Перчатки. Ольга Ю. Ланская

И стала я страшнее ночи.

И на глаза бы людям не показываться. Не пугать. А всё надо: туда, говорят идти надо, сюда…

И брожу я тенью страшного горя, и люди, взглянув мне в лицо, вздрагивают.
Не то чучело бредёт какое-то, или причудилось в тумане что? И, спеша, уходят подальше.

Всё в доме стало ломаться. У холодильника крышка сегодня оторвалась. И чуть не придавила меня. Прижала я ее на место, придавила столом. Идти надо. Всё дела, дела… Вроде, и не нужные мне, но необходимые.

Идти. По льду и воде, снежной ноябрьской каше. Идти с этим страшным – не моим! – лицом. Людей пугать! Но...надо.
 
Только черноглазый парнишка не испугался, когда увидел, как я по льдам Апрашки пробираюсь, чтобы дорогу себе сократить, остановил:

– У меня перчатки для Вас есть, – говорит.

– Черные, длинные, чтобы в рукава ветром не задувало! И цвет, глядите, как Ваша шубка, точь в точь!

И протягивает мне сокровище.

Молчу.

Всё заметил, и что рукава шубейки моей раструбом, и из нах прозрачные руки ледяным ветром обласкивает -- забыла я свитерок-то надеть.

Серж бы подсказал. Но его нет. Как это та девушка Марину Цветаеву так вовремя и уместно вспомнила? "Над Вашей могилой..." Нет, не помню...

А парнишка улыбается белозубо:

– Я бы Вам и даром отдал, для Вас они словно. Только вот хозяин… Хотите, всего за 250?

Молчу. Думаю, и вправду мои словно перчатки, да куда уж мне красоту такую!

А он говорит:

– За 200 отдам! Берите. В магазине они не меньше тысячи стоят!

И смотрит дружелюбно, весело. И страшное моё, испещрённое горем лицо, словно не видит.

"Хорошего торговца воспитали," - подумала я.

И ушла. Даже не оглянулась.

А вот с тех пор всё чаще думаю: торговца увидела, а человека?

И стоят передо мною чёрные, как смоль, добрые, всё понимающие глаза.

Санкт-Петербург