Стихи Софокла

 
     Я миновал аптеку, где некогда располагался штаб 25-й Чапаевской дивизии, Мелиоративный техникум, столь необходимый саратовскому Заволжью, и вошёл в книжный магазин. Более всего он походил на старый деревянный сарай неизвестного назначения. Когда-то сарай был выкрашен зелёной краской и до сих пор на фоне серых домов во всём порядке отличался оттенком некоего благородства и значительности.
   
     А магазин он был хороший. В первый же день, как я вошёл в него, я купил замечательный толстый том Н.С. Курочкина, цена десять копеек! Среди массы интереснейшего материала выделялись переводы из Беранже, моего давнего любимца. Я настолько любил его, что будучи проездом в Ленинграде, купил его сборник, естественно на французском языке за два рубля пятьдесят копеек, а не купил книжечку Блока в «Лавке писателей» с автографом поэта. А цена была вдвое меньшей – сказка! Но я купил Беранже, настолько я был глуп.
   
     Несомненно сарай был волшебным – каждый раз я уносил оттуда книгу: то Бахтина о Достоевском, потом многие удивлялись, как ты её достал? А то и просто маленькую книжечку, например, Лихачёва. Там же я купил трагедии Эсхила. Что за идиот я был, не прочитав его, в своё время, в институте!
    
     Сегодня меня беспокоило то обстоятельство, что заболела Нина Петровна, и магазин мог быть закрыт. Слава богу, этого не случилось, её подчинённая неторопливо раскладывала товар на прилавке. Её скучающий вид отразился на мне, словно я взглянул в зеркало. Зевая, я обежал взглядом полки, опустился ниже, и тут на прилавке зацепился, чуть не пропустив его, за незнакомый белый квадрат. В таком формате СП (Советский писатель) издаёт поэтические сборники. Особой находки ждать не приходилось. Ну, разве что, мелькнёт «Дрейфующий проспект» Р.Рождественского. В прошлом году мы сцепились с Артуром Селивёрстовым. Не мог я согласиться с тем, что эта штука будет посильнее Достоевского. Нас разняли.
   
     И всё же, ничего не ожидая, я протянул руку к прямоугольнику. Ба! Забилось сердце, отчего? – Софокл. Стихи. Воровато оглянувшись, не стоит ли за спиной мой друг Сашка, который неведомыми путями доставал, чёрт знает, какие редкости! Скажем, «Громокипящий кубок» Северянина! Всё было спокойно. Сердце моё тоже утихло. Я отсчитал двадцать две копейки, - цена кружки пива, но где же его купишь? Я сунул книжечку в хлорвиниловую дешёвую папку, они были в моде, а на дорогую, рублей до десяти, денег у меня не было.
    
     Книга словно прожгла насквозь не такой уж и тонкий хлорвинил. Мне захотелось немедленно зарыться в неё. В Саратове я так и сделал бы, проглотив её на ходу, но здесь… Здесь все меня знали – Учитель! Да не поехала ль у него крыша? Быстренько миновав музыкальную школу с чахлым сквериком, где на деревянном ящике был прилеплен А.Н.Толстой, некогда житель этих мест, я свернул направо к летнему амфитеатру, спускавшемуся к Большому Иргизу, за которым весенний ветер резвился, вздымая ветви, опушённые свежей зеленью. Амфитеатр был полностью заполнен сизыми костюмами юношей и коричневыми платьями юных девушек – все четыре восьмых класса были здесь. Делая вид, что я не спешу, я медленно ставил ноги на каждую ступеньку, оглядывая аудиторию: вот моя староста Лариса достаёт тетрадь из портфеля, вот Филя пальцем в носу ковыряет. В самой гуще копошащихся школьников, я заметил толстую чёрную косу Тамары Ш. Как, и она здесь? Сомнения не было, это её синее вельветовое платье под чёрным передником, всегда выделявшие её в любой толпе. Чему я удивляюсь, ведь мы же сидели в одном и том же классе, в 8-м «Б»! Я вынул Софокла из папки. Тишина немедленно сгустилась до такой степени, что было слышно, как в священной роще кукует кукушка, обещая нам всем гигантское количество лет, ребята любили мои чтения в последний день четверти.
   
     Никогда ранее, да с таким воодушевлением и жаром, я ничего не читал, даже «Вакхическую песнь» в десятом классе. На четвёртом стихотворении поняли мы, как «искусство подымает человека ввысь» (Пастернак), на одиннадцатом – что это остаётся с нами навсегда, на семнадцатом, последнем, мы прозрели смысл жизни!
     И снова, медленно, словно неся на плечах тяжесть, которую уже никак не сбросить, поднимался я вверх по проходу амфитеатра. Четыре скульптуры над последним рядом трёх великих трагиков и Перикла равнодушно смотрели на меня пустыми глазами. И амфитеатр был пуст.
    
     Я оглянулся. Тускло отсвечивали мраморные ступени. Поперёк Большого Иргиза лежала плотная лунная дорожка. По ней можно было спокойно пройти в городской сад, где в священной роще Аполлона бушевали соловьи.