БАРСИК
Это был крупный беспородный пес, рослый, как и его хозяин, сотрудник Ашхабадской сейсмической станции Леня Булкин, безобидный добрый человек, горький пьяница, переживший Барсика на полгода.
Барсик был такой же естественной частью станции, как и сейсмограф. Казалось, без него она вообще не может существовать. И в самом деле, вскоре после того, как он нас покинул, была закрыта и станция - туркменбаши запретил на ближайшие сто лет все землетрясения в этом регионе.
А пока Барсик начинал день с обхода лабораторий, располагающихся в одноэтажных барачных домах. Когда сотрудники его видели, им становилось ясно, что все в порядке, жизнь идет как надо. Все наперебой старались его накормить, хотя он никогда ничего ни у кого не просил. Ему не была свойственна жадность к еде, присущая всем животным и многим людям. Конечно, он ел с удовольствием, но воспринимал то, что ему давали, не как корм, а как угощение. Внимание и расположение людей были для него лучшим гарниром. Ему никогда не предлагали объедки (да и кому бы это пришло в голову?), а на равных делились тем, что взяли на обед для себя.
В некоторых зданиях жили кошки, а к самому крайнему, у нижнего забора,_ежедневно рано утром и вечером (сразу после захода солнца наступала полная темнота) приходил попить молока симпатичный ушастый еж – для него у крыльца всегда стояло полное блюдце. Кошки из него пили - Барсик - никогда, как никогда он не замечал и самих кошек - люди были ему интереснее. В нем ясно проявлялся характер, и отнюдь не собачий, а лучший из человеческих - спокойная сдержанная доброжелательность без тени угодливости. Может быть, это всего лишь мой антропоморфизм, но я навсегда запомнил Барсика именно таким.
Конечно, его неравнодушие к людям иногда выходило боком. Вот только один случай, вошедший в местную поговорку. К нам, полевым сотрудникам Московского Института Физики Земли, приехал наш шеф - Виктор Иосифович Мячкин, талантливый вальяжный благородный и доброжелательный человек. Был вечер, и мы решили угостить всех пловом.
Рядом с вагончиком соорудили очаг, я достал казан (он и сейчас у меня со следами описываемых событий - заметная вмятина на ободке), и плов закипел. Барсик, естественно, не мог остаться в стороне и, лежа рядом в теплой пыли, с удовольствием смотрел на огонь. Плов уже был почти готов, когда на территорию станции въехали две машины, резко затормозившие у вагончика. Барсик в испуге бросился через кусты домой, наткнулся на казан, и весь плов оказался на земле. Мы, как могли, собрали его назад, добавили еще две головки чеснока, закрыли крышкой и стали принимать гостей. Остается сказать, что все дружно хвалили плов и уверяли, что такого они никогда не едали. Так возникло выражение Барсиковый плов как синоним особо изысканного блюда.
Мой деревянный обшитый листовым железом вагончик с аппаратурой и двумя редко работающими кондиционерами (без них температура внутри поднималась до 70° при наружной 42-45°) стоял на обожженной солнцем территории станции спиной к длинному барачному дому, в котором жили Булкин и Барсик (под верандой).
Утром после обхода территории Барсик всегда лежал около моих дверей. Он знал, что я к нему неравнодушен, но и я знал, что могу получить от него в подарок туркменскую собачью муху - свирепое бронированное насекомое, способное пробраться к собачье коже даже сквозь ее плотный подшерсток - а что тогда говорить обо мне? Однажды, когда я паял очередную плату, вдруг увидел на левом большом пальце эту самую муху, которая его взрезала и невозмутимо пила кровь, предварительно впрыснув в рану обезболивающее. Я с трудом раздавил ее плоскогубцами, но белый горизонтальный шрам ниже сустава вижу и сейчас.
Прогнать Барсика было непросто. Я бросал в него камни, но он на них не обращал внимания, зная, что это ему ничем не грозит. Тогда я брал ведро с водой и делал вид, что хочу облить его. Тут он убегал, но ненадолго. Он был все же туркменским псом и понимал, что даже на него я воду тратить не буду. Так он терпеливо дожидался, когда мне нужно было идти в магазин за продуктами. Если мы шли с ним дворами, он одним своим видом, без рычания и лая (я никогда не слышал от него ни того, ни другого) разгонял окрестных собак, огромных алабаев, с которыми встречаться наедине никак не хотелось.
Но главным удовольствием, может даже смыслом жизни была для него охота. Он с радостью сопровождал меня, когда я шел в магазин по дороге направо вверх, выйдя из проема отсутствующих ворот станции, суженного зарослями верблюжьей колючки. Впереди, на взлете, белели вершины Копетдага, за спиной далеко внизу в раскаленной чаше желто – черными миазмами колыхался Ашхабад.
Барсик бежал впереди совсем другой, легкой и напряженной походкой, а не обычной, когда он слонялся по территории станции. Заслышав звук встречного автомобиля, он сразу превращался в зверя, волка, охотника - бесформенные доныне уши и висящий хвост вытягивались, мышцы рельефно выступали под кожей, и с хищным рыком он в высоком прыжке бросался на капот. В последний момент охотник уворачивался от дичи, легко приземлялся, как это сделал бы, к примеру, гепард, и оборачивался ко мне. Не забыть его взгляд, который, казалось, спрашивал: "И зачем вы меня, хищника, превратили в простую собаку ??"..
Назад мы возвращались спокойно - идущие вверх машины Барсика не интересовали.
Затем Туркмения исчезла из моей жизни и из жизни всего мира.
А потом мне сообщили, что Барсик промахнулся на охоте, а это ему, как и Акеле, можно было сделать только один раз.