Баяния

ПО НОТНЫМ СТУПЕНЬКАМ (часть первая)                                    
                
       Любое время суток имеет свою прелесть, свою притягательность. Не погрешу против истины, если скажу, что мне по нраву и самое раннее утро, когда еще практически все спит, и начало дня, и полуденный час. Однако ближе всего душе моей часы вечерние, когда солнышко уже спряталось в свою спальню, сумерки постепенно сгущаются, мир затихает, наступает особый период, когда течение  мыслей замедляется, сами мысли приобретают  несколько расплывчатый, и от этого необыкновенно приятный характер, когда все упрощается,  все проблемы, неувязки и горести кажутся легко разрешимыми и простыми, порой, даже совсем не важными.  В то же время они, мысли, кажутся убедительными, весомыми, и создается впечатление, что завтра  будет достаточно только их произнести вслух, и всё проблемное образуется и разрешится самым славным и простым способом, к вящему удовольствию всех заинтересованных сторон.
       Нередко именно в это время, когда в доме затихает всякая дневная суета, когда меня никто и ничем не беспокоит в моем кабинете, кораблик воспоминаний отплывает от пирса и пускается в плавание по океану Памяти, омывающему великую страну Прошлое. Его курс, пролагаемый неведомым кормчим, порой прихотлив, непредсказуем и даже замысловат. Вот и вчера вечером он, кораблик, неизвестно по чьему приказу снова начал свой дрейф по волнам океана, подгоняемый легким бризом неслышного кондиционера и теплым  течением мыслей, навеянных  необыкновенно приятным послевкусием китайского зеленого чая, который я неспешно смаковал, погружаясь в привычное состояние вечернего очарования. 
       Кораблик неспешно скользил по ряби памяти, не удаляясь и не приближаясь к суше, пока впереди не замаячил мыс волшебной провинции империи Прошлое по имени Баяния. Здесь суденышко приткнулось к берегу и от него потекли воспоминания, как и откуда появился в жизни моей баян, какую роль и место он занимал в делах моих, и что осталось от этой роли на день сегодняшний. 
      
       Шестой класс. Все как обычно. Проучились почти четверть. Помимо уроков занимаюсь чтением разнообразной приключенческой литературы, изучаю самым пристальным и подробным образом всевозможные географические карты и атласы. Книги о географических странствиях и открытиях идут в приоритете даже перед приключенческими и детективными романами. О музыке и не помышляю, и никаких признаков ее появления на горизонте моих интересов. Вдруг, я узнаю что мой младший брат Миша, которого мы все ласково звали в семье Михреем, записался в кружок баянистов при школе и уже сносно пиликает на школьном баяне "Во саду ли в огороде" и еще какую-то песенку типа "Во зеленом саду". Хе-хе, думаю, а я-то чем хуже? Пойду-ка, посмотрю, что там на этом кружке хорошего?
       Вечером заглянул туда. Оказалось, там много мальчишек и даже девчонок. В центре сидит учитель музыки и пения Михаил Данилович и что-то всем рассказывает. Увидал меня и говорит:
- О, Герка! Давай-давай, заходи, чего там в дверях жмешься? Давно уже нужно было вместе с братом ко мне ходить и делу учиться.
       Так я сам для себя неожиданно, не думая, не гадая, присел на музыку. Дело пошло неожиданно легко. Быстро освоил теорию музыки в определенных объемах, разобрался в минорах-мажорах и кварт-квинт-септаккордах, "крещендах-диминуэндах", репризах, вольтах, легатах-стаккатах, и прочих, полных премудростей, итальянских музыкальных терминах. Освоил клавиатуру баяна, и все пошло, как по маслу. Некоторое затруднение вызвало только сведение в одновременную игру партий правой и левой руки. Но и этот рубеж был преодолен.
       Короче говоря, через пару месяцев я уже вышел на школьную сцену с нашим преподавателем с концертным номером. Мы исполняли музыку известной песни "Коробейники". Понятно, что техника моя еще была слаба, но для уровня школьного концерта самодеятельности уже годилась. Сам того не ожидая, я по-настоящему увлекся игрой. Мне нравилось часами гонять арпеджио, развивая умение чувствовать клавиатуру, правильно работать мехами, читать  ноты и играть с листа. Дело пошло так хорошо, что мой преподаватель  прямо сказал отцу:
- Лев Васильевич, покупайте вашему сыну баян, из него выйдет толк.
       Надо сказать, что до этой поры мы с Михреем по очереди терзали школьный баян, ибо своего, конечно, у нас никогда не было. После слов Михаила Даниловича отец как-то вечером завел разговор о моей игре, о том, имеет ли смысл покупать баян. Разумеется, я, воодушевленный и увлеченный новым занятием, сразу же сказал, что баян нужно обязательно купить.
       Прошло некоторое время, дней пять или шесть. Однажды отец подзывает меня и говорит:
- Собирайся, поедешь в Псков за баяном, вот тебе деньги. Я его спрашиваю:
- Пап, а деньги-то где взял, ведь он дорого стоит, целых тысяча триста восемьдесят пять рублей?
- А я, сын, с мамой посовещавшись, корову продал, вот  и набрали денег тебе на баян.
       С этими словами он дал мне увесистый свёрток с деньгами сказав, что здесь мне  хватит на билет до Пскова и обратно,  и на баян.

       Здесь надо бы упомянуть, что деньги в те времена еще были сталинские, большого размера, поэтому и сверток получился внушительный. Как раз были  новогодние каникулы, никаких препятствий поездке не было и я, не откладывая дело в долгий ящик, собрался в путь.
       В Пскове  жил  наш дедушка, отец отца, и еще жил брат отца, дядя Юра, профессиональный музыкант. Отец велел мне по приезду обратиться к деду, дал с собой записку и сказал, что мне во всем помогут. В Псков из нашего поселка ходил ежедневный  рейсовый автобус. Отправлялся в шесть утра. Проснувшись ни свет, ни заря, я попил чайку и пошагал на вокзал, купил билет и сел в стоявший автобус.   Дорога в сто с небольшим километров мне долгой не показалась. В Пскове  я быстро  добрался до деда. Дед, прочитав записку, куда-то позвонил и через час-полтора появился дядя Юра. И вот мы отправились в магазин...
       Помню, баянов было много, всякие разные, дядя Юра брал их по очереди, пробовал, определял звучание, о чем-то говорил с продавцом, брал следующий.  Мне казалось, что они все звучат хорошо и нечего тут перебирать, так не терпелось скорее взять в руки свой баян, именно свой. Но что-то мой спутник все время был недоволен. Наконец, перебрав все, он мне сказал:
- Пойдем-ка, Гера, в другой магазин, здешние баяны мне не по нраву. Во втором магазине все повторилось, но, наконец-то, нашелся такой, который моего придирчивого дядьку удовлетворил. Мы расплатились и поехали к деду. Естественно, там я уже все рассмотрел внимательно сам, немного поиграл деду, показывая свое умение, и отправился на автовокзал: подходило время отправления моего автобуса.  Приехал в затемно. Дома меня ждали, даже Михаил Данилович был в гостях. Некоторое время баян "привыкал" к домашней температуре, потом  мой учитель его опробовал. Инструмент ему понравился, и он меня поздравил с этим знаменательным днем.
       С этого дня я начал заниматься игрой еще прилежнее. Разучивал этюды Черни, Геддике, бесконечно гонял арпеджио, попутно разучивая  различные музыкальные пьесы: вариации русских народных песен, старинные вальсы, танцевальную музыку, мазурки, полонезы, фокстроты, танго и прочее.
       К концу седьмого класса я играл уже вполне прилично, так сказать на уровне. Во всяком случае, народу, как говорится, нравилось.  К этой поре мой учитель музыки  нас покинул: они семьей уехали в Ленинград, новая учительница  музыки и пения баяном не владела, и я остался  с музыкальными проблемами один на один. В поселке не было никакого книжного отдела  с нотами, приходилось ездить в город Дно, где был музыкальный магазинчик, покупал там нотные сборники и разучивал все подряд.  Приближался конец учебного года, мне предстояли государственные экзамены на право получения свидетельства о неполном среднем образовании. Этот документ давал мне право поступления в музыкальное училище - таковы были мои дальнейшие планы на жизнь.

                                                         ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР В САРАНСКЕ. (Часть вторая.)
       Мир потихоньку прощался с днём.  Тьма за окнами сгустилась, город погрузился полностью в ночь, стих даже ветерок, наполнявший паруса моего суденышка воспоминаний, приткнувшегося к берегам Баянии. Стихло все, слышен был только шепот волн.
       Шепот волн, шепот волн....так это же название вальса, который мне в качестве прощального подарка записал с инструмента на бумагу мой учитель Михаил Данилович, уезжая в Ленинград.  Кстати, помню, вальс этот мне так понравился, что я его разучил буквально за пару дней и даже успел  сыграть моему учителю. Любопытно, что как раз в эти дни к нам в школу приехала корреспондентка  Псковского областного радио. Она делала какую-то передачу о нашей школе, в том числе и о нашем музыкальном кружке там было упомянуто, и даже записала на магнитофон этот самый "Шепот волн" в моем исполнении. Было интересно, потом слушать передачу о школе и собственную игру по областному радио, жаль только, что именно к этой поре Михаила Даниловича в школе уже не было. Это был замечательный человек. Выпускник Гнесинки, он виртуозно владел баяном и многими другими клавишными народными инструментами. На кружке он много рассказывал о музыке, о композиторах, о людях музыкального мира, с которыми его сводила судьба.
       "Шепот волн" стал прощальной чертой в наших отношениях. Далее я остался с музыкой, с баяном один на один.  Меня это не испугало, наоборот как-то утвердило в мысли, что после седьмого класса  буду поступать в музучилище. В оставшееся время я еще больше увеличил время, отводимое на музыкальные занятия. Выходило так, что  практически все свободное от учебы время только и делал, что упражнялся. Мать поддерживала  мою мысль о музучилище. Время от времени, как бы это аккуратнее сказать, подсовывала мне под руку то одну книжку про музыкантов, то другую. Помнится,  с  ее легкой руки прочел книги о Мусоргском, Даргомыжском, Балакиреве, Глинке. 
             
        Вот так под Шепот волн, под аккорды Серебрянных струн, под молчание Сопок Маньчжурии и Сказки Венского леса незаметно пролетели последние недели седьмого учебного года,  остались позади экзамены, прощальный вечер со школой, где я впервые в жизни танцевал, точнее, пытался танцевать какой-то вальс с красивой девочкой Леной Ковалевой, которая пригасила меня на белый танец. Танцевать я не умел совершенно, выглядел, видимо, совсем нелепо. Я даже помню, отказывался, но Ленка утянула меня. Три минуты моего позора закончились,  больше, к счастью, меня не решилась пригласить ни одна девочка. К слову сказать, к танцу  у меня нет абсолютно никаких способностей, все попытки  под руководством старшего брата хоть чему-то научиться, потерпели неудачу. Могу сказать, что и по сей день, даже если я рискну в домашних условиях изобразить некий танец, то делаю это либо с грацией слона в посудной лавке, либо с изяществом резвящейся на льду коровы.
       Лирический настрой по поводу окончания школы и предчувствия открывающихся дорог новой жизни быстро закончились, и наступило суровое осознание, что впереди роковые экзамены в музыкальное училище. Там мои пятерки в свидетельстве не значили ничего, там от меня ждали веского слова в умении владеть инструментом, в понимании музыки и умении ее чувствовать. Предательский холодок все чаще стал заныривать  ко мне под рубашку, когда я мысленно представлял, как выйду играть на экзамене перед приёмной комиссией.
       Батя  не одобрял моего желания идти в музыканты. Он даже в это время подарил мне какую-то книгу, где сделал надпись, которую помню наизусть до сих пор: "Мой сын, в труде - достижение цели, в безделье породишь провал. Хоть музыка эмоции людские развивает, но я, отец, тебе другой удел желаю". Однако надо сказать и не противился этому моему желанию. Мать, наоборот, всем силами старалась меня ободрить, поддерживала в этих устремлениях. Более того, она  мне даже попыталась сделать большую, как ей казалось, поддержку и помощь при поступлении. На семейном совете было принято решение, что я поеду поступать в Саранск. Тамошнее училище в те годы славилось школой народных инструментов, но самое главное, в Саранске жил народный артист, большой певец, мастер оперного пения Илларион Максимович Яушев, у которого когда-то в молодости моя маманя училась пению и сценическому искусству, намереваясь идти в артистки.  Вот моя мама, совсем не смущаясь от мысли, что с момента их последнего свидания времени прошло уже четверть века, написала ему записку и передала её мне, чтобы я нашел в Саранске Яушева. В записке она просила его оказать мне посильную помощь.
       Честно сказать и тогда, и поныне я удивляюсь некоей наивности моей мамани. Тем не менее, забегая наперед, должен сказать, что мать моя все-таки лучше, чем я, знала людей своего поколения.   

            Помню только, что поезд прибывал в Саранск рано утром. Город по ходу поезда стоял по правой стороне, а слева, напротив него располагалось большое село с называнием Посоп. Здесь я упоминаю этот факт только по одному поводу: мы все умиляемся знаменитой падающей Пизанской башне, считая ее каким-то супер чудом света, а в простом мордовском селе с непонятным для русского уха названием Посоп, стоит изумительной красоты православный собор, звоница которого наклонена еще больше, нежели любимая башня Галилея. Однако этому чуду никто не удивляется, и никто про это ничего не знает, кроме местных жителей. Я удивился ему тогда, когда увидел впервые, удивлялся и потом, когда доводилось снова там бывать. Часто вспоминаю по этому поводу известную фразу Салтыкова-Щедрина: - "хорошо иностранцу, он и у себя дома - иностранец"

           Еще подъезжая, я ломал голову над вопросом, что сделать в первую очередь: поехать в училище и сдать документы, а потом искать Яушева, или наоборот? Дело в том, что со мной был баян, вроде невелик груз, шестнадцать килограммов всего без футляра, но таскаться с ним по незнакомому городу мне почему-то казалось малопривлекательной перспективой, впрочем, судьба сама все решила самым благополучным образом: мне просто сказочно повезло (известно, кому везет).  Выйдя в город из вокзала, я сразу же увидел милиционера, который шагал прямо в моем направлении, и решил спросить у него, где искать адресное бюро.
Милиционер оказался любопытный:
- А зачем тебе, парень, адресное бюро?
Пришлось ему сказать, что, дескать, ищу человека, он у вас, вроде как известный, назвал фамилию...
- Иллариона Максимовича ищешь? Ну, тебе, брат, повезло, я знаю, где он живет, и как раз иду в том направлении, пошли-ка со мной.
Минут через десять он показал мне дом, сказал:
-  Зайдешь в средний подъезд поднимешься на четвертый этаж и первая дверь слева - это дверь его квартиры.
Поблагодарив словоохотливого попутчика, я пошагал в указанном направлении. Поднявшись на этаж, позвонил. Дверь открыла полноватая дама лет тридцати пяти - сорока. Смерив меня взглядом, спросила:
- Тебе кого, паренек?
Отвечаю, что мне нужен Илларион Максимович.
- Ларик, это к тебе...
Через пару секунд в двери появляется двухметровый гигант почти необъятных размеров и спрашивает густым, сочным басом:
- Кому я тут нужен?
Здороваюсь, говорю, что я только что приехал и что у меня к вам есть письмо, подаю конверт. Он берет, читает, хмурится. Потом, смотрю, появляется улыбка:
- Ну-ка, ну-ка покажись, покажись, Аннушкин сын. Помню-помню твою матушку, способная была ученица. Пишет она тут, что ты в музыканты хочешь податься. Так-так, если ты в нее,  может из тебя что-то и получится.  Лидок - говорит жене - поставь-ка нам чайку, а мы пока побеседуем, проходи в комнату, тебя как зовут-то, Георгием?
       Прошли в комнату, присели. Расспросил он меня о семье, о нашей жизни, сказал пару слов о прошлом, как они с матерью познакомились, потом попросил меня что-нибудь сыграть. Достал баян, сыграл что-то уже и не припомню, что. Потом еще что-то. Попросил меня сыграть что-нибудь народное. Тут я, малость, схитрил. Мать перед отъездом сказала мне, что Яушев из простых крестьян, работал молодым парнем в Нижнем Новгороде в порту грузчиком и однажды пел во время работы. В это время по берегу Волги прогуливались Шаляпин и Горький. Они услышали его пение, подошли к нему, поговорили, расспросили. Вот так и была решена его дальнейшая судьба. Шаляпин помог ему определиться в Нижегородское музыкальное училище,   и таким вот образом началась его артистическая певческая карьера, жизнь оперного певца.
       Так вот, памятуя об этом, я заиграл музыку к песне "Вниз по Волге-реке".  Не успел сыграть буквально первые такты, Яушев подхватил мелодию и запел во весь голос. Признаюсь, у меня от этого пения мурашки по спине побежали, так было это мощно и красиво.

       Пропел куплет, оборвал пение и говорит:
- Ты, это, куда сейчас? Какие планы?
- Не знаю - говорю - сейчас поеду, найду училище, документы сдам, и буду определяться, где жить. Еще не знаю, есть ли там общежитие.
- Так - говорит Илларион Максимович - ты туда езжай, а я сейчас позвоню, найдешь там (называет имя и отчество какой-то дамы, уже не помню) сдашь ей документы, а потом возвращайся сюда, будешь на время экзаменов жить у меня, места хватит, чего ты будешь один в незнакомом городе болтаться.
       Вот так, одним махом была решена моя дальнейшая программа действий. Попили чаю, и я поехал искать училище. Нашел,  разыскал даму, отдал ей все, что было нужно. Она мне  объяснила, что, когда, где и так далее, дала экзаменационный лист. Видимо, на всякий случай,  все- таки спросила, где я буду проживать, ответил, что сам Яушев мне предложил пожить у него.
       Вот таким макаром, нежданно-негаданно я оказался в гостях у народного артиста Мордовской АССР, заслуженного артиста РСФСР, оперного певца Иллариона Максимовича Яушева. Я гостил у него больше недели. Он оказался до удивления простым и отзывчивым человеком. Общался со мной, как с равным, не подавляя своим авторитетом и возрастом. Много рассказывал о своей жизни в детстве, молодости, показывал фотографии, в том числе и фотографии, где он вместе с Шаляпиным, Горьким. Рассказывал мне, какие они были люди. У Иллариона Максимовича было большое количество фотографий, где он был заснят в гриме, исполняя соответствующие партии в разных операх, особенно, помню, меня поразила фотография, где он был снят в роли мельника в опере Даргомыжского "Русалка". Видимо, и фотограф был мастером своего дела, да и сам Яушев хорошим артистом, ибо даже только фотография, вид ее, привели меня тогда в священный трепет, так мощно было все выражено, особенно, там, где он полунагой, помешанный...
       Несколько раз, когда я был свободен от занятий, Илларион Максимович выводил меня в город, обычно мы ходили втроем, он, его жена и я. Мне показали знаменитый Саранский парк, потом сводили в музей великого мордовского скульптора по имени Эрьзя. Впечатление от этого музея, от работ скульптора остались у меня на всю жизнь. До сих пор помню неистовое энергетическое воздействие скульптур, сделанных из какого-то южно-американского дерева.
       Честно говоря, даже сейчас, по прошествии многих лет, до сих пор,  я с удивлением и с особой благодарностью вспоминаю то тепло, ту доброту, с которой отнеслись ко мне эти люди, ведь фактически, я им был абсолютно чужой, посторонний человек, тем более, если учесть, что мне было что-то чуть больше четырнадцати лет, а Яушев заканчивал шестой десяток.
       Чего греха таить, до сих пор испытываю некоторую гордость, что мне, сопливому мальчишке, довелось аккомпанировать такому большому певцу. Несколько раз он вечером пел, а я аккомпанировал. Голос у него был сочный, сильный, весьма похож по окрасу на шаляпинский, диапазон голоса был фантастический.

       Вот так, за прогулками по Саранску, походами по музеям и паркам, музыкальными вечерами с разговорами, чаепитями, воспоминаниями, быстро пролетело почти полторы недели. Даже как-то и экзамены я сдал незаметно для себя и без особых волнений.  Наступил последний день моего пребывания в Саранске. Накануне Илларион Максимович уехал в Москву.  Я проводил его до автовокзала. Прощаясь, он приобнял меня, похлопал как-то по-отечески по спине, пожелал мне удачи и сказал:
-Думаю я, что учеба твоя в музучилище будет важной ступенькой в твоей жизни, важной, но не окончательной. Мне кажется, что удел баяниста - это не для тебя, тебя ждет что-то другое, более  важное, более весомое. Удивительно, но он высказал другими словами мысли моего отца, хотя лично они никогда не виделись и знакомы не были.
       Проводив свое знаменитого старшего друга, я погулял немного по городу, посмаковал порцию эскимо, и вернулся домой, если так можно в данном случае выразиться. День был теплый, солнечный и уже клонился к вечеру.  Тетя Лида, как я звал жену Иллариона Максимовича, сказала мне, что она ненадолго отлучится куда-то по своим делам  и ушла. Я посидел, поскучал и от нечего делать вышел во двор, присел на скамеечку. Сидел, смотрел по сторонам, в голове бродили разные мечтательные мысли. Наблюдал за голубями, за маленьким мальчиком, который за ними гонялся, за его мамой.  Вечерело, откуда-то появились ребята и девчата моего возраста, мы незаметно разговорились, познакомились. Я проболтался, что поступал в музучилище, ребята попросили, чтобы я что-нибудь поиграл. Сбегал, вынес баян. Играл долго, все подряд. Время шло, уже и темнеть начало, постепенно слушатели мои один за другим растворились по своим делам. Со мной осталась только одна девочка, светловолосая, с очень темными глазами, спрятавшимися  за очками в красивой тонкой золотой оправе. Сидели, болтали, я уже и баян поставил рядышком, устал играть. Тети Лиды все не было и не было. Уже совсем прилично стемнело.  В атмосфере царило какое-то особо уютное состояние: и сумерки, и вечернее тепло, и тишина, и девочка с серебристым голосом и темными умными глазами за золотистой оправой - все создавало  особое настроение, особое чувство очарования, которое я ранее не испытывал. Уходить не хотелось, но я уже беспокоился, почему так долго нет моей хозяйки, как вдруг на четвертом этаже открылось окно, и голос тети Лиды выдернул меня из элегического состояния:
- Герка, ты домой сегодня собираешься?
- Ой, тетя Лида, а когда вы прошли? Я вас не заметил!
- Да я давно уже дома, это ты всё гуляешь, домой давай, гулёна!
       Я попрощался с девочкой, имени которой сегодня даже и не помню, остались только в памяти ее глаза за золотистой оправой, и непередаваемое словами чувство очарования позднего вечера в Саранске.
       Забежав домой, я еще раз извинился, оправдываясь тем, что действительно не видел момента прихода хозяйки домой.
- Ладно уж, жених, спать ложись, тебе завтра  домой ехать! - нарочито строго проворчала тетя Лида.

        Наутро я попрощался с гостеприимным домом, от всей души поблагодарил хозяйку, забрал свою поклажу и пошагал на вокзал.  В поезде, забравшись на самую верхнюю полку (ехал в общем вагоне, как ездили тогда все) я закрыл глаза и постарался вызвать в памяти чувство очарования вчерашнего вечера. Мне это почти удалось, и я незаметно задремал, убаюканный элегическими воспоминаниями и стуком вагонных колес.
       Дома все пошло по старому руслу. Стоял жаркий август, мы купались, загорали, играли в футбол. Вечерами играли в разные  игры, но я все время думал над словами отца и над словами Иллариона Максимовича.  Чем больше я над ними размышлял, тем меньше во мне оставалось желания ехать учиться в Саранск. Помню, двадцать пятого числа из музучилща пришел вызов, я должен был приехать в Саранск к первому сентября.  Мать радовалась, поздравляла меня, я отмалчивался. До вечера ходил с этим письмом в кармане. Было уже поздно, все собрались дома, когда я во всеуслышанне объявил, что в училище не поеду, буду учиться в школе, а там будет видно. Мать расстроилась, начала меня уговаривать, отец промолчал, но я заметил в уголках его губ почти незаметную довольную улыбку.

                           "ОДНОЗВУЧНО ГРЕМИТ КОЛОКОЛЬЧИК. (Вместо эпилога)
       Лет десять назад один родственник по линии жены, уезжая с Дальнего Востока, оставил мне на память свой баян. Сей инструмент живет у меня в своем чехле в дальнем шкафу. Извлекаю я его на свет божий не чаще двух-трёх раз в году. Делаю это обычно тогда, когда дома никого нет, и стараюсь поймать момент, когда такое случается в вечернее время. Коли  все совпадает, то достаю баян, протираю его от пыли, сажусь, и тихонько касаясь клавиш, начинаю что-нибудь наигрывать. Совсем тихо, медленно, вслушиваясь в звуки. Свет не включаю, медленно перебираю клавиши, мехи раздвигаю мягко, осторожно. Баян отзывается стройными нежными, почти как у губной гармошки, аккордами, и в памяти возникают дни былые, первые занятия, постижение таинственной нотной грамоты, вспоминаются первые разученные мелодии. Постепенно появляются картины  из саранской эпопеи, последующие года, когда я продолжал совершенствоваться в игре, учась в школе, затем в институте. Однако в институтскую пору интенсивность занятий  заметно снизилась, потому что просто физически не хватало времени. По окончании института пришлось уехать на Дальний Восток, баян с собой не взял, оставил его сестре, где он и по сей день пребывает целехонький.
       Так уж сложилось, что за текущими делами, да не имея инструмента своего, я все реже вспоминал о баяне, теряя и навыки и технику.  Любой, кто умеет играть, знает, что нет ничего страшнее для музыканта, чем отсутствие игровой практики.
       С тех пор, как я поступал в музучилище, прошло без малого почти шестьдесят лет. Из тех лиц, которые меня тогда окружали, в живых не осталось почти никого. Ушел из жизни и мой старший брат, тоже способный музыкант,  человек талантливый и имевший от природы красивый поставленный баритон.  Часто  мы устраивали дома музыкальные вечера, он пел, а я аккомпанировал ему. Иногда он тоже аккомпанировал сам себе вместе со мной, играя на аккордеоне или пианино.  Особенно ему удавался романс "Однозвучно гремит колокольчик". Когда он его пел,  у меня душа замирала. 
       Наверное именно поэтому, я, когда выпадают вечера, вызывающие желание прикоснуться к прошлому, почти всегда начинаю тихо играть мелодию этого романса...Под эти удивительные звуки медленно протекает вся жизнь, и я явственно слышу, что «умолк мой ямщик,  а  дорога ....далека-далека», но уже не «предо мной», а позади-позади...Темнеет. Умолкает мой баян...сижу...впитываю остатки неслышимых звуков прошлого...Но вот кто-то из домашних вставляет ключи в дверной замок... тишина нарушается. Прячу баян, включаю свет...Жизнь продолжается...Музыка звучит, но это уже другая музыка, не моя.