Для особого случая

«Ну, вот… теперь платье покупать…», - с досадой думала Галина, шагая через поредевший перелесок, через почерневшее от холодных октябрьских дождей поле к своей деревне.
Рано утром ее вызвали в поселок, в контору ТОО и огорошили. Она села на стул перед столом директорши и, услышав «радостную весть», не сразу смогла подняться. Все надеялась, что обойдется. Не обошлось.
«…надо в райцентр, на рынок… да чего там выберешь? Нормальный рынок только по воскресеньям…», - Галина обошла большую глубокую лужу, рискованно пробираясь по самой бровке дороги, отодвигая ветви кустов и одновременно держась за них же. Платок с ее головы съехал, и ветер трепал тускло-пепельные, тронутые сединой пряди волос, кидал их в лицо, в глаза, в рот. – «Нет, пусть бы Светка Захарова ехала, она молодая, веселая… вот бы самое то… сейчас до дома дойду и позвоню, и скажу, чтобы ее…».
Эта мысль принесла Галине облегчение. Встав лицом к ветру, она перевязала покрепче платок и пошагала к дому увереннее, тем более что крыша его уже завиднелась над дальним взъемом дороги.
Дома, скинув у порога резиновики, она сразу бросилась к телефону и принялась звонить в контору. Никто не ответил. Галина сняла куртку, заглянула в залу на звук богатырского храпа: пьяный Колька, прямо в грязной измазученной спецовке, спал поперек разложенного дивана. Один резиновый сапог-бродень, облепленный глиной, валялся рядом с диваном, на полу, другой снять, видно, Кольке было уже не под силу, и он удобно расположил ногу в нем на мягкой спинке.
Галина снова позвонила в контору. И снова долгие гудки.
- И куда Машку унесло? – рассердилась она вслух на директоршу, с которой они вместе ходили когда-то в школу, потом заканчивали сельхозучилище. Теперь вот почему-то оказались в разных социальных слоях: одна руководитель крупного ТОО, другая – доярка, хоть и заведующая фермой, хоть и ведущая в районе, а подчиняться Галина, бывшая отличница, должна той – бывшей троечнице.

…Но сегодня Машка, Мария Геннадьевна, и разговаривала с ней иначе, чем всегда, даже с каким-то подобострастием:
- Ты только представь: это не с одной области, со всей страны люди посылали кандидатуры, а выбрали нас! Тебя, Галина, выбрали! Потому что ты на сегодня – герой! Ты – доярка номер один в России!  В РОССИИ! Понимаешь?! Потому что твои коровки надоили больше всех молока! И какого молока!
- Да так уж и мои… - безрадостно проворчала Галина в ответ.
- Ты, пожалуйста, эти свои мрачные настроения брось! Другая бы радовалась на твоем месте: в Москву едешь, в Кремль! – Мария Геннадьевна поднялась из-за письменного стола, от экрана компьютера, за которым она обычно пряталась от посетителей, и подошла к окну, распахнула форточку. В полное раскрасневшееся лицо ее ударил порыв ветра. – Кольку приструним. Тебе неделя отпуска. Ферму передашь Анисимовой.
- Ага! – вскинулась Галина, - чтобы потом после нее месяц коров в чувство приводить?  Они у нее в навозе утонут! Если ферму на Анисимову – точно никуда не поеду!
Директорша обернулась от окна и отрезала:
- Это не обсуждается, это – приказ. Иди, собирайся…

В контору Галина так и не дозвонилась, да и уверенность в своих доводах насчет Светки порастеряла. Назавтра она уехала с «молочкой» в райцентр, побродила по рынку, который в будний день состоял из привычных не тесных рядов с овощами, фруктами, медом, ягодами и четырех палаток с промтоварами. По воскресеньям такие палатки запруживали всю улицу перед рыночной площадью, и товару было полным-полно. Сегодня здесь предлагали только резиновую обувь, мужские рабочие костюмы, раскрашенные под маскировочную военную форму, шерстяные носки и варежки, другую разную мелочь: от батареек и фонариков до пластиковых ведер и тазов. Какие уж тут платья!
Последний раз Галина покупала праздничную обновку – голубой костюм из тончайшей шерсти, импортный, дорогущий, с вышивкой люрексом по груди и рукавам – на свадьбу собственной дочери. Та рано выскочила замуж и уже дважды сделала ее бабушкой. В этом же костюме была и на юбилее у матери, и на вручении премии на 8 марта. В нем же прошлой весной отгуляла она и на свадьбе сына… Бабы и ругали ее, и смеялись: мол, что, тебя и хоронить в этом костюме будем? Сами они всегда старались большие события в жизни встречать в новом наряде: много ли их, событий таких, в судьбе деревенской женщины? Она и вспоминает-то, что женщина, лишь когда скидывает с себя вечные штаны, сапоги, платки, куртки, рабочие рукавицы. И ничего здесь не изменилось, хоть и XXI век на дворе, хоть и сделаны в некоторых деревенских домах модные евроремонты, появились стиральные машины-атоматы, а у кого и плазменные телевизоры, и компьютеры. На ферму, на огородную или лесную работу не отправишься в туфельках на каблучке и в нарядной блузочке.
Галина ушла с рынка ни с чем, разве что прикупила бутылку постного масла и килограмм винограда. «Кышь-мышь», как она его привыкла называть вслед за мужем. Без косточек, как она любит. Отщипывала по ягодке, кидала в рот, катала на языке, выдавливая южную солнечную сладость.

…Когда-то этим виноградом угостил ее возвратившийся из армии жених Колька. Служил он в жаркой советской республике уже на излете существования СССР и по нищете солдатской смог привезти в подарок ожидавшей невесте только тяжелую прозрачно-янтарную кисть кишмиша. Было нестерпимо, приторно сладко, особенно ей, северной девушке, привыкшей к терпкости лесных ягод. Она просила пить, а Колька хохотал и целовал ее липкие ладони, пальцы, губы. Потом крепко сжал ее плечи, и взгляд его сделался очень серьезным. Над брошенной в траву виноградной кистью кружили запоздалые сентябрьские осы…

В магазине «Одежда для вас» Галине приглянулось одно платье: строгого коричневого цвета с белой оторочкой по вороту и рукавам, чем-то похожее на  дореволюционную школьную форму, только ткань очень уж тонкая, холодная. Время-то не летнее. Все же она решилась его померить. Долго и неловко возилась в маленькой кабинке за неплотно прикрытой занавеской. Не сразу открыла замок на спине: тот застрял на полпути, заставив поволноваться – вдруг изломала! Но все обошлось. Платье село как влитое, выгодно скрыв недостатки ее плоского изработанного тела. Даже талия какая-то появилась, которой у нее сроду не бывало.
Продавщица похвалила наряд, одернула и поправила подол, зацепившийся за простые теплые колготки:
- Это платье нужно после стирки обязательно в кондиционере прополоскать, - вскользь заметила она и улыбнулась: – Вам идет! И цвет хорошо! На свадьбу?
Галина посмотрела на молоденькую продавщицу с грустной усмешкой:
- Свадьбы все отгуляли… это для другого… для особого случая…
- Берите! Это ваша вещь. Редко бывает, чтобы вот так сразу и по фигуре пришлось, и по длине, и рукавчики… К этому вороту хорошо будут бусы по шейке, например, гранат. Ну… или платочек шелковый, акварельной гаммы.
И тут Галина вгляделась в себя, отраженную в зеркале, и увидела свои растрепанные некрашеные волосы, свое худое с сухой загорелой кожей лицо, свою тонкую шею, торчащую из выреза платья, схватилась за нее рукой, провела, будто пытаясь убрать что-то лишнее, давящее. Рука тоже была сухая, длинная, тонкая, ногти коротко обрезанные, словно обгрызенные. Галина огладила уютную вещь ладонями по подолу, по невысокой груди, поймала ценник, болтающийся на рукаве на веревочке, и в одно мгновение сняла платье. Она поспешно отдала его разочарованной продавщице и, ничего не объясняя, выскочила из магазина.
Галина тихо брела золотой березовой аллеей, по-девчоночьи подкидывая носками туфель опавшие листья, выражая так свое презрение и равнодушие к ситуации. Но, конечно, ей было больно, как-то почти по-детски обидно. Как могло платье, которое она наденет, наверное, один раз в жизни, стоить две ее зарплаты? То есть, пусть оно столько стоит, пусть его покупает кто-то, но тогда пусть оно будет ей мало или велико, пусть оно сидит на ней, как на корове седло! А оно, это шоколадного цвета платье с белой оторочкой, было «ее вещью». И она это понимала, помня всем телом его ласково облегающую шелковистость. В таком платье сразу хотелось распрямить свою по привычке ссутуленную спину. Надеть модные туфли. Сумочку на тонком длинном ремешке. Прическу сделать!
Ну, прическу, допустим, она могла себе позволить. Галина свернула в узкий проулок между деревянными двухэтажными домами, где-то в одном из них располагалась парикмахерская. Почти через час она вышла оттуда с коротким каре на голове, выкрашенным в темно-каштановый цвет.
Гуляя и маясь от безделья в ожидании автобуса до деревни, Галина дважды прошлась мимо «Одежда для вас». Воровски, чтобы не заметила продавщица, перед которой ей было почему-то стыдно, заглядывала в витрину, за которой висело на манекене «ее платье».
Когда автобус отъехал от автовокзала, она вздохнула с облегчением и подумала, что устала за этот бессмысленно потраченный день больше, чем если бы отработала его в две смены на ферме.

И как так случилось, что она проговорилась сыну про это треклятое платье! Без всякой задней мысли, просто он спросил: зачем ездила? Она рассказала. На следующий день он вдруг собрался и уехал в райцентр и вернулся с пакетом. И одним движением разложил перед матерью на кровати платье, коричневое, с белой оторочкой, блестящее, плывущее. И еще шейный платочек к нему, как и посоветовала продавщица, в акварельной гамме.
Галина просто заплакала. Она ничего не могла сказать ему, ни ругать, ни хвалить, ни обнимать, ни говорить спасибо. Ее обуял ужас оттого, что сын отнял от своей молодой семьи, от беременной жены, от хозяйственных нужд эту страшную денежную сумму!
- А чек, Сереженька, чек где? – сообразила она вдруг.
- Еще чего! – захохотал сын. – Знаю я тебя, не хитри! Только попробуй обратно в магазин отвезти – до конца жизни разговаривать не буду.
Проснувшийся взлохмаченный Колька постоял рядом, посмотрел, почесал затылок, хмыкнул и побрел куда-то в мыслях о том, чем бы и где похмелиться.

Последний день перед отъездом в столицу прошел в суете, сборах, перебранках с мужем. Забежала дочка – принесла две пары капроновых колготок, заставила примерить платье, похвалила и его, и прическу. Вместе попробовали подобрать обувь, но рядом с роскошным платьем все Галинины туфли смотрелись уродливо! Дочка принесла свои черные полусапожки, только два раза надёванные. Галина с трудом натянула их:
- Малы...
- Ничего, мам, это ты на простой носок надела. А на капрон свободнее будет! – уверяла дочь.
- Косточку на правой давит ка-ак!
- Потерпишь! Ну нет больше вариантов! Покупать, что ли, опять?
- Окстись! – отмахнулась Галина. – Купило притупило… Ой, Сережка… что наделал, дурень.
- Да ладно тебе, мам! Один раз в жизни такое! Стыдно же – в фуфайке, что ли, ехать?
Дочка вдруг порывисто и крепко обняла ее и прошептала:
- Я тобой горжусь, мамочка, ты у нас молодчина…
Галину бросило в жар от этих объятий и признания: дочь была сдержанна на ласку и теплые слова говорила редко и отмеряла по чуть-чуть. Да и было в кого…
Они пили чай, разговаривая уже о бытовых и семейных делах. Зашла соседка, быстро проглотила с ними чашку чая и попросила передать сыну, который учился в Москве, сумку с домашними продуктами. Но дочка отрезала, что матери там не до этого будет. Соседка убралась несолоно хлебавши.
Вернулся с работы Колька, на удивление – трезвый. Жадно поел горячего супа и ушел затапливать баню.
Заехал зять с внучками. Те пообнимались с бабушкой, напились молока, наперебой рассказывая о своих радостях и горестях.
И потом все уехали.
И в доме стало очень тихо.
И тоска скрутила душу Галины.
И все показалось зряшным…
Она выключила свет и выглянула в кухонное окно во двор, где уже смеркалось. Муж сидел на лавочке около топящейся бани, закинув ногу на ногу, неторопливо курил папиросу. Рядом с ним лежал белый дворовый кобель.
Галина подняла взгляд вверх: среди звезд, усыпавших прояснившееся, не иначе, к заморозку, небо, медленно двигалась мигающая точка – летел самолет.
Завтра в таком же самолете, который будет казаться с земли только мигающей точкой, полетит она.

Во вторник Галина вернулась. Зайдя в дом, сразу услышала богатырский храп пьяного мужа. Устало присела на стул у порога, опустив на пол сумки с гостинцами. Выдохнула:
- Слава Богу, дома…
На следующее утро она шагала привычной дорогой по бодрому октябрьскому морозцу, покрывшему инеем и голый перелесок, и сухую черную траву в поле, и большую глубокую лужу. Солнце, ежась от холода, нехотя поднималось из-за горизонта. А Галине было тепло от быстрой ходьбы, в рабочей телогрейке, в рейтузах и сапогах, надетых с толстым шерстяным носком. Она знала, что работы предстоит много: выпивоха Анисимова за неделю наверняка запустила ферму, коровы грязные, полуголодные. Но Галине было радостно и легко, потому что она понимала, куда и зачем идет. Она была в своей стихии. Именно «как рыба в воде», лучше и не скажешь.

В четверг вышла районная газетка, где на первой полосе, занимая всю ее центральную часть, красовалась фотография: «лучшая доярка России 2010 года Галина Кудряшова принимает поздравления от Президента РФ Дмитрия Медведева».
Галина стоит рядом с руководителем страны в неудобной зажатой позе, ссутуленная, с испуганным взглядом. На груди у нее блестит медалька, приколотая лично Президентом. От прокола навсегда останется след на ее новом платье – платье шоколадного цвета, с белой оторочкой по вороту и рукавам, которое некрасиво собралось между ног, задравшись на коленях и прилипнув к капроновым колготкам. В суете перед отъездом Галина совершенно забыла прополоснуть его в кондиционере, как это советовала сделать молодая продавщица из магазина «Одежда для вас».
Муж Колька, хмыкая и потешаясь, вырежет из районки эту фотографию и приколет булавкой к обоям в углу над кухонным столом.
Через три дня Галина снимет вырезку и спрячет вместе с платьем в самый дальний угол комода.