Веселый эпизод

Жизнь серьезна всегда, но жить всегда серьезно нельзя.
Г.К. Честертон
Красноармеец Алексей Ставский, находившийся после ранения в госпитале, пошел на поправку. Госпиталь располагался в одном из польских городов, через который войска Красной Армии перебрасывались к германской границе. Близился конец войны. В палате, где лежал  Ставский, активно обсуждались фронтовые новости, варианты развития событий; дух раненых солдат и офицеров в ожидании долгожданной Победы был приподнятым. Военные врачи и младшие медицинские работники, стараясь поддержать среди пациентов праздничное настроение, надумали даже поставить для них концерт. Артисты-любители уединялись на репетициях, заговорщически шушукались между собой, озабоченные подготовкой самодеятельного сюрприза для перебинтованных зрителей.

Получив разрешение главного врача на свободу передвижения, Ставский без промедления ею воспользовался. Ему не терпелось побродить по госпитальным коридорам, заглянуть на другие этажи, поближе познакомиться с обстановкой лечебного заведения, возвращающего в строй израненных бойцов и командиров. А вдруг ему посчастливится встретить панночку Ирэну, работавшую в госпитале медсестричкой?

Между полячкой Ирэной Коханьской и Алексеем с первых дней его нахождения в госпитале установились те нежные и волнительные отношения, которые порой охватывают молодых людей, способных к чистым душевным переживаниям. Васильковые глаза русского пехотинца горели таким необыкновенно привлекательным и радостным светом, что редкий человек мог скользнуть по ним равнодушным взглядом, не приметив в них небесную магию неиссякаемого жизнелюбия. Что же тогда оставалось юной романтической особе, как не раствориться в этой неотразимой сини, не откликнуться на волшебный зов, полыхающий в лучезарных глазах?

…Не в перевязочной ли его ненаглядная панночка? Ставский направился к кабинету для перевязок раненых. Вот и дверь открывается… Ирэна?.. Но от увиденного помутились синие глаза русского солдата… Из кабинета вышел форменный немецкий офицер! Самый настоящий! В полной немецкой форме, он совершенно спокойно спустился по лестнице и, хлопнув дверью, вышел из госпиталя на территорию прилегающего парка. Наступила полная тишина…

Вот это номер! Что тут, в конце концов, творится? Что за подлые интрижки плетутся в этом чинном польском местечке? Пехотинец, побывавший за кипучую фронтовую жизнь в бесчисленных горячих переделках, невольно прислушался. Откуда-то из палат еле доносились обрывки солдатских разговоров… Глухое шарканье шагов по коридорам верхнего и нижнего этажей… Ничего подозрительного вокруг, только учащенный стук собственного сердца…

Нет, что-то здесь не то. Алексей  внимательно осмотрелся и с запозданием понял, что торчит, словно пень, на освещенной площадке. Бесшумной тенью скользнул в темный угол коридора. Притаился, ничем  не  выдавая  себя.   Предательство? Перед Алешей всплыли большие глаза Ирэны, ясные и преданные…  Как не верить таким глазам?

Из перевязочной донеслись отчетливые женские голоса. Через приоткрытую дверь проникала полоска света, растворяясь в слабоосвещенном коридоре. Но вот из комнаты колобком выкатилась рыженькая толстушка Машенька и покатилась по лестнице вниз. Следом вышли Ольга Никифоровна, военврач, и Ирэна. Замкнув дверь на ключ, они о чем-то пошептались в полутьме, затем врачиха, чему-то улыбаясь, взяла девушку под руку и повела вслед за рыженькой…

На следующий день после первой самостоятельной прогулки по госпиталю настроение у Алексея было никудышным, голова забита мучительными размышлениями. Может быть, здесь лечат какого-нибудь антифашиста или советского разведчика? Но почему тогда он разгуливает по госпиталю в немецкой форме? Вдобавок ко всему, после вчерашнего вечернего обхода в палате упорно не появлялась Ирэна. О чем они шептались у перевязочной с Ольгой Никифоровной, когда от них ушел немец? Куда они исчезли обе вслед на ним?

К вечеру Ставский  поделился тяжелыми сомнениями с Бабичем, бывалым фронтовиком и соседом по палате. Тот служил в разведке, но получал непрерывные взыскания за то, что, оказавшись в немецком тылу, без удержу уничтожал живую силу противника, не сообразуясь с полученными боевыми заданиями. Его ненависть к гитлеровцам была так велика, что он по обыкновению возвращался из разведки без «языка», истребляя встречавшуюся немчуру направо и налево.

Уединившись, Ставинский с Бабичем подробно обсудили инцидент с немецким офицером, объявившимся на территории госпиталя. Условились держать язык за зубами и самим разобраться в неприятной заварушке. Бабич установил наблюдение за перевязочной и бытовкой.  Вот внизу послышались шаги… Разведчик бесшумно подскочил к лестничным перилам и глянул вниз…

Это был он! Немец в офицерской форме нахально поднимался по лестнице, устало опираясь рукой о перила. Разведчик впал в ярость, мозг работал лихорадочно… Что делать? Вооружен ли вражеский лазутчик? Скорее всего, да… Вдруг его осенило. Бабич ворвался в перевязочную, бросил на медичек одичавший взгляд. Те испуганно замерли на месте, наблюдая, как взбунтовавшийся больной схватил таз, наполненный перевязочными бинтами, ватными тампонами, плавающими в крови, и выскочил из помещения.

Бабич с остервенением окатил нечистотами поднимающегося офицера.Тот охнул, отпрянув назад, но удержался рукой за поручни перил. Облитый перевязочными отходами, он фыркал, отплевывался от стекающей гадости, хватал воздух открытым ртом, плохо соображая, что с ним происходит. Вслед за кровавым ушатом на офицерскую голову, с которой свешивались бинты и клочья алевшей ваты, полетел пустой тазик и, ловко нахлобученный на макушку, крутанулся по ней несколько раз, а затем, свалившись, с грохотом покатился по ступенькам лестницы. Бабич, круто повернувшись, кинулся в свою палату…

Атакованный офицер, по-бычьи помотав головой, кое-как пришел в себя и, позабыв про усталость, вбежал в перевязочную, явившись в ней во всем незавидном убранстве. Медичкам в тот день с лихвой хватило сюрпризов – сначала взбалмошный боец куда-то убежал с тазом, в который сбрасывались отхожие материалы, затем им явился Петя Кабанов, капитан медицинской службы, переодетый в немецкую форму, украшенную перевязочным отребьем и гадкими мокротами.

Русский офицер в немецкой форме, разразившись злой бранью, принялся сбрасывать с себя свисавшие бинты и ватные лохмотья. Медички, разобравшиеся в непредсказуемых последствиях концертной затеи с переодеванием, дружно расхохотались. Кабанов отказывался разделить веселье сотрудниц. Сорвав со стены полотенце, он брезгливо вытирал лицо.

- Петруша, ты же сам придумал для концерта веселый эпизод с немецким офицером, вот он и получился еще лучше, чем в твоем сценарии, - успокаивали разгневанного артиста участницы самодеятельности, - Давай поставим этот номер в концерт, Какое удовольствие получат наши зрители!
- К черту этот дурацкий номер с немецким офицером! К черту  идиотскую форму! Хорошо еще, что я живым остался, - не успокаивался Кабанов, срывая с себя немецкий костюм.

… Разъяренный Бабич, устроивший фрицу кровавую головомойку, влетел в палату. Его глаза горели холодным бешенством.
- Получил зверюга по заслугам! Фашист недобитый! Разгуливает по госпиталю как у себя в Берлине, - бросил он на ходу Ставскому, продолжая возбужденно метаться между койками и выкрикивать колкие обвинения в адрес медиков.
- Ты что горланишь, как баба базарная? – осадил Бабича старшина Грязнов, - Здесь тяжелораненые лежат, а ты рычишь диким зверем! Объясняй толком, что у тебя стряслось?

Резкие слова старшины  остудили бунтаря. Он притих, тяжело опустился на койку. «Они мою деревню сожгли, всю семью в могилу загнали, а наши врачи их лечат… Как это перенести?» – произнес дрожащим голосом Бабич, поделившись с товарищами непреходящей душевной болью, и глухо, прикрывшись рукой, заплакал. Тяжело видеть мужские слезы. Слезы сильного человека – это редкость, и они не украшают мужчину, проявившего при свидетелях минутную слабость. Грязнов глазами показал присутствующим на дверь. Раненые бесшумно потянулись в коридор. Ставский пояснил Грязнову ситуацию со странными похождениями по госпиталю немецкого офицера.

«Успокойся, дружище, - старшина подсел к Бабичу, - Разберемся с этим немцем. А ты сходи умойся, сразу полегчает».
Бабич встал и, набросив на плечо полотенце, вышел из палаты. Простым людям пристало обходиться простыми средствами, чтобы превозмочь навалившуюся на них боль.