Глыба кувырнулась по обрыву и с жутким плеском рухнула в воду. От страха коровы сразу подняли уровень навоза на два сантиметра.
Перерезанная река тоже напряглась изо всех сил, пытаясь удалить преграду – но боги ей не пособили. Тогда она вышла из себя, и скоро между гор всё текло и бурлило, медленно устремляясь к морю. И ливень, посланный Зевсом, весьма способствовал.
Через несколько дней Элида освободилась от навоза, река улеглась в новое русло. Уцелела лишь десятая часть стад, отощавшие коровки бродили потерянно…
По мокрой, надолго провонявшей земле рыскали гэбисты, выискивая агента мирового терроризма, который цинично совершил неслыханное злодеяние – лишил страну стратегического запаса удобрений (так все газеты вопили).
Впрочем, втайне жители понимали, что виноват-то один Авгий, и потому розыски велись ненастойчиво. Оппозиция организовала Гераклу окно на границе, и он благополучно покинул элидские пределы.


6. Стимфалийские птицы
Возвращаясь, Геракл набрел на широкую реку без навоза и долго плавал, спрятав оружие в прибрежных кустах. Даже супергероя нетрудно обокрасть, когда он голый булькается в десяти метрах от берега… Ил холодно обволакивал пятки – будто втянуть хотел; глаз мозолили следы чьего-то пикничка на берегу: битые амфоры, зазубристо вскрытые сосуды из тонкого металла для хранения мясных кушаний… Но все равно странник кайфовал, омывая тело от въевшихся частиц проклятого навоза.
Вдруг он насторожился. Ничего еще не произошло, но интуиция Геракла работает четко. Тень мелькнула над рекой, и пловец, не задумываясь, нырнул. В ту же секунду в воду с оглушительным плеском врезалось что-то и мигом взмыло. Сквозь воду герой успел разглядеть чудовищные когти. Мучительно сдерживая дыхание, он доплыл до упавшего в реку дерева и лишь под ним вынырнул.
В небе – чисто.
- Черт, что это было?.. – проворчал водолаз, чувствуя себя без оружия не очень уютно. И тут из-за гребня горы вывернула невероятная птица – огромная, как спортивный самолет, к тому же сверкающая на солнце медным блеском. На бреющем полете она обследовала реку, шевеля головой с круглыми глазищами, но Геракла не нашла. Птица нахмурилась. Такая большая еда только что в речке плавала! Чудище сделало еще один заход.
Унизительно было Гераклу: голый, в речке, под осклизлым стволом… Хуже всего то, что он позволил себе испугаться. Заползший в душу страх изгнать трудно, как клопа из постели. «Я в воде неуверен, на берег надо», – мелькнуло у него, и он решительно пошел по дну, не таясь – чтоб остатки страха уничтожить. Птица заметила его и бросилась в атаку. Пловец невольно пригнулся – и правильно сделал, потому что летучий враг схватил вместо него мокрый древесный ствол, да с такой силой, что вырвал из земли остатки корней и уволок дерево на середину реки. Но богатырь уже бежал к спрятанному оружию.
Птица поняла свою ошибку (туповата все ж была), бросила дерево и начала пикировать на бегущую цель. Мгновенный взмах, и когти ухватили бы героя, но он вдруг прыгнул в сторону, перекатился на песке и вскочил в нескольких метрах. Тварь едва не врезалась, судорожно забила крыльями, подняв небольшой ураган – и снова взлетела. А Геракл успел выхватить из-под кучи хвороста щит.
Птица сменила тактику. Она описала несколько кругов, чтоб отдышаться и оценить обстановку: добыча-то строптивая попалась! Голову свесила вниз и пристально изучала человека, а он – ее. И вдруг снова кинулась в пике, но, не долетев чуть-чуть, сбросила три тяжелых бронзовых пера. Два вонзились в землю, а третье ударило по щиту и почти пробило: острие вылезло у самого локтя.
Эта новость Геракла изумила, но не обескуражила. Он мгновенно сообразил, что для нового захода птичке божьей потребны несколько секунд, отбросил щит и схватил лук со стрелами. А враг уже мчался с неба.
Воин пустил стрелу, она попала в глаз и отскочила; но птица неловко затрепыхалась, крикнула какое-то непереводимое ругательство и скрылась за горой, не отбомбившись.

Геракл вошел в караулку у микенских ворот:
- Привет, как служба?.. Ребят, я знаю, у вас приказ – но мне позарез к князю нужно.
Стражи улыбнулись:
- А он сам велел тебя немедля пропустить! Жди награды, Гераклыч! Заходи вечерком, отметим.
И точно, Эврисфей чуть не обнимать кинулся:
- Ну здравствуй, дорогой ты мой! Я еще позавчера понял, что ты с победой: задышалось-то вольготно! Воображаю, как ты уделал этого говноплода, хи-хи… Принимай повышение: ты теперь Освежитель воздуха номер один в мире!.. Э, а хмурый-то чего?
- Полюбуйся, – ответил боец, выкладывая на стол бронзовое перышко. – Новое задание само меня нашло.
Эврисфей обеими руками приподнял оперенную болванку полуметровой длины:
- Это что за сувенирчик?
Он еще не понял всей серьезности положения, но Геракл сурово пояснил:
- Авиабомба. Если мер не принять, скоро в каждом черепе будет по перышку. Как у тебя в Микенах с зенитной артиллерией? То-то же, – и рассказал князю об инциденте на реке. Тот слушал, притихнув, а потом робко спросил:
- Может, та птичка одна?
- Ты что, генетику забыл?! Чтоб популяция выжила, необходима минимум сотня особей! У нас проблема, князь. Включишь ты это в число двенадцати подвигов или нет – но я должен этим заняться.
Эврисфей наконец понял всё. Он сказал Гераклу:
- Конечно. Иди и спаси наши задницы. Надери задницы этим чертовым птицам!
Через века эту историческую фразу вставят во все кинобоевики одной заморской державы.

Шел лишь сентябрь, но Иолая школа уже задолбала. Особенно математик:
- Как тебе не стыдно, сыну такого папы! Простейшие интегралетальные триммеры не можешь усвоить!
А Иолаю действительно немного стыдно было за отца. Откровенно говоря, он предпочел бы быть сыном Геракла… Папаня Ификл крючится вечно над чертежами – ни подвигов, ни приключений. И самому приходится киснуть в долбанном городе; одна радость – вспоминать лернейский поход. Одноклассники уж слышать о нем не могут, помнят всё наизусть; приходится единолично смаковать давнишние подробности…
Всем занятиям Иолай предпочитал гимнастику, был по ней в числе первых – но сколько ни качал мышцы, никак на дядю не походил. Это удручало. Конечно, юн еще, всё впереди – но педотриб  сказал однажды:
- У тебя астеническое телосложение. Не быть тебе культуристом.
Иолай хотел заколоться с горя, но меча подходящего не нашлось. Впрочем, приятели все равно перед ним даже заискивали немного: не у каждого Гераклы в дядьях ходят…
А тут родич как раз вернулся, с дерьмом справившись. Иолаю неловко было спросить его, как дела – ибо дела-то уж больно непочетные… Но Геракл понял его смущение и улыбнулся:
- Когда сантехник дело знает, а не только водку – он тоже молодец.
Мысль эта для Иолая была нова, и он ее потом долго переваривал. Но главное – его убедило дядино неконфузное спокойствие.
А потом Геракл отколол такой номер: подошел к Ификлу и говорит:
- Брат, ты очень занят в ближайшее время? Я завтра снова ухожу, и мне, кажется, без тебя не обойтись.
Не обойтись! Без тихони Ификла! Инженера нудного! Иолай остолбенел и только взгляд переводил с отца на дядю и обратно. А Ификл спросил:
- Что такое-то?
- Да вот, гляди… – сын Зевса размотал из тряпицы бронзовое перо. – Голубок-переросток на меня эту фигню уронил. Ничего не замечаешь?
Брат вгляделся:
- Отлито в форме из двух половинок, вот шов… А здесь напильником прошлись.
- Именно! – воскликнул герой. – Не боги ж отливки шлифуют! Значит, человек. У птички-то хозяин есть…
- И в технике он сечет, – продолжил Ификл. – Иду! Непременно хочу узнать, кто эту штуку сконструировал.
- Пап! Дядь! А я?.. – подал голос отрок. Братья переглянулись и кивнули.
Ификл попросил в КБ отпуск за свой счет и начал собираться. Брат с ним позанимался денек, напомнил приемы фехтования – с детства инженер не держал в руках меча. И в школе пришлось отпросить сына, пообещав от его имени курсовую по краеведению.
На прощанье Геракл наказал Алкмене и Ификловой жене Автомедузе:
- В небо глядите чаще. Как заметите громадных птиц – мигом под крышу! И всем передайте.
Алкмена печально кивнула. Теперь оба сына уходят неведомо куда…

Родственники пришли в Аркадию, к злополучной реке. Они простояли на берегу лагерем три дня, но птицы не явились.
- У тебя есть план? – спросил наконец Ификл.
- Да какой там план! – сын Зевса махнул рукой. – Раз сами не летят, придется местных опрашивать – может, видел кто… А ты что думаешь?
- Я думаю: чтоб таких пташек клепать, оборудование нужно. Не в чистом же поле! Дело тайное – значит, и не в городе… Надо искать секретную лабораторию.
Иолай глядел на папу с гордостью. А он еще его стеснялся! Ну, дядь Геракл, что ответишь?
- Ты прав, – ответил тот. – Только где ж ее искать? Следов-то никаких…
- А может, птичка улетела да сдохла? – вставил Иолай. – Ты ж в нее стрелой попал! Может, мы зря пошли?
Взрослые потупились. Конечно, за три дня этот вопрос не однажды являлся и им – только озвучивать не хотели, чтоб дураками себя не чувствовать…
- Может, и зря… – проворчал Геракл. – Одно странно: где пресловутая «аркадская идиллия»? Должны ж всюду слоняться стада с пастушками…
Действительно, коровы на местности отсутствовали; после Элиды это особенно поражало. И вообще было как-то запущенно и печально.
- Ладно, раз не знаем, куда идти – айда вверх по реке. Там у нее источник, – не совсем понятно предложил Ификл, и родственники двинулись. К вечеру им попался растерзанный лошадиный скелет, свежий явно: на костях висели клочья сухожилий. А кругом следы огромных птичьих лап.
- Есть! – воскликнул сын Зевса. – Верной дорогой идете, товарищи.
Впрочем, ни одного бронзового пера, как ни рыли, не нашли. Та ли это птица? Или на сей раз она атаковала без бомбометания?
Утром путники набрели на первое стадо. Пожилой, неряшливо заросший щетиной, слегка дебильного вида пастух при их появлении напрягся, стал моргать и хмуриться.
- Здравствуйте, – сказал Ификл. – Вы разве не боитесь птиц?
Пастух вздрогнул, быстро окинул глазами небо, кнут уронил и торопливо поднял. И только потом ответил:
- Чего?
- Птицы, большие, с перьями, – повторил Ификл. Тут пастух внезапно стал полным кретином и залопотал быстро-быстро:
- В эмпирическом аспекте трансцендентальной онтологии гносеологически алогичным силлогизмом является утверждение креативности бытия…
- Дурку косит и ничего нам не скажет, – понял Геракл. – Кто-то его сильно запугал.
- Имманентно, – подтвердил ложный псих. – Мементо мори.
- Можно, конечно, его изметелить… Или к дереву подвесить вверх ногами… – задумчиво проговорил руководитель миссии, а пастух тревожно прислушивался, будто скобля от налипшей грязи свой ветхий хитон. – …Но это не наши методы. Мы ж не ваххабиты какие, к его же благу стремимся!.. Пошли, ребята.
И героическое семейство отправилось дальше. Пастух изумленно потоптался, дважды бичом хлопнул, собирая мысли – и вдруг припустил следом.
- Тебе чего? – спросил Геракл, полуобернувшись. Тот забормотал:
- Только это не я… Это не я… Вы мимо, мимо…
- Я понял: мы тебя не видели, – раздельно сказал сын Зевса. – Дальше?
- Они оттуда летят… – пастух еле заметно указал пальцем, почти руки не поднимая. – Там в горе пещера. Он там их… Он… – и, внезапно приблизясь, зашептал. – Я тебя узнал, ты Геракл! Убей его, убей, ты можешь, я знаю! Это всё он, он, птицы, перья, совсем охренел, паскуда…
- Кто – он? – отчетливо спросил Геракл.
- Не знаю, не знаю, никто не знает… Там, в горе…
- Спасибо, друг.
Команда двинулась в указанном направлении.

А дело было так.
Судьба жестоко обделила Брекакоса: он не был даже сыном бога – пусть захудалого какого-нибудь! Родился в заштатном Стимфале, в безвестной купеческой семье – а душа стремилась к власти.
И финансы поджимали. Папа выделил ему лавчонку в спальном районе, где Брекакос неохотно торговал иномарками. Плохо дела шли. На техническом дворе пылились антикварные и новехонькие, только с конвейера: легкие спортивные колесницы из Египта и Вавилона, колхидские арбы-внедорожники с колоссальными колесами, преодолевавшими даже полнопрофильный окоп, беговые двуколки из Британии, гиперборейские тачанки… Дорогой товар, на любителя. За последние полгода лишь один юный бизнесмен сдуру купил у него золоченую галльскую карету.
- Слышь, стручок, – сказал он Брекакосу. – А ну подогнал мне быстро тачку реальную, чтоб я на стрелу приехал, и вся братва с завидки обосралась! Живо, халдей!
От такого тона Брекакос аж побелел. Но не имел он власти срезать зарвавшегося мерзавца! Пришлось на стиснутые зубы улыбку напялить и выкатить гаденышу эту самую карету, тот еще золото ногтем колупал. Нет, нужен реванш, нельзя так жить!
Вдобавок с Брекакосом несчастье стряслось: во сне он превратился в гигантского краба. Кругом лежали яства. С блюда свисали лоснящиеся ломти розовой ветчины, багровое вино искрилось в кратере, цельная курица развратно круглилась с задранными ножками, светлыми изумрудами просвечивал виноград… Неловко хлопал Брекакос тяжелыми клешнями вместо рук, пытаясь еду уцепить – но хлебные лепешки разламывались, мясо выскальзывало на пол, чашу тоже никак не удавалось донести до лица…
В ужасе понял он, что обречен с голоду помереть, как царь Мидас, превращавший все, чего касался, в золото. Под руками царя любая пища уплотнялась в сверкающий несъедобный металл – но то хоть благородно было, а тут клешни какие-то…
Вдруг Брекакосу голень прожгло. Он подскочил, скребнул ногтями укус постельного паразита, зевнул – и начал приходить в себя. Это снилось только! Слава богам! Нет клешней, то лишь боцманский юмор Гипноса !
Укус свербел, и Брекакос снова чесанул его. И вдруг обмер… Он сообразил, что достал почти пятку – лежа, руку протянув!
Батюшки, руки-то тяжелые какие! Ой, что-то с ними приключилося!
Совсем Брекакосу стало нехорошо, проснулся мигом. Медленно потянул конечности из-под покрывала, обмирая в ужасе… Так и есть… Сон в руку! Кисти разрослись, как морского льва ласты, палец в ступню длиной… Что же это?
Есть-то можно ими? Боги, боги, неужто сон сбылся, и я с голоду помру?! Бедняга принялся сжимать исполинские кулаки – нормально, двигаются пальцы, послушны! Не болят, главное, ничуть – странно даже… Чего ж их так раздуло?
Он сидел в кровати, ровно пароход с колесами, ручищи по бокам свесив. Как теперь на люди выйти? Сыщется ведь антрепренер ушлый, станет его в цирке показывать или в поликлинику сдаст для опытов… Пальцы раскромсают и сунут в микроскоп, в лакмус, кислотой затравят, а потом бригада придурков получит Нобелевку по биологии. Болезнь его именем назовут: «Гигахирия Брекакоса». Мечтал всю сознательную жизнь…
Пациент целый день нос из дома не совал, ел вчерашние огрызки, лапищи под одежду прятал, чтоб в окно не углядели. И к вечеру их будто поубавилось! Он не стал радоваться прежде времени и очертил на стене мелом свою левую длань – что всегда следует делать с потерпевшим телом. Утром в этот контрольный силуэт рука легла просторно. Ура! Усыхает…
Через неделю излишки рассосались, пальцы вернулись в исторический размер, только красные были немного и зудели. Но Брекакос не переставая думал: откуда это? Кем видана болезнь, чтоб кости росли? Это уж не опухоль! Да и боли-то никакой, все нормально, только крупно очень…
И сообразил!
Накануне инцидента он гулял в лесу с девушкой, в грот некий заглянул нужду справить, а потом руки помыл в ручье. Неужто вода волшебная? Хотел ведь еще лицо сполоснуть, да поленился. И ряху бы разнесло в бегемота!
Нет, серьезно – неужели с той воды?
Почему-то гипотеза покоя не давала. Надо выяснить! Что-то наклевывалось невнятное, но очень заманчивое. И еще он чувствовал, что нужна строжайшая тайна: если вода впрямь волшебная, нельзя, чтоб узнали!
Поэтому в лес Брекакос отправился перед рассветом, пока все спят – но, как назло, напоролся сразу на троих пастухов, гнавших стада куда-то. Они поглядели на него сумрачно, тем более что он для маскировки укутался плащом по самые глаза – однако ушли своей дорогой, бить не стали. Все равно он затаил обиду на всех пастухов поголовно и на всякий случай часа два запутывал следы, пока сам не заблудился. Но солнце поднялось, он вскарабкался на горную вершину и сообразил путь – увы, приблизительно, потому что сам едва помнил, где злополучный грот…
Бродил он до вечера, заночевал под кустом впервые в жизни, утром доел припасы и снова пошел искать. И когда от усталости и голода соображал уже плохо, заветный грот вдруг открылся ему среди листвы.
Брекакосу хватило выдержки не напиться из ручья – ибо хрен знает, последствия непредсказуемы… Он подремал в прохладном сумраке, журчание воды убаюкивало, на потолке сонно возились летучие мыши, и блики играли… Брекакос нарвал плодов с дерева и слегка подкрепился. Разум прояснел. И тогда он начал исследования.
Сперва окунул в источник дикое яблочко, осторожно держа двумя пальцами за черенок. Положил экспериментальный образец на плоский камень и стал тихо красться к стене, на которой одна мышь спала низко, в пределах досягаемости. Ему удалось схватить мышь, она забилась, засвистела яростно – но он ловко обмотал ее веревочкой поверх крыльев. Опасался переполоха прочих зверьков – но они пленение подруги встретили с бесстыжим равнодушием.
Тогда Брекакос, ухватив за кончик веревки, окунул крылатую тоже в ручей, положил на другой камень и уселся наблюдать. Но до ночи ничего не произошло. Мышь злобно сопела и косилась на него сверкающим глазом, яблоко обсохло и лежало себе спокойненько. Брекакос вновь набил брюхо фруктами, несмотря на оскомину, и уснул.
…Снилась снова какая-то дрянь, тягуче-гнетущая белиберда… Но что конкретно, он сразу забыл – потому что пробуждение было ужасно.
Черная мохнатая тварь ростом с пеликана копошилась на его ноге, ища, куда вкусней будет зубы вонзить! Брекакос сревел по-дурному и дрыгнулся, гадина нехотя взлетела, ветром обдав. Зловещим духом из Тартара порхало мышище над молодым ученым, и только тут он понял: опыт удался!
Он взглянул на яблочко – вместо него какой-то арбуз увесисто возвышался в лунном свете. Стало быть, всё живое пухнет от чудо-водички!
Сон пропал, и Брекакос принялся обдумывать свой гениальный план, временами отмахиваясь от назойливого экспериментального урода. К утру план созрел.
Завалив вход в пещеру камнями, деятель рванул в Коринф, где его не знали и не могли проследить причинно-следственных связей. Он встал на торговую площадь с плакатом: «Куплю ловчих орлов и инструкцию по их применению. Интим не предлагать». Уже вечером любитель природы имел десяток обученных клювастых хищников, а назавтра некий бывший соколятник преподал ему азы – за три поллитровых амфоры крепкого вина. Знал бы он, что соучаствует в ужасном преступлении…
Не зря возросший мыш трепыхался над Брекакосом в пещере: он идею подал. Именно птица! Любой гигантский зверь ужасает, но летучий – особенно. Вдобавок, птицу нельзя выследить, она будет падать ниоткуда, будто кара божья.
Идею-то мышь подала, но сама отпала сразу: тварь неведомая. Дрессируется ли вообще? – кто знает… По той же причине накрылся вариант делать стрекозавров из разных насекомых.
А вот орлов всяких пользуют давно, ими и займемся. Но хоть они и обученные, все равно опасное дело, когда пташка с дом величиной. Надо, чтоб за бога считала и в рот смотрела.
Брекакос продал автосалон и все свои иномарки за полцены, сляпал хижину рядом с гротом и прожил суровый год, тренируя и приучая к себе птиц. Хитроумным свистком он пилюкал сигналы, слышные за десяток километров, и орлы твердо усвоили команды типа: «Взлетай!», «Нападай!», «Ко мне!». Отшельник регулярно дичь кушать начал…
Эх, его бы энергию да в мирных целях! Мог стать великим дрессировщиком, любимцем детей, носил бы их на руках, а послушные птахи кружили бы над головой, разбрасывая леденцы и сахарную вату! Увы… Увы…
Наконец Брекакос распечатал грот. Он слегка опасался, что вода за год выдохлась и силу потеряла – и тогда конец всему… Но нет, сработало! Самый кроткий и ласковый орел был допущен испить – и к ночи превратился в грозного гиганта. Ученый обнимал его за шею и приплясывал.
А утром натравил на юного бизнесмена.
Весь год он вынашивал мщение. Примерно в месяц раз он запирал птиц в хижине (ну и угаживали же они её!) и тайно ходил в город изучать жизнь своего врага. Брекакос знал, где он живет, где происходят «стрелы» с коллегами, какой дорогой ездит к любовнице… Тут он его и подловил.
Галльскую карету как слепни облепляли телохранители, спереди и сзади шел верховой эскорт. Охрана в совершенстве владела рукопашным и мечевым боем, попадала стрелой в подброшенную муху, а карету обшили изнутри броневым титановым листом. Подразделение регулярно тренировалось на спецполигоне и умело отражать атаки полуторатысячной армии…
…Трое охранников выжило. Но один только трясся и бормотал околесицу, второй ушел в подполье, и лишь третий дал исчерпывающие показания.
- Зевс. Гнев Зевса, – говорил он, выпуская табачную струю. – Вы не видели, а я видел, я знаю.
- Да как выглядел этот гнев?! – спрашивали компетентные органы. Он отвечал:
- Страшно…
Еще бы не страшно – когда средь бела дня вдруг тень черная, свист и клекот, а потом карета взмывает в небеса, роняя с себя лошадей и спецназовцев! Нашли ее в далеком ущелье, как консервную банку сплющенную, а из окон какой-то мясной паштет вытекал…
Население прониклось. Но для закрепления эффекта последовали еще два инцидента.
Сперва с пригородного луга бесследно исчезло стадо в тридцать рогатых голов. Вышло поутру кормиться – и всё… Поначалу происшествие не особо впечатлило, дело поручили младшему оперуполномоченному из отдела по расследованию бытовых краж. Но парень оказался въедливый, хотел по службе подняться – и сумел отыскать труп пастуха. Тот был страшно изодран, висел в развилке высоченного кипариса; какой шайтан его туда засунул – понять нельзя.
Затем с городской стимфальской стены ночью пропали все часовые. Пришедший утром на смену отряд с ужасом понял, что город несколько часов был беззащитен, как черепаха, выползшая из панциря погреться! Шайка бродячих бомжей могла захватить его, не напрягшись…
Куда делись часовые? Неужто дезертировали в полном составе? Но тогда должны были спуститься по лестницам и пройти мимо стражников башен – а те клялись, что ничего не видели. Или они спрыгнули со стены наружу? Но это неимоверно высоко, разбились бы точно. Или по веревкам спустились? Тогда где веревки?..
Расследованием занялась госбезопасность. Ребята там сидели толковые, у них выстроилась цепочка: исчез торговец иномарками – в явной заказухе грохнули почтенного предпринимателя – в параллельный мир переместились парнокопытные и военнослужащие гарнизона… Дело пахло заговором военщины или того хуже – секретными материалами…
Правительство, как водится, пыталось утаить факт от общественности, но слухи расползлись. Кто-то развесил листовки: «Инопланетяне похищают людей и коров! Пришельцы среди нас! Готовится широкомасштабное вторжение!»
Началась паника. Люди закупали мыло, спички и ставни, на ночь баррикадировали двери и окна шифоньерами, многие ударились в алкоголизм. Очень скверно дело оборачивалось, главное – загадочно…
К счастью, всё разъяснил местный прорицатель Полудохл.
- Град наш славный Стимфал зарожден древним героем Фаллом Стимским, – сообщил он на площади.
- Это кто еще такой?! Впервые слышим! – возмутился народ. Полудохл ждал этого и горячо подхватил:
- Да, сограждане, увы! Мы забыли великого Фалла, и дух его возгневился! Он посетил меня в профетическом сне и велел возгласить вам: воздайте почести отцу города нашего! Возведите храм великого Фалла и приносите жертвы ему – а какие и когда, он будет сообщать через меня.
- Ловко выдумал! – засмеялся один каменщик. – Хапнуть решил под шумок?
- Берегись! Дух Фалла Стимского покарает тебя! – пригрозил Полудохл, но толпа разделила сомнения каменщика и попортила пророку челюстно-лицевую целостность.
Скептик был прав, Полудохл цинично врал в меркантильных целях. Хуже того: он сговорился с птицевладетельным Брекакосом!
Но торжествовала истина недолго. Той же ночью дом каменщика был разрушен с неслыханной силой, в щепки разметан, а сам он вместе с семьей разодран в клочья. У Полудохла алиби было: он лежал в травмпункте под капельницей…
Гнев градооснователя налицо.
И народ поверил. Для мифического Фалла возвели капище в лесу, по наказам прорицателя граждане оставляли там коров, прочие продукты и драгоценности – и всё это делилось между предприимчивыми компаньонами. Вот жизнь началась!
Вдобавок Полудохл учредил Фаллийские игры. Заключались они в том, что лично ему приводили красивых девушек, и он их мистически трахал. Город от гнева защищал… Это была уже отсебятина чистой воды, что Брекакосу не понравилось. Обидно стало. На оперативном совещании в лесной ставке он поставил вопрос ребром:
- Что за дела? Ты что-то круче меня заделался! Я тут в гроте, как схимник долбанный, а ты…
На что пророк возразил нагловато:
- Хочешь, чтоб я электорат с фактами ознакомил? Если сюда 500 злобных ребят прибегут, тебя никакие птички не избавят!
Это он напрасно. Мелкий жулик – и сразу скакнул до шантажа! Постепенно надо развиваться.
Брекакос совсем огорчился за своего друга, и утром его нашли надетым печенью на шпиль самой высокой городской башни. Пал вдохновенный жрец…
- Великий Фалл строг, но справедлив, – рассудил народ. – Он покарал зарвавшегося Полудохла! Значит, можно слегка расслабиться…
И народ расслабился. Никто больше ни к чему их не принуждал, глаголом сердца не жег, и жертвы основателю постепенно убавлялись. Девушки-то сразу кончились… Зазвучали даже робкие голоса:
- А не пошел бы этот Фалл на?
И совсем уж было дисциплина разболталась, но тут в пятницу тринадцатого над городом заметили эскадрилью. Десять гигантских сверкающих орлов красиво вошли на бреющем полете, перестроились ромбом и учинили показательное бомбометание. Тяжелые бронзовые перья пронзали крыши домов и воинские доспехи, настигали всюду, народ в ужасе метался и вопил. Кошмар длился минуты полторы, но еще три часа люди боялись нос высунуть из-под развалин.
Брекакос толково воспользовался религиозными взносами. Он их не проел, не прокутил – а пустил на закупку оборудования для литейной промышленности. Ему срочно понадобилось массовое производство металлических изделий.
Дело в том, что техническое образование даром не пропало: он изобрел способ цеплять бронзовые перья к орлам так, чтоб те могли их в нужный момент сбрасывать. А боеприпасов нужно много… Тяжеленько, конечно, было одному управляться с производством, но в сообщниках Брекакос разочаровался.
Впрочем, одной атаки хватило: народ понял намек и срочно поволок в храм Фалла невиданно щедрые жертвы. И дальше ученый обошелся без прорицателей. Когда ему требовались средства, над городом появлялся боевой орел и делал несколько плавных задумчивых кругов. И всё было ясно…
Когда в показательных выступлениях не было нужды, изобретатель прекращал поить орлов волшебной водой, и они постепенно усыхали до прежних размеров. С маленькими проще обращаться, да и кормежку экономишь…
Брекакос стал богом, целый город ему заочно поклонялся – хоть сам он называл свою профессию скромно: «Инженер-технолог по бройлерным кондорам»… Личной славы он не имел, ютился в глуши и в трудах вечных – но ощущал свое всевластие. Никто не смел противиться его воле! И такой расклад ему очень нравился.
Он не прочь был распространить влияние на всю Грецию – но тормозила дальнобойность сигнального свистка. Уже за 15 километров орлы выходили из-под контроля и могли творить что захотят. Пришлось удовлетвориться Стимфалом.
Так продолжалось несколько беззаботных лет. И наконец один орел самовольно, без санкции напал на Геракла. Это была большая ошибка.

Сын Зевса с братом и племянником шли в сторону, указанную чокнутым пастухом. Безлюдный лес взбегал по склонам холмов и спускался в ущелья, следы ненормативных птиц вновь пропали.
Через несколько часов герои набрели на хижину, затерявшуюся в изумрудной тени. Несомненно, жил здесь какой-то философ-аскет, последователь Диогена.
- Неудобно беспокоить… – колебался Геракл. – Но он может помочь. Эх, была – не была…
Постучались. Изнутри донеслись странноватые звуки – будто крылья хлопали – но мало ли чем может заниматься философ? Все они двинутые…
Постучались вторично:
- Извините, пожалуйста…
И тогда дверь отворилась.
Удивительный субъект стоял на пороге. Средних лет, маленького роста, с бородкой тоненькой – и при этом весь в обширных волдырях, как местность холмистая; одна нога длинней другой. Уродлив редкостно…
Дело в том, что Брекакос (это был он, конечно), постоянно возясь с волшебной водой, не мог избежать отдельных брызг – и в этих местах его раздувало.
Геракл опешил, но все же сказал почтительно:
- Здравствуйте! Простите великодушно, но мы ищем громадных птиц…
- Да, летают иногда, – отвечал шишковатый. – Жуть.
- Вы не знаете, чьи они?
- Да вы что, откуда?!
- А… ну понятно… Извините… – Геракл медлил, но придраться было не к чему. Дверь закрылась.
- Дядь, а у него хитон в медных опилках, – прошептал Иолай. Герой удивился:
- Точно? Я не заметил… Все равно это к делу не пришьешь…
- Он это, – подтвердил Ификл. – У него техническая мысль в бороде читается.
- Тебе видней… – задумчиво отозвался сын Зевса. – Да прищучить-то его как? Птичек нет – нет вопросов…
- А давайте дверь выломаем! Найдем же что-нибудь! – предложил бойкий подросток.
- Частная собственность… – колебался дядя. Иногда вредно быть излишне совестливым. И интересы общества порой гораздо важнее прав индивида… Однако сыщики уже двинулись и отошли на несколько шагов.
Но тут – ужасно некстати для Брекакоса – в окошко вылезла здоровенная птичья морда (окно незастекленное, конечно: у нас в Древней Греции плоских стекол еще делать не умеют). Башка не то чтоб исполинская, но с кобылью где-то, острием гнутого клюва в подоконнике борозду проскребла… Это один из орлов уменьшался после дела – и полюбопытствовал, что на улице за шум.
Иных аргументов Гераклу не потребовалось. Сорвав дверь, он увидел всё: стеллаж с бронзовыми боеголовками, верстак и тиски, восемь обычных орлов и одного крупногабаритного (десятый недавно скончался от птичьего гриппа). Брекакос в углу мечом загородился.
- Ну выкладывай, как ты это делаешь, – начал гость светскую беседу, выбив у местного бога меч и руку заломив отработанным движением. Болевой прием, знаете ли… Брекакос завопил:
- Не буду, не буду больше!!
- Это ты про меч? – неторопливо переспросил Геракл. – Ну ясно, не будешь. Кто ж тебе позволит?.. Садись, рассказывай.
- Дядь, а этот моргает, – вмешался Иолай. – Гляди! Это его ты стрелой?
Маленький стройный орел забился в угол, нахохлившись, и хотел настырного пацана куда-нибудь клюнуть. С глазом пташкиным действительно обстояло неважнецки: дергался и слезой сочился.
- Может, и я. Ничего, вылечим. Не отвлекай пока. Пусть нам вот товарищ поведает.
И Брекакос чистосердечно признался в открытии волшебной воды, в птицеводстве своем извращенном, в изобретении бомбардировочной авиации… Ификл головой покачивал изумленно. Каких умельцев, быстрых разумом, способна земля Элладская рождать!
- Что ж ты, гаденыш, хороших птиц развратил? Да и себя. При таких-то задатках… – сокрушенно молвил сын Зевса.
Поганца, вообще-то, следовало пристукнуть. Но сидел он такой жалкий, волдырявый, что противно стало руки марать. Геракл завалил волшебный грот валунищем и Брекакосу несколько слов шепнул, отведя в сторонку, отчего тот быстро-быстро закивал, весь бледный.
Позже, говорят, он сделался странствующим мудрецом и многих людей избавил от бед своей беседой. Но достоверно я того не знаю, так что не стану утверждать.
Птичку долго лечил сердобольный ветеро-офтальмолог, две диссертации написал об этом, но всё равно она до старости слегка припадала на левый глаз… А бронзолитейный цех (оборудованный здесь же, неподалеку) отдали простым стимфальцам, и там стали делать на продажу сувенирных орлов – как местный бренд.



7. КРИТСКИЙ БЫК
Геракла вновь легко допустили до князя. Тот скороговорочкой приветствовал:
- Поздравляю и так далее. Кто бы сомневался?.. – и резко снизил темп речи, подчеркивая значимость дальнейшего. – Но слушай: есть дело политической важности, тобой заинтересовались в международном масштабе. Тут Факс пришел. Примем?
Послали за Факсом, и тот вошел в кабинет – высокий стройный негр-гонец. Поклонясь, он заговорил с приятным акцентом:
- Я служу великому Миносу, царю Крита. Могущество его беспредельно, его владения необозримы, да ниспошлют ему боги безбедное царствование…
Посланец изливался в том же духе еще несколько минут. Дипломатия, мать ее… Когда все уже устали почтительно улыбаться и кивать головой, Факс перешел к делу:
– Слава о вашем героическом подданном, глубокоуважаемый князь, достигла моего повелителя. Он послал меня спросить, не благоволит ли достопочтенный Геракл почтить великого Миноса личным знакомством?
Достопочтенный чуть приподнял бровь. А Эврисфей ответил на том же тарабарском дипломатическом языке:
- Передайте преславнейшему Миносу мои уверения в глубочайшем уважении. Мы намерены и впредь всемерно крепить крито-микенскую дружбу, и ваше предложение рассмотрим незамедлительно.
Гонец вышел, поклонясь, а князь вновь обратился к Гераклу:
– Ну, ты понял: проблемы у них. Едешь? Молодец. Тут престиж государственный, в грязь лицом не ударь! Впрочем, кому я это говорю…
Сын Зевса уточнил:
- Что им надо-то конкретно?
- Да черт их разберет! Темнят…
Для поддержки госпрестижа Эврисфей даже выделил в подчинение Гераклу небольшой отряд – чтоб не думали, будто у нас великие герои в загоне! Пройдя краткую предстартовую подготовку, корабль вышел в море.
Чуден средиземноморский пейзаж при тихой погоде! Лазурь и солнце, вид чудесный… Бирюзовые глубины полны рыб и млекопитающих, планктон плавно качается на поверхности, служа отличной пищей для кашалотов, чей жир столь очарователен на бутерброд! Волны сверкают бликами, в туманнодымчатой дали скользят неведомые паруса – может, торговые суда, может, пираты…
На остров Крит прибыли без приключений.
Но вот царь Минос насторожил. Он был тучен и одышлив, с окладистой черной бородой, и вид имел недобрый. В честь гостей он устроил банкет, где сам сидел мрачновато и почти не говорил, лишь налегал на полусухое вино. Сразу видно было: неприятности у мужика… Но о цели приезда Геракл так и не узнал. Конечно, всесильному царю обломно признавать, что он в чем-то нуждается.
Утром гость вышел прогуляться.
Большой остров. Гористый, складчатый весь, заросший мелким кустарником. Суровое местечко, хоть и величественное… Некоторые скалы, как дырчатый сыр, сплошь изрыты пещерами. В них могут прятаться какие-нибудь кошмарные гады – вероятно, мне предстоит их ловить.
А вот и главная достопримечательность: Лабиринт – циклопическая постройка из мрачного камня, нагромождение множества залов и комнат, замысловато связанных между собой. По слухам, внутри злой Минотавр бегает… Может, его убивать придется? Или то лишь легенда?
Геракл обошел Лабиринт вокруг. С заднего фасада его удивил пандус, пологий въезд на крышу. Путь туда преграждала подвешенная цепь, и будка стояла караульная, откуда кто-то насупленно глядел. И еще – в глину дороги местами влипли золотые от солнца клочки сена.
Зачем на крышу постройки возить фураж, к тому же секретно? Это показалось греку очень странным.
Еще бросилась в глаза скорбная запущенность острова. Вне городских стен почти не встречалось людей, царила разруха, кое-где в беспорядке валялись выдранные с корнем деревья. Всё это напомнило бойцу окрестности Немеи, где свирепствовал лев-ублюдок, жертва его первого подвига…
После обеда царь удостоил его аудиенции. Из просторного тронного зала с расширяющимися кверху колоннами они прошли вдвоем в маленькую комнату. Под потолком сияло окошко, но ниже сумрак сгущался, даже сюжет стенописи от понимания ускользал – лотосы какие-то… Грекам успели рассказать, что это направление искусства называется «критический реализм».
Минос долго молчал, глядя то на гостя, то в пол.
- Ладно, одним словом… – начал он наконец. – Юлить не стану, не можем мы сами справиться. Поймай его, я тебя щедро награжу.
- Награду нельзя: двенадцать подвигов я должен исполнить безвозмездно, – ответил заморский специалист. – Но ловить-то кого?
Царь еще помолчал, потоптался – и пробормотал, морщась, как от зубной боли:
- Быка… Большой, черный, на лбу серебряная звезда…
Он ничего к этому не добавил, и Геракл, подождав, сказал вежливо:
- Ваше величество… извините… Но я не могу работать без точной информации. Вы что-то недоговариваете.
- Ну бешеный он! – крикнул царь раздраженно. – Что ты меня пытаешь, боец?
- Это не всё, – тихо, но твердо ответил Геракл. – Если так, то мы вынуждены поблагодарить за гостеприимство и уехать.
Ну чувствовал он, что от него укрыли важные детали!
Минос метался по комнате, как леопард. Прошло минут десять. Геракл ждал.
- Хорошо, я виноват! Доволен?! – прошипел наконец царь, яростно повернувшись к сыну Зевса. – Я – виноват! В моей стране таких слов никто бы не услышал! Доволен? Я, между прочим, сын Зевса! Ты знал об этом?
«Ну здравствуй, братец, – подумал герой. – Орать-то зачем?»
Но вообще-то признание своей вины – и вправду поступок для властителя небывалый. Ясно, что царь сразу проклял того, кто его на это вынудил.
- Я сын Зевса! Я великий царь! – продолжал Минос. – И вот я признаю: да, я неправ! Ты слышал это?! И будь ты моим подданным, ты отсюда живым бы не ушел! Но и так берегись!
«Что-то новое», – удивился Геракл и сказал негромко:
- Я здесь по воле богов и должен исполнить приказ Эврисфея.
Царь понял смысл фразы. Примерно так: «В гробу я тебя видал вместе с твоими проблемами; а будешь угрожать – пожалеешь». Велик и выразителен дипломатический язык.
И надменный Минос смирился! Ему Геракл действительно был нужен. Хотя вот так спокойно стоять в присутствии царя – оскорбление несмываемое…
- Ладно. Этого быка я должен был принести в жертву Посейдону, но пожадничал и заменил другим. Посейдон узнал и наслал на него бешенство. Всё, – скороговоркой известил царь и тут же вышел.
Что ж… И на том спасибо, хоть разъяснил.
Дело серьезное. Обижен сам владыка морей Посейдон, брат Зевса, силами ему равный! Тут кулаками махать бессмысленно, надо сперва бога уговорить.
Геракл пошел на берег и долго молился своему могучему водоплавающему дяде. Не корысти ради покушаюсь я на твоего быка, а токмо волею пославшего мя на службу к Эврисфею Аполлона! Не прогневись, глубочайший из богов!
Затем он принес в храме Посейдона богатые жертвы. Оплатить их пришлось из своего кармана; впрочем, чек сохранил, надеясь, что Эврисфей убытки возместит. Надежда, как говорят в Гиперборее – девушка крепкая и умирает последней…
Рассчитывать приходилось только на себя: отряд лишь с виду был хорош, а так – новобранцы неумелые… Опытных Эврисфей себе оставил. Вдобавок, за каждым шагом следили Миносовы чекисты. Царь затаил злобу и очень хотел, чтоб после победы над быком визитер как-нибудь сам собой скончался. Тот учел это и решил, что спокойнее будет быка не убивать, а покорить – и сделать своим живым щитом. Пока рогатый способен вырваться, Геракла исподтишка отравить не посмеют…
Ничего он не боялся, но осторожность есть признак мудрости.
Однако остров-то немаленький… Как выследить этого быка? Он может оказаться где угодно! Даже неясно, как к делу приступить. Нужна войсковая операция, прочесывание местности – и где ж раздобыть такую армию? Дело чрезвычайное, международное, взято под контроль Ставки; тут важно в лужу не сесть…
Но произошло всё удивительно просто: на третий день искомый обладатель рогов сам внезапно выскочил на придворцовую площадь. Полагаю, умилостивленный Посейдон внял молитве. Хочешь, мол, проблему огрести? Да пожалуйста!
Так порой мы сами выпрашиваем себе неприятности…
Геракл единственный был одет в огненно-красный плащ, и зверь устремился прямиком на него. Герой едва успел отскочить, но бык, развернувшись, бросился опять. И в третий раз! Что за хрень?!
Воин понял: дело в плаще! И блестящая мысль озарила его. Он сбросил полотнище, оставшись в коротком хитоне, и начал размахивать алой тканью перед самым носом быка. Тот атаковал яростно, но человек в последний момент успевал шагнуть в сторону, рога проносились в миллиметре от его тела. Собравшаяся публика от волнения громко ругалась матом, и потому на Крите к Гераклу прилипло прозвище «матодар» (говорят, впоследствии слово как-то исказилось).
Битва, похожая на танец, длилась часа два. Кончилась так: бык обессилел и лег на брюхо, дыша часто-часто, и глаза его выражали: «Отстань ты, дядька, со своим плащом!»
Зверь покорился. Он начал слушаться Геракла и ходить за ним, как собачка. Миссия была исполнена, и отряд отплыл на родину, провожаемый злобным взглядом Миноса. Быка тоже погрузили на корабль.

А вот обратный путь без тревог не обошелся.
Желая загубить свидетеля своей слабости, Минос коварно подселил на судно семейку африканских термитов. Эти прожорливые твари неустанно грызут дерево, где бы ни нашли, испещряют его внутренность бесчисленными ходами – пока оно не станет хрупким, как пепел. Корабль пересек море, но вблизи спартанского мыса Тенарон распался…
Немногие уцелели, ибо Посейдона в тот час мучила изжога, и на море бушевал шторм. Кальмар вкусный был, зараза – и он за обедом увлекся, лишку сожрал… Уцепившись за недоеденные обломки мачт, люди молили водного владыку о пощаде – но было ему не до них…
Тогда Афина, сокрушаясь, надела божественный свой акваланг и отважно спустилась в подводные чертоги Посейдона.
- Могучий бог, планеты колебатель! – сказала она гнусаво-глухим голосом, ибо маска искажала тембр и пускала пузыри. – Прошу тебя: смири свой грозный гнев. Воззри наверх: в пучине безысходной Геракл достойный тонет, как свинья!
Посейдон покосился на нее и ответил хмуро:
- Отстань, племяга. Херово мне…
Мудрая Афина уяснила корень беды и кинулась разыскивать Асклепия – всевышнего покровителя медицины, известного также под именем Эскулап. Долго металась она по странам и континентам, пока Геракл со спутниками отплевывались от соленой воды и ждали смерти…
А бог-врачеватель в это время создавал в уединенной роще с некоей нимфой базис новой медицинской дисциплины: сексологии. Теоретические выкладки всегда нужно подкреплять практикой, лабораторным опытом; нелегок и возвышен труд сей на благо всего человечества.
Афина вторглась в самый разгар научных изысканий:
- Бог-терапевт! Прерви свой славный труд. Сударыня, вам лучше удалиться… Асклепий, внемли мне: великий Посейдон мучительно страдает от изжоги!
- А тебе-то что? – неприязненно осведомился врачеватель, прикрывшись хитоном. Ученые жутко не любят, когда мешают их исследованиям… И ведь правда: никакой особой нежности богиня-воительница к Посейдону раньше не питала! Чего вдруг?
- Геракл там гибнет, мой несчастный брат… – призналась она. Диагност вспомнил:
- А, тот, с гидрой! Хороший мужик. Ладно, полетели.
Но когда выяснилось, что к пациенту надо нырять с аквалангом, еще и в шторм, Асклепий уперся:
- Что за экстремальный туризм?! Ареса вон зови или Гермеса дайвингом семибальным заниматься – а я человек тихий, кабинетный…
Трусоват Асклепий, что греха таить. Но и то верно: зачем врачу храбрость? Зато образованный, слов разных много знает…
…А шторм шумел. Из всей команды осталось лишь девять человек с быком впридачу. Бык с Гераклом цеплялись друг за дружку и повышали тем свою плавучесть, а остальных разбросало куда глаза глядят…
Пришлось Афине бегом мчаться к Гефесту, богу кузнечных, слесарных и прочих технических штуковин:
- Молю тебя: сваяй мне быстро средство для глубокововодных погружений!
Так и сказала «воводных», потому что некогда было слова подбирать для ритма.
- Срочный заказ – двойной тариф… – привычно сообщил мастер, не оборачиваясь от верстака, где у него в тисках была зажата какая-то деталь. – А, это ты! Извини. Что, говоришь, надо сделать?
Афина повторила.
- Да? – задумался кузнец. – Так это большая штука. Чтоб вы с Асклепием поместились… Наедине… Ты с ним аккуратней: врачи на это дело падки… – неприлично намекнул он, но Афина только отмахнулась. – Видишь ли, у меня сейчас напряженка с материалом: кую бронзовый посудный шкаф для бати нашего, Зевса. Бронза вся и вышла.
- О, не тяни, прошу! – взмолилась богиня-дева.
- Не наседай, я думаю! – отрезал Гефест и принялся смахивать щеткой с верстака кудрявую металлическую стружку. Так ему легче размышлялось. – А что, если шкаф и применить? Гляди – вы ж туда влезете! Здесь иллюминатор прорежем, тут кондиционер… Зевс ведь не обидится: все-таки сына его спасать идете!
- О брат мой, ты гениален, без сомненья! – воскликнула Афина и бросилась обнимать близкородственного технаря. На что он недовольно буркнул:
- Погодь, не отвлекай, дай швы запаять спокойно. А то вас разгерметизадница накроет…
За полчаса батин шкаф был переоборудован для подводных погружений и доставлен спецрейсом на Тенарон. Афина и Асклепий задраили люки, швартовы отдали, дифферент на нос десять градусов – и спустились в чертог Посейдона. Там имелась шлюзовая камера для сухопутных посетителей.
Читателю известно, что амфибейший бог наш двоякодышащ. В случае надобности он отключает пресветлые свои жабры и переходит на легочную респирацию. Это свойство отражено и в его величественном имени, ибо посеяние – процесс сугубо наземный, сельскохозяйственный, а Дон является рекой, то есть водой.
Посейдона известили о прибытии медицинской службы. Он с надеждой проплыл в шлюзовую залу, где прошел краткое гастроэнтерологическое обследование и чудесно исцелился посредством ингибиторов протонной помпы, перорально, за час до приема пищи.
Вскоре шторм прекратился.

Геракл с пятью спутниками и быком, мокрые и истерзанные, шли по дорогам Лаконии на север, в Арголиду. От пережитой психологической травмы парнокопытный вновь утратил рассудок, покорителя своего разлюбил и всё норовил вырваться. Но доставить его требовал международный престиж.
Со многими тяготами и лишениями достигли путники Микен. Быка Геракл передал в государственное стадо, но пастухи не совладали, и он убежал. В Арголиде его больше не видели.


8. КОНИ ДИОМЕДА
И целый год затем не являлось новых заданий. Это было отчасти кстати, ибо от беспрестанных походов воитель сильно устал. Нет, он пошел бы тотчас! – но у Эврисфея фантазия иссякла.
Герой мирно жил с семьей в Тиринфе, горожане боготворили его. В городском парке он официально посадил именной дуб с табличкой, у этого дерева школьников принимали в организацию юных персеевцев. Перед строем товарищей они торжественно клялись быть готовыми к борьбе за дело эллинистических идеалов, невзирая на лица. Последняя фраза отобразила опыт основателя организации, который победил Медузу, невзирая на ее лицо.
Автор этих строк, то есть я, работал тогда у юных персинеров вожатым. Так мне и довелось познакомиться с живой легендой, и он много рассказывал о своих славных подвигах.
Благородная мать его Алкмена не могла нарадоваться: сын рядом наконец! Впрочем, от безделья он скоро затосковал и даже устроился в школу Иолая учителем физкультуры. Уверяю вас, лучшего учителя не было и не будет никогда!
Хотелось, конечно, завести собственную семью. Геракл даже временами подумывал съездить в Афины – вдруг Архитрава простит и поймет? Но мысль эта отметалась сразу, потому что он чувствовал: пока двенадцать подвигов не свершены, гибель сына не заглажена – не видать ему семейного счастья…
А потом его вызвал Эврисфей.
Плюгавый правитель был хмур и зол. Он сказал Гераклу:
- Привет… Слушай, надо отомстить одному мерзавцу. Я знаю, у тебя принципы, ты не мстишь, ты со злом борешься… Но вот послушай и сам рассуди. Садись.
Сидеть в присутствии князя было вопиющим нарушением этикета – но все равно никто не видит…
- Как ты знаешь, я только что плавал в Трою с дружественным визитом, – начал Эврисфей. – Вопросы кой-какие решали на высшем уровне…Так вот, на обратном пути меня захватили фракийские пираты! Они привезли меня на берег к своему начальнику – здоровый такой, морда красная… Я ему: «Но-но! Руки прочь от моих людей! Вступи со мной в честное единоборство, если ты мужчина!» Он испугался и отпустил меня с почестями. Ну, что ты думаешь?
Геракл хмыкнул.
- Ладно, это официальная версия, – признался Эврисфей. – Пусть только попробуют не поверить!.. На самом деле он как зарычит, на меня глядючи: «Эй ты, сухофрукт! Ты кто такой, мать твою?» Я с перепугу не выдумал, как соврать безопаснее, и ляпнул: «Князь Микен…» И вот тут – слушай! – он действительно струхнул и отпустил нас всех. Как тебе?
- Странно, – признал собеседник. – Непиратский ход.
- Именно!.. – князь помолчал, готовясь приступить к самому главному. – Знаешь, что я думаю, Геракл: никакой он не пират! Он царь ихний. Испугался международного конфликта. Пирату пофиг, кого резать, а царю – нет. Это на уровне рефлекса.
- Возможно, – одобрил сын Зевса.
- Ну и скажи: дело это, чтоб цари разбоем промышляли? Нет, завуалированно, конечно – трудно удержаться… Но чтоб вот так, в открытую! Это уже хамство. Наказать его надо!
- Так объяви войну!
- Э, нет, – усмехнулся Эврисфей. – Мне международный конфликт тоже ни к чему… – и спохватился, – да и народу нашему!
- Пожалуйся в ООН!
- Смеешься?! Что им Микены какие-то… В лучшем случае пошлют ему ноту протеста, а он ею подотрется… Лучше действовать неофициально, без огласки. Ведь это не месть, Геракл, это борьба за справедливость! Он же не меня одного захватил, он всем жить мешает! Сплавай, а? – и, видя колебания, князь подмазал, – давай так: ты разберись на месте и сам реши, как поступить!
Воитель согласился. Он был уже готов самостоятельно решать вопросы внешней политики.
Но под «неофициальный проект» он вытребовал себе Роту особого назначения, куда сразу записались шестнадцатилетний Иолай и молодой кентавр Антриппос, сын павшего от любопытства Фола. Командир сам ежедневно тренировал солдат в течение двух месяцев; занимались они восточной борьбой, стрельбой на бегу в движущуюся цель, плаванием, фехтованием на мечах, палках и нунчаках… Это была первая в мире специальная разведгруппа. Занятия продолжили и на борту.
Судно, кстати, получили убогое: старую военную триеру. Герой пытался возмутиться, но Эврисфей привел седого бухгалтера, и тот долго нудел о бюджете, дефиците и дефолте… Пришлось смириться.
Триера вышла из Навплионского порта и отправилась на север. Этот путь Геракл когда-то преодолел сушей, гоняясь за златорогой ланью; да и морем довелось – в незапамятные времена, еще когда с «Арго» плавал.
Кстати… Ведь аргонавт Адмет – нынче царь Фессалии! Фессалия по дороге, от Фракии недалеко – и он может оказаться в курсе дела. Не виделись-то давненько, конечно, лет пятнадцать – но старая боевая дружба, по идее, не уходит…
- Лево руля! – скомандовал Геракл, и триера причалила к Фессалии. Команда осталась на борту, а начальник один зашагал в царский дворец, ибо вваливаться всей оравой неудобно.
Всегреческую знаменитость, конечно, тут же впустили, но на внутреннем дворе ему пришлось немало ждать. Наконец Адмет, такой же черный и небритый, но с новым лихорадочным блеском в глазах, выбежал из помещения.
- Гераклыч! – воскликнул он. – Ну молодец, что заехал! Что ж ты друга позабыл? Возмужал, заматерел…
Однополчане обнялись.
- Ты-то как? – спросил гость. – Женат, я слышал? Познакомишь?
Адмет вдруг замер, побледнел и выдавил из себя:
- Извини… Я сейчас… – и убежал в дом. Геракл удивился экзотичному поведению, раньше за Адметом такого не водилось… Но тут вышел дворецкий и очень любезно пригласил гостя в пиршественный зал.
- Господин просил извинить, он немного занят, – сообщил слуга. – Он хотел бы, чтоб вы начали обедать без него.
Ну что ж… Кушать правда хочется. Вынесли накрытые столы, герой возлег и принялся есть с некоторыми угрызениями насчет команды. Ребята там на походном пайке, а я жру в три горла… И странно все-таки: где хозяин?
Адмет явился через час и бессильно упал на ложе. Геракла он словно не заметил.
- Что случилось? – спросил сын Зевса.
- А? – вскинулся хозяин и улыбнулся вымученно. – Всё хорошо, всё хорошо… Извини, я тебя бросил…
Он начал есть, но как-то механически, а на третьем куске забыл, что надо жевать, и снова замер. Геракл встал:
- Рассказывай.
Адмет попробовал улыбнуться, но вдруг скривился весь, выплюнул недожеванную телятину на пол и застонал.
- Прости, что так вышло… – промычал он наконец. – Я не хотел портить тебе настроение, надеялся скрыть всё… Алкеста моя сейчас… умерла…
Геракл был потрясен. Такого мужества он еще не видел! У Адмета страшная беда – а он старался выглядеть веселым, чтоб гостя не огорчить!
- Проведи меня к ней, – попросил он вдруг. Что-то такое в его тоне звучало, что хозяин послушно повел его на второй двор, где устроили временную усыпальницу.
Тело покоилось на мраморном ложе, в белых погребальных одеждах и золотом венце, благоухало ароматическими маслами. Геракл отметил про себя, что Алкеста не была даже особенно красива – черты неправильные, слишком большой рот… Адмет не выдержал смотреть на мертвую жену, глаза закрыл с мучительной гримасой.
- Когда это случилось? – тихо спросил гость. Муж ответил:
- Тридцать пять минут назад…
- Так… У меня к тебе странная просьба: оставь меня с ней наедине.
Адмет только махнул рукой и побрел, еле сдерживая рыдания. А Геракл подошел к алтарю Зевса в центре двора и погрузился в молчаливую молитву. Следовало жертву принести – но ничего подходящего с собой не нашлось… Он надеялся, что всесильный отец услышит его и так.
Небывалую штуку задумал герой. Читатель знает, конечно, что в течение часа после смерти душа пребывает рядом с телом; потом за ней является Танат, посланник Аида, и переносит в мрачное загробное царство. Остановить Таната не удавалось никому. Геракл решил попробовать…
Долго он молил Зевса не гневаться за попытку изменить заведенный мировой порядок. Вернуть умершего! – дело неслыханное, святотатство. Страшная участь ждет тех, кто хочет нарушить непреложные законы бытия! В глазах богов – нет преступленья тяжелее… Но Зевс властен над законами. Он может позволить преступить их в виде исключения. Неужели безмерный подвиг гостеприимства Адмета не заслужил награды?
Геракл не дождался никакого божественного знака. Вовсе не был он уверен, что его мольба услышана. Но он решил рискнуть.
И вот явился Танат на черных крыльях, с ужасным ликом, которого не видел ни один живущий. Друг Адмета посмотрел ему прямо в глаза и сказал:
- Подожди.
Бог смерти ответил бесстрастно, излучая невыносимый холод:
- Я слушаю.
Будто каждый день его люди окликают!
- Оставь ее, – попросил Геракл. Танат ответил без тени удивления:
- Это невозможно.
Он был элегантен, как дирижер – высокий, в черном фраке и черных перчатках. На краю усыпальницы он раскрыл черный дипломат, где хранились свежие души, завернутые в целлофан, и аккуратно вынул пустой прозрачный пакетик. Раскрыл его. Танат двигался неторопливо и спокойно.
Геракла вдруг взбесило это мертвое бесчувствие, и он бросился на бога. Поразительно, но Таната удалось схватить! Словно ледяная глыба стоял он пред героем и спокойно смотрел сквозь него.
- Черт, да удивись ты хоть чему-нибудь! – закричал богоборец и врезал глыбе апперкотом в нижнюю челюсть. Зубы клацнули, но Танат только холодно улыбнулся. Тогда противник захватил его шею и попытался уронить классической подножкой. Бог стоял как скала. В отчаянии Геракл сделал обманное движение рукой, а коленом со всей дури въехал Танату в пах.
И бог зашипел, скрючась:
- Идиот… Это ж запрещенный прием… Какая сука тебя драться учила…
- Пошел вон, – ответил Геракл, тяжко дыша. И Танат свалил. Даже пакетик забыл, и тот несколько минут валялся возле мраморного пьедестала, но затем растворился в воздухе.
Никто не видел этой сцены, весь дом удрученно готовился к похоронам. Герой привел одежду в порядок и пошел искать хозяина.
Когда он привел его на двор, Алкеста уже сидела, свесив ноги, и удивленно озиралась. Муж бросился к ней, схватил на руки и долго держал, ничего не понимая. А она его за шею обняла.
Потом он обернулся к гостю, в слезах весь, так всё с Алкестой на руках:
- Как ты это сделал?
- Да… Да я тут вообще ни при чем… – замялся целитель. – Доктор ваш поторопился с диагнозом.
Боги мои, какой начался пир! Геракл испросил позволения привести свою команду – и царь тут же послал за ней дворецкого:
- Бегом!
Ликовал весь город. И Адмет-то правил прилично, но жену его боготворили почти все: добра была, заступалась, помогала беднякам… Так только в сказках бывает – но вот и в реальность просочилось.
Посуды недостало, пришлось в кухню нанять 25 временных внештатных мойщиц. Лабухи работали трехсменкой, ради праздничных гонораров они сбежались со всей Фессалии. Одних кифарных струн лопнула, наверно, сотня… Усталых танцовщиц ремонтировали массажисты – и они немедля продолжали плясать, потому что счастливый царь чаевые кидал, не считая.
Неделю пировали! Истощили казну, извели стратегический запас алкогольных напитков. Алкеста под конец, на это глядючи, думала: «Может, лучше б я не воскресала?»


Лишь на десятый день отпустил обсценно-абстинентный синдром, слуги начали дворец подметать. Всюду валялись битые амфоры, ложа с отломанными ножками, погнутые ножи, макароны засохшие – как после любого порядочного пира. Адмет на радостях побрился чисто и вышел непривычно гладкий и белый.
- С добрым утром! – приветствовал его Геракл. – Скажи-ка, что ты знаешь про фракийского царя?
- Диомедом кличут, – отозвался хозяин. – Здоровый такой, морда красная.
- Он случайно пиратством не промышляет?
- Это бы полбеды, – хмыкнул Адмет. – Честно говоря, на больную мозоль давишь. Давно бы следовало с ним разобраться! Руки всё не доходят…
- Чем же он так плох?
Хозяин энергично крутанул в воздухе рукой:
- Да садюга он! Раздобыл где-то четырех неправильных коней, которые мясо жрут – и бросает им чужеземцев. Сам, главное, смотрит и кайф ловит.
- Серьезно?!
- Нет, очень весело…
После завтрака Рота отправилась в путь. Адмет вызвался тоже – но не настойчиво, потому что не хотел снова с женой расставаться. Хватку потерял, прилип к подолу. Толку от него в бою не будет… Глава экспедиции понял это и мягко отказал.
И вновь плыли они по Эгейскому морю. Ситуация слегка прояснилась, но все равно конкретного плана командир разработать не мог. Придется решать на месте. А пока после пирного расслабона следовало вернуться в форму – и бойцы без устали скакали по палубе, отрабатывая удары и блоки. Одному гребцу ухо поцарапали и невзначай утопили один хороший меч. Вот это действительно жаль…
И вот завиднелся пейзаж, описанный Эврисфеем: гора в позе лежащего верблюда и справа от нее вход в бухту. Там логово Диомеда!
Геракл выстроил Роту на палубе:
- Ребята! Сейчас мы войдем в бухту, где нами попытаются лошадок покормить. Но мы их обманем. Сперва мы высадим десант, который скрытно пойдет по суше. До берега придется плыть под водой…
- Почему под водой? – удивился туповатый Антриппос.
- Потому что за нами наверняка наблюдают. Дело опасное; что ждет десант на берегу – неизвестно… Есть добровольцы?
Иолай вызвался сразу, за ним шагнули еще семеро. Командир отобрал тех, кто лучше плавает – племянник попал в их число, но не в начальники. Нечего тут любимчиков разводить! Антриппос тоже хотел, но был отвергнут, потому что кентавры под водой плавать не умеют.
Пятеро смельчаков переоделись в набедренные повязки, взяли короткие десантные мечи, а в зубы – тростниковые трубки для дыхания. Затем с правого борта, обращенного к морю, они спустились по канату и нырнули без брызг. Геракл наблюдал за их слаженными действиями и втайне гордился собой как педагогом.
Чтобы дать группе время достигнуть берега, судно легло в дрейф, занявшись для вида якобы ремонтом такелажа. Два матроса лазили по мачте, стучали молотком, веревки распускали и подтягивали…
Спустя час в прибрежном лесочке заклубился дымок, который на несколько секунд вдруг обрел удивительный зеленый цвет. То был сигнал: десантная группа доплыла, развела костер и бросила туда особое снадобье. Тогда моряки подняли парус и пошли в бухту, словно не догадываясь о грозящей опасности.
А царь Диомед ждал. Маневры неизвестной триеры его насторожили. К несчастью для него, он жил слишком далеко и о Геракле ничего не знал…
Сын Зевса скомандовал:
- Отдать носовые!
Судно притерлось к берегу.
По пирсу шлялась сотня угрюмых головорезов: царь отрядил их встретить незваный корабль. Давненько сюда никто не причаливал. Соседские монархи обходили владения Диомеда по краю видимости, рискуя в открытом море заблудиться; рыбаки, купцы, туристы держались как можно дальше. А тут приперлись какие-то чужаки, ничего не боятся… Странно…
По трапу сошли девятеро вооруженных лишь ножами, гребцы не в счет… Шедший впереди верзила закричал весело:
- Здравствуйте! Не дадите провианта бедным океанологам?
Пираты нахмурились. Незнакомые слова всегда напрягают.
- Что везете? – грубо спросил один местный.
- Да ничего мы не везем! – по-прежнему весело отозвался Геракл. – Береговую линию изучаем, глубины, скорости течений…
Бандиты совсем растерялись и решили:
- Ну-ка, айда к предводителю!
Чего Геракл и хотел. Иначе-то как узнать, где у паршивца-царя лежбище? Восемь греков и кентавр шли непринужденно, будто не замечая, что их, в сущности, конвоируют. Десантная группа незаметно следовала за ними.
Местные переговаривались вполголоса:
- Что он сказал-то? Ты понял?
- Аки налоги какие-то…
- Они что, за налогами приперлись? Может, лучше отпустим? Это ж как клопа раздавить – вони потом не оберешься!
- Пускай сам решает…
Удалясь от порта, забрели в скрытое от посторонних глаз темное сырое ущелье. Там и оказался дворец Диомеда, больше похожий на берлогу – простой совсем и грязный. Вся орава флибустьеров ввалилась внутрь, не заботясь о внешней охране: обнаглели от безнаказанности. Комроты их за это мысленно поблагодарил.
А вот и местный ужас: прямо в тронном зале четыре милых лошадки цепями прикованы. Кони как кони, ничего зверского… Геракл понял, в чем кошмар: когда тебя жрет волк или крокодил, это хотя бы естественно. А так особенно обидно…
Откуда-то вывалился дядька – здоровый такой, морда красная.
- Кто такие? – прорычал он.
- Я ж говорил: ученые, гидрологи, – любезно ответил разведчик. – Специализируемся на прибрежных шельфах.
- Уж больно ты умный, как я погляжу… – обругал Диомед. – С тебя и начнем. Эй, взять их!
Пираты набросились на приезжих, руки заломили, а Геракла сразу поволокли к лошадям, радостно гомоня в предвкушении зрелища. Герой спросил:
- Они у тебя правда мясо кушают?
- Ща узнаешь! – пообещал Диомед, руки потирая. И тут Геракл свистнул особенным образом. С улицы откликнулся такой же звук.
- Это еще что? – проворчал пиратский главарь, а от входа вдруг кто-то завопил истошно:
- Нас заперли!!!
Злодеи кинулись к дверям – точно, не поддаются!
- Граждане пираты! Ваша банда полностью блокирована, – объяснил командир Роты. – Сейчас мы с вами по-другому поговорим. Ну-к пустите.
С этими словами он повел плечом, сбросив державших его, и взял Диомеда за шиворот. А потом швырнул под ноги прикованным лошадям. Те голодные, видно, были – и тут же принялись откусывать плоскими зубами клочья царского мяса и медленно невозмутимо пережевывать. Диомед визжал и пытался выползти, но его копытами заталкивали обратно. Так и сожрали бедолагу, даже скелет схрумкали почти весь…
Бандиты оцепенели. Каждый стоял не шелохнувшись, боясь к себе внимание привлечь – ибо, как я уже подмечал, все мерзавцы храбры только против слабых.
- Выходить по одному, – приказал Геракл. – Ножи и волыны на песок.
532 пирата были арестованы. Потом они ужасно сокрушались, поняв, что их победил отряд в 15 человек… Божественная воля непостижима для нас, смертных, и порой наисильнейшее подвергается низвержению наислабейшим. Если мозгов нет.
Утром на площадь пригласили простых фракийцев, чтоб они судили каждого сообразно его вине. Выяснилось, что люди Диомеда и местных паскудно притесняли. Всю вертикаль власти фракийской прогрыз кариес злогребучей коррупции.
Процесс длился два месяца. Гераклу непрестанно приходилось контролировать законность, чтоб подсудимых попросту не линчевали. В итоге 22 отъявленных злодея были приговорены к повешению, 370 продали в рабство с конфискацией имущества, 94 навечно изгнаны, еще 30 отправили на лесоповал в тайгу, остальные отделались штрафом.
Затем фракийцы избрали себе нового царя (то были единственные в истории честные выборы, потому что за порядком следил Геракл). Некоторые предлагали на этот пост его самого, но он сразу отказался. Во-первых, надо закончить аполлонову службу Эврисфею. Во-вторых, от политики его тошнило. Он это варево изнутри знал: не зря во дворце вырос.
И Рота отплыла восвояси, забрав в качестве трофея пресловутых коней.
Эврисфею они не понравились, и он выпустил их в лес. Там лошадки тоже попытались кусаться, но волки быстренько наградили их навыками вежливого обхождения. Увы, посмертно…


АФИНЯНИН
Новое дело ждало нашего героя в самый день возвращения.
- Да, чуть не забыл: тебя тут уж месяц ждет какой-то… – сообщил Эврисфей, выслушав отчет о командировке. – Инкогнито у него, но не слишком тщательное: из всех дыр важность лезет. Да ты сам увидишь.
Увидел Геракл тотчас, выйдя из приемной. На княжеском дворе стоял красавчик лет двадцати пяти, одетый по-крестьянски, но с золотым посохом в руке. Розоперстая Эос озаряла его кудри нежным сиянием.
- Приветствую славного героя! – возгласил он.
- С кем имею честь, извините?
Молодой человек, помешкав мгновенье, представился:
- Тесей, царь афинский.
Тон был слегка обиженный: юноша успел привыкнуть к статусу знаменитости. Как это: ЕГО – не узнали??? Но Геракл-то один, а царей много, всех не упомнишь. И потом: зачем тогда этот цирк с переодеванием?
- Афинский? Да ведь Эгей… – невольно пробормотал Геракл, пред внутренним взором которого мигом промелькнули счастливые деньки с Архитравой. Престарелый монарх ему тогда искренне понравился.
- Увы, мой отец умер… – скорбно качнул головой гость. – Вы знали его?
- Немного… Чем могу быть полезен вашему величеству?
Залетный государь остановил его взмахом руки:
- Ой, да без титулов… Зовите меня просто – Тесей!
Геракл насторожился: простота хуже воровства! Властители играют в нее, лишь когда хотят чего-то добиться. Что ему надо?
- Не угодно ли отобедать? – продолжил афинянин. – Я тут, в Микенах, дом снял – скромный, конечно, но…
- К сожалению, вынужден отказаться, – развел руками командир. – Мой отряд сейчас выступает домой, в Тиринф. Если хотите, идем с нами.
- Что, пешком?! – поразился высокий гость.
- А как иначе? Да тут часа два всего…
Тесей минуту колебался, потом приказал что-то своему вознице – и пошел за Гераклом. Повозка неотступно катилась следом, на изрядном удалении.
На площади, в тени многоколончатого храма и платана пышного, ждала жалкая горстка солдат, не больше дюжины – афинский царь изумился, но вида не подал. Пятеро перекусывали, парочка в шахматы резалась, один дремал, опершись на копье; какой-то юнец с молодым кентавром играли в городки. Увидев шефа, Особая рота вскочила, подтянулась и зашагала к выходу из города.
Пройдя рядом с Гераклом минуты три, Тесей сказал:
- Возможно, вы хотели бы кое-что знать обо мне. Если угодно, могу вкратце ознакомить.
- Буду рад, – любезно ответил собеседник, и афинянин начал:
- Я родился здесь, в Арголиде, в городе Трезене – не приходилось бывать?.. Мать моя – принцесса Эфра, дочь царя Питфея; а отца я не знал. Развивался я быстро и в четыре года впервые спросил: «Где мой папа?» Мама ответила: «Далеко, в городе Афинах. Когда ты вырастешь большой и сможешь сдвинуть вот эту скалу – ты возьмешь из-под нее папин меч и пойдешь к нему в Афины». Я тут же попытался столкнуть скалу, но ничего у меня, разумеется, не вышло.
Подробней про отца мне не сообщили. Очень тянуло узнать наконец, кто он, отчего вдали живет, что это за эксклюзивный меч такой – и я ежедневно бегал пихать скалу. Но подрастя, решил, что ребенка волшебной сказкой запарили, дабы отстал; нет никакого меча, а скала стоит недвижимо с сотворения мира.
Кстати, слух об артефакте разлетелся, и взрослые могучие мародеры не раз пытались его извлечь. Впятером скалу толкали! – но всё не впрок.
Тем временем я шутя выучился грамоте, музыке, философии, гимнастике и борьбе. Вот другие пыхтят, трудятся – смешно ж глядеть! Зачем так наивно цену набивают? Ведь на самом деле всё само даётся, без усилий! Правда ведь, Геракл?
- Не знаю… – возразил сын Зевса. – Я каждый день тренируюсь…
- Да?! – Тесей поразился. – Странно… Ну ладно. В общем, развивался я гораздо быстрее сверстников. Очень хотелось прославиться, оставить свое имя в веках! – наивные отроческие мечты… Вы меня понимаете? В 16 лет я вдруг вспомнил детскую сказку и решил шутки ради попробовать еще раз. Я подошел к скале, толкнул – и она повалилась, а под ней, представьте, действительно сверкал меч! Главное – никакой коррозии. Он годами там валялся, но полировка ничуть не пострадала, блестит!
- Удивительно, – признал собеседник. А царь подхватил:
- Вот видите! Хотите знать, что всё это значит? Вернемся немного назад.
Отец мой царь Эгей был бездетен. Многих жен познал он с немалым усердием – но то беременность не наступала, то младенцы дохли, то рождались какие-то девчонки… Царство наследовать некому! В изрядных уж годах отправился отец к Дельфийскому оракулу, но ответ получил двусмысленный – как хочешь, так и понимай. Надо расшифровать… Последней надеждой остался мудрый Питфей, царь Трезена. Эгей прибыл туда и просил растолковать ответ оракула. Питфей вчитывался до вечера, думал и ночью – а утром устроил роскошный пир. Эгей за день упился до невнятности, а спать его хозяин уложил со своей дочерью Эфрой. Папа мужчина был хоть куда – даже в беспамятстве не упустил шанса и девушку познал. Вам интересно?
- Конечно, – вежливо ответил Геракл.
- Вы спросите, зачем Питфей так поступил? Затем, что понял ответ оракула. Там говорилось, что вскоре у Эгея родится восхитительный младенец, величайший герой Эллады, властитель Афин! Питфей и впрямь был мудр, он решил: вдруг его дочь этого величайшего героя и родит? Это ж почет!
- А девушка? – поинтересовался собеседник. Тесей осекся:
- Не понял…
- Хотела незнакомому старику отдаваться? – пояснил свой вопрос Геракл. Тесей изумленно глядел на него несколько секунд, затем вымолвил:
- А кого ее мнение волнует? – и добавил после паузы. – Вы что, серьезно? Хм…
Командир Роты ничего не ответил, и гость вскоре продолжил свой рассказ:
- Эгею поутру растолковали ситуацию, и надежда поселилась в его сердце. И что же? В положенный срок произошло долгожданное событие: я родился. Папа вновь прибыл, понянчился со мной – но не было у него полной уверенности, что я действительно его сын. Маму-то в пьяную ночь он и не разглядел толком, что ж он мог знать о ее морально-этических императивах? Вдруг она с каждым встречным?
Но боги открыли ему способ протестировать ее целомудрие. По некоей волшебной технологии Эгею удалось всунуть меч под скалу, и глас был с неба – что вынуть его сможет лишь его сын, когда дозреет до свершений.
Папа укатил к своему трону – попросив строго блюсти тайну моего рождения. Никто, включая меня, не должен был знать, чей я сын.
Геракл удивился:
- Почему?
- Нормальная династическая возня! – хмыкнул Тесей. – Папин младший брат Паллант престолом бредил. На переворот ему духу не хватало, но он радовался, что Эгей стар и скоро сам… того… Ведь если сына нет, то брат – первый законный претендент. Ну и узнай он о юном наследнике! Да в лепешку бы разбился, чтоб меня истребить…
Итак, я вынул меч таинственного отца. Он сверкал в моей руке и манил вдаль! Конечно, я отправился в Афины немедля. Я не знал, кто мой отец и как его искать – не знал даже, как отыскать сами Афины! Но решил довериться старой гиперборейской поговорке «язык до Киева доведет».
Мать умоляла меня плыть морем, с отрядом воинским – но я предпочел пеший путь в одиночестве. Очень хотелось заявить о себе, прославиться – а как этого достичь на корабле, еще и под охраной? Кроме того, я чувствовал в себе такую необоримую силу, что ничего не боялся.
Вот взгляните на меня, Геракл. Ведь и не скажешь, что я особенно силен! Это по вам сразу видно – мышцы, рост… И тем не менее. Смотрите!
Тесей поднял с обочины камень таланта в полтора  и швырнул за ближайшую гору. Солдаты одобрительно загудели, а из-за горы донеслась чья-то сдавленная ругань.
- Тому есть причина, – продолжал афинянин. – Мама стойко молчала насчет моего земного отца, но призналась как-то, что в ту ночь ею под шумок овладел еще и морской владыка Посейдон. Можно, конечно, списать это на девичью фантазию… Но глядя на себя, я верю. Откуда иначе моя феноменальная одаренность? Таким образом, я единственный в истории сын сразу двух отцов – царя Эгея и бога Посейдона! Уже это само кое-что значит! Но это так, к слову…
Я пошел на север и до обидного гладко преодолел Арголиду и Коринфию, но на Истмийском перешейке меня наконец ждал подвиг. Я спросил встречного крестьянина, как быстрее добраться до Аттики, и он ответил: «Кратчайший путь – вон по той сосновой роще. Но тебе, странник, придется обогнуть четыре горы и спуститься в два ущелья. Это лишних три дня пути». «Что так сложно?» – удивился я. «А то, юноша, что в этой роще живет бандюган Синид, который очень любит рвать прохожих меж двух сосен. Повезло тебе со мной, а то попер бы себе на погибель». «Спасибо за совет, – сказал я. – И запомни: меня зовут Тесей. Ты еще услышишь это имя!» С этими словами я направился к сосновой роще, а он мне в спину проворчал что-то вроде: «Ну, одним дураком меньше будет».
Я долго шагал через рощу, солнышко припекало, птички пели. Я стал уж сомневаться, не наврали ли мне, как вдруг на тропу ступил коряво-кряжистый детина. Из неандертальцев. «Знаешь, – прохрипел он, – что такое одна нога здесь, другая там?» Видать, это его коронная шутка, потому что ржал он долго.
Я вежливо спросил: «Вы, наверно, хотите мне это продемонстрировать?» «Продемо… чё?» – опешил Синид. «Ну, насчет ног», – напомнил я. «Ты что, смеешься надо мной?!» – зарычал детина, схватил меня и привязал одной ногой к сосне, на вершину второй сосны закинул аркан, пригнул к земле изо всех сил, и концом аркана обмотал мою вторую ногу. Я сидел смирно.
«Трепещи, смешливый придурок! Трепещи, я сказал! Сейчас ты помрешь страшной смертью!» – пообещал он слегка растерянно. Не срасталось у него: почему я спокоен? «Спасибо, я догадался», – отвечаю. Тогда он совсем рассвирепел и отпустил согбенную сосну. Меня больно дернуло, но я вида не показал, сидел и улыбался. Потом говорю: «Опаньки, не сработало! Попробуем еще раз?» Вскочил, мгновенно освободился от веревок и впутал в них самого Синида. Он позеленел от страха, как толченый изумруд. Я говорю: «Наверно, сосны протухли. Сейчас проверим». И отпустил веревку! Его толстую кишку потом нашли в пяти километрах.
Тесей засмеялся и испытующе глянул в лицо Геракла, но оно ничего не выражало.
- М-да… Ну так вот, – продолжал афинский царь. – Вы понимаете: следовало оповестить жителей о решении транспортной проблемы. Я завернул в ближайшую деревушку, вызвал всех на площадь и сообщил: «Через сосновую рощу путь свободен, я упразднил Синида. Кстати, меня зовут Тесей».
Приняли меня в той деревне подобающе – вам это знакомо, конечно. Праздник в мою честь забабахали, я в лавровом венке ходил, местные юницы согласны были на всё, пять или шесть по-настоящему красивых… Одна звала меня диковинно – «Тёшенька». Уверяла, что это по-гиперборейски.
Едва не остался там, представьте! Я прожил в деревушке четыре веселых дня, а потом чувствую: не мой масштаб! Сыну ли Посейдона довольствоваться пятью девушками?… То есть, я хочу сказать – душа стремилась к новым подвигам.
Я возобновил странствие в сторону Афин и загадочного отца.
Следующий подвиг ждал меня в прибрежных скалах недалеко от Аттики. Тропа вилась по краю пропасти, камушки срывались и стремглав летели в море, ревущее водоворотами средь острых скал. Я высоты не боюсь, но тут даже я ступал осторожно и медленно.
Вдруг из пещеры вылез еще один угрюмый тип. «Хочешь пройти?» – просипел он (видать, простыл на вечном сквозняке). Я ответил: «А как ты догадался?» 
Иронии он не уловил и объяснил простодушно: «Ну идешь – значит хочешь пройти». «И верно, – согласился я. – А я-то думаю: чего я хочу?» Он молчал минуту, пытаясь осмыслить сказанное мной. И нахмурился: «Ты меня не путай! Хочешь пройти, так плати пошлину». «Это в связи с чем?» – спрашиваю. «Живу я здесь. Идешь – плати», – отрезал он угрюмо. «А лицензия на коммерческую деятельность у тебя есть?» – продолжал я глумиться над простаком. «А лица моего не трожь! – понял он по-своему. – Все платят, и ты будешь!»
Предчувствуя великое свершение, я принял его игру. «Хорошо. В какой валюте предпочитаете? – осведомился я, делая вид, что лезу за кошельком. – Драхмы, пиастры, дублоны, гривны? Или господин выбирает угандийский шиллинг?»
Он совсем сбился и хмуро проворчал: «Ноги мне мыть будешь». «А, ну раз дошло до такого интима – может, познакомимся? Я Тесей, сын Посейдона». На имени бога нарочно ударение сделал. Он взглянул недоверчиво: «Это я сын Посейдона! Меня Скирон зовут». Тут уж, признаться, сбил меня он. Нашла коса на камень!
Пока я раздумывал, кто же из нас круче, он вытащил замызганный медный тазик с водой и поставил на самый край обрыва. «Вещички в пещеру положь пока», – приказал он. Я заглянул – там штабелями были навалены котомки, рюкзаки, вьюки конские и портфели. До потолка!
В это мгновение для меня разом высветилась суть предпринимательской деятельности данного субъекта. Я понял: это сталкер. Он сталкивает прохожих в пропасть, а шмотки себе оставляет. Просто, доступно, выгодно.
«Послушай, Скирон, – говорю. – А ведь над тобой смеяться будут». «Чего это? – он насторожился. «Понимаешь ли, – продолжаю, – ведь только глупый человек может поступать против здравого смысла. Ты такой серьезный, солидный мужчина – я не хочу, чтоб над тобой потешались». «Это кто надо мной потешается?»
Очень он этим вопросом проникся, аж о тазике забыл.
«Да ведь каждый знает, – говорю, – что ноги моют усталому путнику, а не тому, кто сидел и ничего не делал! Это известно любому ребенку! Поступать наоборот – то же самое, что кушать задницей! Скирон, ты рискуешь стать посмешищем!»
Он думал долго, шевеля губами от усердия – и выдал первый в своей жизни логический вывод: «А ведь правда… Шел-то ты! А я сидел… Значит, ты говоришь – это я тебе должен ноги мыть, чтоб не смеялись?» «Да, Скирон! – торжественно подтвердил я. – А потом делай со мной что захочешь».
Увы, на детях богов природа тоже иногда отдыхает. Скирон как младенец повелся на этот примитивный разводняк. Я снял сандалии, он скрючился предо мной на краю пропасти – и я легким пинком отправил его туда. Потом нашел в чьем-то рюкзаке несмываемую краску и вкратце описал свой подвиг на стене пещеры – в чисто научных целях, для истории.
Тесей снова посмотрел на Геракла – и опять не понял, что тот думает по этому поводу. Полуулыбка могла означать что угодно.
- Продолжать? – спросил афинский царь.
- Да, если вы не устали.
Живописать себя Тесей ничуть не устал:
- И вот я вошел в Аттику. Афины были совсем близки. На реке Кефис ждал меня третий подвиг. Я занозил палец и только собрался его расковырять, как вдруг вижу аккуратный домик с вывеской «Клиника доктора Прокруста. Станьте совершенны!» Я решил, что в клинике мне удалят занозу качественней – и вошел внутрь.
Доктор (длинный и нескладный, как кипарис с осыпавшейся хвоей) встретил меня радушно. «Ну-с, молодой человек! – воскликнул он. – Неужели вы тоже больны? Куда мир катится!.. Эх, юноша, если б вы знали, как близок конец света… Спасать надо человечество, спасать!»
Я попросил выдернуть занозу, он сделал это за пару секунд. «Сколько я вам должен?» «Одну тетрадрахму, всего одну тетрадрахму!» Я изумился: «Что ж так дорого?» «За скорость, молодой человек, за скорость. Но зато теперь я окажу вам одну услугу совершенно бесплатно. Пойдемте со мной». Мне стало любопытно, и я последовал за ним по темному коридору.
По бокам висели двери: «Операционная», «Родильная», «Мертвецкая», «Терапия греческим огнем»… Упирался коридор в дверь с удивительной надписью «Совершенство». В нее мы и вошли.
Почти весь кабинет занимала огромная и очень сложная лежанка, очертаниями напоминающая человеческое тело, вся в каких-то шестернях, ручках, валах… «Мое изобретение, – сообщил доктор Прокруст. – Я рассчитал пропорции идеального человека. Именно таким следует быть, чтоб соответствовать божественному замыслу. Видите – здесь женский и мужской варианты». Он тронул рукоятку, и ложе слегка изменилось.
«А по возрастам?» – спросил я. «Вы удивительно глубоко мыслящий молодой человек! – воскликнул Прокруст. – Да, мое ложе можно настраивать на любой год жизни, на любой год. Итак, вы мужчина, и вам…» «Шестнадцать лет», – ответил я. «Замечательно».
Врач пощелкал переключателями, лежанка своими частями шевелила, как живая. «Не угодно ли прилечь?» – предложил он. Я дурного не предчувствовал, было мне забавно, и чудака доктора не хотелось огорчать… Короче, я лег. «Увы, увы, – возвестил он, и его глаза загорелись. – У вас прекрасное сложение, молодой человек, но, к сожалению, вы для своих лет великоваты». И он вдруг защелкнул ремень на моем правом запястье. «В чем дело?» – спросил я. «Ничего-ничего, небольшая процедура…» – проговорил врач, пытаясь скрыть подозрительное возбуждение.
Тут я вскочил, ремень порвав, и уронил на ложе самого изобретателя. «Так, – сказал я. – Что вы делаете с теми, кто не соответствует вашему стандарту?» «Длинных обрезаю, коротких вытягиваю, – сообщил медработник, прижатый к лежанке. – Я делаю их совершенными». Он был настолько горд собой, что даже опрокинутость его не смутила.
«А если кто-то совпадает с шаблоном? Отпускаете?» «Таких мне еще не встречалось, – грустно признал доктор. – Мир столь несовершенен…» «И сколько народу вы уже… улучшили?» – продолжал я допрос. «742 человека». «Кто-нибудь из них выжил?» «Нет, к сожалению. Впрочем, зачем жить, если ты не совершенен…»
Похоже, маньяк сей был не банальным садюгой, а действительно вбил себе в башку, будто мир спасает.
Даже я проникся его тоской по утраченной красоте и спросил: «Сколько вам лет?» «Сорок два». Я настроил ложе под эту цифру и констатировал: «Увы, доктор, вы длиннее нормы на десять сантиметров. Что будем делать?» «А я тут при чем? – забеспокоился он. – Я искупаю свое уродство службой по улучшению всего человечества. У меня миссия». «А моё эстетическое чувство уязвляется на вас глядеть, – возразил я. – Откуда вас укоротить? Сверху или снизу?»
Прокруст заверещал, как баба, но я заткнул его пасть ватным тампоном. Затем вытащил меч и отсек ему ступни. Красиво упали, одна поверх другой, крестиком.
Он, кажется, потерял сознание. Я очухал его нашатырем и говорю: «Поздравляю, коллега, вы стали ближе к идеалу на пять сантиметров! Однако ради гармонии надо подрезать с другой стороны». Он чего-то хлопал губами, когда я снес ему верхушку черепа вплоть до бровей. Папин меч был очень острый, и срезалось чисто, блюдцем. Много мозгов выпало, умный был, видать!
Геракл, кажется, вы думаете, что я кровожадный. Да нет же! Я просто поступаю с людьми так, как они заслуживают!
- Да нет, мне камень в сандалию попал… – пробормотал сын Зевса. Тесей продолжал неудержимо:
- И вот, я вхожу в Афины, предвкушая встречу с таинственным отцом. Он виделся мне сказочной, титанической фигурой, ибо спрятать меч под скалу простому смертному не дано. Я не знал, как искать его, но чувствовал, что встреча близка, и ликовал.
«Девушка, давайте познакомимся!» – крикнули вдруг сверху и заржали. Дело в том, что я по трезенским обычаям носил тогда длинные волнистые волосы. Чего с недоумками связываться? Иду себе дальше. «Гляньте-ка! Она стесняется!» «А может, боится?» – громко издевались наверху. Я шел мимо стройки храма Аполлона, а рабочие, видно, отлынивали от своих прямых обязанностей.
Наконец один из них спрыгнул и вразвалочку погреб ко мне, помахивая ломом. «Девушка, вы какая-то невоспитанная. К вам ведь обращаются», – начал он. Ну не хотелось мне омрачать убийством первый день в городе мечты! Я просто взял повозку, груженную мраморными глыбами, и швырнул за городскую стену. Она кувыркалась в воздухе, разваливаясь на отдельные колеса, а камни белые сверкали на солнце полупрозрачными гранями! Красиво получилось.
«Простите, мальчики, – сказал я невинно. – Я не в настроении знакомиться, у меня критический день». Они в землю вросли от ужаса. Я расхохотался и пошел дальше. Вот честное слово – никого не тронул!
Полет мрамора видели многие, и слух разбежался. Спустя полчаса я бродил по агоре, дивясь изобилию товаров – в Трезене рынок несравненно скромнее… Вдруг ко мне подошли стражники: «Это вы чужеземец со сверхъестественной силой? Вас желает видеть его величество». Ладно, любопытно.
Меня провели во дворец, к хилому старичку, который смотрел на меня как-то напряженно. «Юноша, неужели это вы повозку? – спросил он с тревогой. – Во силища! Приглашаю вас с нами отобедать». Царский  обед для меня был, в общем, не в новинку, да и отца следовало искать – но отказаться вышло бы неловко. Я вошел в пиршественный зал и возлег невдалеке от старика царя. Он всё шептался с какой-то молодухой, указывая глазами на меня, я не мог этого объяснить и чувствовал себя не вполне спокойно.
Наконец мне принесли стол с дымящимся жареным поросенком. Только нож забыли почему-то. Есть хотелось, и я вытащил свой меч. Немного прокрустовых мозгов на нем осталось, и я чуть задержался, протирая его салфеточкой.
Царь вдруг побледнел и вскочил, опрокинув что-то на пол. «Подожди! – закричал он. – Не ешь! Откуда у тебя этот меч?» «Мой отец оставил его под камнем в Трезене». Эгей подошел ко мне, всматриваясь жадно: «Как твое имя, юноша?» «Тесей». «О боги… Тесей… обними своего папу».
Я стоял с голым мечом, ничего не понимая; охрана напряглась. Где великан, способный скалу сдвинуть? Вот этот тщедушный дедок – мой отец? С другой стороны, приятно, конечно, что царь…
«Не ешь эту свинью, сынок, она ядовитая. Тебя по ошибке хотели…» – царь пресекся, вдруг о чем-то догадавшись, и взглянул на женщину. «Медея… Ты знала? – произнес он с горечью. – Ты нарочно? Но ведь это некрасиво…»
Все едоки замерли, прислушиваясь к его словам. «Ладно, казнить я тебя не стану, ты мне дорога как память. Но чтоб в Афины больше ни ногой». «Но Эгейчик…» – начала Медея. «Вон!!! – завопил он внезапно. – Сыночка моего единственного извести хотела! Да я его семьдесят лет ждал!!»
Молодуха ошарашено вышла. Никто ее больше не видел.
Не знаю точно, кто эта Медея, но сжечь бы ее следовало. С темной силой водится. Какими-то сатанинскими методами она узнала меня и решила устранить, чтоб не мешал ее планам. Хотела-то она царя охмурить и от его имени править! А я лишний…
Ну и нашептала царю – дескать, боги ей сообщили, что этот юный чужестранец станет причиной его смерти. Ну полная чушь! А старик Медеи слушался, она была его вторая молодость, бес в ребро. Вот и велел меня отравить.
Когда всё утряслось, я спросил: «Папа, как же вы меч-то под скалу пристроили? Я не то чтоб это, но в общем, в том смысле…» «Щупленький я? – засмеялся Эгей хитровато. – Не всё грубой силой делается!» «А как же иначе?» – удивился я.
И отец рассказал: «В молодости я посетил Египет с визитом, и фараон подарил мне последнее достижение пирамидостроительной мысли. Это исключительно удобная машина, технический шедевр, незаменимый при работах с тяжестями! Разумеется, она совершенно секретна, но от тебя, сынок, у меня нет тайн. Пойдем, я покажу тебе ее».
Через тройной кордон и бронированную дверь мы попали в сокровищницу. Миновали залы с золотыми монетами, затем с серебряными. С посудой из этих благородных металлов. С украшениями из алмазов, изумрудов, гайморитов, хризолитов и хризобериллов. И наконец добрались до святая святых – особой комнаты с двухметровыми стенами из гранита, ключ от которой имелся лишь лично у царя. Отец, оглянувшись, благоговейно отворил дверь.
Посреди комнаты, на золотом столике, инкрустированном драгоценными камнями, лежала она – тайна фараонов, разрешение загадки египетских пирамид! То была железная палка с поперечиной и рукояткой. «Как называется это чудо-устройство?» – спросил я восторженно. И царь ответил таинственным шепотом: «Домкрат».
Поистине, человек, обладающий такими сокровенными знаниями, не нуждается в физической силе – и без того он подобен богам! Я примирился с немощной хилостью папаши и полюбил его всем сердцем.
Вскоре, утвердясь в роли наследника, я задиктовал свои подвиги придворному хронисту, слегка приукрасив для назидательности. Люблю научную точность; пусть история сохранит мои деяния так, как они есть – а не из будущих бесконтрольных легенд!
Но обо мне узнал и дядюшка Паллант – братец папин. Его планы наследовать престол рухнули. В отчаянии он охренел и бросил войска на Афины.
Регулярную армию отбивать мне доселе не приходилось, и я слегка приуныл, видя тысячи солдат, осадивших город. Равнина забугрилась их шатрами; с городской стены она казалась человеческой кожей, от ужаса вздыбившейся пупырышками.
Отец тоже огорчился, ибо тотальная война не входила в его планы. «Может, согласиться на коалиционное правительство? – предложил он мне. – Буду править с ним на пару…» «Папа, – отвечал я. – Ты, конечно, стар и мудр, но если дядюшку впустить в город, он всех нас скоропостижно перемочит. Видно же: охренел родственник». «Эк ты его мягко! – улыбнулся отец. – Ты прав, сынок: тут кто кого. Есть в тебе политическая хватка».
Теперь мне предстояло испытать себя еще и в стратегии. Папенька уж больно старый был и в дело почти негожий… Реально воевать совсем не хотелось. Людей перебить, порушить народное хозяйство – чем править-то потом?! Тут нужна хитрость.
И я придумал воистину гениальный ход!
Однажды ночью неприятельские солдаты заметили, что с городской стены бесшумно скользят на веревках какие-то тени. Вылазка! – догадались враги и захватили спустившихся. Что же они увидели в тусклом факельном свете? Два завернутых в белое трупа в сопровождении двух плачущих женщин! Чего угодно ждали, только не этого…
«Мы подкупили стражу, чтоб нас тайно выпустили, – сознались дамы между рыданиями. – Мы хотим похоронить наших мужей…» «А почему не в городе?» – изумились люди Палланта. Вдовы понизили голос и признались: «Это секрет, но они умерли от неведомой болезни. Похоже, атипичная пневмония… Мы ужасно боимся эпидемии и потому хороним за стеной. Только кажется, болезнь уже расползлась: смотрите, как я кашляю. Кхе-кхе…»
Солдаты отступили подальше, но продолжали удивляться: «А почему тайно?» «Кто б нам позволил явно это сделать – чтоб вы узнали о беде в городе? Сожгли бы тела и всё, а мы хотим иметь милые могилки…»
Вдовицы совсем захлебнулись рыдающим кашлем, и их отпустили на фиг. Кто их трогал, потом долго отмывались и прыгали через костер. А два трупа скинули в яму и за версту обходили.
Между тем мужей у этих дам не могло быть в принципе, ибо то были гетеры, в совершенстве владеющие к тому же актерским ремеслом. Шоу я лично режиссировал. А роль трупов с предельной достоверностью сыграли невезучие паллантовцы, захваченные нами в плен. Мы им лица пемзой натерли до неузнаваемости – будто от болезни…
Паллант этой дешевой байке не поверил, но солдаты купились. Чего я и хотел. Теперь по вражьей армии бродил слух о мразной заразе в осажденном городе – и входить туда никому не хотелось, напротив: все мечтали скорей смыться, пока микроб не догнал. Но Паллант требовал дальнейшей осады и штурма – и его невзлюбили.
Затем я снова хитростью распустил слух, будто Паллант намерен, взяв Афины, перебить всё свое войско – чтоб не осталось свидетелей мятежа, и все считали его законным царем. Вранье несусветное, ни в какие ворота: ведь тогда и всех захваченных горожан надо угеноцидить! А править кем тогда?.. Но простонародье самому беспардонному вранью верит легче всего. И Палланта забили свои же. А потом разбежались.
Это мое деяние тоже подробно запротоколили. Правда, приписали зачем-то, будто я лично прокрался в стан врага и убил 15 тысяч человек. Нелепо, правда? Там всего было тыщ пять… Или сойдет?.. А ведь я лишь намекнул – дескать, приукрасьте слегка, чтоб возвеличить Древнюю Грецию в глазах потомков! Детали они выдумали, не я…
Хотя… конечно… красиво – 15 тысяч! Представляете, Геракл: ночь, луна – и 15 тысяч трупов! Отрубленные руки, головы, земля блестит от крови… И я стою – усталый и величественный…
Тесей примолк мечтательно и даже на полшага отстал от Геракла. Затем продолжил:
- Стало быть, Паллант пал, и повисли годы нудного безделья. Я понемногу осваивал царскую должность, постигал науку управления страной – то есть вытягивания денег из населения. Эх, Геракл, если б вы знали, сколько при богатой фантазии можно выдумать налогов! Вам царить не доводилось? Нет? Увлекательное занятие, скажу я вам! Поначалу страшно: вдруг не потерпят очередного наглого побора, восстанут, взбунтуются?
Но греческий народ терпелив сверх всякой меры и поразительно живуч! Можно отнять у него последнее – и он как-то выкрутится, подожмется; глядишь – через полгода уже опять можно грабить. Чертовски выгодный у нас народец! Не представляю, как иноземные цари справляются…
Геракл, я вам по секрету скажу. Знаете, что такое государство? Легальная бандитская структура для высасывания бабла из людишек! Это научное определение. В энциклопедии я так бы и написал.
Итак, править – дело интересное, но неоригинальное. Все греческие цари правят одинаково. А я хочу отличиться, запомниться – и потому всегда готов к новым подвигам. Шутки ради я даже выступил в Олимпийских играх – вы же понимаете, наследнику престола всерьез этим заниматься несолидно. Я легко одолел всех в беге простом и гиппическом, в гребле и стребле, в прыжках, борьбе и синхронном плавании – но по сумме баллов меня нахально обошел Андрогей, сын Миноса, критского царя. Ну засудили! Куплены были призовые места, как обычно! Обидно, конечно – хоть это и глупость, все эти Олимпиады…
А тут близ Афин заявился бешеный бык: топтал огороды, деревни крушил рогами, злой как собака! Откуда взялся – неизвестно…
- Большой, черный, на лбу серебряная звезда? – спросил вдруг Геракл, молчавший уже более часа.
- Точно! Откуда вы знаете?.. Уж как его ни ловили! Ямы потайные копали, бросали отравленное сено, снайперов сажали на все возвышенности – без толку. Наконец провели войсковую операцию, загнали его в ущелье – но он, гад, вырвался и десять лучников забодал!
Тогда папа по моей просьбе сказал Андропидору… – ну, Андрогею, чемпиону хренову: «Спорим, слабо тебе против быка?» Ну раз ты самый сильный… Тот загорелся, конечно, пошел, и бык этого нашего рекордсмена запорол. Рог в легкое воткнулся и вылез сзади, даже лопатка треснула. Не так уж и крут оказался блатничок хренов…
И тогда вышел я.
Мне сообщили, что бычара в одной деревне жрет фураж. Забрел в самый центр, стоит нагло и жрет! Я приказал тайно окружить поселение и с четырех концов поджечь. Запылало жарко, крестьяне врассыпную бросились, как тараканы, проклиная меня – но я мужественно терпел нападки, потому что интересы государства превыше всего.
Бык же безумный ничего не замечал и трескал сено в промышленных масштабах. Спохватился, лишь когда пламя добралось до него вплотную. Вспыхнув, он взревел и помчался в огненном шлейфе, подобный комете, стремглав падающей с неба летней ночью, рассыпая искры и наводя панику на обитателей Земли.
В яростном ужасе бежал он, не разбирая пути – и вонзался в горящие срубы, калеча себя. Он сломал две ноги, провалившись в погреб с огурцами, рухнувшее стропило отшибло ему рог, какая шкура не сгорела – была содрана гвоздями… Он еле-еле добежал до меня и упал мертвый.
Так я героически избавил Аттику от кошмарного быка. Заметьте, очень дешево: на пожаре сгорели всего две старухи и младенец, да 250 человек остались без жилья. Ну так ведь «лес рубят – щепки летят»! Я научился мыслить государственно.
Но Минос обиделся за сына. Выдумал, будто мы нарочно подсунули его быку, из зависти. Смешно. Было б чему завидовать! Сам ведь полез, дурак! В пятнадцать лет мог бы уже соображать!
Критский царь подошел с эскадрой и перекрыл афинскому флоту выход в море. В спорте это называют «удушающим захватом», в политике – гораздо благозвучней: «континентальной блокадой»… Без торговли стало нам грустно. Способа борьбы с эскадрой я выдумать не мог: лазутчиков туда не заслать, и шею кораблю свернуть затруднительно. Вывести свой флот для драки мы тоже не могли: они б нас поштучно перебили… Эх, иметь бы огромных птиц, которые сбрасывали бы сверху что-нибудь тяжелое! Говорят, где-то есть такие. Вам не встречались? Или рыбы-мутанты, чтоб днище грызли…
Пришлось нам без боя признать поражение и уплатить контрибуцию золотом. А вдобавок Минос потребовал десять красивых девушек. Зачем? Почему именно девушек? В рабство – мало десяти… Если на секс – что, на Крите своих нет? Непонятно… Выбора не было, мы и на это согласились.
Но я по-прежнему страстно хотел подвига, да и Миноса следовало в минус ввести за такую наглость. Короче, я решил тайно пробраться на Крит под видом барышни и на месте разработать способ мести. Простите за рифму… Вам бы, Геракл, это вряд ли удалось, но мое телосложение оказалось кстати. И длиннокудрие я еще не остриг, осталось лишь женскую тунику надеть и поменьше разговаривать моим приятным баритоном.
За нами пришел критский корабль. Шмонали при погрузке халтурно, и мое перевоплощение прижилось. Опасался я интимных домогательств от моряков. Начни они всерьез приставать – обнаружились бы неожиданные детали моей конструкции, и пришлось бы на борту устроить бойню. Прощай тайная заброска…
Но оказалось наоборот: женский облик спас меня от их интереса. Дело в том, что критская команда сплошь состояла из педерастов и на девушек глядела, как тигр на укроп. Позже выяснилось, что таких подобрали не случайно.
Еще повезло с попутным ветром: мы прибыли раньше, чем стала заметной моя щетина.
На причале меня поразила одна молодая особа – невероятно красивая и грустная. Она с таким состраданием на нас глядела, что даже мне стало не по себе. Что за ужасы ждут здесь греческих невольниц?
Позже я узнал, что это дочь Миноса Ариадна. Тогда, к двадцати годам, я уже этих баб переимел… – но к ней что-то всколыхнулось. Вот честное слово: до сих пор ее помню – и обидно! А тогда я решил: будет моя.
Нас девушек поселили в большом доме рядом с дворцом, всех в одной комнате. Наши-то знали, кто я, и ночами мы веселились. Неплохо: девять девок, я один… Вам бы понравилось, рекомендую! Но днем я строго держал бабью роль и сам пугался иногда: до чего убедительно выходит! Этак можно затонуть в образе и навсегда остаться трансвеститом вшивым… Я даже говорил уверенным певучим фальцетом и двигался с женской грацией. И хуже того – мне это нравилось!
Но вот что неожиданно: охранники к нам не приставали. Совсем. Как и на корабле. Напротив, всячески берегли от контактов с мужчинами. Зачем-то им нужно было нашу девственность сохранить. М-да, знали бы они…
К нам присматривались. Троих настигло нездоровье, их тут же отделили от группы и сунули работать по дому. Мы же целый месяц бездельничали.
Ну я-то нет… Если я чего решил – всё, железно.
Я начал обхаживать Ариадну. Задачка, скажу я вам: я ведь девушка, пленница! Мужской подкат применять не могу, и со двора нас не пускают – стало быть, шансов нет…
Но она сама пришла на второй день и стала выспрашивать, кто мы и всякое такое прочее. Опять с затаенной болью на нас глядела, но ни в чем не признавалась. Я постарался ее заинтересовать, и вроде успешно. Назавтра она вновь явилась и меня уже отличала. Я ведь ее озадачил: вел себя как мужчина, а выглядел девицей! Непонятное притягивает…
День за днем – стали мы подружками. Она меня даже во дворец уводила из-под стражи: принцесса ведь, ей закон не писан! Показывала мне свои комнаты, платья, фигульки.
Я впервые после младенчества оказался на женской половине – загадочные, скажу я вам, существа! У них столько вещиц неизвестного назначения! – не раз я был на грани провала. Ну откуда мне знать, что такое эпилятор для волос?! Сами посудите! Или ресницы. Представьте, Геракл: они их красят! Эта штука называется «косметика», а без нее – я на наших девчонок насмотрелся ночами… Геракл, ваше счастье, что вы не видели женщин без косметики! Впрочем, Ариадна была прекрасна в любом виде…
А представьте мое состояние, когда она при мне раздевалась – совсем, до туфелек – чтоб показать новое платье! Меня, главное, тоже просила примерить – но тут уж я отказывался наотрез. И под одеждой-то еле скрывал эмоции…
И она уж тоже начала мне глазки строить, касаться невзначай, двусмысленности всякие говорить – а я переживал: не на лесбу ли нарвался? Или она раскусила мое половое инкогнито?.. А она сама не понимала, что с ней творится, но влюбилась в меня безоглядно.
Очень странно мы общались – играя то в подружек, то в лесбиянок, то в любовников, и всё это внезапно перетекало одно в другое и наслаивалось. Обжигающая смесь, никогда не забуду! Воображаю, каково было ей: полудогадываться, кто я такой на самом деле, верить и не верить глазам и собственным чувствам… А я этой игрой наслаждался. Только расхолаживало проявляющееся в ней порой сходство с Андрогеем-чемпионом – он же братец ей родной! Отвратный тип…
Короче, однажды я понял, что она меня в любом случае не выдаст – и раскололся. Невмочь стало терпеть. Ариадночка не была особо шокирована и тут же мне отдалась; мы семь часов подряд изливали затаенную страсть. Очень удачно, что в критских дворцах хорошая звукоизоляция.
Потом она сказала: «Тесеюшка, я без тебя жить не смогу… И потому должна сообщить одну страшную тайну. Знаешь, зачем вас привезли?»
Я насторожился: «Нет, конечно». «Не поверишь – для генетических экспериментов». «Не понял…» «Да, запутанная история, – призналась она. – Придется издали начать. Тут всё дело в быке. Нехорошо так говорить, но семейка у меня… нездоровая… Папа с мамой оба на это дело повернутые».
Она пресеклась от подозрительного шороха, а я глядел на нее с сомнением. Ой, бредит девица! Нафантазировала себе чего-то и теперь мне мозги парит…
Ариадна продолжила: «Бабушку мою звали Европой, она была финикийской царевной. Вот ее портрет в юности – видишь, куда красивей меня». Она вынула разрисованную доску, и я невольно засмотрелся. Однако нашел силы галантно возразить: «Да брось!» – хоть бабка на картине действительно сияла, будто солнце.
«Всесильный Зевс прельстился ею и принял облик быка с золотыми рогами, – вела Ариадна дальше. – Очень душевный получился бык, милый и миролюбивый – и Европа ему доверилась, села на спину. А он вдруг кинулся в море и уплыл вместе с ней на Крит. Здесь между ними всякие штуки произошли, отчего родился папа. Так что он сын не просто Зевса, а Зевса в бычьем обличье. Это важно.
Затем папа вырос и женился на моей маме Пасифае. А мама у меня какая-то странная. Я не должна так говорить, но… Она как Первая леди возглавила Общество любви к природе, а потом…»
Царевна замялась, усомнившись вдруг, надо ли так безоглядно разоблачать свою семейку. Мне же узнать эту тайну было нужно позарез: для того и прибыл! – и именно поэтому я изобразил отсутствие любопытства. Мол, слушаю внимательно, но лишь из вежливости… Это психология, Геракл, наука – я в ней кое-что понимаю! И любовь моя продолжила:
«В нашем стаде жил бык, посвященный Посейдону – огромный, черный, с серебряной звездой на лбу. Маме захотелось разнообразить свою половую жизнь, и она этого быка… в общем… – Ариадна ужасно засмущалась. – У них с быком… произошло. Уж не знаю, как она того добилась… Я маленькая была совсем, но скандал помню. Как ее папа называл! – я такого даже от дворцовых сантехников не слышала… А бык вскоре с ума сошел, взбесился и начал всё крушить. И никто не мог с ним справиться».
- Вот оно что… – задумчиво пробормотал Геракл, на что Тесей не обратил внимания и продолжал:
- А потом Ариадна сказала: «У мамы родился сын, вроде как мой младший брат. У меня ведь был и брат-близнец, Андрогей, он в Афинах погиб… я так его любила… Так вот, а этот новый, бычий сын… хорошо, что он неправильно рождался, головой назад – а то бы маму разорвал. Тесей, ты не поверишь, но у него к нормальному телу крепилась… коровья башка! Вот такая вытянутая, ноздри блестящие, шерстнявая и с рогами! Мама его увидала и в обморок, еле откачали. Папа, конечно, велел его в бочку спирта сунуть, для коллекции – но мама неожиданно уперлась: «Не позволю сынуленьку гробить! Он такой особенный родился!» Истерика, слезы… И папа вдруг отступил. Он ведь сам был бычий сын – потому, наверное.
Но народу-то нельзя такую скабрезную новость сообщать! Не поймут! Необразованные они!
И папа выдумал применить ублюдка к государственному благу. У нас тогда жил знаменитый Дедал – титан возрождения, зодчий и дизайнер, его еще называют античным Леонардо. Папа заказал ему таинственное мрачное здание, чтоб впечатляло. Дедал план перевыполнил: возвел Лабиринт, в котором коридоры сплетались так, что войдя, уже не выйдешь. Только сам зодчий знал секрет.
Папа очень дорожил художником, хотел даже ослепить, чтоб другим такой шедевр не построил – но ограничился вечным арестом. Это с папиной стороны не очень благородно, но вполне по-царски… А Дедал изобрел летательный аппарат тяжелее воздуха и вместе со своим сыном Икаром упорхнул. Больше его не видели».
«Так это легенда!» – воскликнул я. Ариадна возразила: «И ни фига. Я сама Дедала помню. Ходил такой бородатый, поддатый, немытый и вечно всем недовольный. Говорят, гении все такие. А с Икаром я в пятнашки на дворе играла».
Она замолчала излишне длительно, и меня укололо, что к юному летуну у нее чувства сохранились. Встречу – убью!
«И что братец твой рогатый?» – напомнил я. «Его назвали Минотавром, то есть «быком Миноса», хотя к Миносу-то он отношения и не имел, и поселили в Лабиринте. Никто не знает, что он мамин сын, но все критяне слышали о монстре, который в жутком подземелье жрет провинившихся граждан. Это ведь куда страшней, чем обычная казнь! И дисциплина сразу подтянулась. А по правде Минотавр, как все коровы, лишь травку кушает. Ему через люк в крыше сено спускают по ночам, и поилка проведена автоматическая».
«Бедняга! – воскликнул я. – Вечный узник, от одиночества тоскует ведь!» «Ничего он не тоскует, – хладнокровно отрезала царевна. – Он вроде дебила, мозги-то коровьи. Ходит и мычит, придурок! Голосовой аппарат к членораздельной речи не приспособлен…»
«Так вот ты какой, критинизм, – скаламбурил я, но она не просекла юмора. Тут я сообразил. – Погоди, а мы-то здесь при чем?»
Ариадна покачала головой и вздохнула: «Ветеринары говорят – он ущербный. Хромосомы как-то неправильно срослись. Ему всего пятнадцать, но по сути он старик, скоро помрет. А если его не станет, то кончится легенда, и народ бояться прекратит». «И что?» «А то, что папа решил произвести от него потомство, Минотавра Второго. Нужно, чтоб он обработал десяток девушек – хоть одна-то родит урода! Пусть и не с коровьей башкой. И лягушачья сойдет, и совсем без башки – лишь бы бегал и орал… Если взять на приплод местных – истина может расползтись. Вот вас и привезли».
Тут я понял весь ужас положения своих спутниц: они станут секс-рабынями дебила с шерстяной рожей, а потом их для секретности всех пристукнут! И Миноса я сразу совсем невзлюбил.
«Когда ж нас к нему?» – поинтересовался я. «На днях». «Всех скопом?» «Нет, конечно. Он же старенький, всех сразу не сможет. По одной в день будут запускать». Я подумал и говорю: «Слушай, Ариадна… Мне кажется, ты не очень затоскуешь, если я твоего братишку ликвидирую? Тогда постарайся сделать так, чтоб меня туда загнали первым. А то девок жалко». «А чего это тебе их жалко?» – ревниво спросила она. Блин, чуть не влип!
Я догадался умолчать о наших особых отношениях и пояснил: «Ведь землячки! Да и подданные…» «Ладно, я попробую папе на мозги покапать, – успокоенно пообещала принцесса. – Только тебе потом оттуда выбраться надо, это ж Лабиринт… Я что-нибудь придумаю».
Мы расстались нежно, и я вернулся в нашу тюрьму. Девчонкам ничего рассказывать не стал, чтоб паники избежать; но в ту ночь у нас с ними веселье не состоялось. За семь часов даже я истощился…
На другой день Ариадна вновь привела меня во дворец, тщательно заперла двери и говорит: «Завтра ты пойдешь. Я весь вечер отцу чего-то втирала окольными путями, и он решил с тебя начать». «От лица командования объявляю благодарность!» – пошутил я, но она лишь отмахнулась: «Итак, утром тебя втолкнут и закроют. Папа считает, что ты сразу заблудишься, от страха потеряешь волю к сопротивлению, и братец, найдя тебя, без труда достигнет цели. Хоть и дебил, а инстинкты-то работают! А я вот что придумала: перед входом я незаметно передам тебе нож и вот эту рулетку с нитью. Ты прицепишь кончик у двери и будешь разматывать, а потом смотаешь и вернешься туда же».
Я воскликнул: «Гениально! Нить! Мужчина сроду б не додумался… Но слушай: вдруг она лопнет?» «Это нейлон армированный, – улыбнулась Ариадна. – Последняя разработка, на нем повеситься можно».
Признаюсь, спал я в ту ночь плохо. Легко не бояться, столкнувшись с опасностью вдруг, а вот знать о ней заранее… Людей-то я уже убил немало, но тут какой-то межвидовой индивидуум… Я всё пытался вообразить себе этот невероятный стык коровьей и человеческой шей. Как там мех кончается – постепенно или сразу, четким кольцом? А хвост? Почему-то ужасно тревожил вопрос – есть ли у него хвост? В полудреме я видел сразу двух Минотавров – с хвостом и без – они обступали меня, угрожающе мыча. Одного я отшвыривал, но другой успевал ударить меня рогом, как Андрогея – я кошмарно ясно чувствовал, как раскалывается моя лопатка…
Утром я изгнал малодушные картинки и отправился к Лабиринту. Меня обыскали. До сих пор недоумеваю: щупали ведь не раз – как ухитрялись не замечать лишней штуки посредине моего роста? Настолько вбили себе в голову, что я девушка – даже четко осязаемая деталь не могла их разубедить!
Значит, меня обшарили и впихнули. Но Ариадна успела незаметно сунуть мне снаряжение. Лязгнула дверь, и я оказался в полном мраке. Впрочем, обвыкшись, разглядел прорезанные в потолке крошечные окошечки – немного света они все же давали. Отойдя несколько шагов, я нащупал торчащий из стены конец железной арматуры, привязал к нему нитку и в неизвестность пошел.
Планировочка оказалась та еще. Коридор петлял, раздваивался, несколько раз я попадал в тупик и спотыкался о свою же ранее протянутую нить. Старина Дедал знал свое дело, паскуда! Вдобавок дерьмом воняло смешанным, коровье-человечьим – букет, скажу я вам… В несколько куч я сослепу вляпался и был полон самых возвышенных чувств к этому быкообразу.
И вот он нашелся. Признал меня бабой, хотел уронить и изнасиловать – но я был очень зол и быстро искромсал его в мелкие влажные лохмотья. Челобык почти не сопротивлялся, только дрожал весь и мычал – видать, правда одряхлел. В темноте я его толком не разглядел, от боевого возбуждения сам дрожал, рубя и рубя уже бездыханное тело – и вдруг похолодел. Я понял, что потерял рулетку! Теперь я никогда отсюда не выберусь!..
Я бросил врага и стал обшаривать пол. Потом сообразил, что и нож выронил сгоряча! Настала самая мерзкая минута моей жизни… Я лихорадочно щупал вокруг себя, сбивая колени о скверно отесанные плиты, и почти стонал от страха. Да, Геракл, истинное величие состоит в том, чтоб не скрывать свое унижение!
Слава богам, рулетка нашлась! Я стиснул ее в кулаке, свободной рукой нашаривая кинжал – но тщетно. Я остался безоружен… Делать нечего, побрел по веревочке к выходу. Кстати, до сих пор не понимаю, как Минос собирался извлекать из Лабиринта оплодотворенных девиц. Возможно, он просто забыл об этом подумать… На мелочах преступники горят чаще всего.
Вот и дверь. За ней наверняка ждет охрана. Можно, конечно, их перебить – но вдруг шухер поднимется? Мне еще с девками на корабль попасть нужно! Ладно, схитрим.
Я робко постучался, мужики отворили с глумливыми улыбочками: «Ну как? Нашел он тебя?» Вместо ответа я мастерски заплакал и прошел мимо них, вздрагивая плечиками. Моя чрезмерно окровавленная туника их изумила – но в общую схему укладывалась. Один мне даже посочувствовал.
Ариадна дожидалась с тревогой и сразу повела меня во дворец. «Вряд ли кто в Лабиринт сунется и труп найдет, – размышлял я, лежа в ванне, – так что несколько часов у нас есть. Ты со мной?» Она отвечала, поколебавшись лишь мгновение: «Конечно, милый. – И добавила. – Мы захватим самое быстроходное папино судно, а остальные повредим, чтоб не догнали». Я поглядел на нее с некоторым удивлением. Так вот, не моргнув глазом, совершила принцесса измену родине…
Ночью я передушил стражу и вывел афинянок из нашей предварительной лаборатории. Теплым бризом дышало море, сверчки пронзительно стрекотали средь темноты, на юге сияли африканские звезды… В условленном месте мы встретили Ариадну с двенадцатью ее верными рабами и отправились в порт. Там принцесса отвлекла часовых, я легко снял их поодиночке, и мы взошли на стремительный крейсер «Эос». Другим кораблям следовало продырявить днища – но это долго и шумно, и я ограничился перерубанием канатов такелажа. Оснастка рухнула. Во мраке и тишине мы вышли из гавани на веслах – причем гребла даже Ариадна.
На рассвете подняли парус, почему-то на крейсере нашелся только черный. Странный вкус у Миноса… Я сразу подумал, что приближаться к Афинам следует на веслах: появление черного паруса со стороны Крита может создать впечатление, будто у нас беда. Лично я дождался бы швартовки подозрительного судна и всё спокойно выяснил. Но папа – старикан утлый; кто знает, как он отреагирует?..
За нами не гнались – наверно, критский флот я таки повредил добротно. Обидится царюга и вновь на Афины попрет с войском… Так что, прибыв, надо срочно обороноспособность налаживать.
Мы проплыли безмятежный день и встали к какому-то острову. Ночью мне явился алкогольный бог Дионис, с виноградным листом вместо фигового – и говорит: «Молодец, Тесей Эгеич, сделал грязную работу. Я на Ариадну давно глаз положил, да забрать ее с Крита было затруднительно. Большое тебе божественное спасибо! А теперь вали отсюда – а принцессу оставь».
От такого дурацкого сна я сразу очнулся – и что вижу? Амфору с вином и с красивой надписью: «Тесей, чао!» И как это понимать? Наши точно подложить не могли: где б они ее взяли? Значит, сон истинный… Очень стало мне тоскливо, но ссориться с богом – занятие неблагодарное. Я тихо разбудил своих девок, полюбовался напоследок спящей Ариадной в свете костра – и отплыл. Рабов ее тоже, конечно, не трогал.
Тяжеленько было грести вдвое уменьшенной командой, устали все как бобики… Прикиньте зрелище, Геракл: девять супермоделей – на веслах!
К счастью, проснулся попутный ветер, девки парус подняли – и без сил упали дрыхнуть. Я увидел, что тормошить их бесполезно, и сам встал к рулю. Светало, первые утренние чайки вяло кружились. Безмерно жаль было оставленной Ариадны, слезы обиды застилали мой взор – и я не заметил, как сам уснул.
Каким-то чудом крейсер без управления не воткнулся в скалы и на мель не сел – более того, сам подошел к Афинам! Видно, была на то особая воля богов… Я проснулся от воплей. На берегу бегали и кричали, и тут я с ужасом увидел, что плыву под черным парусом!
Я вышел на берег. Народ загудел: «Слава Зевсу, Тесей жив! Жив Тесей! Смуты не будет!» Предчувствия терзали меня, и я спросил: «Что случилось?» Тут подтвердились худшие мои опасения: Эгей последние дни безотлучно стоял на утесе, обращенном к Криту, туда ему приносили трапезу и документы на подпись. При виде черного паруса с царем случился инфаркт, и он упал в море…
Жаль старика, конечно – но, в общем, сам дурак. Подумаешь, черный парус!.. Я похоронил его, торжественно вступил в должность и сразу развернул флот на подступах к Афинам. Полгода моряки служили в повышенной боеготовности, круглосуточно патрулируя Саронический залив – но Минос так и не пришел. Я дал отбой тревоге, с тех пор минуло еще три года. Я мирно царствовал, вникал в проблемы типа импорта зерна и азиатской оргтехники – и так меня это достало, не описать! Никакой возможности для подвига, тоска, рутина! Я слышал, что вы, Геракл, постоянно находите дело – и решился просить: можно с вами?


9. ПОЯС ИППОЛИТЫ
Геракл чувствовал, что клонится именно к этому. Перспектива идти в бой рядом с Тесеем его не шибко радовала, но он понимал: обижать афинского царя вредно для Арголиды. Поэтому ответил:
- Конечно, Тесей, всегда рад. Только дела пока не предвидится… В гости прошу! За скромность не обессудьте…
Они уже пришли в Тиринф. Солдаты разбрелись по домам (казармы Рота не имела), а Тесею в доме Геракла выделили лучшую комнату (двадцать один квадратный метр и почти без тараканов). Афинянин провел там лишь одну ночь: утром прикатила колесница, и он убыл.
Прошло полгода. Трижды в неделю Рота выбиралась за город на учения. Антриппос частенько волынил, ссылаясь на правое заднее копыто, но Геракл нашел ему хорошего кузнеца, который поставил подкову с победитовым наконечником. Пришлось кентавру с прогулами завязать, а новую отмазку он был придумать неспособен.
И вот командира вызвал микенский князь.
- Истреблять тебе, добрый молодец, – сказал он, – больше некого. Всю нечисть нам извел! Так что сам виноват… Но есть одно дело политическое…
- Ясно: опять в дерьмо по горло… – проворчал Геракл. Князь постарался не расслышать и вел дальше:
- Тут Тесей подсуетился. Говорит, у царицы амазонок Ипполиты есть какой-то ценный пояс. Волшебный, что ли… И он якобы принадлежал тесейским предкам. Справками тряс, выморочное имущество, кадастры… Будто бы он вправе этот пояс у амазонок изъять. Я ничего не понял, но по-моему фуфло. Он просто ищет повод для подвига… Короче, хочет, чтоб я послал тебя за этой шмоткой, а ты его с собой взял.
- Что ж сам не идет? – удивился Геракл для приличия, хотя ответ знал. Эврисфей ответил:
- Полагаю, ему слабо…
Через несколько дней утлая триера Геракла вошла в афинские воды, где к ней присоединился царь Тесей на пяти кораблях.
- Чертовски рад вас видеть! – воскликнул молодой государь. – Давайте сразу договоримся, Геракл: хоть я и… ну там, августейшая особа – но в этом походе целиком вам подчиняюсь!
- Хорошо, – спокойно ответил герой. Вообще-то, это разумелось само собой, но раз их величеству приспичило подчеркнуть свой небывалый демократизм… Капитан флагманского корабля афинян, разумеется, тотчас вписал царскую реплику в судовой журнал. В походе эта книга играла роль государственной хроники.
Эскадра двинулась по Эгейскому морю на север, в страну амазонок. Миновав Кикладский архипелаг и здоровенный остров Лемнос, где когда-то случилось эротическое приключение аргонавтов, корабли вошли в троянские территориальные воды. Два чахлых эсминца погранслужбы отважно подгребли к ним и подняли сигнальный транспарант, изображавший кулак с задранным средним пальцем. На международном морском языке это означало: «Кто такие, мать вашу? Куда претесь?!»
Шестерка боевых кораблей могла разметать нахалов в дощатые клочья – но ссора с троянцами в их планы пока не входила. Тесеевский флагман неторопливо втащил на мачту штандарт афинского царя: белые руины Парфенона на зеленом фоне. Троянец тут же выкинул новый транспарант – фигуру человека, разводящего руками. Что значило: «Ну так это… мужики… Предупреждать надо! Счастливого пути!» Не вступая в дальнейшие разборки, эскадра двинулась своей дорогой.
Начались воды фракийские. Раньше здесь бывало весело… Но видно, в прошлый свой визит Геракл отбил фракийцам вкус к невинным радостям простого пиратского труда. Даже шаландочки малой не мелькнуло вблизи наученных берегов…
А вот дальше пошли места новые и геракловцам и Тесею. Лишь его капитан и несколько матросов заплывали раньше в Геллеспонт. В этой глуши ничего не значил авторитет Афин, не говоря уж об отдаленной Арголиде. Здесь жили чужие, неведомые народы, торговля с ними едва зарождалась – и в случае агрессии неизбежен был серьезный бой. Поэтому из предосторожности на берег не высаживались, ночевали на кораблях.

Достоверно не известно, кто такие амазонки и как они дошли до жизни такой. По слухам, мужчин у них нет вовсе – но тогда неясно, как они плодятся? Ряд ученых считает, что они временами добывают себе где-то половых партнеров, спариваются – а потом режут насмерть. Новорожденных мальчиков тоже режут… Ну не знаю! Лично я просто не мог бы это самое в предвкушении гибели. Психология же!.. Или амазонки настолько прекрасны, типа египетской Клеопатры, что и жизни не жалко? Но они вроде как еще и отхватывают себе ножиком грудь, чтоб было куда тетиву оттягивать. Не уверен, что одногрудая баба безумно привлекательна…
Еще есть версия, будто они рожают просто так, без соития. Вдруг, ни с того ни с сего, брюхатеют и выстреливают из себя одних девок. Эта гипотеза еще кошмарнее. Ведь если все женщины начнут так, жизнь потеряет смысл…
Наконец, третья гипотеза гласит: в Стране амазонок слишком много пива. Мужики поголовно растолстели и обрюзгли, только в домино режутся и футбол смотрят. Все прочие функции поневоле пришлось исполнять бабам – даже воевать. Эта теория грустна, но наиболее правдоподобна…

Флотилия миновала Геллеспонт и Пропонтиду и вошла в Понт Эвксинский. Какие-то сомнительные корабли весьма пиратского вида не раз мелькали поблизости, но разглядев хорошо вооруженных воинов, ретировались.
В Эвксине путников взболтал изрядный шторм. Причины его остались неизвестны, ибо никто не знает, простираются ли дотуда владения Посейдона. Вполне вероятно, что в северных морях свои боги; и отчего они сердятся, колбася волнами поверхность – нам неведомо.
Достигнув берега перед Таврическим полуостровом, греки вытащили на сушу корабли и разбили лагерь. Гористая местность напоминала родину. Ни одной живой души прибывшие не заметили и легли спать – гребцы отдельно, солдаты отдельно, субординация. Потрескивали костры с танцующими вспышками ночных бабочек, кто-то тихонько точил оружие – уютные мирные звуки…
Но на рассвете часовые вдруг подняли тревогу. Отряд вскочил и увидел диковинную картину: толпы вооруженных всадниц! От изумления греки онемели. Ведь напомню: в цивилизованных странах коней запрягают в колесницы, ездить верхом – дурной тон; а баб до военного дела допустит лишь последний идиот…
- Ну что – в атаку? – неуверенно предложил Тесей, ибо всадницы перевешивали их раза в три. Командир Особой роты ответил:
- Не уверен, что это лучшая мысль… Я бы начал с переговоров. У вас есть толмач?
- А как же! Нудноват парень, но знает решительно все языки, уникум… Полиглотоса сюда!
Признаться, настоящее имя я забыл, так что для простоты буду звать его так.
Явился переводчик – средних лет, рыхловатый, даже с брюшком. Он что-то дожевывал на ходу. Геракл повелел:
- Скажи им: «Здравствуйте! Мы греки. Поговорить надо».
Толмач огласил приветствие на нескольких языках. Женщины сурово молчали, и лишь после шестого варианта одна что-то гаркнула в ответ.
- «Ну, говорите, чего надо?» – перевел Полиглотос. – Очень интересно: это какой-то диалект гиперборейского языка. «Г» мягкое, с придыханием…
- Значит, тут уже южная окраина Гипербореи… – пробормотал Геракл. – Будь любезен, переведи, что мы хотели бы видеть царицу Ипполиту.
Толмач прокричал и дождался ответа:
- Они говорят: «Кого-кого?»
- Скажи по буквам: «Ип-по-ли-ту», – предложил сын Зевса. Полиглотос исполнил это и перевел:
- «Да вы чё? Откуда у нас греческие имена?» Осмелюсь сообщить: она добавила вполголоса что-то в адрес мужских умственных способностей.
- Чего?! – заревел Тесей, вытаскивая тесак. – Да я ее!..
Но Геракл признал:
- А ведь права дама насчет греческих имен… Тесей, откуда вы «Ипполиту» взяли?
- Не знаю… – смутился афинянин. – В документах было – «царица амазонок Ипполита»… А мы вообще туда приехали? Полиглотос, спроси: «Вы амазонки?»
- Говорят: «Впервые слышим это слово. Мы поляницы», – перевел толмач. Тесей хмыкнул:
- «Поляницы»! Что за варварский язык!
- Осмелюсь уточнить, ваше величество: не варварский, а гиперборейский. Это отец всех языков мира, – почтительно вставил Полиглотос. – Если мы забыли слова этого великого наречия, то это наша беда, а не их.
- Харэ умничать! – отрезал Тесей. – Переведи: хотим видеть царицу, как бы там ее, на хрен, ни звали!
Толмач сильно смягчил формулировку, чтоб не нарываться. Кавалерист-девицы переглянулись; самая величавая отделилась от толпы и бесстрашно въехала в греческий лагерь. Стосковавшиеся по бабам солдаты впились в нее глазами (Антриппосу особо тяжко приходилось, ибо ехала амазонка на красивой стройной кобыле).
Высокая, светловолосая, чуть смуглая от загара, она глядела на мужчин сверху вниз с восхитительным пренебрежением. Она похожа была на пантеру. Всё в ней поражало. Гречанки-то наши, бытом побитые… как бы изящней выразиться… обвисают, разжижаются… А эта – упругая, как пружина, точные гибкие движения, фигура безупречна… И с грудями, судя по всему, полный порядок, ничего не отрезано… Наши с прическами мудрят, что-то завивают, распускают, наматывают – а у этой одна коса перекинута через плечо, просто и мило. Одета вместо кокетливой туники в белую прямую рубаху, поверх которой еще одна непонятная рубаха – кажется, сплетенная из железных колец. Прекрасные бедра все на виду – и это радует – а босые ступни продеты в удивительное приспособление: скобы какие-то, свисающие с лошади. На боку меч небывалый – тонкий, длинный и изогнутый.
Амазонка увидела стоящего впереди красавца Тесея, чуть вздрогнула, а потом скептически усмехнулась. И разыгралась такая сцена (реплики толмача для краткости опускаю).
- Ну я царица, – сказала она негромко. – Кто главный у вас?
Она старалась не замечать Тесея, потому что была им странно взволнована. А он глядел на нее неотрывно и ответил:
- Я, – забыв уговор с Гераклом. Сын Зевса слегка улыбнулся и промолчал.
- Ага… – амазонка взглянула на Тесея и вдруг, краснея, потупилась. Что за черт! Такого с ней никогда не случалось! Двадцать лет прожила, и нате, из-за какого-то мужчинки!.. С досады она заговорила неестественно злобно. – Что ж, я вижу, греческие кавалеры пытаются соответствовать… Па-асмотрим. Не струсишь сразиться один на один? Может, вы даже достойны того, чтоб с вами разговаривать…
- Давай, – не задумываясь ответил Тесей.
Царица легко спрыгнула с коня и что-то ему приказала, тот послушно отбежал шагов на десять. Мигом расчистился круг, дальше столпились греки вперемешку с амазонками. Все увлеченно глядели на прекрасных единоборцев, лишь люди Геракла исподволь присматривались, не готовят ли бабы какого-нибудь подвоха…
Царь и царица, обнажив мечи, изучали друг друга, упруго переступая и делая временами ложные выпады. Это напоминало изящный замедленный танец. Вдруг амазонка прянула и рубанула Тесея снизу наискось в левый бок. Он со звоном отбил этот хитрый удар и тут же атаковал колющим в живот. Дама успела уклониться, но ее изогнутый меч мгновенно свистнул над самой головой врага. Дальше всё замелькало настолько быстро, что и не описать.
Стало ясно: противники равны. Зрители кричали и свистели, металл звенел, пыль поднялась, мешая просмотру… Вдруг все замерли: Тесей страшным ударом выбил у царицы меч, и тот отлетел далеко, сверкая на солнце. В девичьих глазах промелькнул страх. Но Тесей, казалось, только и ждал этого. Он бросил свой меч и кинулся на царицу врукопашную.
Дальнейшее выглядело странновато. Парочка каталась по земле, сцепившись, захватывая друг дружку руками и ногами как-то необыкновенно крепко. Ну, в нормальной схватке все же случаются брейки, мизансцены меняются! А тут… Обжались и валяются… Зрители начали сконфуженно переглядываться.
Наконец бойцы спохватились и вскочили, тяжко дыша. Им самим стало неловко, они не знали – дальше-то что?.. Тогда Геракл объявил:
- По-моему, ничья. Никто не возражает?
Противники еще попыхтели, затем слегка поклонились друг другу и стали беседовать. У прочих амазонок с греками тоже начались братания – пока вполне невинные.
Царица спросила:
- Все-таки любопытно – как вы меня назвали?
- Ипполитой, – напомнил Тесей.
- А что это значит по-гречески?
- Иппо… Литос… Конный камень! Или каменный конь… Странно…
Царица засмеялась:
- Вот оно что! Смотри на ту гору, – она указала куда-то вверх и вдаль, и там, на вершине, все увидели известняковую статую всадницы. Поразительно! В нашей просвещенной Элладе еще не умеют ваять такие большие скульптуры, к тому же двухфигурные – а в какой-то азиатской глуши…
- С кого ж такую рубили? – поинтересовался слегка уязвленный афинянин.
- Это памятник моей пра-пра-прабабке. Тоже царица, конечно. Вот откуда слово взялось! Ваши видели когда-то эту царицу на каменном коне, и у них смешалось!
Действительно, объяснение казалось исчерпывающим. О боги, сколько ошибок гнездится в исторической науке из-за таких глупейших недоразумений!
- А скульптор – грек? – спросил Тесей, надеясь на реванш.
- Да нет, с севера приходил. Там мастера и не такое умеют!.. Но у вас-то, в Греции, я слышала – тоже художники что надо? – вспомнила царица законы тактичности.
- А то ж! У нас Пракситель, Фидий, потом… это… ну да боги с ними. Подрались – давай знакомиться. Я Тесей, царь Афин. А тебя как зовут по-настоящему?
Амазонка открыла рот, чтоб отвечать – но внезапно одна из девиц пальнула в Тесея из лука. Ни с того ни с сего! Стрела закачалась в плече.
- Отставить!! – крикнула царица. – Какая сука?!
Но было поздно. Увидев вероломство, греки обрушились на амазонок, и началась кошмарная резня. Царица и Геракл пытались остановить безумие, но у людей попросту сдали нервы. Бились до полудня. Свалку прекратило лишь общее изнеможение, когда уж сил не осталось для убийства…
Амазонки отступили. Царицу удалось силой увести на корабль. Бабы могли вернуться с подкреплением, и потому греки не стали тянуть, а отплыли в тот же вечер, забрав тела убитых товарищей. Путь неблизкий, трупы начали разлагаться – и их погребли не дома, а едва довезя до ближайшей греческой земли, Фессалии. Царь Адмет организовал спутникам своего друга Геракла достойные похороны, принеся в жертву немало овец и коз. Амазонских пленниц тоже бы закололи – но таковых оказалась одна царица, а ее Тесей пожалел, несмотря на скорбь по своим бойцам.
Кстати, из хорошо обученных солдат Особой роты не погиб никто – к вопросу о профессиональной армии. Но ранен так или иначе был каждый…

А учинила кровопролитие всё та же мстительная Гера. Она по-прежнему пыталась истребить Геракла, сына своего мужа неверного. Богиня вторглась в разум одной из амазонок и нашептала ей что-то, приведя в ярость. Что именно – мы никогда не узнаем, потому что убили ту девицу в числе первых…


10. КОРОВЫ ГЕРИОНА
Мотив следующего похода мне не вполне ясен.
Прошло полтора года после возвращения из страны амазонок. Геракл томился, он хотел побыстрей развязаться с двенадцатью подвигами, чтоб начать нормальную жизнь – ибо уже 36, старость близится… Неужели создать собственную семью не суждено никогда? Каждый месяц он спрашивал Эврисфея:
- Ну что? – а тот лишь руками разводил. Никакой возможности для подвига не осталось во всём Средиземноморье: главных гадов сын Зевса истребил, а прочие с перепугу сидели ниже травы. Это хорошо, конечно – но теперь по самому герою стукнуло вторым концом…
Достали они с князем друг дружку взаимно и очень глубоко. Геракла трясло от вечных эврисфеевских жалоб на здоровье. Как всякий профессиональный больной, тот был безумно мнителен и обожал делиться мельчайшими подробностями своих недугов. Боец же – напротив – раздражал его своим неколебимым здоровьем; а поскольку он практически не подданный, то перед ним слабаком выглядеть можно… И Эврисфей отрывался. Так он мстил за навязчивые просьбы заданий.
Он даже стонал иногда:
- Далась тебе эта воля богов! Может, хватит? Девять раз ходил, бить некого больше!
Но Геракл лишь устало улыбался… Князь уж и такое предложил:
- Хочешь – найди сам себе задачу! Я что угодно завизирую как подвиг – только отстань…
Герой искал. Во всем Эллинском мире жили его знакомые и друзья, он повсюду разослал клич – но как назло, даже бандитов порядочных не находилось, так, мелочевка… Наконец князь родил:
- Есть вариант. Сам думай, надо оно тебе или как… За западным краем земли в Океане есть остров Эрифия. На нем вроде бы живет великан Герион. Он, собственно, никому не вредит, потому что в Океане люди еще не плавали… Но сам понимаешь: потенциально опасен, если круизы всё же когда-нибудь начнутся. Вдобавок, говорят, на его острове выведена особо ценная порода коров. Если их пригнать сюда и пожертвовать богам – может, это пойдет Арголиде на пользу?… В общем, как хочешь.
От безысходности Геракл принял это хреновенькое предложение. В конце концов, визит к амазонкам тоже никого не порадовал…
Итак, западный край земли. Поскольку плыть предстояло не по-детски, триеру отремонтировали: подняв в сухой док, подновили обшивку ниже ватерлинии, тщательно проконопатили все швы и сменили мачту. Радуясь, что Геракл наконец-то свалит, Эврисфей даже разорился на опытного лоцмана, который знал фарватер вплоть до Италии. Идти ведь нужно вблизи суши, чтоб с пути не сбиться – а так недолго и на мель сесть…
Странствие началось. Прибрежные жители махали знаменитой триере руками и вопили дружно, как хоккейные фанаты:
- Гер;! Гер;! – от радости забывая артикулировать последние согласные. Выходило, что они славят его божественную врагиню… Виновник торжества вежливо улыбался у фальшборта.
Обогнув Лакедемон, корабль рискнул ломануться прямиком на Сицилию, через открытое море. Терять берег из вида опасно, но и выписывать огромный крюк по Адриатике – вдоль всей Греции и Италии – очень стало влом. Лоцман учился водить корабли у гиперборейцев; он махнул рукой и решил:
- А, ништяк! Авось прорвемся.
Дословно в этих выражениях. И действительно: мастер толковый оказался и курс до Сицилии рассчитал точно. Правда, там он сошел, потому что дальнейший путь все равно ему был неведом. Да, впрочем, и никто из греков не плавал еще на Крайний запад, потому что делать там абсолютно нечего…
Триера неспешно скреблась вдоль африканского берега, в основном на веслах: как нарочно, утвердилось мертвое безветрие. Египет кончился, пошли местности вовсе незнаемые – и дикие, по-видимому: не только построек нет на берегу, но даже пиратов (они, как известно – первый признак цивилизации). Только небо, синей краской ровненько закатанное, и гладкая вода…
Суша вытянулась необыкновенно длинно и нудно, прямой чертой; ничего не происходило – и плавание получилось тоскливое. Ребята завяли. От жары лень было даже тренироваться; развлекались тем, что ныряли за борт и плыли вперегонки с кораблем, рискуя угоститься веслом по черепу. Гребцы ухмылялись. Отстающим швыряли веревку и вытягивали на палубу под общий хохот… Но однажды громадные рыбы едва не сожрали Иолая, так что и с этой невинной шалостью пришлось закруглиться.
Долго ползли недели, и вот как-то под вечер море кончилось. Путь преградил каменистый берег, он безнадёжно тянулся вправо и влево – ни малейшего просвета, плыть дальше некуда!
- Вот те, бабушка, и Океан… – пробормотал Геракл.
На берегу какие-то смуглые парни страстно звенели на неизвестных инструментах, составленных из двух полукругов с длинной палкой. Вдоль палки тянулись струны.
- Это Африка? – крикнул им сын Зевса. 
- Нет, сеньор, ты непоправимо ошибся, – лениво ответил один музыкант. – Это Андалузия. Африка – вон там, двадцатью шагами левее, – и он так хрястнул по струнам, что нормальная греческая кифара погибла бы. Но неизвестный инструмент уцелел и лишь вскрикнул нестерпимо пронзительным аккордом.
- А где Океан? – продолжал допытываться сын Зевса. Мучитель струн ответил:
- Лезь сюда.
На каком языке они говорили? – спросите вы. Действительно, загадка кажется неразрешимой. Народы разделены двумя тысячами километров воды, а по суше – вообще не сосчитать… Но всё просто: настоящий музыкант и Геракл всегда поймут друг друга!
Командир вплавь добрался до Андалузии и полез на скалу, причём местные даже не шевельнулись ему помочь. А поднявшись достаточно высоко, он увидел бескрайнее сияние Океана. В принципе – море как море, так же стекает за горизонт; но что-то в нём дышало особенно величавое.
- Ух ты! – восхитился Геракл. Музыканты снисходительно подтвердили:
- А что ж ты думал?
- Да…
Вид  был красивый, но страшно обидный, потому что Океан и Средиземное море разделяли каких-нибудь двести метров. Ленточка каменная – а не пройти! Командир расстроился:
- Ну вот ведь твою мать! Плыли-плыли…
- Да, – гордо отвечали южные испанцы. – Это Гибралтарский перешеек, главный облом мирового мореплавания!
Герой взглянул туда и сюда, прикинул расстояние и спросил:
- Граждане музыканты, не возражаете, если я попытаюсь расковырять здесь пролив?
- Валяй, – согласились местные. – Любопытно, как у тебя это получится!
Триера бросила якорь, бойцы высадились и начали бурить в скале шурфы. Местные даже играть прекратили, с любопытством наблюдая подготовку к пиротехническим эффектам. Да, подрывное дело Рота тоже освоила! Очень это было нелегко, потому что динамит пока не изобретён, с порохом тоже туго – зато некоторые разновидности греческого огня вполне пригодны для взрывотехники. Главное – закупорить поплотнее и фитиль подвести.
Дырки в породе просверлили, сунули засекреченный состав, вытянули достаточную длину зажигательного шнура – и Геракл попросил местных:
- Будьте так любезны, отвалите!
Но испанцам было лениво.
- А, маньяна… – отозвались они, что у этих маньяков означает «завтра». Зря повторив просьбу ещё дважды, командир зажёг фитиль.
Как тут долбануло! Земля под ногами закачалась, полетели каменные брызги разного калибра – и невозмутимые иберийцы бросились наутёк. Когда пыль улеглась, солдаты разглядели широкий водяной коридор между двух вод.
- Знакомьтесь: Гибралтарский пролив, – представил Геракл. Команда крикнула «ура».
Наверно, то деяние было богам угодно – потому что тут же зашелестел приветливый попутный ветер. Триера скользнула через пролив и впервые в истории человечества оказалась в Океане. Момент был необычайно волнительный. Никому ведь не доводилось еще плыть, имея вплотную по одному борту Европу, по другому – Африку!
Дело оставалось за малым: сыскать в бесконечном Океане никому неведомый островок. Наугад шарить можно годами, пока шторм не успокоит… Нужна информация. И триера поползла вдоль испанского берега, расспрашивая встречных рыбаков и художников-маринистов с прилипшими к холсту песчинками. Объяснялись жестами в основном. Долго плыли, но никто не слыхал про вот такой ма-аленький остров с вот таким огромадным великаном и такими – «му-у!» – коровками…
Геракл начал догадываться, что Эврисфея дезинформировали насчет острова Эрифия и всех его обитателей – и стало быть, Гибралтар пробит зря. А может, и того хуже: князь нарочно послал их неведомо куда, лишь бы отделаться… Настроение упало. Но добрая Афина явилась ему ночью и возвестила:
- Внемли мне, славный брат, помогу я в твоем затрудненье. К острову чтобы попасть, курсом иди зюйд-зюйд-вестом!
«Зюйд-зюйд-вестом! Зюйд-зюйд-вестом!» – повторило эхо, и брат проснулся. Причин для недоверия к богине он не имел, и утром Рота отправилась в океанское плавание, строго выдерживая направление на юго-юго-запад. Это было нетрудно, ибо ветер дул попутный. Афина упросила Борея и Эвра (богов северного и восточного ветра) поработать сегодня здесь; а чтоб вектор вышел правильный, Эвр трудился вполноги.
Но вечером у ветров взыграло самолюбие.
- Слушай, Эвр! – сказал Борей. – А чего это мы? Лично меня достало тут торчать.
- Но Афина… – робко возразил восточный ветер. Борей отрезал:
- Да ну ее в пень! Она тебе что, сестра?.. Пошли к нимфам.
И наступил штиль. Гелиос-Солнце клонился уже к краю земли (верней – воды), окрашивая облака оранжевыми тонами, море тоже будто светилось изнутри – и командир приказал бросить якорь. Но якорь дна не нашел… Оставаться на всю ночь игрушкой стихии не годилось, ибо течение могло снести их неведомо куда.
- Полный вперед! – решил Геракл. И гребцы налегли, хоть и без того весь день помогали ветрам и сильно притомились. Темнело. Ночное плавание в неведомых водах не очень радовало… Вдобавок небо заволакивалось облачной пеленой, мешая ориентироваться по звёздам. Да и не предвещает ли это бури?
- Дядь, беда? – тихо спросил Иолай.
- Да нет, всё нормально! – возразил Геракл преувеличенно бодро. За себя он почти не боялся, но перед командой чувствовал ответственность.
И уже подули какие-то хаотические ветры с разных сторон, стало свежо, в сумраке море лежало тяжёлой ртутью. Несколько огромных чаек вопили пронзительно, будто накликивая несчастье… Нет, всё-таки моряком Геракл рождён не был.
- Земля! – заорал матрос с мачты.
Точно! Далеко впереди чернела туша острова. На радостях гребцы добавили, однако тут ночь совсем сгустилась, а ломиться к берегу наугад – это запросто брюхо скалой рассечь. Геракл приказал непрестанно вымерять глубину и бросить якорь, лишь только дно обнаружится.
Там заночевали. Шторм, к счастью, не разошёлся, но качало блевотно. Вахтенные всматривались во мрак, однако ничего разглядеть не могли. Успокаивало лишь то, что вероятный противник тоже их не видит – если, конечно, не оснащён инфракрасной оптикой…

Перед рассветом Геракл разбудил бойцов и во главе одиннадцати высадился на остров. Троих оставил судно стеречь, потому что если местные нападут, от гребцов и матросов толку мало.
Десантники разделились на три части и скрытно пошли по острову – в центре и по краям. Розопёрстая Эос просыпалась, озаряя нежными тонами горизонт на востоке – там, где Родина…
Фактор внезапности сработал: местные не успели скоординироваться и действовали врозь.
Сперва на левую группу выскочил пёс величиной с жирную свинюгу, к тому же двуглавый. То ли радиационный фон на острове зашкаливает, то ли опять Тифон с Ехидной любили друг друга… Пёсик ощерился вонючими пастями и напал на отряд, но Антриппос хрястнул его задним копытом в прыжке с разворота (эффектный прием, хорош в замедленной съемке). После такого удара разумнее всего помереть сразу, чтоб не мучиться – так стукнутый и поступил.
Затем на правую группу кинулся богатырь Эвритион (имя потом из документов узнали), который исполнял здесь обязанности пастуха. Он был вдвое выше обычного человека и чертовски свиреп, но Иолай прыгнул ему на загривок и вмочил локтями по болевым точкам ниже ушей. Гигант заорал и попытался врага сбросить, но тут же получил мечом в висок.
А перед средним отрядом вырос сам великан Герион, ростом метров в десять, не меньше. Радиация на острове точно пошаливала – ибо от пояса вверх он разделялся аж на три туловища с соответствующим комплектом рук и голов. Чтоб всё это держать, ножищи отросли толстенные, жопа тоже впечатляла.
 - Что, припёрлись хитить моих суперкоров костромской породы?! – взревел он, и скалы задрожали. – Пигмеи! Да я вас всех приготовлю на обед, и мне будет мало!
Первая ошибка всех злодеев: не надо разговаривать! Пока он запугивал гостей своими гастрономическими предпочтениями, Геракл просто шмальнул в него из лука снизу вверх, и одна башка повисла. Великан насторожился. Теперь он зорко водил уцелевшими глазами в обе стороны, а шестью руками размахивал, как опрокинутый жук. Членистоного, неприятно…
Если б я писал сказку для деточек, то Геракл пошёл бы на него один с голыми руками. Кошмарное мочилово, кровища, зубы сыплются по ветру… Но в реальности всё проще. Командир стал уже достаточно мудр, чтоб не лезть на рожон без нужды. Он дал короткий приказ, и в четыре лука бойцы расстреляли Гериона, как куропатку.
Дальнейшее понятно. Иных чудищ на острове не обнаружилось; коров погрузили (отчего триера осела и начала прихлёбывать нижними отверстиями для вёсел) и ушли на восток. Там не без труда отыскали Гибралтарский пролив и привезли добычу домой, где Эврисфей заклал по одному парнокопытному на алтарях решительно всех богов. Так пропала ценная костромская порода, и через много веков её придётся выводить заново.



ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итак, подошёл к финалу мой рассказ о подвигах богоравного героя нашего, сына всемогущего Зевса. Мне остаётся лишь добавить, что спустя некоторое время Эврисфей выдумал новое, одиннадцатое, задание – привезти в Микены яблоки вечной молодости из таинственного сада Гесперид. Сообщают, что плоды эти золотые, но съедобные, и действительно даруют вкусившему если не бессмертие, то необычайное долголетие, полное сил.
Герой отплыл недавно из Навплионского порта в это беспримерное путешествие, и нам всем остаётся лишь пожелать ему скорейшего счастливого возвращения. Да помогут ему Олимпийские боги – великие его братья и сёстры! А я – скромный друг его и биограф – первый молюсь о его удаче».

Конец первой части
Читать дальше: http://www.proza.ru/2008/05/12/96