Этажи времени. Глава 21

Начало http://www.proza.ru/2015/11/10/848
Человеком, получившим книгу, оказался русский историк, академик Иван Федорович Шувалов, написавший великое множество трудов по истории Великого Новгорода.

Открыв книгу, Шувалов по привычке стал читать страницу за страницей, выписывая в блокнот фразы, казавшиеся ключевыми. Много лет именно так он работал со всеми первоисточниками, и этот метод позволял успешно анализировать разнообразные тексты. Однако в этот раз книга никак не хотела делиться с академиком смыслом, содержащимся в напечатанных словах. Выписанные фрагменты текста противоречили не только друг другу, иногда противоречия заключались внутри самих фраз.

Кроме непонятного текста была еще проблема, связанная с пересечением границы: старая книга могла заинтересовать как швейцарских, так и российских таможенников, начались бы разбирательства, которые могли продолжаться годы. Немного поразмыслив по этому поводу, Иван Федорович решил положиться на обычное русское авось, засунул книгу в чемодан и отправился в аэропорт. Багаж был успешно погружен на борт самолета, а в Московском аэропорту Шереметьево академик спокойно прошел через зеленый коридор, где никто никаких вопросов не задавал. Книга снова вернулась в Россию, пробыв почти семьдесят восемь лет в вынужденной эмиграции.

В целом, приходилось признать, что подарок полковника Владимира Ставского оказался довольно-таки странным и малопонятным. Будучи человеком образованным и привыкшим тщательно обдумывать полученную информацию, Иван Федорович не стал торопиться с выводами о ценности книги. Он отложил ее на несколько недель, затем вновь взял в руки и попробовал просто читать так, как читают плохонькие детективы, следя за основной мыслью, и не вдаваясь в подробности.
Такой подход оказался более успешным, во всяком случае, вырисовывалась главная идея, которую академик и записал в свой блокнот: «Жизнь человеческая есть только эпизод в жизни некоего духа, который вечен и находится сразу всюду и в любое время; иными словами, всё общее сущее определяется по любой сколь угодно малой части этого сущего для любой точки во времени».

Именно так академик сформулировал для себя основную мысль, заключавшуюся в книге. К материализму такой вывод было не пришить, да и с идеализмом как-то тоже не совсем клеилось. Тем не менее, идея была настолько неожиданна и нестандартна, что приходилось признать – безвестный автор либо был слишком умён для своего времени, либо эту мысль ему «подбросил» кто-то извне. О том, что там есть кто-то извне, Ивану Федоровичу думать совсем уж не хотелось. Весь его жизненный опыт говорил, что есть только материальный мир, а все остальное – просто идеологический бред.

К необычностям книги можно было отнести полное отсутствие данных об авторе и сведений о том, где и когда труд был напечатан. По характерным особенностям шрифта и переплета можно было предположить, что книга была издана в конце семнадцатого или в начале восемнадцатого века.

Что делать с книгой далее, Иван Федорович не знал, можно было отдать ее в государственную библиотеку. Здравый смысл подсказывал, что именно так и надо поступить, но, с другой стороны, почему-то Владимир Ставский сам этого не завещал, а решил подарить столь редкое издание частному лицу, да еще с множеством всяческих условий передачи? Нарушить условия завещания было бы непорядочно, тем более что Шувалов раздобыл биографию полковника Ставского, из которой следовало, что вряд ли полковник мог даже теоретически допустить какое-либо непродуманное действие.

Самым правильным было бы показать книгу специалисту в области философии, биосферы и еще чего-нибудь в этом роде. Перебирая в памяти всех своих многочисленных знакомых в научной и околонаучной среде, Иван Федорович остановился на своем бывшем соседе по лестничной площадке, ученом-медике Мише – Михаиле Алексеевиче. Много лет назад они жили в доме номер три по Козицкому переулку. До событий 1917 года в доме располагался доходный дом торгового товарищества «Братья Елисеевы», затем дом был перестроен и заселен новыми жильцами. Квартиры, которые занимали семьи Шувалова и Михаила Алексеевича, мало того что были большие по площади, они имели громадную высоту потолков. Эта высота позволила соорудить на антресолях подобие второго этажа, где были оборудованы кабинеты обоих ученых.

Иногда соседи собирались вместе, чтобы отметить какой-либо праздник или просто поговорить на интересные темы, им обоим было что рассказать. Иван Федорович вспомнил, что как-то сосед рассказывал ему всякие байки про телепатию, внушение, гипноз и прочие занятные истории, которые он собирал, работая в своем медицинском институте. Вспомнил он и историю про то, как один раненый во время войны солдат потерял память, а когда она к нему вернулась, то оказалось, что память-то вовсе и не его, а совсем другого человека, умершего еще в начале двадцатого века в каком-то богом забытом сибирском селе. Объяснить это явление с точки зрения науки было совершенно невозможно, и воспринималось оно тогда как некий феномен.

Два года назад бывшие соседи случайно встретились на банкете в Доме ученых, посвященном какому-то юбилею Академии наук. Иван Федорович был уже действительным академиком, а Михаил Алексеевич – академиком Академии медицинских наук. Разговорились, вспомнили старых знакомых, помянули ушедших, выпили за здоровье живущих. В общем, встреча прошла так, как и всегда проходит в подобных случаях на традиционных сборищах ученых.

Подсознательно решение было уже принято: книгу надо отдать Михаилу Алексеевичу – он мужик неплохой и по роду своей работы пусть и разбирается во всех этих философствованиях на тему вечности жизни и времени.

Встретились бывшие соседи на Тверском бульваре, недалеко от Пушкинской площади, в одном из очень дорогих московских ресторанов. Высокие цены нисколько не влияли на качество блюд, которое оставляло желать лучшего, а наглые и плохо воспитанные официанты вызывали раздражение и желание никогда больше не посещать данное «элитное» заведение. Но так как встреча была посвящена не еде, то было решено не обращать внимания на обстановку.

Иван Федорович передал книгу, поведав известные ему обстоятельства ее обретения, а Михаил Алексеевич поблагодарил за подарок, пообещав, со своей стороны, самым тщательным образом изучить доставшийся ему раритет.
Придя домой, Михаил Алексеевич первым делом извлек подарок из своего чемоданчика, затем, вооружившись здоровенной лупой, стал просматривать страницу за страницей, обращая особое внимание на мелкие карандашные пометки. Он пунктуально заполнял на листе бумаги несколько колонок, в которые заносил номера страниц, а если удавалось расшифровать каракули, то добавлял к содержанию пометки свои комментарии.

Через несколько дней весьма упорного труда набралось три десятка мелко исписанных страниц. Только после этого Михаил Алексеевич приступил к чтению книги, сверяя прочитанное с пометками, сделанными ранее неизвестными читателями. Можно сказать, что книге повезло – ее впервые за последние несколько столетий читали внимательно, пытаясь постичь смысл того, что хотел сказать неизвестный автор.

Чем далее углублялся Михаил Алексеевич в чтение, тем больше он начинал понимать суть того, что много лет назад было напечатано на пожелтевших страницах. Удивительным образом мысли автора пересекались с той работой, которой был занят академик последние годы – задачей сохранения информации, накапливаемой человеком за свою жизнь.

Еще в молодости ему казалось несправедливым, что мозг человека переставал существовать одновременно со смертью. При этом иногда умирали гениальные творения и идеи, которые тот или иной индивидуум не успел реализовать. Какие картины не были написаны Леонардо, какие премудрости математики и физики не успел изложить Ньютон, какие мысли не сумел высказать Вернадский, – ответа на эти и другие аналогичные вопросы не было. Понятно, что людей, чей мозг хотелось бы сохранить, были единицы, а содержание серого вещества других не имело никакой или почти никакой ценности. Вероятно, человеческий интеллект распределялся в соответствии с каким-то статистическим законом, работающим с большими числами. И именно большое количество людского материала и давало иногда всплеск гениальности. Михаил Алексеевич даже придумал термин, обозначающий этот всплеск, обозвав его словом «сплэш»*.

Информацию, хранящуюся в черепушке человека, нельзя просто так взять и сохранить, а потом заставить работать отдельно от самого человека, но можно было попробовать перенести эту самую информацию в мозг другого человека, тем самым продлив ее существование в другом теле, осуществить некую трансплантацию жизни. Идея была, конечно, бредовой, но кое-что подсказывало, что в любом бреде есть только часть бреда.

Дополнительный импульс, подтолкнувший к началу исследований, дала встреча на одной из конференций с Натальей Бехтеревой, которая возглавляла Институт мозга человека. Многое из рассказанного Натальей Петровной в частной беседе утвердило Михаила Алексеевича в необходимости проведения собственных исследований того, что в дальнейшем получило название «информационный образ человека». Конечно, добиться государственного финансирования на такие исследования было невозможно, да и не надо. Прелесть отечественной науки как раз и заключалась в том, что на базе научных институтов, кроме основной работы, можно было без излишней шумихи заниматься вопросами, не внесенными в научные планы.

Со временем удалось создать коллектив, составленный из хороших сотрудников, которым можно было доверить проведение тех или иных экспериментов. Особые надежды Михаил Алексеевич возлагал на Екатерину Андреевну – бывшего врача-хирурга, которая обладала незаурядными способностями гипнотического воздействия на пациентов, кроме того, ей был присущ какой-то малообъяснимый дар предвидения.

И вот теперь, через несколько лет работы с информационными образами, Михаил Алексеевич находился в состоянии глубокого душевного дискомфорта. Он всё отчетливее понимал, что исследования зашли слишком далеко; смерть ближайшего сотрудника во время командировки в Израиль доказывала, что нельзя далее проводить эксперименты, что этими работами заинтересовались люди и организации, от которых надо быть как можно дальше. Они не остановятся ни перед чем, лишь бы использовать результаты исследований для своих целей, а цели эти были абсолютно понятны и ни одна из них не могла послужить благу человечества. Поэтому все последние недели Михаил Алексеевич везде, где только мог, говорил о неудачах в экспериментах, что ничего не получается, что он, видимо, уже слишком стар, чтобы возглавлять такие работы, что темы надо сворачивать.

Отдельную проблему в этой ситуации представляла Екатерина Андреевна. Надо было каким-то образом выводить ее из игры, пока она не повторила судьбу Владимира. Михаил Алексеевич мог бы спокойно оставить работу в институте и госпитале, сославшись на подорванное здоровье, жить на даче, радуясь каждому дню, но какое-то несвойственное людям в современной жизни чувство порядочности постоянно заставляло его думать о том, как обезопасить Катю, которая к тому же завела роман с одним из «подопытных» пациентов. Выбор Кати был не то чтобы плохим, Ставский производил хорошее впечатление, но итогом этой любовной интрижки стала необходимость решать и судьбу этого Катиного выбора.

*От английского splash – «всплеск».

Переход к Главе 22. http://www.proza.ru/2015/12/11/2237