Профессор Декарт

Часть 1

Женева, начало октября 1872 г.

– Сначала банк, а потом улица Руссель, дом два, пожалуйста.

Кучер окинул удивленным взглядом человека, который только что сошел с парижского поезда. На искателя приключений пассажир не походил. Приличный господин в тонких золотых очках, отлично сшитом пальто и шляпе-котелке, с дорогим кожаным чемоданом, на котором вытиснены инициалы «М.Д.», – что ему могло понадобиться в этом квартале дешевых ночлежек? Он едва удержался от совета беречь карманы, но решил, что раз пассажир называет адрес таким уверенным тоном, видимо, знает что делает.

Максимилиан забрался в экипаж, протер носовым платком запотевшее окно и стал смотреть на улицу. Через полчаса его охватило беспокойство. Парки, нарядные променады, солидные дома и конторы остались позади, замелькали кварталы победнее, а они все ехали и ехали. Он понимал, что Фредерику сейчас по средствам только самое скромное жилье, и все-таки не мог осознать, до какой же степени оно скромное, пока не увидел его своими глазами.

Улица Руссель действительно находилась в самом унылом и мрачном районе Женевы, и все-таки в этом городе даже квартал, населенный бедняками и людьми, имеющими проблемы с законом, выглядел не столько жалким или опасным, сколько суровым и настороженным. Дом номер два оказался, конечно, меблированными комнатами, причем явно из разряда самых дешевых. Но обшарпанный фасад с полуколоннами не давал никому забыть о том, что дом знавал и лучшие времена.

– Вас подождать, мсье? – спросил кучер.

– Нет, я остаюсь.

Возница пожал плечами. Он взял вожжи, но не спешил их натягивать – сначала посмотрел, как господин в котелке со своим чемоданом пересек тротуар, поднялся на крыльцо, повернул голову направо и налево в поисках дверного молотка. Не нашел и потянул дверь на себя. В это же мгновение окно на четвертом, мансардном этаже открылось и смуглая женщина, похожая на цыганку, выплеснула прямо на улицу ведро с помоями. Господин в котелке едва успел отскочить. Тотчас распахнулось окно на третьем этаже, и оттуда послышались визгливые ругательства сразу на двух языках – французском и итальянском. Женщина на четвертом этаже не осталась в долгу и стала кричать еще громче. На улицу выбежал консьерж, задрал голову и заорал, обращаясь к скандалистам: «Опять за свое? Я немедленно зову полицию!» Кучер раздумал досматривать спектакль до конца и пустил лошадь вон из этого места куда более быстрым шагом, чем собирался. 

Максимилиан вступил в тесный, темный вестибюль. Запыхавшийся консьерж догнал его, спросил фамилию жильца, сделал неопределенный жест рукой: «Туда» и опять куда-то умчался. Посетитель прошел вдоль первого этажа, потом второго, и там обнаружил дверь с приколотой карточкой: «Г-н Декарт». Максимилиан сразу отметил, что после фамилии нет привычного «доктор филологии, профессор». Зато под ней карандашом кто-то (уж конечно, не Фредерик!) размашисто нацарапал: «Подвергай все сомнению!» В скважине замка белела свернутая трубочкой бумажка. Максимилиан развернул ее, чиркнул спичкой, чтобы разглядеть слова в темноте коридора, и узнал почерк брата. «Ключ у соседа слева, г-на Пети. Он предупрежден. Располагайся. Ф.»

Господин Пети оказался лохматым неопрятным верзилой со внешностью вечного студента. Он как будто дежурил под дверью: с готовностью открыл после первого же стука. «Вы брат господина Декарта? Что-то непохожи», – принялся он бесцеремонно разглядывать Максимилиана. «Паспорт показать?» – «Пожалуй, это не лишнее». Младший брат Фредерика со вздохом раздражения полез в бумажник, достал паспорт, поднес к самому носу господина Пети. «Ладно, не обижайтесь, – сказал сосед, – знаете, сколько шпиков здесь шныряет? Вот ваш ключ. Господин Декарт сейчас в редакции».

Из жилища господина Пети несло испорченной едой и давно не стиранной одеждой, так что Максимилиан и от квартиры Фредерика ожидал если не такого же беспорядка, то, по крайней мере, запустения и убожества. Однако всегда аккуратный брат и тут остался верен себе. Комната с потрескавшейся штукатуркой на стенах и с желтыми разводами на потолке – совсем маленькая, места в ней хватает только для кровати, комода, стола и стула. И все-таки пыль вытерта, на полу ни соринки, ни одного предмета одежды и ни одной бумаги не валяется на виду. Пожелтевшие от старости гардины, явно купленные на благотворительной распродаже, раздернуты и не мешают единственному окну пропускать в комнату скудный свет. Мебель дешевая, уродливая, но не поломанная. Стул и стол не качаются, стоят твердо, причем стул носит следы ремонта (Максимилиан так и слышал насмешливый голос Фредерика: «Одного хромого в этом доме вполне достаточно»). В комнате есть камин, и хотя его, похоже, давно не разжигали, топливо для него запасено – в крошечной прихожей Максимилиан наткнулся на мешок с углем. Кровать накрыта очень ветхим, но чистым пикейным покрывалом. На высоком комоде стоит белая мейсенская ваза, доставшаяся брату в наследство от бабушки Шендельс. Максимилиан даже глазам не поверил, подошел ближе, протянул руку, потрогал тонкие фарфоровые лепестки – да, это она. И как только Фредерик не боится оставлять на виду такую ценность? Благоразумнее было бы ее спрятать, а еще лучше – отдать на хранение надежным людям. Надо будет предложить увезти ее во Францию.

За комодом на подоконнике теснились маленькая спиртовка, жестяной чайник, фаянсовый умывальный таз, кувшин и раскрытый несессер с бритвенными принадлежностями. Дверца под окном указывала на то, что там устроен шкаф для продуктов. Гость заглянул в этот шкаф и обнаружил хлеб, полбутылки молока, початую коробку сливового джема «Гран-Маман», запас кофейных зерен, мельницу, кухонный нож, ложку, большую бутылку винного спирта, чтобы заправлять спиртовку. Больше ничего. Тарелка и чашка были вымыты и протерты. На полу стояло ведро с чистой водой под крышкой, а рядом еще одно ведро, тоже под крышкой, но пустое – видимо, для сточной воды. Водопровода здесь, конечно, нет, жильцы сами ходят за водой на колонку: Максимилиан выглянул из окна и как раз увидел женщину, входящую в дом с черного хода с полными ведрами.

Он представил, как Фредерик сам втаскивает на второй этаж ведро с водой, зажав под мышкой трость, в одной руке держа свою ношу, а другой цепляясь за перила, как старается не промахнуться мимо ступеньки своей левой, почти не гнущейся ногой, и не полететь вниз... Его щеки потеплели. Опять его настигло чувство вины, которое он усердно гнал, но оно возвращалось к нему и ночью в тишине супружеской спальни, и днем в порту во время испытаний очередной машины, и на совещаниях у патрона, и во время воскресных обедов с семьей… В Ла-Рошели ему обычно удавалось переключать мысли на другое, но только не здесь – он уже понимал, что здесь это чувство от него не отвяжется. 

Если бы тогда он вмешался! Если бы заставил Фреда нанять самого лучшего адвоката и предложил взять на себя часть расходов! Нет сомнений, что тогда процесс закончился бы оправданием или, во всяком случае, куда более мягким приговором. Фреда все равно судили бы, конечно, за сотрудничество с коммунарами – факт неоспоримый, установленный твердо. Но суд принял бы во внимание, что профессор Декарт обсуждал с этими людьми только реформу народного образования, появился на заседании в мэрии всего один раз, все иные приглашения отклонял, и если у него сначала были какие-то иллюзии в отношении федералистов, он расстался с ними – и с иллюзиями, и с федералистами – задолго до взятия Парижа правительственными войсками. Хороший адвокат сумел бы не только напомнить присяжным об его храбрости на войне. С этого-то начал (и этим же закончил) и государственный защитник, не способный ни слова произнести убедительно и внятно – мэтр Клюзо, вот как его звали, Максимилиан зачем-то до сих пор помнил имя этой мокрой курицы в судейской мантии. Хороший адвокат оставил бы войну, так сказать, на десерт, и сосредоточился на самом сложном – помог бы Фреду правильно ответить на те вопросы прокурора, которые в сбывшейся реальности его утопили. И об Эльзасе, и о родственниках в Германии, и прежде всего о профессоре фон Трайберте, которого Фред знал еще с Гейдельберга, числил среди своих ближайших друзей, сам пригласил его во Францию, сам ввел в разные дома и кружки, а обаятельный и эрудированный профессор оказался агентом германской военной разведки. Якобы изучая вопрос о связях короля Фридриха Великого с Вольтером и энциклопедистами, он успел в 1869 – начале 1870 года завербовать целую агентурную сеть из лояльных Пруссии французов. Каждый из этих завербованных потом под присягой указал на профессора Декарта как на человека, который познакомил их с Трайбертом и честью поручился за него... 

Внезапно Максимилиан первый раз за эти долгие месяцы усомнился в том, что маститый адвокат сумел бы доказать невиновность его брата. Суд, конечно, был настроен предвзято. Но ведь и Фредерик ничего не сделал для облегчения своей участи! По его ответам на вопросы прокурора, по его последнему слову, которое перепечатали газеты, было совершенно ясно, что он сам считает себя виновным и готов принять любое наказание за не совершенное им преступление. Ему не столько адвокат был нужен, сколько психиатр. Опытный врач, наверное, смог бы избавить его от ложного чувства вины, освободить от парализовавшего его волю кальвинистского фатализма, внушить желание бороться за свое доброе имя. И тогда, наверное, все могло закончиться иначе. Твердыми, ясными, недвусмысленными ответами Фреду удалось бы посеять сомнения у прокурора. А для присяжных нужно было и того меньше: всего лишь держаться не так гордо, не так замкнуто. Ему следовало убедить этих славных отцов семейств, ветеранов прусской кампании, честных налогоплательщиков и преданных патриотов, что хоть он и образованный человек, и протестант, и даже, о ужас, по крови отчасти немец, на самом деле он их старый боевой товарищ, разделивший с ними все тяготы войны и военных госпиталей. Если бы они признали его своим, они «простили» бы ему немецкое происхождение, да и все остальное, и он не прошел бы весь этот незаслуженный позор, не оказался бы в такой нищете. Беда в том, что Фред повел себя противоположным образом, ясно дал понять этим bonhomm’ам, насколько он им чужой. «Я виновен, но не вам меня судить» – вот что было написано на его лице. И вот этого они ему не простили. Исход процесса был предрешен на первом же заседании...

До дрожи в пальцах захотелось курить. Максимилиан огляделся в поисках пепельницы и не увидел. Правда, есть камин, туда можно выбить трубку. Но, пожалуй, в комнате он курить все-таки не будет, неизвестно, как Фред теперь относится к запаху табака. Младшему брату и так было неловко оттого, что он без приглашения заглянул во все интимные уголки этого жилища. Он сделал это не ради праздного любопытства. Дома придется рассказать обо всем увиденном Клеми, а она, конечно, будет жадно выпытывать у него даже самые незначительные  подробности...

Максимилиан вернулся в комнату, присел за стол, рассеянно погладил столешницу. Вот что показалось ему самым странным – отсутствие бумаги, чернильницы и перьев. Да и книг было немного – они занимали единственную узкую полку над столом. Одна из книг – семейная Библия, Максимилиан сразу узнал этот корешок. Остальное, судя по переплетам, дешевая беллетристика. Да, так и есть: «Парижские тайны» Эжена Сю, «Грядущая раса» Бульвер-Литтона, и еще некто Золя, совсем новый роман под названием «Карьера Ругонов». Как будто это круг чтения мелкого клерка, а не европейски известного ученого. Куда, интересно, подевалась вся его библиотека из квартиры на улице Сен-Жак?

Он вздохнул, с тоской посмотрел на свою трубку, на камин, на окно, за которым уже начал слегка сгущаться свет октябрьского дня. Отвлеченный вопрос, где сейчас находятся научные книги Фредерика, недолго занимал его мысли. Гораздо важнее было решить практическую задачу, где он будет сегодня ночевать. Об отеле он заранее не позаботился, по приезде заглянул только в банк, чтобы поменять французские франки на швейцарские, и сразу сюда. Рассчитывал, что брат уже дома, что рядом с его квартирой найдется скромный, но приличный пансион. Теперь в этом районе он, конечно, не останется. Дождется Фреда, передаст ему подарки от Клеми, Шарлотты и пастора Госсена, сходит с ним поужинать и выпить, а потом сразу прыгнет в омнибус – и обратно в чистый, светлый, комфортабельный, привычный мир. Приличный мир…

Максимилиан осекся, в который уже раз за сегодняшний день. В отличие от Фреда, он краснел нечасто, но от того, что он сейчас подумал, ему стало по-настоящему стыдно. Нет, раз уж он оказался не в состоянии вырвать брата из грязной клоаки и вернуть на причитающееся ему место в обществе, он должен из элементарной солидарности провести эти дни здесь и вытерпеть все, что приходится терпеть ему. Найдется ли в этих меблирашках свободная комната на две ночи? Или, может, заночевать прямо тут, у Фреда? Кровать единственная, но можно лечь валетом, если брат не станет возражать. По крайней мере, перед сном наговорятся обо всем. Конечно, сперва надо его дождаться и выяснить его настроение. С одной стороны, неловко его стеснять, эта комната и для одного невелика. А с другой стороны, еще меньше хочется, чтобы Фред подумал, будто бы Макс брезгует его крышей или чего-то опасается в его обществе.

В ожидании брата Максимилиан не стал распаковывать вещи, только снял сюртук. Раз уж закурить пока было нельзя, он решил намолоть кофе. Но едва он засыпал кофейные зерна в мельницу и сделал пару оборотов, дверь распахнулась и в комнату влетела высокая, пышная, весьма привлекательная девица в синем дирндле, с заплетенными в косу светлыми волосами. Больше всего она напоминала подавальщицу из пивного ресторана. Максимилиан вспомнил, что видел в паре кварталов отсюда ресторан с вывеской, украшенной пивной кружкой на фоне серебряных и голубых баварских ромбов. Видимо, девица там и служила, а дирндль был ее рабочей одеждой.

– Фред, ты уже дома? Почему так рано? Что-то случилось? – встревожено спросила она по-немецки. Тревога ей не помешала по-хозяйски стрелять глазами по сторонам, но гостя она еще не заметила.

Максимилиан вышел из-за комода, и они с девицей уставились друг на друга в полном изумлении.

– Что вы здесь делаете? – возмутилась блондинка. – Где Фред? Кто вы такой?

– Я его брат, приехал из Франции. Он меня ждал и оставил ключи. А кто вы, мадемуазель?

Ей-богу, нет, он здесь не останется, и братская солидарность здесь ни при чем. Этот дом и его обитатели слишком действуют ему на нервы. Теперь еще и немецкий язык во франкоязычном кантоне Швейцарии. Максимилиан никогда толком не знал немецкого: к тому времени, как мать родила близнецов, она поутихла со своим бранденбургско-прусским патриотизмом. Она, конечно, пыталась вдолбить им с Шарлоттой Perfekt и Praeteritum, но ей достаточно было более послушной дочери в качестве ученицы, на сына она быстро махнула рукой. В лицее Максимилиан из живых языков сосредоточился на английском и не прогадал, для работы ему это оказалось гораздо нужнее. Если инженеру Декарту изредка все-таки приходилось говорить по-немецки, это требовало от него довольно сильного умственного напряжения.
 
– Аманда, – ответила блондинка. – Ангел-хранитель.

– Что?!

– Я друг. Так понятнее?

– Н-не совсем.

– Вы тоже заикаетесь? Это у вас семейное? – огромные серо-голубые глаза рассматривали его насмешливо.

Максимилиан ожидал, что девица войдет в квартиру и начнет хозяйничать, потому что ее вторжение и фамильярный тон не оставляли сомнений в характере их с Фредериком отношений. Но она продолжала стоять на месте.

– Ну-ка разберемся. – Она как будто читала его мысли. – Вы, конечно, сразу решили, что я любовница вашего брата? Успокойтесь, нет. Мы только добрые друзья, всегда готовые поддержать друг друга в нужде и болезни, потому что если бы у кого-то настали времена богатства и здравия, то его бы, разумеется, здесь не было.

– Мадемуазель, вы неверно меня поняли, – слегка покраснел Максимилиан. – «Разве я сторож брату моему?»  До его личной жизни мне нет никакого дела. Но насколько я его знаю, не так-то легко войти с ним в ту степень доверия и близости, чтобы он позволил называть себя на «ты».

– А, это, – засмеялась Аманда. – Это ничего не значит. Я всех друзей зову на «ты», и он не исключение. Хотя он до сих пор не может привыкнуть и упорно называет меня на «вы» и фройляйн Брандт.

– Понятно. Я не удивлен. У вас, кажется, какое-то дело к моему брату, мадемуазель Брандт?

– Пустяки. Хотела занять у него десять франков до следующей недели – увидела в пассаже отличные перчатки, которые отдают за полцены. Все остальные жильцы или не дадут, или рады бы одолжить, но сами сидят без денег, – она расхохоталась. Несмотря на неровные зубы, улыбка и смех у нее были очень милые.

– Я бы сам одолжил вам, мадемуазель, у меня есть швейцарские франки. Вернете потом моему брату. – Максимилиан отметил про себя, что из всех жильцов только Фреда Аманда считает кредитоспособным, и испытал некоторое облегчение.

– У незнакомых и малознакомых я не занимаю! – погрозила пальцем девушка. –  Если бы здесь был Фред, еще куда бы ни шло. Загляну завтра, сейчас уже бегу на работу. Надеюсь, перчатки до утра никто не купит… Хотя нет, я ведь еще могу зайти к русским. Они почти всегда на мели, но если у них есть деньги – не откажут, и лекции о необходимости жить по средствам читать не будут. В отличие от вашего брата. Фредерик – один из самых добрых людей на свете, но слишком уж кальвинист, – щебетала Аманда, уже выскакивая за дверь.

«Ну и дела», – подумал Максимилиан. Кофе захотелось еще сильнее. Он зажег спиртовку, налил немного воды в чайник, а сам принялся с удвоенной скоростью крутить ручку мельницы. Опять подошел к окну, но смотреть там было не на что, оно выходило во двор, такой же темноватый и унылый, как все это странное место.
Он уже сделал себе кофе, пришел в комнату, подсел к столу, зажег лампу и достал из портфеля свежую газету. Но не успел сделать и двух глотков, как за дверью послышались шаги, которые нельзя было перепутать ни с чьими другими. Дверь открылась. Заметно припадая на левую ногу и прерывисто дыша из-за подъема по крутой лестнице, в комнату вошел Фредерик.

– Макс, п-приехал. – Он не спросил, не обрадовался, а бесстрастно констатировал факт.

– Здравствуй, Фред, – кивнул и Максимилиан.

Бывший профессор Декарт стоял, устало прислонившись к дверному косяку, и не двигался. Максимилиан не сразу понял, что не так в его облике, потом догадался – очень коротко остриженные волосы. Наверное, еще не отросли после болезни. Усы и бородку он тоже сбрил. Лицо туго обтянутое кожей, усталое, какое-то отрешенное. Губы еле шевелятся, как будто даже это мелкое мускульное движение отнимает у него слишком много сил.

– Ч-что, не ожидал? – спросил он.

Максимилиан молчал. Ни к чему были фальшивая бодрость и неискренние уверения, что все в порядке.

– Я сварил кофе, будешь?

– Д-допивай и п-пойдем ужинать, – ответил он с усилием. – Я тоже голодный, сразу из р-редакции, никуда не заходил. Т-так и думал, что ты ждешь дома.

– К тебе врывалась барышня по имени Аманда, хотела занять десять франков.

– Если ни у кого больше не сможет занять, з-зайдет снова, – лицо его было бесстрастно.

Они помолчали.

– Можно мне у тебя переночевать? – спросил Максимилиан.

– Как т-тебе угодно. Т-только п-предупреждаю – я кричу во сне.

– Это кто тебе сказал?

– С-сиделка в больнице, там, в Б-базеле. Я сам замечаю, когда от этого п-просыпаюсь. С-сейчас реже, но еще б-бывает иногда.

Максимилиан допил кофе и оделся. Пока они не вышли в коридор, он осторожно спросил:

– Ты здесь один?

– П-по-моему, это очевидно.

– Неочевидно. Когда эта Аманда влетела к тебе без церемоний, я решил, что она твоя подружка.

Фредерик покачал головой.

– Месяц назад, к-когда я только сюда въехал, у меня повторился п-приступ. Я п-поднимался по лестнице и вдруг почувствовал слабость, в глазах потемнело, ноги стали ватные. К-кое-как ухватился за перила и так стоял, боясь отцепиться. Тут в п-подъезд вошла Аманда. Она сразу все п-поняла, подставила плечо и д-дотащила меня до комнаты. Уложила в п-постель, привела врача, бегала с его рецептами в одну аптеку, в другую, тратила свои д-деньги – я потом ей все вернул, разумеется. П-первые две ночи не отходила от меня, дежурила, сидя вот на этом стуле. Может быть, жизнь мне спасла.

Заикаясь, он говорил гораздо медленнее, чем обычно, но Максимилиан слушал его без признаков нетерпения. Он как будто мысленно писал письмо Клеми. «Что ж, подробностей я ей привезу много, только вряд ли это будет то, что она захочет услышать, бедная…»

– И ты не…

– Она д-добрая девушка и жалеет меня, конечно. Но я не собираюсь этим пользоваться. Т-тем более, у нее есть жених.

– Почему же он не купит ей перчатки?

– Она г-говорит, что он в Баварии.

– Тогда считай что его нет.

– Мне все равно.

– А сейчас ты как себя чувствуешь?

– П-получше. Приступов больше не было. Нога б-болит, но терпимо.
Пока они спустились и дошли до маленького бистро, на улице начало темнеть. Но за широкими окнами был виден светлый, оживленный зал. На кассу стояла очередь. Расплатившись, люди садились за столы, и вскоре к ним подлетали официанты со стандартным набором блюд, который подавался сегодня на ужин. 

– Нет ли здесь чего-нибудь поприличнее? – поморщился Максимилиан. – Такого, чтобы сразу сесть, выбрать вино, блюда по карте? Я угощаю.

– Убери свои д-деньги. Там, – он махнул рукой в направлении центра города, – еда будет не лучше, зато втрое дороже, т-только потому, что ее тебе поставят на белую скатерть. Это Женева, Макс. Не г-город гурманов. Ты не сомневайся, к-кормят здесь сытно. Я так наедаюсь за ужином, что п-почти разучился завтракать. Утром сам варю себе к-кофе, съедаю кусок хлеба с джемом, и готов работать до обеда.

– Вот кстати, о твоей работе... – начал Максимилиан, но тут подошла их очередь.

– Добрый вечер, мсье Декарт, – сказала Фредерику седая женщина за кассой. – Вам как обычно?

– Д-добрый вечер, мадам Лювель. Как обычно, и умножить на д-два. Ко мне п-приехал брат из Франции.

– О, поздравляю, я и не знала, что у вас есть родственники, – она кивнула с типичной швейцарской невозмутимостью и лишь чуть-чуть улыбнулась. – Садитесь, сейчас Альбер все принесет.

– Я всегда здесь ужинаю и п-по воскресеньям обедаю, – пояснил Фредерик Максимилиану. – А по б-будням мне выгоднее платить за табльдот прямо в редакции. Это всего п-пятнадцать франков в неделю, и никаких забот.

– Ваш дом, он ведь почти без всяких удобств. Как ты справляешься? – решился Максимилиан задать вопрос, который его беспокоил с того самого момента, как он поднялся по крутой лестнице и увидел комнату Фредерика.

– Я въехал в начале сентября, было еще т-тепло, – ответил он. – Камин зажигаю очень редко. Даже когда уголь закончится, не беда, угольщик с п-подручным сами разносят мешки по квартирам. За водой я спускаюсь во д-двор, там у нас к-колонка. Надеюсь, т-ты не воображаешь, что я не в состоянии п-подняться с ведром на второй этаж? А что касается всего остального, то с п-появлением постоянного заработка я снова почувствовал себя б-буржуа. Теперь два раза в неделю ко мне приходит девушка из того же ресторана, где с-служит Аманда, и за несколько франков наводит у меня п-порядок, вытирает пыль, моет пол, относит б-белье в прачечную. Д-должен признаться, жизнь сразу стала куда более выносимой.

– Какая она из себя, эта девушка?

– Т-толком не рассмотрел. Я видел ее один раз, к-когда нанимал. Она приходит ближе к полудню, перед открытием р-ресторана, я в это время в редакции. Д-деньги за работу я оставляю на столе. Завтра она как раз придет, можешь п-потом рассказать, хотя вряд ли мне это будет интересно.

Максимилиан заметил, что Фредерик стал немного меньше заикаться, расслабился, речь его потекла свободнее. В его угрюмости было теперь меньше апатии, и даже вновь прорезались знакомые саркастические нотки.

– Не боишься впускать в дом чужого человека?

– Ты еще не з-заметил, что к-красть у меня нечего?

– А ваза бабушки Фритци? Ты не придумал ничего лучше, чем гордо выставить фамильное сокровище на комод. Не ожидал от тебя такого легкомыслия.

– Наверное, разумнее было отправить ее в Потсдам к Эберхарду вместе с к-книгами. Но я не смог с ней расстаться.

– Вот как? Подумай, я мог бы забрать ее с собой и сохранить до твоего возвращения.

– С-спасибо, нет.

Официант к ним не торопился, и седая мадам Лювель сама вышла из-за кассы, чтобы принести им по тарелке колбасного салата и по блюду хрустящих картофельных блинчиков. Потом она еще раз сходила к барной стойке и вернулась с двумя большими кружками пива. Максимилиан потянул носом и остался удовлетворен.

– Ешь, не б-бойся, это вкусно, – улыбнулся Фредерик – первый раз с момента их встречи. – П-посмотри на меня. Видишь, я здесь даже немного п-поправился.

– Смотря с чем сравнивать, – буркнул Максимилиан. – Я ведь тебя уже год не видел… Ты не позволил нам с Клеми приехать во Фрайбург.

– Нечего вам там было д-делать, – поспешно и не очень вежливо оборвал его Фредерик.

– Нечего так нечего, – покладисто отозвался Макс. Он заранее решил: как бы ни повернулся разговор с братом, он будет во всем ему поддакивать.

Они принялись за еду, а когда первый голод был утолен, возобновили разговор. Максимилиан спросил о службе. Фредерик ответил, что не так давно нашел место в редакции популярной газеты «Западно-Восточный курьер». Его ежедневная обязанность – делать обзоры иностранной прессы. Каждое утро его ждет кипа иностранных газет. Он их все просматривает, выбирает важные новости и интересные комментарии, переводит, делает материал и отдает на утверждение редактору. Говорить ему много не приходится, так что заикание почти не мешает, зато ценится знание немецкого, английского и испанского и способность переводить с листа. Платят мало, но им довольны, уже через две недели испытательного срока предложили постоянный контракт. Если ничего непредвиденного не случится, на скромную жизнь он теперь заработает.

– Теперь, когда у тебя есть место и жалованье, ты ведь не будешь долго торчать в этом отвратительном притоне? – с надеждой спросил Максимилиан. – Слева – вечный студент, справа – официантка из пивной, сверху – цыгане, выливающие помои прямо на мостовую. А еще какие-то русские, а еще какие-то шпики… Что с общего с этой публикой у тебя, доктора филологии и профессора Коллеж де Франс?

– Б ы в ш е г о   п-профессора Коллеж де Франс.

– Так и знал, что ты поправишь! Ну хорошо, я не говорю, что тебе нужно непременно снять квартиру с видом на озеро Леман! Но есть же в городе что-то поприличнее вот этого... этого...

– Если переезжать, то в какой-нибудь п-пансион, а это для меня пока дорого. Я человек неприхотливый, по моим нынешним д-доходам мне и здесь хорошо. А что касается п-публики… Не надо перед ними чваниться, п-поверь мне. Аманда – ее настоящее имя Лизль Брандт, она его сменила, п-потому что это звучало слишком по-крестьянски, приехала из баварской д-деревни, думала, что будет здесь больше зарабатывать. Ты уже з-знаешь, что она для меня сделала. Пети – участник Коммуны 1871 года, д-дрался на баррикадах, чудом успел скрыться от облавы. Заочно п-приговорен к каторге, мог бы сейчас заживо гнить на п-понтонах вблизи наших б-благословенных берегов, – и Фредерик горько усмехнулся, он знал о плавучих тюрьмах для бывших коммунаров, спешно организованных властями у островов Бретани и Пуату-Шаранты. – Не удивительно, что он так б-боится переодетых агентов п-полиции. Он сперва подумал, что я тоже федералист и скрываюсь. Я объяснил ему, что не б-беглый коммунар, а высланный п-прусский шпион. Сначала он в ужасе шарахнулся от меня, но п-потом мы во всем разобрались и стали приятелями.

– А что еще за русские? Какие они из себя? В жизни не встречал ни одного русского.

– Готов п-поспорить, ты и ни одного турка не встречал, а они здесь тоже есть. Г-господин Гюль, например, глава большого семейства, п-почтенный торговец восточными т-тканями. Могу познакомить. Вдруг захочешь к-купить Клеми в подарок шелковую шаль… Русские по сравнению с ними – самые что ни на есть обыкновенные. Акцент выдает, а внешне и не отличишь от д-других бедных студентов, французских или немецких… Мои соседи – н-нигилисты, молодая пара, Вера и Николай. Он – студент-медик, в Р-россии его исключили из университета, с последнего курса, за то, что п-подал петицию в защиту п-политических заключенных. Они хотят уехать в Париж и учиться дальше, но пока еще б-боятся слежки и выдворения. Поэтому сидят тихо, живут очень б-бедно, хватаются за любую работу. Я иногда тоже им кое-что п-подбрасываю, когда бывает нужно п-переводить новости из русских газет.

– У тебя все – самые обычные нормальные люди. А я бы сказал, что этот дом наводнен подонками общества.

– Да, верно. В основном б-беглыми или осужденными государственными п-преступниками, такими же, как я.

– Фред, перестань. В отличие от них, ты здесь очутился по ошибке, и я уверен, что справедливость восторжествует. – Максимилиан щелкнул пальцами, подзывая официанта. – Еще два пива, пожалуйста.

– Мне д-достаточно, – сказал Фредерик. – Врач пока полностью запретил мне спиртное. Опасается за мой рассудок после контузии и недавней б-болезни. Я, конечно, все равно пью, но с-стараюсь не злоупотреблять.

– Зачем же ты пьешь, если знаешь, что нельзя?

Он промолчал.

– Я заметил, что ты теперь и не куришь. Тоже запретили?

– Нет. На хороший т-табак не было денег, а от плохого мне становилось дурно. П-постепенно совсем отвык.

– А женщины? – спросил младший брат.

– Ты п-посмотри на меня, – ответил старший. – Искалечен, изуродован, полубезумен. П-почти нищий. Лишился всего, включая родину и честь. Т-теперь еще стал заикой. Тот еще мужчина чьей-то мечты, не п-правда ли?

Максимилиан допил второе пиво и расплатился. Они вышли на улицу и направились к остановке омнибуса. «Хочешь, покажу тебе п-площадь Шампель, на которой Кальвин сжег Мигеля Сервета ?» – спросил Фредерик. Максимилиан решил безропотно согласиться и с этим странным предложением.

Однако не успели они дойти до большого перекрестка, Максимилиан понял, что им надо вернуться домой, и он должен для этого срочно что-нибудь придумать, чтобы не задеть самолюбие брата. Смотреть на Фредерика было выше его сил. Он воображал, что привык к его хромоте, он ведь помнил брата в Ла-Рошели после госпиталя, был рядом с ним, когда тот приезжал на похороны матери в июне, видел его на суде… С тех пор уже прошло больше года. Но даже тогда Фред вот так не волочил за собой больную ногу, не дышал так тяжело, и его лицо от ходьбы не покрывалось испариной. Далеко ли он сможет пройти? Завтра ему в редакцию, а если сегодня он потратит все свои силы на эту прогулку, то вообще не сможет встать с постели. Лишится службы, и он, Максимилиан, будет в этом виноват.

– Фред, – тронул он его за плечо. – Ты хотел показать мне Женеву? Знаешь, я очень устал. Я бы сегодня лучше прилег.

– Т-ты устал? Ты? – Старший брат обернулся и посмотрел в честные глаза Максимилиана.

– Не поверишь – как собака. В поезде глаз не сомкнул. Спального места мне не досталось, сидел в общем вагоне до самой Швейцарии.

– Ладно, вернемся. Завтра с-суббота, я работаю до обеда. Вечером можем п-погулять.

– Во сколько ты встаешь?

– В шесть. Ложусь в д-десять. Все как всегда…

– Да... – чуть слышно вздохнул Макс. – Если бы все, и если бы как всегда...
Когда они вернулись, Фредерик первым делом достал домашнюю одежду, взял какой-то тюбик и бинт из комода и отошел к своему импровизированному умывальнику. «Нужно п-перебинтовать колено», – пояснил он. «Тебе помочь?» – «Ни в коем случае». Вышел уже в теплой пижаме и в халате, а костюм аккуратно развесил в прихожей. Потом накапал себе в ложку что-то из аптечного пузырька.

– Будешь спать у стены или с к-краю? – спросил он Максимилиана.

– Выбирай сам. Ты часто встаешь ночью?

– Вообще не встаю. Значит, я у с-стены. Лампу я полностью не гашу, оставляю фитилек. Свет т-тебе не помешает?

– Не беспокойся. Клеми тоже всегда так делает...

– Надеюсь, когда ты п-проснешься ночью, то не забудешь, что уборная у нас во дворе, – грубовато перебил его Фредерик. – С-смотри, не заблудись: по черной лестнице и налево.

Он достал из нижнего ящика второе одеяло и белье. Вытащил из-под собственной подушки еще одну, совсем тонкую и сплющенную. «Д-другой подушки у меня нет. Хочешь, одолжу у господина Пети?» «Нет-нет, я могу спать и на такой!» – содрогнулся Макс, когда вспомнил запахи из квартиры соседа. Если даже у него есть лишняя подушка, можно вообразить, в каком она состоянии.

Потом Фредерик сел за стол, взял с полки Библию и тонкую брошюру Прусского королевского библейского общества «Библейские чтения на каждый день года». Сверился с номером, открыл евангелие от Луки на главе о лепте вдовицы и протянул брату.

– Не хочешь р-раздражаться из-за моего з-заикания – сам читай вслух.

– Зачем это? – удивился Макс.

– Вы что же, б-больше не читаете дома Б-библию?

– По правде говоря, не помню, когда в последний раз читали. Я устаю на работе, Клеми валится с ног от хлопот по дому и с Бертраном… Если выбирать, что почитать за бокалом вина или за трубочкой перед камином, я предпочитаю «Время», «Новости Юго-запада» и «Республиканское обозрение».

Фредерик промолчал и склонился над книгой. После отведенной на сегодня главы он несколько минут о чем-то думал, глядя в пустоту.

«А ведь в воскресенье он меня в церковь потащит… – ужаснулся Макс. – Придется и это стерпеть. И я не отважусь ему сказать, что религиозная жизнь с некоторых пор, с неизвестных ему событий, которые случились в нашей общине, вызывает у меня только омерзение, что мы с Клеми теперь бываем в церкви хорошо если раз в месяц, да и то лишь из уважения к пастору Госсену. Фред, что с тобой происходит? Там, в ресторане, ты казался мне похожим на себя прежнего, и у меня отлегло от сердца. Куда ты опять уплываешь, в какие темные дебри искупления воображаемой вины?»

Наконец он убрал Библию, лег в постель и отодвинулся к самой стене, почти вжался в нее. Максимилиан открыл чемодан, чтобы взять пижаму и зубную щетку. Увидел свертки, привезенные из Ла-Рошели, о которых совсем забыл. Подарки из дома! Вот он, шанс отвлечь Фредерика от меланхолии.

Но когда он умылся и переоделся, Фредерик уже спал или делал вид, что спит. Он лежал на спине, руки вытянуты вдоль тела. Нос отбрасывал на лицо длинную и острую тень, подбородок тоже выглядел заострившимся, будто у мертвеца. Грудь почти не поднималась, и только когда Максимилиан до предела напряг слух, он услышал слабый шелест его дыхания. Глубокий уродливый шрам от рваной раны на шее багровел, не защищенный никакими галстуками и платками. «Ушел добровольцем на войну, – со внезапной досадой подумал младший брат, – и вот что получил вместо медали и пенсии». 

Максимилиан прикрутил фитилек лампы, улегся головой к ногам Фреда, поворочался на тонком и скользком волосяном матрасе и натянул свое одеяло до самого подбородка – так ему показалось, что будет чуть-чуть теплей. Но сразу уснуть, как Фредерику, ему не удалось. Он страдал от пружин, которые впивались ему в бока, мерз под тонким одеялом и боролся с желанием набросить сверху пальто. Чуть не встал за ним, однако передумал – утром оно будет ни на что не похоже. Надо было разжечь камин. В Ла-Рошели до сих пор еще тепло, но здесь климат холоднее, да и дом на улице Вильнев тоже не сравнить с этим домом – даром что фасад у него с лепниной, а стены наверняка сделаны из дощечек, обмазанных слоем штукатурки, и внутри набиты всяким мусором… 

Очень не хватало рядом теплого, податливого тела Клеми. Уткнуться бы сейчас носом во впадинку между ее плечом и шеей, вдохнуть ее запах, пощекотать ее чуть-чуть – просто так, без далеко идущих намерений, услышать ее тихий ласковый смех в темноте. А потом обнять и почувствовать, как она поворачивается к нему, сонная, нежная, бесконечно родная... Если честно, он уже давным-давно не слышал, как она смеется. Она ни разу при нем не плакала, но, возвращаясь со службы, он иногда замечал, что глаза у нее опухшие, больные. На вопрос «Что с тобой?» она неизменно отвечала: «Все в порядке, Макс», и по ее голосу, по тени прежней улыбки на губах было понятно, что ничего, конечно, не в порядке, но это настолько вошло в норму их жизни, что и обсуждать это не требовалось. Максимилиан сначала боялся, что Клеми захочет устроить себе отдельную спальню, такая она была одно время странная. Но нет, ей даже в голову это не пришло. Она по-прежнему спала с ним в одной постели и ни в чем ему не отказывала. Вот только вид у нее был с самого утра и до позднего вечера такой усталый и несчастный, что ему самому не хотелось отнимать у нее лишний час целительного сна.

Он думал, что знает ответ, и мучился не меньше, чем Клеми. Просто у него была возможность уйти в работу, отвлечься от домашних забот благодаря общении с людьми, которые сохранили к нему доброе отношение, а у нее такой возможности не было. После судебного процесса Фредерика и признания его виновным в шпионаже семью Декартов возненавидела почти вся Ла-Рошель. Максимилиан стал «братом шпиона» и «проклятым пруссаком», Клеми – «невесткой шпиона», и даже маленький Бертран – «племянником шпиона». Хорошо еще, что мсье Прюдом, патрон Макса, владелец верфи, даже не подумал уволить своего лучшего инженера за такое сомнительное родство, и Максимилиан смог сохранить заработок. Но когда няня Бертрана, Розали, вышла замуж и ушла от них, новую няню они так и не нашли. Ни одна девушка в Ла-Рошели, ни протестантка, ни католичка, не захотела «работать на шпионов». Клеми одна с утра до вечера возилась с Бертраном, занималась домом, готовила, стирала, убирала. На рынке и в лавках с ней разговаривали очень нелюбезно, торговцы всем видом показывали, что делают ей большое одолжение, соглашаясь принять ее деньги. В церкви бывшие приятельницы поворачивались к ней спиной. Добрый пастор Госсен старался им помочь, но община раскололась на две партии, «партию пастора Госсена» и «партию старосты Планше», и вторая партия была куда крупнее и влиятельнее... 

Собираясь навестить Фредерика в Женеве, Максимилиан был уверен, что Клеми с радостью согласится взять Бертрана и поехать вместе с ним. Путешествие поездом через всю Францию хоть немного бы ее развлекло. И главное, она всегда была дружески привязана к Фреду, любила его как родного брата, была благодарна за уроки грамотного французского языка, литературы и хороших манер, которые он преподал ей в первый год ее замужества. Но, к удивлению Макса, Клеми отказалась. «Нет, Макс, пожалуйста, позволь мне остаться дома. Мне будет слишком тяжело его видеть», – так она сказала. Он тогда не мог представить, как же она оказалась права... 

Теперь Макс уже и сам не знал, как проведет оставшиеся дни своего так называемого отпуска. Хорошо, что его отпустили с верфи ненадолго. Завтра они с Фредериком погуляют по Женеве. А послезавтра, в воскресенье, после того как они утром (так уж и быть!) сходят в церковь и где-нибудь пообедают, он уедет домой, к жене и сыну. Ну а Фред останется здесь среди обломков своей разбитой жизни. Бывший ученый, бывший профессор, бывший гражданин Франции. Бывший человек.

Внезапно Макс почувствовал, что вместо жалости его охватывает злоба. Хватит винить себя во всех его несчастьях! Историю с фон Трайбертом можно считать роковым стечением обстоятельств, Коммуну – закономерностью, к которой привели заразившие Фреда в шестидесятые годы социальные идеи, но все остальное – только его вина, его и больше ничья. Если он сам не захотел бороться, никаким чудом не удалось бы его вытащить. К тому же во время судебного процесса Фреду было тридцать восемь и он отвечал только за себя самого, а Максу – двадцать восемь, у него были жена и маленький ребенок. А еще работа на верфи с восьми до шести – и тяжелая, между прочим, работа, не только головой, но и руками, в тесноте машинного зала, в шуме, лязге, копоти. И он еще должен был нянчиться со старшим братом, убеждать, умолять, предлагать помощь?!

Только посмотрите на него теперь. Спит в позе святого праведника, хоть сейчас высекай с него мраморную фигуру для собственной гробницы! В жизни не встречал человека, больше одержимого гордыней, чем Фред! Макс нехотя признался себе, что ожидал увидеть брата сломленным, униженным, опустившимся. Не признался в другом: как ни страшна была эта картина, он был бы, наверное, втайне удовлетворен ею чуть-чуть больше, чем тем, что он увидел. Со стороны посмотреть, так действительно, впору ужаснуться падению бывшего профессора Коллеж де Франс. Живет в страшной бедности, забросил свои ученые занятия, служит жалким толмачом в газете. Но зато и сам себя не жалеет, и другим не позволяет. Максимилиан думал, что Фред весь вечер будет расспрашивать его о Ла-Рошели, а он даже о Клеми и о Бертране не спросил. Живет одним днем, интересуется только собой, своей газетой и своими кошмарными соседями...

Еще Максимилиан заранее был уверен, что брат завел себе здесь сожительницу, какую-нибудь девицу или вдовушку из тех, кто попроще. Раньше он считал это для себя неприемлемым, но теперь логичнее и естественнее поступка не быть не может, с какой стороны ни смотри. Можно даже не намекать на его хромую ногу и не заводить разговоры о том, что кто-то должен теперь о нем заботиться. В ответ на такие намеки Фредерик сразу укажет на дверь. Все гораздо проще. Любой другой человек на его месте, и Максимилиан, конечно, тоже, именно так бы и поступил, потому что на чужбине вдвоем выживать легче, дешевле и приятнее. Но нет, путь простых смертных – это не для Фреда! В свои неполные сорок лет (Максимилиан осекся и посчитал: ну да, все правильно, если ему самому вот-вот исполнится тридцать, то Фреду в начале следующего года будет сорок) он окончательно превратился в этакого рыцаря-монаха из средних веков. Клюка, военные раны, одержимо читает Библию, носит печать чего-то неотмирного на лице. Скорее всего, выражение, которое можно иногда поймать в его глазах, как будто он не здесь, а неизвестно где и в какой эпохе, объясняется просто: провалами в памяти из-за контузии. Но сам он явно воображает себя последним тамплиером. То-то его тянет к месту сожжения несчастного Сервета, хоть это и совсем другая история.

Максимилиан хихикнул и понял, что его злость прошла. Пускай Фред находит утешение в чем хочет, он не собирается вмешиваться. Завтра старший брат уйдет в редакцию, а младший с утра позавтракает в приличном месте. Да, с белыми скатертями, и плевать, что это будет дороже. Потом пройдется по лавкам, купит подарки Клеми и Бертрану, посмотрит город... С этой мыслью он наконец-то согрелся, устроился поудобнее и уснул.
Продолжение: https://www.proza.ru/2019/04/21/1307