Шел я однажды по Каляевской. Ну, и названьице, скажу я вам; и что характерно – не переименовывают! …Так вот, был душноватый летний день, а я шел и любовался новым жилым кварталом, гордостью столичных градостроителей. Старье, что они тут посносили, чтобы всю эту новорусскую урбанистику возвести, конечно, и в подметки не годилось. В общем, шут с ними, с безликими мещанскими домишками – два этажа, восемь окон по фасаду.
Хотя… Чуть дальше от Кольца, например, сразу же за метро стоял здоровенный купеческий домина. Одет был в белый глазурованный кирпич, а сбоку по стене шла надпись, выложенная из таких же кирпичей, только по-гжельски синих. Вместо, так сказать, вывески: МЯСНАЯ И РЫБНАЯ ТОРГОВЛЯ. Вот его, этого дома, до сих пор жалко.
Ну да ладно! Не такое ломали – и то ничего. А кое-что потом даже отстроили заново. Как когда-то было, точь-в-точь. В виде извинения, так сказать, за прошлые ошибки. Кстати, некоторые считают, что Сухаревка в новом варианте в чем-то даже выиграла по сравнению с той, что попала под топор большевикам. Композиционно, да и стройматериалы – еврокласс! Андрюша Вознесенский со товарищи могут радоваться.
Вот примерно так я рассуждал, лениво прогуливаясь вдоль нового квартала и наслаждаясь отсутствием спешки. Нижние этажи шикарной новостройки испускали соблазнительные кофейные пары, приглушенную рок-музыку, щетинились и сверкали неоновой рекламой. Прямо Сингапур какой-то.
Впрочем, одна из вывесок вырубалась из кооперативно-общепитовского ряда. Изящным -блоковским? пастернаковским? - почерком из голубых трубок по фасаду было выложено: ДРУГ ПОЭТА.
«Это что, магазин?» – подумал я, стараясь проникнуть взглядом сквозь витринное стекло. И точно, это было новое – с иголочки – торговое заведение. Броско отделанный зал, отличное освещение. А на сверкающем, еще не затуманенном московским смогом стекле изнутри скотчем было прилеплено большое объявление:
Поступили в продажу НОВЫЕ ПРОГРАММЫ
к Универсальному Поэтическому Альтератору
( УПА - 6, УПА - 8, «Пегас», «Дельта» и др.)
Программы серии «Б» отпускаются по
безналичному расчету
«Ну и ну! – только и подумал я. В некотором ошеломлении пропустив в дверь эффектную блондинку в соломенной шляпке с коленкоровым букетиком фиалок, пришпиленным сбоку, я проскользнул внутрь вслед за ней.
Вращающиеся этажерки с книгами в ярких суперах, стенды с канцпринадлежностями, лицензионные машинки «Оливетти» (Моска). Народу было немного, только у дальнего прилавка толпились. Я подошел поближе.
Здесь явно работал мастер своего дела. Молодой, с налетом слегка приблатненной элегантности продавец – усики а ля Штирлиц, когда тот ходил на свидание к партейгеноссе Борману. У тех, кто уже отобрал товар и оплатил покупку, он одной рукой принимал чек, а другой, не теряя контакта с клиентом, уже выхватывал из размещенных по стене пронумерованных ячеек нечто плоское и яркое, на манер магнитофонных кассет – одну, другую, третью – тут же превращал все это в аккуратно заклеенный сверточек и помещал его в глянцевитый фирменный пакет, а между тем уже выслушивал и комментировал пожелания следующего покупателя, не забывая наградить улыбкой отходящего. Классная работа.
Я прислушался…
- Пожалуйста Симонова, Твардовского и… Эренбурга…
- Военного?
- Да. Вон того. Выпуски 3 и 4, если не ошибаюсь?
- Видать, воспоминания надумали?
- Гм, пожалуй. Пора создавать Главную Книгу.
- Счастливого творчества!
- Блок есть?
- С утра был. Расхватали.
- А когда теперь будет?
- Трудно сказать. Зайдите во вторник…
- Дяденька, а Михалкова можно?
- Иди, иди, девочка. Здесь не игрушки!
Я стоял пораженный. Чем они тут, черт возьми, торгуют? Записями стихов? В авторском исполнении? Нет, не похоже. «Здесь не игрушки»… Чепуха какая-то.
- Значит так. Маяковский – выпуск второй. Светлов… Багрицкий… Рождественский - естественно, Роберт.
- По безналичному?
- Нет. Представьте, я себе.
- Пожалуйста, пожалуйста. Хоть Демьяна Бедного. Просто «гражданку» чаще организации берут…
- Здравствуйте, Витюша. Сегодня мне Мандельштама и… Есенина.
- Добрый день-с, Юрий Петрович. Что это Вы, Есенина? Или в подарок?
- Это я для сына. Возраст такой у балбеса. А Осипа Эмильевича, натурально, для себя…
- Ну, тогда все ясно. Кстати, обещали в понедельник Бориса Леонидовича подкинуть. Раннего. Вам оставить?
- Конечно, Витюша. Как всегда.
- Ну и отлично-с. Дома все в порядке? Привет Лариванне…
- Спасибо. Непременно.
Следующим к прилавку пододвинулся пожилой сухощавый мужчина в светлом плаще. Немного не по погоде.
- Мне Тютчева, пожалуйста. Два экземпляра. И Фета.
- Если не ошибаюсь, Вы у меня Тютчева уже брали недавно. На той неделе?
- У Вас хорошая память, молодой человек.
- А как же. Индивидуальный подход-с. И что же снова?
- Да сигнал что-то ослаб. Качества не дает.
- А может, дело не в ленте? У Вас какая техника?
- Да нет, мой «Пегас» еще тянет. А вообще – расстройство одно. Стараешься, стараешься – а класса нет. Возьму лучше в запас!
- Ну и правильно… Слушаю Вас?
- Мне Окуджаву и Высоцкого…
Пожилой в светлом плаще неуверенно топтался посреди магазина, точно не знал, что делать с полученным свертком. Вид у него был расстроенный. Я воспользовался случаем и обратился к нему, надеясь на разъяснение. Каковое и получил.
- Ради Бога, извините!
- Да? Чем могу?
- Вы только что купили…
- Купил. Тютчева купил. И Фета, Афанасия Афанасьевича. А что?
- Да, ничего, собственно. Просто… Я человек новый. Что это значит – «купил Тютчева»?
- Ах, Вы об этом!
Старик усмехнулся, и лицо его сразу утратило обиженное выражение. Властным жестом он отодвинул меня в сторону, освобождая путь служителю, катившему полную тележку пестрых коробочек. Вторым мановением руки он опустил меня в мягкое кресло и уселся сам.
- Значит, интересуетесь, что здесь происходит? Похвально, похвально, молодой человек. Хотя и странновато как-то…
- Что же тут странного-то?
- Да то, что Вы не в курсе. Все-таки веха в истории нашей словесности. Вся Москва только о том и говорит. Бурлит… Журналы в осаде. Вы один ничего не знаете…
- Ну, раз так объясните, пожалуйста!
- А я что по-Вашему делаю? Я и объясняю. Москва, говорю, гудит. Мало-мальски интеллигентный народ из провинции валом валит. Питер иззавидовался весь. Все словно с ума посходили. И впрямь – ну кто из нас не мечтал стать поэтом? Скажите честно, вот Вы мечтаете?
- Мечтаю, конечно. И пишу. Помаленьку.
- А вот это придется бросить. Как пить дать. Ну, что Вы теперь против НИХ? Или против меня, наконец? Вот купил я тут, к примеру, программку Тютчева. Сейчас приду домой, включу своего «Пегаса», поставлю кассетку – и минут за двадцать, пока чайник будет закипать, сотворю ге-ни-аль-но-е стихотворение! «Умом Россию не понять…»
Он заговорщически усмехнулся.
- Но ведь это уже написано! Про Россию! – попробовал я вставить слово.
- Ну, и что? Это я так – для примера. В общем, налажу «Пегаса», подключусь – и пройдусь себе спокойненько по ковру, подумаю. А потом сяду – и р-р-раз.! Прямо набело и накатаю, представляете?
- Не представляю. Вот Вы говорите - САМИ сотворите! Так причем тут тогда «Пегас»? Или Тютчев?
- Да ведь в нем-то, в «Пегасе», да в программе тютчевской ведь все и дело! Что я без них? Так, философ-прозаик. А с ними…
Вот на днях взгрустнулось что-то. Холодновато было в квартире, ведь задождило опять. Помните? Так вот, сел я, значит, надел контактную шапочку. Такая, знаете ли, на манер тюбетейки. К аппарату придается. Установил сигнал помощнее. Задумался… Сижу, мол, один в квартире. Курю. Одиноко как-то. Собака с сыном на улице, гуляют. Словом перемолвиться не с кем. И все почему-то прошлое вспоминается. Когда сильно помоложе был. А что впереди? Один холод на сердце.
И что Вы думаете? Такая приятная истома нашла. Машина гудит тихохонько, голове тепло. И накатило… Да Вы послушайте!
«Сижу задумчив и один.
Гуляет с псом подросший сын.
Я одинок.
С тоской мечтаю о былом,
Курю в унынии моем
И пью лишь сок.
Былое было ли когда?
Где юные мои года?
Что впереди?
Что б ни пришло –
Глядишь, прошло.
Зияет черное жерло
И лед в груди…»
Правда, хорошо?
- Правда! И похоже… Только ЗАЧЕМ?
- Как, зачем? Неужели не ясно? Ну, хочется ведь иногда создать что-нибудь. Выразить себя, так сказать. Раньше, что? Мучайся, сколько влезет, а результат – ноль. А теперь – пожалуйста. Я, например, Тютчева очень уважаю. Ну, и других кое-кого. Из того же времени. Так что это, согласитесь, большое благо. Поставил нужную программу – и вот вам Тютчев. Почти…
- Да-а…
Я обескураженно тряхнул головой. Он продолжал.
- Жаль, программа быстро изнашивается, врать начинает. Пленка-то наша, не импортная. Не держит импульса, как надо бы. Приходится заменять. Расходы, конечно. Зато…
- А как Вы знаете, что сигнал ослаб?
- А чего тут знать? Сразу же видно. Задумаешь серьезную тему, в духе оригинала, так сказать. А получается? Чушь какая-то. Вместо Тютчева – что-то совершенно непотребное, современное какое-то.
- А нельзя ли поподробнее, - взмолился я, всерьез заинтригованный. – Если, конечно, не трудно…
- Охотно, молодой человек, охотно. Потому как поучительно… Вот замыслил я, буквально вчера, философское стихотворение. Что, мол, условия жизни меняются, наука, так сказать, идет вперед, люди становятся образованнее, а жить по-прежнему тяжело, вокруг полно несправедливостей и вообще.
И что, думаете, написалось? Минуточку, попробую вспомнить хотя б начало. А, вот…
«Рваными лаптями люди… нет, масса…
масса, значит… грязь месила,
В лаковых каретах проплывала знать.
И никто не ведал, что в науке – сила,
Век сменялся веком, прежнему подстать…»
- А что? – вступился я. – Чем это Вам так не понравилось? По-моему, неплохо! Хотя, конечно, никакой не Тютчев…
- Не Тютчев! Это еще цветочки. Вы дальше послушайте:
«Наш двадцатый, атомный – тоже не подарок…
Представляете? Не подарок…
Трудно сердцу выдержать шум и суету.
Знать же мчит стремительно… в лоне… нет,
кажется, в недрах… да, в недрах – и чего бы Вы думали? – в НЕДРАХ ИНОМАРОК,
В Чайке бронированной, в персональном ТУ…»
Во-о-о как! А дальше вообще диссидентщина пошла…
- А может, дело совсем не в программе? Может, этот Ваш «Пегас» просто мыслит на современный манер? Научился, в общем. Тяготеет к эпатажу, к модным реалиям?
- Да ну Вас! Нет, все дело в импульсе. Я уже сто раз проверял. Свежую программу поставишь – и все в порядке:
«Люблю вселенский гнев. Люблю сие, в природу
веленьем Господа низвергнутое зло…»
- Да, это совсем другое дело. Чистый Тютчев. Спасибо Вам за науку. Просветили!
- Не за что! Так Вы все поняли?
- Понял! ВСЕ понял. Спасибо Вам огромное!
- И мой Вам совет – бросьте стихи. Или покупайте «Пегаса». Желаю здравствовать!
Он твердо зашагал к выходу, и дальше – навстречу свободному творчеству. А я остался стоять, приходя в себя. Что же это, сограждане? Неужели народ и впрямь попер в поэзию? Интересно! И куда это нас заведет? Москва ведь и раньше была… того, насчет стихов. Вот он говорил, журналы уже в осаде. Ну и дела!
Незаметно для себя, я снова оказался перед бойким прилавком. Здесь все было по-прежнему, разве что людей прибавилось.
- Кирсанова и Заболоцкого!
- Прошу. Вам?
- Мне, в-о-он там справа, Е - 07 .
- Ранний Евтушенко?
- Да, спасибо!
Совсем еще юный мальчик, розовый, щеки в пушку. Получил своего Евтушенко, но все не спешил уходить. Мялся у прилавка.
- А СТАРИКИ есть? Ну, Вячеслав Иванов, Сологуб, Юрий Верховский?
- Гражданин, Вас же уже обслужили! – заметил, напирая сзади, сутулый мужчина неопределенных лет.
- Извините. Мне надо… Мне только узнать…
- Здесь всем НАДО. И зачем тебе, такому молодому, «серебряный век»? А как же тогда с «молодым Евтушенко»?
- Евтушенко – это… для души. А вообще кружок у нас. КРУЖОК, понимаете? Неосимволисты мы! Так что со стариками?
- ЭТИХ пока не тиражируют, – с готовностью присоединился к разговору «Штирлиц». – Есть, впрочем, слушок, что осенью…
- Жаль. Нам бы сейчас. Пока время есть, каникулы…
Юнец отошел, не слишком довольный. А торопивший его гражданин вдруг зримо засмущался.
- М-м-м, я…
- Вам? Говорите!
- Да я… Знаете ли. В общем, мне бы… Петрарку. Или Шекспира, сонеты… Лирическое что-нибудь.
- Шекспир давно не поступал. Петрарка должен быть… Эх, только на языке оригинала осталось. Будете брать?
- Ну, это… не совсем…
- Тогда Пушкина возьмите. Это – на любой случай. Всего пять-восемьдесят. Кстати, редко спрашивают. И еще… могу посоветовать Ахмадулину. Отличная, между нами, лирика-с.
- Но она же… извините, женщина!
- Ну, это пустяки! Пол устанавливается настройкой.
- А почем, хм… Белла?
- Семнадцать-пятьдесят. Но, ей-Богу, есть за что. Так Вы выбивайте, я отложу…
Тут я увидел, что следующей к прилавку продвигается ОНА. Ну, ТА дама, с букетиком на шляпке. Которую я еще в дверь пропустил.
- Мне, пожалуйста, Цветаеву и Ахматову.
- Для Вас, мадам!
- Спасибо. Вообще-то я не замужем…
Она отошла – а я за ней. Выйдя из толпы, дама не торопилась, точно задумалась. Это был мой шанс!
- Здравствуйте. Простите ради Бога. Так получилось, что я случайно присутствовал… Вы вот… взяли Цветаеву.
- Ну? Цветаеву!
- Просто… я восхищен. У Вас ТАКОЙ вкус! И Анна Андреевна, конечно, тоже… Вы давно… пишете?
- С седьмого класса. Но СЕРЬЕЗНО – только недавно. Зато теперь можно по-настоящему!
- Я еще раз всячески прошу простить меня. Но… Не могли бы Вы прочесть что-нибудь… свое?
Она смерила меня взглядом. Я не убрал глаз – и она смягчилась. Мы отошли к витринному окну. Снаружи, похоже, собирался дождь.
- Что же Вам почитать? Ну, хоть это вот…
Она вся подобралась.
«Порознь! – даже на ложе страсти
Порознь! – даже когда в такси
Порознь! – какой бы причудливой масти
Карты нам ни сметал торгсин…»
Впрочем, это не совсем удалось. Торгсин уже как-то не актуально звучит, правда? И еще - тут какое-то маяковское влияние. Лучше вот это:
«Был он тревожным, юным, ревнивым,
Любил меня, как трава – грозу,
А я все стремилась куда-то мимо,
Холодная, и ни в одном глазу…»
Хотя и тут… Что-то еще не совсем ТО…
- А мне понравилось! Очень образно. И даже от Владим Владимыча – к месту как-то. Оригинально. Особенно для дамы…
Она даже раскраснелась от удовольствия. Впрочем, продолжать чтение не стала. А предложила:
- По-моему, будет гроза. Может быть, Вы меня проводите немного? Я вижу, у Вас зонт…
- О чем речь! Конечно, провожу. Только… можно я на минутку к продавцу? Один вопросик – и назад. Подождите меня здесь. Ну, пожалуйста!
Я снова кинулся к прилавку. Толпа между тем чудесным образом поредела. Может, из-за боязни дождя? Продавец, повернувшись спиной, что-то перставлял в стеллажах. Я решительно постучал по стеклу прилавка. Он обернулся.
- Извините, у меня к Вам вопросик. Тут, я слышал, многие работают с «Пегасом». А в объявлении у вас – УПА - 8, «Дельта» какая-то. Что же все-таки лучше? И где это можно купить?
Продавец сочувственно усмехнулся.
- Вообще-то технику от нас взяли. Теперь только на Страстном, наискосок от памятника Пастернаку. Знаете? Это тут неподалеку. Только редко бывает. Раньше хоть к концу квартала подбрасывали, для плана. Нам-то хорошо, что перевели: покупатели замучили,требовали демонстрации в действии. А на это время надо. Тот же план по кассетам горел. Людей-то нет…
- А все-таки, что по-Вашему лучше?
- Не знаю, что и сказать. Отечественные – они все вроде почти одинаковые. УПА – эту в Воскресенске делают, а «Пегас» – могилевский. Кассеты ведь тоже все больше НАШИ, стандартные – так и качество одно. Вот обещают, что рижане с нового года будут давать что-то новенькое, вместо «Дельты»…
- Так что, лучше подождать, значит?
- Зачем ждать, дорогой? Берите импорт. Вон, в коммерческой лавке-с, чуть выше – всего навалом. КУСАЮТСЯ, правда. Но за шесть–семь взять можно.
- Это что, семь ТЫСЯЧ?
- А Вы как думали? Это вам не видео. Те уж давно по две-три…
- Все-таки дороговато…
- Да не жалейте Вы. Зато какой эффект! И Вознесенского берет, и Хлебникова, и этих, новых… А с отечественными – одна беда. Вот тут недавно один чудак Кирсанова взял. А через час буквально, прибегает, жалуется. Мол, совсем новая была машина, и все равно уже пришлось в ремонт снести. А ведь это «Дельта», она все же вроде получше. Да что говорить! Или инсульт заработаете…
- Спасибо... Виктор! Ведь Вас Виктором зовут? Я подумаю…
- Подумайте, конечно. Все-таки не утюг-с покупаете. Только мой Вам совет – японскую тоже не берите. Лучше европейскую или штатовскую. Что-то у них там, у желтяков этих, НЕ ТО. Заказываешь, к примеру, Толстого. Алексея Константиныча, натурально. А выходит… Тфу!
«Сидела лягушка под ивой в пруду,
Свой лотос теперь я вовек не найду…»
Нет, лучше уж штатовскую берите. Без фокусов чтобы.
- Еще раз спасибо. А Вы не могли бы как-нибудь… Ну, со мной сходить, помочь выбрать? Я бы, конечно…
- Это надо созвониться. Вот мой телефон. Домашний-с. Надумаете, звякните!
- Спасибо, Витя. Я позвоню.
Дама уже немножко нервничала. Я извинился, и мы вышли из магазина. Опасения насчет дождя оказались ложными. Тучу пронесло, и снова становилось душновато. Пригласить ее в кафе? Но здесь за чашку, небось, десятку слупят. Запросто. И я воздержался. К тому же хотелось просто погулять. Одному, без помех. С дамой и так все было ясно.
Точно подслушав мои мысли, потенциальная спутница взглянула на небо и бодренько проговорила:
- Ну, вот видите, все обошлось!
Судя по всему, она тоже произвела переоценку моей персоны.
- Так что я, пожалуй, сама дойду! До свидания…
- До свидания. Спасибо за... концерт.
Мы оба рассмеялись с облегчением, и разошлись в разные стороны. Почему-то меня повернуло назад, к Кольцу. Исследовать роскошный квартал дальше что-то расхотелось. Семь штук! И все за то, чтобы писать ЧУЖИЕ стихи. Тьфу, да и только. Сам напишу!
Тут меня окликнули. Юркий юноша в курточке, отделанной цветным стеклярусом, в малиновых джинсиках и с феонитовой серьгой в ухе придвинулся вплотную и страстно зашептал:
- Барков есть, Алешковский, Лимонов. БЛАТНЯГА есть. По три номинала всего. В баксах – дешевле…
Я шарахнулся прочь – и только у перекрестка решился перейти на безопасную трусцу. А по Чехова и вовсе пошел обычным своим ходом.
«А вообще-то… ну и времена, если вдуматься, - лениво крутилось в моей голове. – Нет, но зато - как ШАГАЕМ! Ну, кто бы еще вчера посмел возмечтать, что сможет писать, как Пастернак? А теперь это становится доступным, можно сказать, каждому. Был бы вкус – выбрать программку по-заковыристее. Ну и, конечно - штук шесть «деревянных». Хотя НАШИ все же подешевле… А этот, со стеклярусом – так, издержки времени. А когда-нибудь, глядишь, и в кредит начнут давать…»
1990