Рыбак

Можно закрыть глаза и представить – всего на минутку, хоть на пол минуты, что ты ласточка, и нет тебе дела ни до радостей, ни до горестей. Вся жизнь твоя вечное поднебесное скольженье среди облаков. Ступает солнце на закат, прочь из этой земли в другую, чтоб греть и растить не ячмень или овёс, а, скажем, рис или тростник. И тогда облака, как пёстрые клумбы в золотом саду, зацветают самыми нежными оттенками, такими, воссоздать которые человек едва ли в силах. Это по плечу только самой природе.

И среди этого лучистого небесного сада паришь ты, крошка-ласточка, слабая птаха. Но отчего так завидует человек этой птахе, если она слаба? Она возвращает в родной край тепло. Приходит срок, и ласточка покидает эту землю ради другой, чтобы потом вернуться, и на своих крылах, малых, да скорых, принести весну. Эту-то птицу ты не изловишь, этой птице не прикажешь смирно сидеть на шестке, и в этом весь смысл её жизни. Кто же ей запретит, коли так решила природа, дала ей два крыла и отправила кружить среди воздушных хижин и портов?

Низко мчится над сияющей водой ласточка, со свистом рассекая воздух, и её тень мелькает на воде, рябит и тает среди мелких, неспешных волн. Будто синяя гладь пруда слегка морщится, но на самом деле не сердится, а так, делает это только по привычке, чтоб только сохранить репутацию.

Но ни один бывалый рыбак не станет сердиться, глядя на мелькающую среди слабых волн антенну поплавка. Они тоже морщатся, тоже, вернувшись домой, жалуются женам на погоду, на неспокойную воду, но про себя тихо посмеиваются, всё прощают своей старой подруге, этой большой воде, ласкающей ветки ракит, опущенные в воду. Как встречаются знакомые прежних лет после долгой разлуки, в разговоре ругая друг друга за невнимательность, за эту самую долгую разлуку, но довольные новой встречей, так тихая гладь спокойного пруда пускает к берегу волны, приветствуя своих гостей, рыбаков.

Что видит ласточка?

Вот, скатившись по пригорку в ложбинку, расписанную травами и цветками, будто краской, велосипед останавливается, и его единственный пассажир и водитель, поправив снасти, начинает спуск по крутому берегу вниз, к самой воде. Он стремится туда, где среди тенистых и пышных ракит притаилась лавчонка – досточка на паре кирпичей, поставленная здесь, кажется, много поколений рыбаков назад, но всё ещё нежно лелеемая каждым последующим поколением.

На этой досточке и устраивается человек. Он словно закопчённый, почерневший от солнца и труда. Вся его кожа: блестящее, морщинистое лицо, худые кисти, сильные голени (чтоб крепче стоять на возделываемой им земле, ведь ласточкой в этот раз родиться не удалось) немногим светлее хлебной корки. И тратит человек всю свою жизнь на то, чтобы этот хлеб вырастить. Много сил он вкладывает в это, чтобы были сыты чужие дети. Он трудится даже не за что-то, а только по привычке, в охотку, не зная, кажется, что может быть по-другому.

Спустившись вниз, на вытоптанном пяточке рыболов показывается уже без своего транспортного средства. Где-то в ракитах пасётся его железный конь, не знающий устали. Разматывает снасти, готовит прикормку и достаёт заранее припасённую наживку. Впереди целый ритуал, исполняя который нужно быть внимательным и сосредоточенным. Именно в это хрупкое время и решается основной исход рыбалки. Дело тут не в волне, пожалуй, и не в наживке даже. Не имея ничего, нужно быть спокойным и уверенным. И тогда шансы что-то приобрести в конечном счёте значительно возрастают. Пускай, у тебя нет двух быстрых крыльев, как у ласточки, или зорких глаз, как у сокола. Но ты имеешь две руки и две ноги, и это щедрые подарки, данные нам природой. Мы учимся быть рачительными хозяевами в своём доме всю жизнь. Наше учение начинается с первых слов, произнесённых на руках родителей, наше учение происходит и в эту самую секунду, когда ловкий рыбак пристраивает удилище на рогатку, прочно завязшую в мягкой от близости воды земле.

Дальнозоркие человеческие глаза, светлые, почти такого же цвета, как залитые золотом закатного солнца воды пруда, щурятся, глядя на рябь среди волн. В ней потерялся бойкий поплавок.

Свист звонких птичьих голосов разлетается осколками разбитой тишины над гладью пруда. И волнуются травы на зелёных холмах, прижатые к берегу ветром, как будто его большая и добрая рука разгладила смятую за долгий и трудный день косматую шерсть земли. Волна берёт разгон, быстрее—быстрее! И барахтается бессильный поплавок. Может, большую рыбу пришлось упустить, а, может, только мелочь. Этого знать никак нельзя, стало быть, и горевать от этого глупо?
Рыбак, нахмурив бесцветные, выбеленные солнцем брови, упирается рукой в колено, с тихим кряхтением поднимается со своей лавчонки, чтоб проверить удила. И первая сегодняшняя добыча с мягким шлепком ложится ему в ладонь. Солнце победно бликует на серебристой чешуе-кольчуге. Резвый карасик величиной едва с ладонь, булькнув, отправляется в бидон.

Скоро крючок с обновлённой наживкой опять оказывается под водой. Ещё несколько рыбёшек одна за другой показываются сверкающими каплями над поверхностью пруда, ведомые удочкой в быстрых руках. И рыбак берёт паузу, чтобы смотреть на апельсиновое солнце, греющее в ленивой закатной неге. Его медового, чистого цвета лучи напоследок пробегаются по земле, ласково шепчут слова о скором свидании каждому цветочному венчику, каждой паутинке. Кажется даже, что, если хорошенько принюхаться, можно услышать повисший над водой медовый дух летних трав.

Усталый рыболов в эти минуты занят главным, зачем сюда явился, - восторженным и одновременно умиротворяющим созерцанием вод и трав, облаков и птиц. Он крепкий рабочий человек, будто из стали вылитый для непрерывного, изматывающего труда. И одновременно его как будто сложили из незабудок, нежнее которых только облака на рассвете. Видны загорелые ноги, грубые костистые колени из-за закатанных штанин, и видны светлые, блестящие глаза из-за трепещущих лепестков век.

Он заметил, что ласточки нынче кружат низковато, значит, надо ждать дождя. Не сейчас, может, позже – где-то к утру. И именно в такие утра слаще и дольше спится, ласковее и теплее сны бываю тогда. Светлеет тоже как-то медленно и неохотно, с ленивцой.

Солнце после заката пробило сумерки, и, когда спустя пару часов рыболов стал собираться в обратный путь, спицы его велосипеда уже отражали яркий свет фар, разгоняющих первую синеву подступающей ночи.

Кажется, и ласточки затихли, спрятавшись в ракиты, затаившись под стрехами ближних дворов. Разлитый кем-то ненароком среди холмов пруд потемнел, отражая пока ясное небо. На удивление, оно будто нарочно изгнало все облака именно после заката, когда всю его ширь не достаёт сил осветить тонкому серпу новорождённого месяца.

Когда рыбак забрался по склону на широкую дорогу, высоко над ним в тёмно-синем бархате неба зажглась, как драгоценная брошь, первая звезда. И человек, приезжавший удить рыбу уставшим, расправил плечи, поднажал гудящими от прошедшего уже труда ногами на педали, будто мог подняться в воздух навстречу свету ясной, путеводной звезды. Помолодевшим сердцем чуял, что он, влекомый тяжкой долей, был то ли из стали, то ли из незабудок.

И пока ласточка спит, спрятав крохотную головку под крыло (видит ли она сны? О чём они?), человек мечтает, стремится вперёд по своей дороге – бывает, широкой и светлой, бывает, тёмной и ухабистой, – к свету единственной, затмевающей прочие, звезды, и мечта дарит ему крылья.