Альтовый ключ

Глава 1

1.
– Снова кофе… – Женя укоризненно покачал головой. – Ты совсем себя не бережёшь, ну сколько можно повторять?
Алексей Васильевич виновато улыбнулся:
– Что ж делать, если я его люблю.
– Эх, Лёшка, Лёшка… – Женя грустно пошевелил носом. В воздухе стоял густой аромат арабики и чего-то лекарственного. – Валокордин?
Алексей кивнул.
Валокордин и кофе… Кофе и валокордин…
Алексей Васильевич отодвинул пепельницу.
Женя обогнул стол и хозяйски прошёлся по комнате, осматривая каждый уголок и измеряя что-то руками. При этом он бормотал: «Да, давненько меня здесь не было… Ковёр поменялся, и шкаф куда-то утащили…» Он попробовал сесть на диван, но старенькие пружины жалобно забрынькали и накренились, так что Женя едва не слетел на пол.
– Ты правда на нём спишь? – искренне изумился он. – Хотя да, ты же лёгкий, как берёзовый листик. Где бы мне расположиться?
– А за столом тебе неудобно? – спросил Алексей.
– Да что ты! – Женя махнул рукой. – Ну зачем я стану тебя отрывать от работы! Можно на кухне газеты постелить. Понадобится табурет, наждачка и какой-нибудь ненужный тазик, а остальное я сам принесу. Согласен?
Конечно же, Алексей Васильевич был согласен. Нечасто случается, что из Швейцарии приезжает друг детства, первая виолончель цюрихского камерного оркестра, и просит выделить несколько квадратных метров под жильё и реставрацию музыкальных инструментов.
Вот уже почти восемь лет Женя Грицай с супругой Ритой, тёщей, двумя взрослыми детьми и огромным котом по имени Рамзес обитал на втором этаже домика с зелёными ставнями, три раза в неделю ездил на автобусе на репетиции и каждый месяц давал концерт. Но с недавних пор острая тоска по Бородину и Шостаковичу опутала его струны и не давала виолончелисту покоя. Звук перестал его слушаться, он изменился за пределами родного города и уже более не принадлежал Евгению Сергеевичу. Этот звук был отныне достоянием престижного европейского оркестра, однако сам Женя не получал от игры никакого удовольствия. Ему начало казаться, что он передвигает руки вдоль грифа механически, словно укладчица в цеху. Он волновался, придумывал отговорки от посещения репетиций, временно потерял аппетит и спал по ночам на полтора часа меньше, чем обычно. Наконец он не выдержал и отыскал телефонный номер дирижёра Григория Зарнихина, под руководством которого работал раньше в Москве.
"Аллё! Гриша? – озорным шепотком спрашивал он. – Угадай, кто? Да-да-да, верно, это я, твой лучший концертмейстер виолончелей. Да, я знаю, что у тебя пол-третьего ночи. А у меня – ты знаешь что? У меня контракт закончился… Ну прости меня, старина, не сердись. Что? Нет, правда, ты серьёзно, ты не шутишь? То есть как – я нужен? Ого-о! Подожди-подожди, а как же это произошло? Хм-м… И ты ответил – что ты ответил? Ты его выгнал? Умница. Я тебя люблю, старина. Ты меня успокоил, честное слово. Теперь я могу с чистым сердцем попрощаться с Марильяно.
Всё, не смею тебя задерживать, пей свои витамины и ложись... Как, говоришь, ноты склеить? Узенький такой скотч возьми, в киоске продаётся... ну, раньше продавался. Будет всё красиво и аккуратно. Манюнечке привет. Да-да-да, хорошо, Гриша, хорошо. Понимаю и умолкаю. Что? Ване рано в школу вставать? Ладно, ладно. Прощаюсь. Пока, Гришенька. Доброй ночи. Или доброго утра..."
Из того, что сообщил Зарнихин, становилось ясно: ситуацию требовалось срочно "разрешать в тонику". Виолончелист Ким Иволгин, занимавший место концертмейстера за время Жениного отсутствия, оказался амбициозным любителем поспорить. Он регулярно вставлял свои ремарки по поводу штрихов и характера звучания, чем приводил басовую группу в смущение, а дирижера – в ярость. Накануне вечером Григорий Андреевич не выдержал и заявил Иволгину, что больше не потерпит его в своем оркестре.
Женя не любил Иволгина. Когда-то они вместе учились, но затем их отношения стали не ладиться: Женя был талантливее, чем Ким, а Ким – младше и привлекательнее в глазах девушек. Кроме того, Женя не понимал, как это можно – с удовольствием поскандалить. Ким успешно занимался этим лет эдак с пятнадцати, то есть с более-менее сознательного возраста в период своего обучения в спецшколе. Про таких, как он, профессура выражалась пословицей: «Родилось чадушко старше бабушки». Нельзя сказать, чтобы Женя был рад грядущему увольнению Кима, но, по крайней мере, за группу виолончелей он теперь мог быть спокоен.
Через несколько недель, договорившись обо всём со швейцарским дирижёром (Марильяно был огорчён решением виолончелиста уехать, но не препятствовал этому), Женя вылетел в Москву. Там, в бывшей коммунальной квартире, где прошло его детство, Евгения ожидали лучший друг Лёша Сурдинский и его дочь Алиса.

***
Через пару часов после приезда Евгения Сергеевича кухня Сурдинских окончательно утратила свой прежний облик и стала похожа на какое-то военное укрепление. На столе в кучке деревянной стружки выросли вазочки с печеньем, стулья развернулись спинками наружу, и на них штабелями улеглись четыре скрипичных футляра. Смычки, привезённые на продажу – двадцать две штуки – Женя водрузил прямо на подоконник.
Алексей Васильевич покорно наблюдал за этими приготовлениями, стоя в дверном проёме. Весело пыхтел чайник, посвистывая на ноте «си», словно паровозик. Женя с культурнейшим видом поедал печенье и застенчиво улыбался. Его присутствие в доме чувствовалось за версту. Он буквально царил в опустевшей, плохо освещённой квартире, давно отвыкшей от знакомых звуков.
– Женюша-а, – нерешительно произнёс Алексей Васильевич, – может, ты всё-таки расскажешь мне, что ты собираешься здесь делать?.. Почему наверх это не отнести? Где же мы с Лисёнком будем кушать?
– А? – Женя очнулся от раздумий. – Повтори, пожалуйста. – (Алексей повторил.) – Эм-м, понимаешь, дело в том, что Рита…
И Женя рассказал – обстоятельно, в красках, о том, что через два дня приедут его супруга и дети, а в их квартире этажом выше «ну такой беспорядок, такой бедлам», что надо срочно приниматься за уборку. Он и принялся было: постирал шторы, скатал в рулон линолеум, но тут из щелей в паркете повыпрыгивали жучки-древоточцы.
– Руки опускаются, понимаешь, Алёша? Вот так по швам – р-раз! – и опускаются. А мне не надо по швам, мне надо, чтобы на струну опускались…
– И поэтому ты решил весь свой багаж распаковать у меня, – мягко, но с укором произнес Алексей. Женя насупился и стал объяснять, что это вовсе не так, просто там действительно нет места. Не то что голову негде приклонить – рюкзак негде поставить. И жуки эти, как нарочно!
– Ты не сердись, пожалуйста. Я всего на пару дней. Пожалуйста, Лёша.
Алексей Васильевич вздохнул. Он уже чувствовал, чем это кончится, но с Женей они не виделись почти шесть лет.
– Ладно, – кивнул он, – но за постой надо платить! Так что исполни мне что-нибудь, будь добр, из своего репертуара...
– Ах вот как! – улыбнулся Женя. – Ну хорошо, хорошо, я сейчас.
Он поднялся и пошёл, чуть прихрамывая, в коридор за своей виолончелью.
…Алексей сидел, ссутулившись, возле плиты и помешивал в кастрюльке гречневую кашу, глядя, как Женя отщёлкивает замки на футляре, достает виолончель, снимает смычок и, прижав к себе инструмент, точно любимую женщину, начинает "Испанский танец" Гранадоса[i]. А за окном потихоньку темнеет, последние пешеходы скрываются в дверцах троллейбусов, улицы пустеют, и кажется, что зябкая осень разогнала всех по домам, откуда уже не выбраться до весны. Но это только так кажется…
Тут старые ходики на шкафу скрипнули, и из них показалась пожилая птичка-кукушка. Весь её вид говорил о том, что уже поздно, в доме напротив выключили свет, не пора ли на покой?
– Слушай, – встрепенулся Женя, – двадцать два часа, ваши дети дома?
– Сейчас придёт, – сказал Алексей, – не волнуйся. Ты же сам говорил, что порой приезжаешь с репетиций к полуночи.
– Да, но я-то я, а тут девушка... незамужняя... одна домой едет... Я бы на твоем месте её встречал у метро.
– Она не хочет, – печально произнёс Алексей Васильевич. – Ей думается, что в её двадцать шесть лет я слишком много её опекаю.
– Ерунда, - решительно сказал Женя. – Не знаю как ты, а я бы всё-таки вышел прогуляться. Ты позволишь?
В подъезде было свежо и стоял терпкий запах моющего средства. Женя спустился по ступенькам, распахнул дверь и выглянул на улицу.
Накрапывал дождик, мелкие капельки шлёпали наискось по стеклам очков.
«Хорошо бы дворники на очках включить,» – мечтательно подумал Женя. Он шёл через двор, вдыхая полной грудью прохладный влажный воздух. Да, такая погода нечасто выдается в большом городе…
В кармане тихонько запел телефон. Женя провёл пальцем по экрану. Это оказался Григорьндрейч, он напоминал о предстоящей встрече. Женя односложно ответил ему и, проходя под аркой дома, поправил съехавшую кепку. Идти до метро было меньше пятнадцати минут, поэтому он не торопился и шагал по парку, вслушиваясь в шорохи вечерней листвы.
Алису он увидел издалека – высокий силуэт на сером фоне деревьев двигался ему навстречу. В свете фонаря стало видна широкополая бабушкина шляпа, из-под которой спускались тёмно-сизые пряди волос.
Когда их разделяло не более двадцати шагов, Женя крикнул:
– Лисёнок!!
С лавочки взлетела запоздалая птица. Несколько прохожих в конце аллеи удивленно обернулись.
– Здравствуйте, Женя, – сказала Алиса. «Дядей» она его уже лет десять не называла. – Я и не знала, что вы приехали… Сегодня разве восемнадцатое?
– Девятнадцатое, – улыбнулся Женя. – Я вчера ночью прилетел.
– Надо же, – у Алисы был виноватый вид, – а я помню только, что четверг и завтра на работу в колледж идти… А то я бы вас встретила.
Женя отечески взял ее под руку и отобрал тяжёлую сумку, из которой торчала ручка зонтика. Похоже, забывчивая девушка так его и не открывала.
– Устаёшь сильно? – спросил он.
– Бывает, – вздохнула Алиса. – Не хотят мои студенты работать на уроке, и все тут. Коринфский ордер от дорического не могут отличить[ii], Бакста с Бенуа путают. Ленятся.
– А ты бы их не допускала до экзаменов.
– Да ведь я же буду виновата. Пойдет какой-нибудь Лескин или Ерофеев к своему педагогу по специальности и на меня нажалуется… Сегодня вот тоже странная история вышла… – и Алиса Алексеевна стала рассказывать.
Продолжение в главе 2: https://proza.ru/2020/10/01/1758