Виктор Майсов - полученные рецензии

Рецензия на «Стрелецкий бунт» (Виктор Майсов)

Желаю бандюгам под нашей эгидой утра срелецкой казни.

Александр Багмет   06.06.2014 19:32     Заявить о нарушении
Рецензия на «Стрелецкий бунт» (Виктор Майсов)

Не очень удачное, на мой взгляд, название – помните, чем кончился стрелецкий бунт?

Мария Гринберг   06.06.2014 18:24     Заявить о нарушении
Тем же самым закончится и авантюра с ДНР, ЛНР и прочими Новороссиями. Ну разве что головы рубить не будут. Частично перебьют, частично вон вышвырнут в Россию. Ибо этот прожект никому не нужен. Ни России, ни Европе, ни США, ни Китаю, ни даже подавляющему большинству тамошних жителей. Которое не испытывает никакого желания ни воевать, ни умирать, за безумные авантюры всяких стрелковых и иже с ними. Им наплевать под кем жить - лишь бы не стреляли и не бомбили. А пока будут сепаратисты, будут и бомбить, и стрелять.

Юрген Хольтман   06.06.2014 19:22   Заявить о нарушении
Полностью согласен с Вами, Юрген!!

Александр Багмет   06.06.2014 21:26   Заявить о нарушении
Мне, кстати, постоянно приходит на ум сравнение с азовским сидением 1641-42 гг. Аналогия почти полная.

Константин Дегтярев   06.06.2014 23:38   Заявить о нарушении
Рецензия на «Русские идут!» (Виктор Майсов)

Не нашёл стихотворения в ленте анонсов за 29.01.2010...
Просмотрел "ленту" в связи с тем, что выставил стихотворение в 11.15. 29-го января т.г., и за целый день - стихотворение прочитал только один читатель...

Виктор Майсов   30.01.2010 00:25     Заявить о нарушении
Русский русскому помоги! Песня на стихи Л.Корнилова:

http://litzona.net/forum/viewtopic.php?t=1697

Впечатления ОМОНовца от событий декабря 2010 года на Манежной площади в Москве:

http://vadimb.livejournal.com/966905.html

Виктор Майсов   22.12.2010 23:52   Заявить о нарушении
Рецензия на «28 декабря 1925 года. Памяти Сергея Есенина» (Виктор Майсов)

Виктор... нет слов. ВЕЛИКОЛЕПНО. Восхитительно!
Поздравляю Вас.
С уважением.

И вечная СЛАВА Серёже...

Роман Барнет   04.10.2009 11:39     Заявить о нарушении
Спасибо на добром слове, Роман...
Признателен за искренний отклик.
Удач Вам!

С уважением,

Виктор Майсов   04.10.2009 12:05   Заявить о нарушении
Рецензия на «Чёрная невеста» (Виктор Майсов)

Вообще, прикольно. Хорошая ирония, а местами даже - сатира. Автор сам - не эротоман ли? :))

Елена Тюгаева   29.09.2009 12:38     Заявить о нарушении
Почитайте мою подборку "Я женщину узнал...", найдёте ответ на свой вопрос...

Виктор Майсов   29.09.2009 13:15   Заявить о нарушении
Рецензия на «Старая церковь...» (Виктор Майсов)

Мне кажется, что здесь лучшим комментарием будет цитата из книги В.Солоухина "Последняя ступень".

==================

"Вспоминаю маленький инцидент на даче у Георгия Леонидзе в Кахетии. Проходила декада русской литературы в Грузии. Ну, ездили, выступали, восторгались, как говорится, с трудящимися. Но тоже и грузинские писатели по своей неписанной традиции то один, то другой приглашали к себе в гости, если не всю делегацию, то часть ее по собственному выбору. Значит, другая часть в это время приглашена другим грузинским гостеприимцем. Так вот оказались мы, человек десять, на даче у Георгия Леонидзе. Неторопливы и велеречивы грузинские застолья. На много часов. Успеют сидящие за столом и спеть песню, и повспоминать, и почитать стихи. Настроение сложилось такое, что начали вдруг то один, то другой прославленные, известные во всяком случае, поэты читать чужие стихи. Есть ведь у каждого любимые, и прочитать его под настроение все равно что спеть хорошую песню. Были там Тихонов и Прокофьев, Доризо и Сергей Васильев, Долматовский и Боков, Смеляков и Дудин... В основном верно, но в деталях предположительно. По крайней мере, таким мне представляется сегодня состав того леонидзевского застолья. Но совсем точно, что Сергей Васильев, когда дошел до него ряд читать чужие стихи, удивил меня и заставил высказаться. До этого звучали Гумилев и Анненский, Цветаева и Блок. Кто-то прочитал "Мать" Николая Дементьева, кто-то "Зодчие" Дмитрия Кедрина, кто-то "Прасковью" Исаковского. Так шло, пока Сергей Васильев не встал, и не оперся руками о край стола, и не выдвинул вперед подбородка, словно тут не дружеская пирушка, а московское писательское собрание.

-- Да, дорогие друзья, да, да и да. Как только мы начинаем читать любимые стихи, сразу идут Гумилев и Блок. Хорошо, что зазвучали тут милые наши, можно сказать, современники: и Коля Дементьев, и Боря Корнилов, и Паша Васильев. Я вам прочитаю сейчас одно прекрасное, воистину хрестоматийное стихотворение поэта, имя которого никогда, к сожалению, не возникает уже много лет в наших поэтических разговорах. Что-то вроде дурного тона. А между тем -- напрасно. Я и сейчас, идя наперекор установившей традиции, назову это имя -- Демьян Бедный.

Тут действительно шумок прошелся по застолью, так неожиданно оказалось это для всех, хотя и непонятно было, то ли это одобрительный шумок, то ли от удивления.

-- Да, да и да! И чтобы показать вам, какой это был все-таки превосходный поэт, я прочитаю сейчас одно его стихотворение. Это маленький шедевр, забытый, к сожалению. А забывать такие стихи нам не следовало бы.

И Сергей Васильев, еще больше выставив вперед свою тяжелую нижнюю челюсть и еще тверже опершись о край стола большими волосатыми руками, внятно донося каждое слово, проникаясь каждым словом до глубин своей собственной души, прочитал нам стихотворение, которое перед этим назвал шедевром.

НИКТО НЕ ЗНАЛ...

Был день, как день, простой, обычный,
Одетый в серенькую мглу.
Гремел сурово голос зычный
Городового на углу.

Гордяся блеском камилавки,
Служил в соборе протопоп,
И у дверей питейной лавки
Шумел с рассвета пьяный скоп.

На рынке лаялись торговки,
Жужжа, как мухи на меду,
Мещанки, зарясь на обновки,
Метались в ситцевом ряду.

На дверь присутственного места
Глядел мужик в немой тоске, --
Пред ним обрывок "манифеста"
Желтел на выцветшей доске.

На каланче кружил пожарный,
Как зверь, прикованный к кольцу,
И солдатня под мат угарный
Маршировала на плацу.

К реке вилась обозов лента.
Шли бурлаки в мучной пыли.
Куда-то рваного студента
Чины конвойные вели.

Какой-то выпивший фабричный
Кричал, кого-то разнося:
"Прощай, студентик горемычный!"
...............................
Никто не знал, Россия вся
Не знала, крест неся привычный,
Что в этот день такой обычный
В России... Ленин родился!

Закончив чтение, Сергей Васильев обвел застолье победоносным, прямо-таки торжествующим взглядом. Тихонов подтвердительно, по-патриаршьи закивал головой: "Да, так, забываем". Боков и Доризо просветлели, словно омылись в родниковой воде, Долматовский озарился, раскуривая трубку и как бы собираясь высказать что-то еще более одобрительное. Прокофьев потянулся чокаться к декламатору, а сам толкал Доризо, сидящего по соседству: "Кольк, Кольк, а?" И вот-вот расплачется, прослезится от умиления. "Кольк, Кольк, вот как надо писать-то".

Не знаю уж, как получилось, то ли я насупился угрюмо над своим бокалом, не поднимая глаз, то ли какие особые ледяные эманации, флюиды излучались от меня на все застолье, но только все как-то вдруг замолчали и уставились на меня выжидающе, вопросительно, словно предчувствуя, что я сейчас могу встать и высказаться. Леонидзе как чуткий тамада тотчас и дал мне слово, постучав дополнительно ножом по бутылке, хотя дополнительно призывать к вниманию уже и не требовалось.

(продолжение ниже)

Игорь Панин   26.12.2007 12:22     Заявить о нарушении
(продолжение)

А говорить пришлось разбросано, возможно, от того же волнения, только в другую сторону, и чтобы получилось в конце концов в духе тоста. Других, кроме тостов, речей здесь не могло быть.
Неужели же они ждали, что я сейчас провозглашу здравицу за бедного и забытого Демьяна или, на худой конец, за Сергея Васильева. Или уж не ждали ли они, что я провозглашу тост за героя стихотворения, родившегося в тот день. Или за всю Россию, которую он -- предполагается этими людьми -- вывел из тьмы, осветил и спас. Но я уж встал, и стакан, как я успел заметить, отнюдь не дрожал в моей руке.

-- Толстой был срыватель всех и всяческих масок. И верно, срывал. Но, увлекшись этим процессом, не заметив как, он начал в конце концов срывать одежды со своей собственной матери, стремясь обнажать и показывать всему свету ее наиболее язвенные места. Для родного сына занятие не очень-то благородное и похвальное. Но то был хоть гений, тот хоть перед этим нарисовал нам образ великой и просвещенной, красивой и одухотворенной России. Вдохновенный портрет ее вырос перед нами из ее военного подвига и составлен из отдельных прекрасных образов: Андрея Волконского, Наташи Ростовой, Пьера Безухова, Пети Ростова, Левина и Кити, Вронского и Анны Карениной, Оленина, Марьянки, Брошки, Кутузова, Тушина, Багратиона, Денисова...

Что мы услышали здесь, извергнутое в свое время, если не ошибаюсь, в 1927 году, грязными и словоблудными устами Демьяна Бедного, который по сравнению со Львом Толстым не заслуживает, конечно, другого названия, кроме жалкой шавки?

Ропот недоумения и смущения прокатился по застолью. Но, как видна, соскучились они в своем сиропе по острому, и никто не оборвал, не пресек, давая возможность высказаться.

-- Я сознательно груб. Но мои эпитеты (перефразируя известное место у Белинского) слишком слабы и нежны, чтобы выразить состояние, в которое привело меня слушание этого стихотворения. В каждом из нас, как в организме, много всего и разного. Во мне кило шестьсот мозга, но есть и иные (в животе) вещества. Вопрос, на что смотреть.

Что такое Россия в 1870 году? Творит Достоевский, звучат новые симфонии и новые оперы Чайковского. В расцвете сил тот же Толстой. В деревне звучат хороводы. Ссылаюсь на Некрасова и на его строки: "Будут песни к нему хороводные на заре из села долетать, будут нивы ему хлебородные (хлебородные, заметьте!) безгреховные сны навевать". Менделеев уже открыл свою периодическую таблицу, Тимирязев вот-вот начнет читать свои блестящие лекции. В Москве возводится грандиозное, ослепительно бело сооружение -- памятник московскому пожару и Бородину и вообще памятник победы над Наполеоном. В России от края до края бурлят ежегодно 18 тысяч ярмарок. Через восемь лет Россия, жертвуя своей кровью, освободит свою ближайшую родственницу -- Болгарию -- от турецкого ига... Сами понимаете, я не ходячая энциклопедия и не готовился к этому выступлению. Но я думаю, если поднять газеты того времени, мы найдем там много такого, что можно было бы прочитать с гордостью за Россию, за ее общественную жизнь, за ее дела.

И что же он выбрал из всей российской действительности того времени, чтобы показать свету? Повторяю в коротком пересказе. Серенькая мгла. А почему, собственно, в апреле серенькая мгла? Скорее, это был день весенний, напоенный синевой и солнцем, грачи прилетели. Городовой на углу и поп в соборе. У дверей питейной лавки шумит пьяный скоп. На рынке лаются торговки. Не просто ведь торгуют в изобилии сметаной и маслом, а обязательно лаются. Мещанки мечутся в ситцевом ряду. А чего бы им там метаться, если ситцев огромный выбор, всем хватит и все ситцы дешевые? А они мечутся там, словно в теперешнем ГУМе. На каланче пожарный, прикованный, как зверь, к кольцу... Ну, знаете... Не хватает уже ни слов, ни злости. При чем тут пожарный, который обязан нести свою службу, свое дежурство? Солдатня марширует под угарный мат. Не просто солдаты, а солдатня. Не думаю, к тому же, чтобы русские офицеры так-таки все и матерились угарным матом. Между прочим, те самые офицеры, которые через несколько лет проявят на Шипке и под Плевной чудеса героизма...

Как же надо было ненавидеть Россию, свою родную мать, чтобы собрать в одно стихотворение все наиболее грязное и мерзкое, да и не просто собрать, а клеветнически преувеличить и даже выдумать и преподнести нам эту вонючую жижу, чтобы мы ее нюхали. Вот вы, хозяин стола, -- грузин. Возможно ли, чтобы грузинский поэт написал бы нечто столь же омерзительное о прошлом своей страны? Только мы, самоеды и предатели, мало того, что способны написать такое, способны еще и восхищаться этой гадостью сорок лет спустя после ее написания! Меня уже понесло, и надо было сворачивать на тост.

-- Есть табу. Есть запретные вещи. Нельзя взрослому мужчине подглядывать, как раздевается мать. Вот он раздвинул занавеску и в щелочку подглядел: "Гы-гы, сиськи висят!" И снова щелочку закрыл, и ничего словно бы не случилось. Нет, случилось! Он переступил запретную грань. В душе своей. Из человека он превратился в хама. А я нарисую и еще более трагическую ситуацию. Представим себе, что разбойники под угрозой оружия и смерти заставили взрослого мужчину изнасиловать собственную мать. Их было несколько сыновей. Один, хоть наставлены пистолеты и приставлены ножи к горлу, бросился на разбойников и тотчас погиб. Что ж, были у России и такие сыновья! Другой покорился и совершил насилие. Третий хоть сам и не насильник, но смотрел, как насильничает его брат, и не пошевелился, потому что у горла нож -- нож. И вот они оба остались живы. Но жалка их участь и страшна их жизнь. И что же теперь с них спрашивать? Они теперь могут все. После насилия над собственной матерью что для них осталось святого? Что для них насилие над чужой женщиной? Или вообще над другим человеком? Жечь, убивать, мучить, предавать, доносить -- все пожалуйста! А уж глумиться на словах -- про это и говорить нечего.

Вы можете не поддержать меня в этом тосте, но я хочу выпить за настоящие сыновний чувства, за настоящее сыновнее мужество, которое в крайнем случае предпочитает смерть покорности и позору. Я рад провозгласить этот тост на древней грузинской земле, которую всегда отличало рыцарство, мужество, доблесть. Я рад произнести этот тост в доме замечательного грузина, нашего хлебосольного хозяина. Ваша!"

Игорь Панин   26.12.2007 12:23   Заявить о нарушении
"Наши дети, наши внуки не будут в состоянии даже представить себе ту
Россию, в которой мы когда-то жили, которую мы не ценили, не
понимали - всю эту мощь, сложность, богатство, счастье...

И. А. БУНИН. "Окаянные дни".

Спасибо, Игорь...

С уважением,
Виктор.

Виктор Майсов   26.12.2007 17:13   Заявить о нарушении