Из чего же сделаны наши девчонки...

                                Хотелось любви, настоящей, не ложной.
                                И, как там душою теперь не криви,
                                Конечно, счастливой, но если уж сложно,
                                То пусть не счастливой, а всё же любви.
                                                                 Евг. Евтушенко   

Из рецензии: «…Больше всего в свое время любила Эдуарда Асадова и Расула Гамзатова. А Вы, если не секрет?!»

Задумалась. Начали всплывать, казалось, дано забытые четверостишия. Не последние, которые бередили душу, а их тех дальних лет, когда стихи запоминались сами. Когда в голове было просторно, и стихотворные строчки там устраивались, выбирая себе лучшие места: у окошка, на диванчике, или просто растягиваясь на полу во весь рост… С годами их стали уплотнять, загонять в уголки, словно было что-то более важное. Уравнения термодинамики, расчет валов, даты семейных праздников, проектирование в SolidWorks, чьи-то телефоны… И все же они умудрились не затеряться. Где-то стерлись имена авторов, одно слово заменило другое, потерялся знак препинания, но, чтобы их прочитать, повторить про себя, не надо заглядывать в книжки или разыскивать в интернете.
Вдруг вспомнилось.
Лабораторная на третьем курсе по теплопередаче. Сидим в кабинете на «голубятне», под самой крышей энергофака, листаю только что купленный сборник стихов. Мальчишка – однокурсник подсел слишком близко, попытался заглянуть:
- Извини, что-то личное?
Белобрысый, с румянцем на всю щеку, он был любимцем моей мамы. Ей казалось, румянец – от застенчивости. Я маму не разочаровывала, хотя точно знала: румянец определялся расположением сосудов, способность смущаться была далеко не главным качеством однокурсника.
Но тут он вдруг очень точно понял, раньше, чем я, что стихи – это действительно очень личное.
А читала тогда тонюсенькую книжечку Майи Румянцевой из серии «Библиотечка избранной лирики», форматом меньше половины тетрадного листа.
                      «Как к морю, я приду к тебе босая,
                       Прильну доверчиво к глубинам вод…
                       …Скажи, а чайки тоже умирают,
                       Когда их море
                                                   предаёт?»
Было ли это личным? Чужой жизненный опыт, предвидение боли, выплеснувшееся в слово. Слово станет твоим, когда эта боль прикоснется крылом к твоему плечу… Запомнилось.
                       «Я до кончиков пальцев не злая,
                        Очень добрая я с тобой.
                        Я до муки, до боли не знаю,
                        Есть ли ты или выдуман мной…
                        И приходят рассветы в город,
                        Очень трезвые, с третьими лишними...»

«Если не секрет», - почему-то написал человек, задавший вопрос. Нет, конечно, нет, какие же могут быть секреты. И все же… Стихи, которые живут в нашей памяти, иногда знают о нас больше, чем мы знаем о себе сами.

                    Та девочка, которая когда-то на занятиях читала Румянцеву, любила не каких-то конкретных поэтов. Она любила стихи. О чем? Да о любви, конечно, о чем же еще… Не сосчитать, сколько подростков примеряли на себя: «хотелось любви, настоящей, не ложной». И, скрепя сердце, соглашались: «пусть не счастливой, а всё же любви».
А еще она переписала в дневник и твердила однажды счастливо найденные строки Евгения Винокурова:
                       «Отрочество – это миг,
                        когда короче всего расстояние
                        От сердца до человечества
                        …………………………………
                        Отрочество – это беспокойство:
                        «Вдруг я не такой, как все?»
                        И ужас: «Вдруг я такой, как все?»

Все было: и ужас, и беспокойство…
И радость, когда в голове смешивались чужие строчки, устраивая разноцветную кутерьму, словно переплетались нитки из различных клубочков шерсти. Серо-голубая благородная пряжа «Февраль. Достать чернил и плакать…», продолжалась недорогим, но ярким и веселым акрилом:
                         «Апрель, апрель на улице!
                          А на улице февраль.
                          Ещё февраль на улице,
                          А на улице — апрель!»
Потянешь за кончик ниточки из клубка изысканного «Меланжа», в котором цвет невской воды плавно перетекает в освещение питерских сумерек, и возникнут строчки:
                          «О доблестях, о подвигах, о славе,
                           Я забывал на горестной земле,
                           Когда твое лицо в простой оправе
                           Передо мной сияло на столе»
А вслед тут же вплетется другая нить:
                          «Заметался пожар голубой,
                           Позабылись родимые дали.
                           В первый раз я запел про любовь,
                           В первый раз отрекаюсь скандалить»

Маленький, карманного формата, томик стихов Твардовского.  Словно закладки в нем черные суровые нитки, больше любых учебников по истории, рассказывающие о войне:          
                          «Из записной потертой книжки
                           Две строчки о бойце-парнишке…»
                            ……………………………………….
                           «Я знаю, никакой моей вины,
                            В том, что другие не пришли с войны…»
                                  
И тут же разудалое, цветное мулине:
                            «Погляжу, какой ты милый,
                             Замечательный какой,
                             Нет, недаром полюбила,
                             Потеряла я покой.
                             Только ты не улыбайся,
                             Не смотри так с высоты,
                             Только ты не зазнавайся:
                             Не один на свете ты…»

Просятся в руку и в память клубки слов из военных хлопчатобумажных нитей, в которых не было ни грамма искусственного. Ничего не знала девчонка о той, недавно, в сущности, закончившейся войне, которая прошлась по детству старшего брата, и до взрослой любви не доросла, а вот запомнила строчки, поняв, что это – настоящее:
                             «За окном пепелища, дома черноребрые,
                              Снова холод, война и зима…
                              Написать тебе что-нибудь доброе, доброе?
                              Чтобы ты удивилась сама».

А разноцветные клубочки ниток «Ирис»! К ним, гладким на ощупь, блестящим и матовым, добавлялись словно бусинки или бисер запахи, звуки. Это были лучшие нитки для ажурного вязания словами:
                             «Бульвары бензином и розами пахнут.
                              Мокра моя шляпа и ворот распахнут.
                              Размотанный шарф романтичен и рыж.
                              Он тоже загадка. Он тоже Париж.»                              
                              ……………………………………….         
                             «На белый бал берез не соберу,
                              Холодный хор хвои хранит молчанье.
                              Кукушки крик, как камешек отчаянья,
                              Все катится и катится в бору.»                                                                                        
                                          
Шерсть, хлопок, акрил… Перепутались, переплелись стихи поэтов:
                             «Аве, Оза. Ночь или жилье,
                              псы ли воют, слизывая слезы,
                              слушаю дыхание Твое.
                              Аве, Оза...
                              Оробело, как вступают в озеро,
                              разве знал я, циник и паяц,
                              что любовь - великая боязнь?
                              Аве, Оза...»
                              ………………………………..
                             «…Вроде просто:
                              найти и расставить слова.
                              Жаль, что это все реже.
                              И все больней...
                              Вновь бумага лежит
                                         ни жива, ни мертва
                              будто знает,
                                  что ты прикоснешься к ней»
                              …………………………………………..
                              «Идут белые снеги,
                               как по нитке скользя...
                               Жить и жить бы на свете,
                               но, наверно, нельзя».

Как сказал один из авторов Прозы: «Все мы внутри себя состоим из разных стихов». Но какие-то строчки в каждом живут с детства.

Однажды злая волшебница заколдовала двенадцать братьев, превратив в диких гусей. Чтобы спасти их, сестра должна была за ночь сплести голыми руками из крапивы двенадцать рубах и надеть на братьев. Один рукав довязать не успела, самый младший - с крылом остался… Это сказка, запомнившаяся с детства.
Вот и клубочки слов – такая же пряжа, обжигающая, словно крапива, душу. Из разных по качеству и цвету волокон связалась с годами то ли защитная кольчужка, то ли полушалок.
Набросишь на плечи, и отзовется:
                              «А я вам говорю, что нет
                               Напрасно прожитых мной лет…
                               ……………………………….
                               И никогда не поздно снова
                               начать всю жизнь,
                                         начать весь путь,
                               и так, чтоб в прошлом бы - ни слова,
                               ни стона бы не зачеркнуть.

 А то, что не все сплелось, как хотелось, что не хватило времени доплести рукав, и сквозь него все равно проникает боль -  так ведь это и есть жизнь.
Использованы стихи: Б.Пастернака, Дм.Сухарева, Ал.Блока, С.Есенина, К.Симонова, П.Антокольского, Б.Окуджавы, А.Вознесенского, Р.Рождественского, Е.Евтушенко, О.Берггольц.