Фантик

- А пойдем-ка, дочка, чего-нибудь пожуём.
- Что бы ты хотела, мам? – зажигаю конфорку под чайником и достаю из холодильника продукты.

    Сажусь напротив мамы, в руках у меня видеокамера. Верчу её, будто что-то настраиваю в ней.
- Опять со своей вертушкой?- мама смотрит на меня иронично.
- Да вот хочу лишнее стереть - вру я, а сама аккуратно ловлю в объектив мамино лицо, незаметно нажимаю на кнопку «пуск» и, как бы между прочим, начинаю задавать вопросы.

     Только спустя много лет мне пришло осознание, что из нас восьмерых маминых детей я - младшая - и была у неё самой любимой. Чаще всех она приезжала ко мне, гостила подолгу, по-хозяйски. День-два присматривалась к нашему укладу жизни, а потом брала «бразды правления» в свои руки. Вязала внукам носки, устанавливала на кухне свои порядки. Непременно заквашивала капусту, нашинкованную тоненькими нитями, и потом готовила с ней большую кастрюлю наваристых щей с густой ароматной зажаркой. Пекла горы пирожков - пушистых, с румяной хрустящей корочкой. Нами до сих пор не разгадан рецепт её идеальных гренок.  Дом наполнялся  присутствием бабушки. Дети ждали её приезда, хотя порой она бывала с ними очень строга.

       Мы пьём чай. Мама, сама того не замечая, привычно шуршит фантиком от конфеты, то сворачивая его, то снова разглаживая на столе. Солнечный луч скользит по стене, золотит мамины поседевшие волосы. В клетке соловьиными трелями заливается оранжевогрудая канарейка. Разговор заходит о делах сегодняшних, а я неспешно подвожу к воспоминаниям о её детстве, о её жизни «до меня».

- Ой, дочка, знаешь, как раньше было…Мне всё больше хорошие люди встречались. – Мама улыбается и легко вспоминает имена и фамилии своих соседей по очень давнему прошлому.- Что я видела в детстве? Вот помню, идем мы в школу. А у нас в Удмуртии, знаешь,  какие зимы?   Темно еще, мороз, и через лес идти надо далеко, километров пять. Нас мужики водили, с факелом. Чтоб волки не напали. Одни мы не ходили. Страшно. Девчонку-то одну так и растерзали звери.
А одёжка какая была? И обуть нечего. В лаптях ходили. Тут война началась. Нас, кто постарше, сразу собрали и отправили в лес, железную дорогу строить. Мы, девчонки, насыпь делали, землю в тачках возили. А парни деревянными пеньками с прибитыми ручками ее утрамбовывали.
- А где вы жили и что ели тогда?
- Да там же в лесу и жили. Навесы из жердей и веток еловых устраивали, на лапнике и спали. Костры жгли ночью - и тепло от огня, и волки не подходят. А еда? Нам каждому давали на день по ложке муки тёмной ржаной и столько же масла - комбижир называется. Вот из этого варили какую-то баланду.  Да разве ж это еда для молодого человека? Свиньи и те отвернутся. 
Грибами белыми усыпано было в лесу  в тот год.  Вот их мы и варили, и жарили, и парили. А ещё на палочку наколешь - и в костёр, вкусно. Только я на них теперь и смотреть не хочу, наелась на всю жизнь. Даже запах терпеть не могу. Ребята на зайцев силки ставили, а я мясо не ела совсем. Зайчатину как можно есть?
- А дальше как? И зимой в лесу были?
- Да нет, осенью уже поезда по нашей дороге пошли. Эшелоны везли эвакуированные заводы на Урал. И нас забрали на Ижевский завод в ФЗО  - учили на станках снаряды точить. В цеху холодно, крыши еще нет, дожди льют, лужи кругом. Мы на ящиках стояли, болванки обтачивали. А я так боялась этих станков.  В марте я заболела совсем, уши застудила, фурункулы начались. Нас с подружкой, Капитолиной, отпустили домой на две недели. Мы и пошли к себе в деревню. А далеко идти, километров сто пятьдесят. Неделю шли. Транспорт? Да какой транспорт, леса вокруг, хорошо, что деревни попадались. Там и ночевали, попросимся в избу к кому-нибудь. Пускали люди, к печке стелили поближе.

- Мам, а сколько  тебе лет тогда было?
- Да уж большая была. Осенью четырнадцать исполнилось. И Капа была одногодка со мной.
- А что ж вы ели?
- Нам на заводе по буханке хлеба дали. Вот его и щипали по крошечке. Домой тоже что-то нужно было принести. В избах, где ночевали, хозяева нам какой-нибудь похлебки давали горяченькой, да чай на траве заваренный. А речки уже растаяли, весна ранняя была. Как перейти? Разденемся догола, одежонку в узелок скрутим и вброд. А потом так и бежим голышом, чтоб обсохнуть да согреться.

Домой пришли, а там голод. Всё на фронт забрали - и зерно, и картошку, и скотину порезали. Мама болеет, ослепла. Отец худющий, язва желудка его совсем одолела. Брат мой, Виктор, он горбатый был с детства, в колхозе работал. Его на фронт не взяли, хоть он и просился. Я полбуханки хлеба принесла, отдала родителям. Отец мне отвары из разных трав делал. Он все растения лечебные знал. К нему люди отовсюду шли, денег не брал за помощь, так лечил: все были бедные тогда. Травы-то в лесу много всякой полезной, только не все люди её знают.

Возвращаться нужно было на завод. Что эти полмесяца отпуска? Неделю шли домой, семь дней обратно. Переночевала, да и собирайся назад. У меня старший брат Яков на фронте был, а жена его, тетя Соня, с детишками здесь, в деревне, оставалась. Детей четверо, голодные, худые. А тут вербовщики приехали, на Камчатку людей агитировали. Там и с едой лучше вроде, и работа будет, и жилье обещали. Тетя Соня с детьми собралась, я с ней. Так и уехала на Камчатку.
- Мам, а как же завод?
- Не вернулась туда, и всё. И Капитолина тоже осталась. Только с нами она не поехала, и её арестовали за дезертирство. Сослали на север куда-то. Там она и пропала.
- А как же ты?

          Мама замолкает, взгляд её уходит вдаль, будто что-то рассматривая там, в своем многострадальном прошлом. И только яркий конфетный фантик шуршит в её натруженных руках…

        - Мы долго ехали. Нас в теплушках  много было - одни женщины и дети. На нарах соломы настелено, сухо, хорошо. Ехали, песни пели. Тепло в вагоне, печки топили. Я за дорогу выспалась. Фурункулы свои вылечила. Кормили даже, кашу давали, суп с тушёнкой. Привезли нас на Камчатку - и в лес. Там сначала мы для себя бараки строили, а потом уже лес валили.
Рыбы было много, все с голодухи  да в диковинку набросились на неё. А она морская, жирная. Ох, как болели животы у людей потом…
Древесину в Америку отправляли пароходами. Меня на лесозаготовки не посылали, я печки топила в бараках. Дрова, воду приносила, чайники чтоб всегда кипели. Ночью одежду сушила всем. Один раз уснула, печки прогорели, все остыло. Вернулись с работы, в бараках холодно. Сами всё растопили, а меня накрыли одеялом. «Отдохни, Мила»- говорят. Думала, ругать будут, накажут. При мне не матерились, жалели меня, наверное.
А комаров было - тьма. Сжирали нас прямо.

     Мама помолчала, повертела в руках чайную ложечку, задумчиво переставила на столе вазочку с конфетами и продолжила свой рассказ.

 - В сорок третьем меня директор школы в няньки к себе забрал. У них ребятишек много было, все маленькие. Жена учительницей тоже работала. Знаешь, такие хорошие люди они. Жена меня и шить научила, и готовить. Я у них больше года жила. Сейчас бы на детей посмотреть. Какие они выросли?
Солнечный лучик переполз к ней на лицо, и оно вспыхнуло молодым румянцем.
- А дальше что было?
- А в сорок четвёртом я отпросилась из нянек и на корабль служить пошла. Поваром. Матросов кормила. Мне уже почти семнадцать было. Готовить хорошо умела. На корабле еда вольная была, рыбы всякой. Я поправилась немного.
     - Корабль большой был? Далеко плавал?
     - Не, пароход небольшой был, он только вокруг Камчатки ходил. Грузы возил всякие, людей. Штормить когда начинало, страшно было: все падает, голова кружится, мокрые все.
А как до Победы дожили, я летом и списалась на берег. Получила расчет, на базаре купила себе коричневый фибровый, с блестящими замочками, чемодан,  платье в горошек крепдешиновое  и беретку белую, а ещё туфельки черные кожаные с ремешками и носочки. Я красивая была, косы до пояса. 
Пришла в милицию, нужно паспорт же оформить. Отправили меня к начальнику. А он в большом кабинете, бывший военный. Седой весь, награды на кителе. И руки одной нет, правой. Всё какие-то бумаги долго читал, потом посмотрел на меня… Внимательно так, молча.
У меня аж мурашки побежали. Стою, ноги ватные, комок в горле, дыхнуть нечем… А он помолчал-помолчал и говорит: «Так вот ты где, Людмила? А мы тебя по всей стране разыскиваем…», - вздохнул как-то тяжело  и стал что-то писать в этих бумагах. Долго, левой-то рукой не так ловко получается. «Всё, - думаю, - снимай, Мила, свои туфельки кожаные и носочки белые, надевай сапоги кирзовые и телогрейку арестантскую!». Дописал начальник, поднял на меня лицо, строго так смотрит: «Держи, – говорит, - свой паспорт и больше на глаза мне не попадайся!». И вдруг улыбнулся.
   … Жужжит потихоньку видеокамера, извлекая годы маминой жизни из гигабайтов электронной памяти. Всё изменилось. Уже не обнимешь родные плечи, не вдохнешь самый любимый запах, не почувствуешь тепло её рук. Только  пластмассовая «вертушка» воспроизводит мамин спокойный, почти бесстрастный голос, её  лицо и глаза, отрешённо смотрящие куда-то вдаль, в глубины своей, заполненной трудами и лишениями судьбы. И лежащий  на столе аккуратный  квадратик блестящего конфетного фантика.

  *ФЗО - фабрично-заводское обучение