Муаровое платье

Хочу рассказать историю, произошедшую со мной. Мы с мужем тогда ещё только переехали в деревню. Завели декоративных курочку и петушка, ( такая порода, маленькие, "карликовые"), те наплодили цыплят, и ходили дружно, "гуськом", причём мама- курица замыкала это небольшой линейный хороводик.
Городские друзья наши молча смотрели на выводок, и на нас тоже.
Не верили.
А мы осматривались, приглядывались к деревенскому быту, здоровались, как полагается в деревне, с соседями отношения устанавливали, так и первую зиму перезимовали. Понамерзлись, правда.. Но друзья выручали, с друзьями все легче. Да и самогончик пробовали, по деревенски-то..
В общем, во вторую зиму пошли.
 Зима была пышная. Сугробов намело, ёлки, сосны как одеялом накрыты..
В соседней деревушке, что совсем рядом, жила бабушка. Как- то мы с ней разговорились, -"Пою, говорит, много песен знаю.. Приходи, Марина, -  приглашает она.. Я постряпаюсь.. " Я и пришла, с тетрадкой,  с маленьким диктофончиком...
Домик у Марии Васильны маленький, крепкий, а порог широкий, покрашен  синей краской. Я на нем валенки обмела, и в дом - а там- печка, ходики, светло, тепло, ещё и булками пахнёт. И Мария Васильевна в ярком халате. Я  уже прошла в горницу,  и разглядывала портреты на белёной стенке, пока бабушка гремела, расставляла чашки. Портретов было три.  Все три были украшены цветками на проволочках, и изрядно отретушированы. Один меня заинтересовал более, где мужчина за локоточек поддерживает женщину, и другой рукой ещё за руку держит. Я прежде никогда не видела, чтоб за руки держались. Правила были строгие, неписаные.

- Тьфу его! К Орехову взревновал! - смеётся баба Маша, у Кутузихи на      свадьбе.. Вот дурак.. Я ему чуб обтрепала, дурачок.. Вздумал!!

Баба Маша уже смеется, про мужа своего рассказывает... Она старушка- веселушка, - так я называю бабушек, проживших тяжелую жизнь, но сохранивших оптимизм, и чувство юмора. История её не нова- война, голод, трудодни.. Вдовство. Просто жизнь.  Страшное со смешным, за ручку..
Тут же анекдот вставит, смешной, совсем детский, и я смеюсь, от души.
Так пью я травку, значит,  (напарила Мария Васильна), но все на стену, на портреты поглядываю.. Уж больно хороша женщина на портрете, брови как чайки, сейчас полетят..

- Ох, мама.. тоже пела.. - заметила баба Маша мой взгляд. Песельница  была Прасковья Филипповна моя в молодости... Отец- то ее из под венца увел..  в муаровом платье..

- Как в .. муаровом..? - я даже растерялась...

- В муаровом!  - и подвигает мне миску с ватрушками - "Ты кушай, творог-то свой, не казенный.." - Вот, расскажу тебе, Марина..   
                                    
Она поправляет, разглаживает платочек на плечах.

- Мы тогда рядом с Польшей, на границе жили... Был жених у мамы, богатый.. Лавку они держали.. - "Польского происхождения были".. - поясняет.  - Уже свадьбу порешили, по рукам ударили, так папка мой,  на девичник к девкам пришел, а мама платье девчонкам как раз показывала,  уух, красивое было.. Муаровое.. - баба Маша показывает руками.. - Вот в нем прямо и увел.. убежали, значит... Гордая была, все говорили, а за босяком побежала...  Так всю жизнь отец с ней - "Паша", да "Паша", минуты без неё не мог..
 
Я смотрела на Пашу, на портрете, а она на меня, словно говоря- "Да, так и было"..                                                                                                                                        

Баба Маша полезла куда-то под кровать, на коленках, возилась там долго, потом мне крикнула -"Ну - ка , Марина, давай, помоги."..
Мы вытащили оттуда пыльную, плоскую прямоугольную коробку, перевязанную так- сяк, и Мария Васильена долго развязывала узелки.

- Ну! - сказала она, отдышавшись.. -  Смотри вот!                                                                

Запах старой бумаги, травы ударил в нос. Под желтой марлей, все переложенное веточками мяты, или полыни, высохшей уже, почти трухой, лежало аккуратно уложенное бледно- розовое платье, с ажурными пуговочками, с такими же крошечными золотыми застежечками.. Рукава его были сложены, на груди, поверх пуговиц, а манжеты, узкие  как детская ручка, соединялись ниже рядком мелкого кружева.
Лежало оно маленькое, покорное, будто, а чуть ниже ворота, на груди, у сердца, был приколот маленький  букетик, высохший, с золотинками- цветочками.  Я чуть дотронулась до него - легкий шорох фольги закружил что-то в голове, в висках..

- Ты че, Марина..? Плохо тебе? - баба Маша замельчила, зашоркала тапочками..

- Красивое... - сказала я, вдыхая свежий воздух. - А давно она умерла?

- Дак она, Марина, вон , за занавеской лежит...

Я как во сне, шагнула в сени, и открыла синюю  цветастую занавеску...

Она сидела сложив руки на коленях, на старой, с прутьями, кровати, в пухлых подушках, и улыбалась. В белом платочке, похожая на птицу,  она смотрела на меня , и глаза ее сияли, отдавая свет и неведомые  волны... - "Проходи, проходи, касатушка" - пела она, приглашая взглядом сесть рядом...  - "Анголы- то, анголы, ишь, разлетались", - ликовала она, высоко проводя рукой, как бы пытаясь дотронуться да крыла.

- Поють... - "Пора", говорят, касатушка, - "Пора.."...                            

- Гриша-то ждет, заждался... -  Заждался супруг мой любезный, ненаглядный..                                                                                                                

Я села на кровать рядом с ней. Время расплылось. Даже воздух вдруг стал какой- то вязкий, как мёд. Удивлённые Лики смотрели на меня сверху, а от горячей стены шло тепло. Сердце моё заколотилось, я почувствовала легкий запах ладана, и птичий гомон - птицы с резными крыльями, бархатными подбрюшьями шумно метались, сталкивались, нетерпеливые, словно ища выход, и одна, самая красивая и голосистая, встрепехнувшись, обронила перо, и оно  коснулось моей щеки.. Я вздрогнула,  хотела встать, но забили часы, на стенке, громко, зазвенели медным звоном..

- Пора! - громко сказала Прасковья, выпрямившись, блеснув запястьем муарового манжета, красивые изогнутые брови её взметнулись...

- Я готова!

Я убегала, зацепившись за синий порог.. Кажется, снесла цветную занавеску, вместе с проволокой..
Помню синий снег и луну, которая бежала за мной, перепрыгивая через
сугробы..
Я спала сутки.

Прасковью  Филипповну хоронили в пятницу. Я увидела на снегу ветки, они шли от их дома..
Я ехала в промерзшем автобусе, смотрела в маленькое процарапанное окошечко на большие, укрытые снегом, деревья. Зимушка- зима, царица, властвовала, щипала за нос, мела метели, и иногда  баловала мягким, как хлопья, снегом, и как захочет она, зимушка, так и будет, и мы не властны что-то изменить.. Ранние сумерки отдавали на сугробы бледно-розовый отсвет - муаровое платье и красавица Прасковья не отпускали меня...
С Марией Васильевной мы встретились чуть позже.
Обнялись.

- Ты, Марин, убежала тогда.. тетрадочку свою оставила ...
- А бабушка-то платье запросила.. - Надевай, да надевай"...- зашептала она.. - "Уйду сегодня", говорит..  - Мы с Любкой помыли, да одели, грех вот, думаю теперь... Да всяк легче на живую-то .. - Ночью отошла.. 
- Преставилась, матушка моя, Прасковья Филипповна..                  

Мария Васильевна промокнула глаза кончиком платка..
А я улыбнулась. Я знала, что они, наконец, встретились, Паша и Гриша, что смотрят друг на друга, наскучавшиеся, и что Гриша держит её за локоток.

P.S. Баба Маша много мне напела, но вот, одна, моя любимая..

У родимой маменьки
Дочь была одна,
Не собравши разума,
Замуж отдала.
Посылают по воду
Рано по утру,
Примерзают ноженьки
К белому снежку,
Примерзают рученьки
К коромислицу.
Рассержусь на маменьку —
В гости не пойду,
Через восемь годиков
Пташкой прилечу.
— Что-то в нашем садике
Жалобно поет,
Не моя ли доченька
Горьки слезы льет?
На чужой сторонушке
Бедная живет...