Над Доном-рекой

                                        ГОД 1883

- Барышня, сказывали разбудить пораньше…
Настена негромко постучала в закрытую дверь: сказывать-то барышня сказывала, да кто знает, что для нее «пораньше».
Не прошло и минуты, как в дверном проеме показалась девушка. Коса уложена венцом на затылке, красная кофта с баской плотно облегает высокую грудь, из того же домотканного материала пышная юбка, украшенная у подола мелкими складками.
- Сейчас, Настена, только голову покрою, и пойдем.
- Может, не надо, Варвара Платоновна? Бабушка-то ругаться станет: не дело вам с прислугой по базарам ходить.
- А мы на Дон. Ты же сама говорила: живую рыбу на базаре не продают.
- Ну да, на базаре - копченая, соленая, вяленая. А если свежей рыбки хочется, это к рыбакам-артельщикам, они на Дону с раннего утра до полудня покупателей ждут.

                    Солнце еще не поднялось, ветерок холодит и румянит щеки девушек. В руках обеих – небольшие плетеные корзинки с крышками. Зоркий взгляд сразу определит, кто из двоих барыня, а кто прислуга. На прислуге и платье поцветастее, и шляпка вместо платка, да выдает суетливость движений. У барыни – спина выпрямлена, голова высоко поднята; не идет – шествует. Виду не показывает, а взгрустнулось: вспомнилось, как в станице своей по воду в это время ходила. Туман над Доном, розовый от первых лучей солнечных, в зарослях черемухи соловей прячется да серенады свои выводит, за ним камышовка трещать начинает, потом и другие птицы присоединяются: жаворонки, зяблики, свиристели…
                      В городе лишь: «Поберегись!..» с проезжающих мимо подвод слышно, да остерегаться приходится, чтобы не толкнул кто-то из немногочисленных прохожих, следующих той же дорогой к Дону. Права была Настена: в основном приказчики, служанки, кухарки. Редко какая хозяйка сама в такую рань на улице покажется, видать не принято в городе.

                      Ох, как же не хотелось Вареньке переезжать из родной станицы. Да брата разве ослушаешься?  Матушка-то еще родами померла, а год назад и отец долго жить приказал. Брат, Степан Платонович, за главного стал. Поднакопил деньжат и записался купцом третьей гильдии.  «Я, - сказывал, - либо разбогатею в городе так, что куры денег клевать не станут, либо разорюсь в пух и прах, то лишь Богу ведомо, но попробовать надобно». Известно, у бабиньки брат в любимцах ходил, она его поддержала во всем. Так и пришлось Варваре на новое место перебираться, оставив и подружек, и Фрола, который на нее глаз положил. А в городе - кто посмотрит?

                      В таких раздумьях незаметно к Дону спустились. Нежданно голова закружилась: смотри-ка, и здесь туман, и розовый отблеск лениво плещущих вод, и родной, до боли, запах реки. Вдохнула Варюша речной воздух всей грудью, да так жадно, что тонкие ноздри затрепетали и мелкие пуговки на блузке едва не поотрывались.  Словно дома побывала, так хорошо стало…

                     Настена подошла к стоящему на мостках длинному, худому, загоревшему до черноты артельщику, сунула в ладонь двугривенный:
- Постарайтесь, Харитон Трофимович.
Рыбак поднял красиво изогнутую бровь, насмешливо оглядел спутницу Настены:
- Да уж, как-нибудь…  Отойди подальше, ослобони для размаха место.

                       Сквозь мокрую рубаху видно, как заиграли мускулы: широко размахнувшись, забросил в реку сеть, вплетенную в обруч размером с колесо телеги. Неспешно, чувствуя, как натягивается бечева, повел вдоль берега, вытянул у мостков и высыпал на деревянные помосты.  Словно не сеть, а ларец с драгоценностями опорожнили: трепещет живое серебро, блестит под первыми солнечными лучами, переливается.
                        Наклонились Варвара с Настеной, рассматривая улов да раздумчиво выбирая, что класть в корзинки. Харитон гордо отвернулся, подбоченился: клиент платит за ловкость, с которой брошена сеть, а уж что она принесет – то покупателю и принадлежит. Потому и называется «на удачу». Впрочем, артельщик и по весу вытащенной сети понимает: жаловаться Настене с ее барышней не придется. Улов – достойный.
                        Надо же, барыня не брезгует, не пальчиком указывает, а сама рыбу отбирает, наклонилась так, что из-под юбки «спидница» кружевом мелькнула. И не жадная вроде, хозяйственная, видать, с детства к делу приученная.
                        Настена и пуговку верхнюю на платьице расстегнула, и ножку в кожаной туфельке выставила, а Харитон через плечо поглядывает да лишь барыней исподтишка любуется: уж больно хороши глаза черные, прикрытые бахромой опущенных ресниц, густые брови, ямочки на смуглых щеках.
                      
                        «Эх, знать надо свое место», - с досады даже в реку плюнул. Барыня вздрогнула, щеки заалели, руки тонкие к губам прижала: у них в станице великим грехом почиталось в Дон плюнуть. За это старейшины и наказать казака могли, а тут вона как… Известно, в городе свои законы.
                        Харитон испуг барыни заметил, носком сапога столкнул в Дон оставленную покупательницами рыбу, а когда те повернулись, чтобы уходить, не удержался, шепотом спросил у Настены:
- Барыня твоя, чай из староверов будет?
- Из них, Харитон Трофимович.
- Ну, служи честно. Воровать не будешь – и хозяева тебя не обидят.
- Что вы, что вы, - замахала руками обиженная Настена. – Видит бог, никогда я…

                         Домой вернулись – уже и вся семья поднялась. Степан Платонович как обычно в бумаги свои уткнулся. Кто его знает, что он в них понимает-то… Для бумаг купил в дом мебель странную: бюро называется. Так-то что в станице, что в городе мебель у них в доме многообразием не отличалась: лавки, кровати, сундуки да табуретки. Только покрыто все салфетками кружевными, выбеленными так, что иной раз кажется - сияние какое от них исходит, да иконы, почитай в каждом углу. На деревянных иконах – темные, едва различимые лики святых, держащих руку в двуперстном сложении. В такой обстановке затейливый письменный стол из красного дерева с резными ножками, настольными ящиками и множеством отделений для хранения бумаг  нелеп и раздражает взгляд, словно мосол в горле, но хозяин на него налюбоваться не может.
                      Бабинька тоже уже на ногах. Впрочем, это для Варвары со Степаном – «бабинька», а для Настены -  Аглая Фроловна, и кажется Настене иногда, что более суровой хозяйки свет не видывал. И то не по ней, и это… Все бы она сама не так делала. 
                       Даже рыбу пожарить – велика ли премудрость, а то пересолила, то недосолила, то зачем эту взяла, а не другую…  Вот и сейчас встретила в сенях упреком:
- Ты, Настена, зачем барышню с собой на базар увела?
Хорошо еще, что успела Настена у барышни корзинку с рыбой из рук забрать, а то попрекам не видать конца было бы…
Варвара искоса на Настену глянула:
- Мы, бабинька, не на базар, на Дон ходили. Уж очень мне взглянуть на него захотелось, а проводить-то некому, Степан Платонович все в делах.
Первый раз в жизни: вроде и не соврала, а все ж соврала. Да, видно, в городе по-другому и невозможно: не поймут…
- Рыбу-то где взяли?
- Так на Дону и взяли. Там артельщики рыбу ловят…
Про то, что артельщики еще и плюют в Дон бабиньке лучше не знать: не ровен час, и в рот такую рыбу не возьмет. Придется тогда всю рыбу коту Ваське скормить, вон как льнет к ногам да мурлычет.
- Не волнуйся, обжора, и тебе достанется.
Продолжение см. http://www.proza.ru/2018/03/01/1302