Жертва репрессий

ПРОЖИВИ НЕЗАМЕТНО.
ЭПИКУР.

В тридцатых годах международная обстановка становилась все более напряженной. Советский Союз представлял собой осажденную крепость, и Сталин не нашел ничего лучшего как продемонстрировать вражескому окружению свои успехи в борьбе с внутренним врагом. Начались массовые аресты «врагов народа». По ночам в городских кварталах слышался приглушенный рокот разъезжающих по спящим улицам автомобилей, от которого тревожно сжимались сердца верноподданных ожесточившегося вождя. Не у ихнего ли подъезда остановился зловещий кабриолет с командой захвата на борту? Арестовывали районных руководителей, директоров предприятий, начальников пристаней и ОРСов, председателей колхозов… Отпечаток тревоги и неуверенности в завтрашнем дне читался в глазах людей. Все старались быть тихими и незаметными. Было жутко.

Вот и Алексея Топтыгина изводила печаль-кручина, когда в ивановской округе, знаменитой текстильными мануфактурами, устрашающе поредели ряды оставшихся на свободе больших и малых руководителей, словно дьявольская коса прошлась по обреченным головушкам. Потомственный ткач, Алексей Топтыгин сумел получить образование, вступил в партию и быстро выдвинулся на руководящие должности областного, а затем и регионального ранга. Его жена, Пелагея Никаноровна, заведовала кабинетом партийного просвещения,  дома воспитывала двоих сыновей и снова была на сносях. Грех бы жаловаться на судьбу, если бы не этот занесенный над головами  карающий меч, готовый в любой момент опуститься на очередную жертву.

В ту памятную ночь ему не спалось. Мучимый тяжелыми раздумьями, обреченный  на арестантскую участь вышел во двор покурить и присел на ступеньки крыльца. В воздухе пахло ненастьем. Ветер  крепчал, приближалась гроза. Алексей Михайлович глубоко затягивался папиросным дымом, пытаясь заглушить не покидавшие его чувства подавленности. Вспомнился тезка и товарищ далекого  беззаботного детства, Алешка Косыгин, с семьей которого Топтыгины проживали по соседству, на одной лестничной площадке. Ушли невозвратные времена, установив каждому свое. Дружок по детству далеко шагнул, – ныне нарком текстильной промышленности, колесит по столице на правительственной машине. Он же, Топтыгин, начальник речного транспорта едва ли не всей матушки-Волги, поджидает черного воронка…

Тут  внимание ночного меланхолика привлекла калитка, изготовленная из легкого штакетника. Дверка то приоткрывалась в сторону улицы, то вновь захлопывалась под напором ветра. Что же заставляло дверь открываться, если ветер  постоянно прижимал ее к калитке? Или в природе тоже все пошло наперекосяк, как и в судьбах людей, оказавшихся во власти суровых обстоятельств? Присмотревшись, Алексей Михайлович увидел дворового пса Беню, который тщетно пытался  открыть калитку, загребая штакетину лапой. Крупному псу легко удавалась первая часть операции, но едва он отпускал деревянную планку, чтобы прошмыгнуть через образовавшийся проем, как дверь снова и снова предательски захлопывалась перед носом полуночника.

Невольный свидетель собачьей борьбы с воздушной стихией, позабыв о собственных переживаниях, с интересом следил за действиями упрямца. «Дождался бы, когда ветер стихнет», - напрашивалась у хозяина подсказка, но Беня, не дожидаясь милостей от природы,  упорно тянул на себя неподатливую дверь, пока не добился своего.  В очередной попытке, едва приоткрыв калитку, пес сначала засунул в щель морду и лишь потом  опустил лапу. «Соображает», - одобрительно отозвался об умственных способностях пса хозяин.

Весьма довольный одержанной победой, четвероногий великан взбежал на крыльцо и начал неуклюже моститься рядом, составляя компанию с  хозяином. Наконец,  устроился, но какую же позу он принял! Беня расположился на крыльце совершенно по-человечески, опустив задние ноги на ступеньку ниже и расставив для опоры передние лапы вдоль туловища там же, где и  сидел!

Два товарища, человек и собака, сидели молча, голова к голове, физически ощущая единение друг с другом. Оба находились в ожидании того мгновения, когда небеса разразятся громом и молнией, но каждый из них по-своему готов был воспринять приближающиеся грозовые удары. Если для Бени непогода представлялась преходящим природным явлением, таким же, что и смена дня и ночи, то Алексей Михайлович видел в ней неумолимо надвигающуюся кару не столько небесную, сколько вполне земную и реальную.

Спокойствие собаки, добродушно пыхтевшей  рядом,  передалось человеку. Почему собака никогда не озадачена предстоящими невзгодами? Неужели он, человек, не в состоянии справиться со своими проблемами? Только что Беня преподнес урок настойчивости в достижении  поставленной цели, так почему же он, хозяин и опытный руководитель,  должен сидеть на крыльце и покорно ждать бессмысленной расправы? «Что, дружище? – обратился Топтыгин к молчаливому другу, - Будем прорываться через закрытую дверь?». Собака посмотрела на человека, глаза в глаза, и, выдержав паузу, положила тяжелую голову ему на плечо. Своим нутром она ощущала, что хозяина одолевают какие-то мучения и выражала ему  собачью солидарность.

Удивляясь внезапно обретенному спокойствию, Алексей Михайлович отправился спать. Он еще не знал, какие меры предпримет, чтобы оградить себя от произвола, но был воодушевлен собственной решимостью действовать. Едва забрезжил рассвет, как Топтыгин снова вышел во двор. Теперь ему не спалось от желания быстрее найти спасительный путь, чтобы не угодить в заготовленную западню. Осмотрелся по сторонам. В суточном расписании планеты наступил тот краткий момент, когда ночная темень еще не растворилась в сиянии восходящего солнца, а ранняя прозрачная прохлада еще обдавала лицо бодрящей свежестью. Тишина, покой, величие вечности. Казалось, ничто не сможет нарушить гармонию мироздания.

Тут созерцателю природы явился призрак в образе кота Мэлса, который бесшумной тенью крался в сторону родного крова по забору, осторожно переступая мягкими лапами по узким срезам вертикально прибитых тонких жердочек. Он шел с добычей! Крупная рыбина, скорее всего - щука, свешивалась по краям забора, с трудом удерживаемая кошачьими зубами, но эквилибрист упрямо продвигался к намеченному убежищу. Вот так добытчик! Топтыгин знал место удачной кошачьей рыбалки, - это сосед накануне вернулся с реки с богатым уловом, чем не преминул воспользоваться вездесущий Мэлс. Выходит, не зря ему дали имя по первым буквам предводителей пролетариата, Маркса – Энгельса – Ленина - Сталина, вот он и  экспроприировал материальные блага в пользу неимущих.

Алексей Михайлович не осуждал воришку, для которого добыча еды была образом  жизни. В конце концов, размышлял он, разве не то же самое происходит у людей? Они тоже существуют по законам выживания. Похоже, настал черед и ему самому последовать этому закону. Что предпринять человеку, оказавшемуся в опасности? Каким путем пойти? Если Беня рвался напролом в закрытую дверь, то Мэлс действовал хитрее, он пошел по такой тропе, которая была доступна только ему одному. Получается, что кот создал себе зону безопасности, ведь он непревзойденный хозяин высоты.  Как же ему, Топтыгину, уйти в себя, перестать быть заметным, перестать быть интересным для других… Да, да! К нему должен пропасть интерес! Он должен стать ненужным! И этого нужно добиться любыми способами…

С некоторых пор горожане стали примечать происходящие с Топтыгиным странные перемены. Он стал неряшливо одеваться, редко бриться и частенько находиться в состоянии легкого опьянения. Даже на работе в поведении Алексея Михайловича вдруг исчезла былая благопристойность, с сослуживцами он перешел на панибратские отношения, а с привлекательными сотрудницами не стеснялся заводить откровенные любовные интрижки. В быту доселе уважаемый высокий чиновник стал позволять себе совершенно несуразные выходки. Как-то по дождю он ввалился в магазин в сапогах, покрытых сплошной грязью. На призывы продавщиц к соблюдению чистоты чудаковатый посетитель закупил большой кусок модного в те времена вельвета, тут же расстелил его в качестве ковра и сплясал на нем удалого гопака. Затем раскланялся с честным народом, оставив ему «в подарок» обляпанную грязью дорогую покупку.

Пелагея Никаноровна, посвященная супругом в тайны перевоплощения, терпеливо сносила «загульные мероприятия» и нелицеприятную народную молву о «медведе-шатуне». Она и сама опасалась разделить с мужем участь «врага народа». Пелагея, оказавшаяся на «просветительской работе», хорошо знала, что образованные жены политических арестантов долго на свободе не задерживаются. Тут еще эта дурацкая кличка домашнего кота, недвусмысленно наводящая обывателей на квартет коммунистических вождей, в честь которых назван четвероногий. Не хватало еще Топтыгиным получить «кошачье дело» по зловещей 58-й статье! Пелагея уже не раз с озабоченным видом громогласно зазывала на улице Нельсона, давая понять соседям, что их кот назван именем одноглазого английского адмирала и никак иначе. Стукачи, естественно, донесли «куда следует», что в поведении Топтыгина произошли необъяснимые сдвиги. Это способствовало тому, что «морально разложившийся элемент» счастливым образом избегал грозящего ареста.

 Весной тридцать восьмого года волна репрессий поутихла, но строители социализма  вели себя с прежней настороженностью. Топтыгин по привычке продолжал разыгрывать роль разлагающейся личности, хотя порой и сам не мог понять, по-прежнему ли он существует в двух ипостасях, или уже безнадежно покатился вниз по наклонной плоскости. Он подозревал, что больше никогда не предстанет перед людьми в своей прежней сущности, сформировавшейся под воздействием пройденной большой школы управления, что затеянная им показуха оказала слишком пагубное влияние на его психику,  мораль, и к прошлому уже не виделось возврата. И действительно, начался неуклонный спуск по служебной лестнице, по которой он когда-то упорно взбирался наверх. Алексей Михайлович все чаще ловил себя на мысли о том, что безалаберное и беспечное существование вполне устраивает его, что он внутренне смирился с ролью опустившегося человека и даже находил в ней определенные преимущества.

Но беда не проходит раз и навсегда. С «гнусными замашками пьяницы и юбочника» не смирилась осмелевшая Пелагея, обратившаяся с разоблачительным заявлением в партком Пролеткульта, когда Топтыгин работал директором городского парка культуры и отдыха. В пространном заявлении она вывела на чистую воду «клоуна с перьями», который «наклюкавшись, гоняется в парке за фифочками». Свидетельские показания «благоверных» всегда расценивались парткомами как неопровержимый момент истины и служили надежным фактором упрочения нравственных начал советского общества. За непристойное увлечение «пережитками буржуазного прошлого» Топтыгин был исключен из партии и отстранен от работы на ответственном участке идеологического фронта.

Едва бедолага, лишившийся партийного билета, устроился на скромную должность заведующего складским хозяйством при Управлении Рабочего Снабжения, как грянула самая кровопролитная в истории человечества война. Алексей Михайлович, патриотические чувства которого в связи с последними событиями оказались сильно подорванными, в ответственный исторический момент беспокоился не столько о защите Отечества, сколько о спасении своей никчемной жизни. Чтобы не попасть на фронт, ему уже не надо было занимать опыта. Во вверенном складском хозяйстве Топтыгин устроил недостачу материальных ценностей, за что и поплатился спасительным от воинского призыва тюремным заключением.

С окончанием войны Топтыгин вернулся в дом родной. Пелагея Никаноровна  сумела сохранить домашнее хозяйство и в трудные военные годы поставить на ноги ребятишек, уже троих. Но покинули бренный мир кот Мэлс и пес Беня, которые когда-то вывели  хозяина на путь  борьбы за выживание на земле.

Пути-дороги с дружком детства, Алешкой Косыгиным, так и не сошлись более. Чем круче поднимался один из них, тем безнадежнее опускался другой. В конце пятидесятых Косыгин был назначен председателем Госплана, а затем возглавил правительство СССР, тогда как Топтыгин в последние годы жизни зарабатывал кладкой печей в частных домах, в чем достиг большого совершенства.

Оба, однако, умерли в один год. Один из них, Алексей Николаевич, выдающийся государственный деятель советской эпохи, похоронен с подобающими почестями у кремлевской стены. Его незадачливый тезка, Алексей Михайлович, оказавшийся столь оригинальной жертвой сталинских репрессий, был   предан земле на скромном кладбище, с которого открывался широкий вид на реку, неторопливо несущую свои воды вдоль  кладбищенской возвышенности. Оба, впрочем, уже не в состоянии были отдать должное помпезности последнего ритуала или посетовать на его скудость. Оба взяли от жизни то, что хотели, и отдали ей то, что могли.