Одна неделя Марии

1.

Это обычное серое, хлюпающее за окном, утро четверга для Марии Рассказовой было необычным. Она сразу почувствовала какое-то новое, неожиданное и непривычное ощущение, как только открыла глаза. Обычно она просыпалась, смотрела на будильник, потом в окно и снова закрывала глаза. Сегодня получилось иначе: она проснулась, посмотрела на будильник, а он оказался повернутым, —  стрелок не было видно.
«Отвернулся, значит, — подумала она. — Не хочешь смотреть на меня? Или не хочешь расстраивать? Или обиделся?» — перебирала она возможные варианты вопросов.
Будильник как будто бы напрягался всеми пружинками механизма, но продолжал лишь мерно тикать в ответ.
«Ну не хочешь говорить, сколько времени, ну… не говори».
За окном вдалеке монотонно шумели городские дороги, разрываемые редкими далекими сиренами, где-то ближе хрипло каркали вороны, а ветер молотил в окно каплями сырого московского воздуха, — серые и грязные, они медленно сползали вниз по стеклу.
Закончив несостоявшийся диалог с будильником, Маша решила действовать, как обычно она действовала по утрам, — решительно и быстро. Однако, встав и потянувшись, она опять почувствовала что-то новое в сегодняшнем дне, что-то необычное, что её, возможно, ожидало сегодня.
Это новое было сосредоточено где-то здесь, рядом.
Как-будто бы внутри неё.
Она чувствовала это что-то новое, но никак не могла понять причину таких ощущений. «Может, сегодня вернется Андрей?» — прикидывала она варианты событий. Но твёрдая женская интуиция подсказывала, что вернется, но не сегодня.
«Может я… залетела?» — она на секунду остановилась… — Так, назад. Сначала пришла мысль об Андрее, затем об этом. — Да нет, не могла… Не могла. Да и когда? Андрей уже второй месяц в другом городе… А если тогда… в последний день? Ой… — мысли путались, дрожали и это новое утреннее чувство, уже захватывало Машу всю целиком. — Ох, надо бы определитель беременности купить… так, встаем, ну-ка, — она потянулась к будильнику и повернула его циферблатом к себе. — Ой, что ж ты, гад, молчишь-то? — вскочила она, увидев, что первая пара в университете началась минут пятнадцать назад. — Ну что ж ты молчишь-то?» — она быстро влетела в ванную. Собравшись за десять с половиной минут, Мария выскочила из дверей, наспех щелкнув замком, спустилась с третьего этажа, добежала до трамвая и только тут перевела дух. Что-то внутри неё начинало думать не совсем так, как хотела думать она, какие-то особенные, новые для неё чувства исходили изнутри. Думать о том, что сегодня могло произойти что-то важное, она не хотела. В её жизни все было настолько сложно, что начинаться ТАКОМУ было ещё рано.
Да она и не хотела. Не планировала.
Всё было сложно.
Сложно.
Напрягаясь от серости и промозглости московского воздуха, она волновалась, и это волнение ещё больше усиливало какой-то необъяснимый трепет. Так.. трамвай.. перейти дорогу… ещё раз… университет, третий этаж, пара, дверь.
Ух…
— Виктор Степанович, вы позволите?
— Вы, Рассказова, практически вовремя. Пара уже скоро закончится. Чего вам было время терять-то? — оглядывая аудиторию, хихикал преподаватель. — Вы могли вообще не ходить на мои лекции. Приходили бы уж сразу на экзамен…
Аудитория лежала от хохота. Мария то краснела, то бледнела, но смеяться над собой как-то была не расположена. Препод был весельчак, пока дело не доходило до экзаменов.
В перерыве подруги, оживленно, вскинув бровками, слетелись к Маше, чтобы услышать что-то сладенькое и почти «клубничное» о причине столь позднего девичьего опоздания.
— Ну, Маш, ну?
— Чего ну? Баранки гну. Проспала я.
— Фи, Машуль, это непедагогично, — морщила лоб Викуля, девушка больше похожая на блондинку. — Рассказала бы. Ведь… нет? Нет? Его не было? Ах, эти надежды… — подружки расстраивались каждый раз, когда не было интересных историй о вчерашних приставаниях, расставаниях и ухаживаниях, а может им просто хотелось поболтать о чем-то живеньком таком, интересненьком…
Курили вместе, по привычке, выйдя из «универа» и свернув за угол. Девочки планировали сегодняшний вечер, но Маша как-то быстро осознала, что сегодня она никуда, просто — ни на шаг из дома не поползёт. Какое-то то чувство было у неё, что сегодня будет что-то новое и в этом новом должен появиться кто-то другой, новый, ещё пока не известный ей. Перебирая в памяти своих «прошлых», тех, кто был у неё до Андрея, она пыталась вспомнить свои ощущения ожидания, — что это было? Как это было? Какие чувства были у неё тогда? Что она ощущала наутро? Она вспоминала, воспоминания путались, мешались, в конце концов, табачный дым стал ей неприятен, она запулила сигаретой в урну, стоящую рядом, но не попала.
— Пойду я, девочки. — Маша двинулась в обратный путь, — сейчас психология начнется. «Псих» будет ругаться.
Девчонки прыснули от смеха и, побросав окурки, гуськом двинулись за ней.
Пролетела лекция, вторая, третья, а с ними и пара перекуров, перекусов с бутербродами и колой в студенческой столовой, а настроение не менялось. Обычно, с окончанием учёбы в «универе» у Маши и её подруг жизнь только начиналась, — строились планы на вечер, собирались деньги на угощение и выпивку, планировались квартиры или клубы… А тут все как-то поникли, дождь за окном то принимался, то заканчивался, давая возможность выбежать лишь на перекур, чтобы глотнуть «свежего» табачного дыма… В конце концов, Маша, не поддержав никаких идей вечернего времяпровождения, засобиралась с последней лекции домой.
— Машк, ты домой что-ли?
— Да, Вик. Чего-то мне сегодня… — она потянула носом воздух и поняла, что чувствует какие-то новые, доселе не принимаемые ею запахи. — Чего-то муторно мне…
— Маааша…. Да ты беременна, небось… — заулыбалась Вика и переходя на шёпот, продолжала, — ты тест когда делала последний раз?
— Когда, когда… Год назад. После Олега.
— Машк, сделай тест. Это очень похоже. У тебя лицо зелёненькое, явно тут кто-то поработал… Это — Андрей, или я его не знаю? — ещё более заговорщески прошептала Вика.
— Вик, ну что ты лезешь с расспросами, когда хреново?
— Маша, не дерзи. Я всё знаю. Что у кого и где. — Вика улыбнулась опять, но уже другой, более чужой улыбкой, сошедшей с каких-то неизвестных модных журналов. — И с кем, — добавила она.
— Виииик, — протянула Маша. — Не сейчас, дорогая. Не сей-час. — Маша закрыла сумку и молча вышла из аудитории.
Открыв массивную дверь на улицу, Маша вспомнила о зонтике.
«Дома остался. Гад. Вредный зонтик, — перебирала она в уме возможные будущий диалог с зонтом. — Лежит себе дома и радуется. Ну…» — кулаки сами собой сжались, когда Маша сделала шаг навстречу дождю.
А дождь продолжал моросить.
Этот дождь был из разряда очень вредных, — он не шёл, не капал, он не выливал многотонные массы воды, — его не было даже видно, — тончайшими мелкими точками он опускался на плечи, на сумочку, на шапку, на пальцы и другие окружающие предметы, как бы своим медленным ритмом давая понять, — он надолго.
Добежав до трамвая, она успела вскочить в уже закрывающиеся двери и кинула обиженный взгляд в кабинку водителя. Она впервые удивилась, заглядывая внутрь, что на водительском кресле сидит не обычная грузная «трамвайная» тётка, а молодой парень. Он поймал её взгляд, как-то виновато пожал плечами и объявил, что двери всё-таки зарываются. Она прошла в вагон, плюхнулась на свободное пластиковое кресло, закрыла глаза и попыталась расслабиться.
Не помогло.
«Что с мной сегодня такое? — пыталась думать она. — Что произошло? Почему я сегодня так себя плохо чувствую? Почему разругалась с Викой? И вправду, — опять испуганно вошла в неё утренняя мысль, — может я залетела? Ну почему всегда так? Когда только хочется начать жить, когда только открываются какие-то возможности в жизни, — приходит то, чего не ждешь, чего не ожидаешь, что заставляет вдруг менять все планы и обламывать надежды? Какая беременность, — впереди еще три курса университета! Какой Андрей? Еще недавно был Сергей, сегодня — Андрей!» — от мучительных вопросов Маше становилось ещё хуже.
Нет.
Не может быть.
Это пройдёт.
Это… дождь».
Дождь, этот непрекращающийся дождь был виноват во всём.
Разбитые дороги, жадные люди, плохое правительство, худая экономика, — ответ один. Виноват дождь. Опять шёл неделю и не прекращался. Опять испортил инвестиционный климат. Опять сломал настроение на вечер и испортил праздник. Опять взлетел курс доллара и обвалилось здание рынка. Он виноват. Дождь. Непонятно откуда взявшийся и нудный, продолжительный, холодный и вредный дождь. Идёт, идёт и не прекращается.
В аптеку она всё-таки зашла. Чтобы успокоиться и уже не портить завтрашний день, — скорее хотелось прыгнуть в кровать, заснуть с книжкой в руках, перед этим съесть кусок какой-нибудь разогретой пиццы, оставшейся от вчера, завести будильник (ох, вредный какой!) и закрыть, устало закрыть глаза, да так, чтобы книжка сама падала из рук, так, чтобы глаза сами закрывались от усталости, — о! Эта вечерняя муторная и постоянно зевающая усталость! «Приди ко мне, и успокой меня», — вспоминала она чьи-то плохие стихи, забегая в подъезд.
Зонтик лежал на тумбочке в прихожей и неслышно ухмылялся.
«Вот ты где, вредный какой. Из-за тебя я промокла… Пффф…», — она скинула с себя мокрую куртку, несколько раз встряхнула её, и капли дождя брызнули в стороны.
Через пятнадцать минут, когда чайник уже свистел в кухне, радио тихо бренькало усталой джазовой мелодией, а окна были чуть зашторены, из ванны вдруг раздался пронзительный крик, а ещё через минуту – тихий плач.

2.

Полоски теста показали положительный результат. Но слово «положительный» в уме у Марии не складывалось. Для неё это был, скорее, результат «отрицательный». Просто совсем плохой, очень плохой. Она сидела в ванной, на полу, подперев руками голову и, закрыв глаза, слушала, как вода из крана капает в раковину. С каждым этим «бульк» ей становилось всё хуже, — каждая капля, словно вопрос вставал перед Марией. Не чужая девушка, не подруга, не кто-то там у знакомых, — Она, сама, впервые столкнулась с Тем, с чем даже не думала сталкиваться.
Пока сталкиваться.
Всё это должно было быть, да! Но потом!
Потом, когда всё встанет на свои места, когда всё наладится, когда рядом будет Он, когда с квартирой всё будет решено, и вообще, — Тогда, Когда Она Сама Этого Захочет! Эти шесть слов, словно заевшая пластинка, вертелись у неё в голове: Тогда, Когда, Она, Сама, Этого, За-хо-чет! А зачем сейчас? Зачем вот так? Одна, в ванной, с мыслями, с тревогами, с вопросами, в каком-то жутком одиночестве, которое… Которое…
Которое…
Не было слов. Были слезы.
И этим слезам в тон звучали капли, капавшие из крана, а им в тон звучали капли, стучавшие в окно, — дождь припустил сильнее, и этот тихий капельный оркестр словно рвал душу на части, словно издевался, — тихие капли, звонкие капли, медленно тикают, словно часы, — а разрывают, раздирают на части, и хочется плакать, плакать и закрыв уши, плакать снова.
«Ну почему это всё — со мной? — пыталась размышлять она. — Почему не с Викой, не с Олеськой, ни с другими? Почему со мной? Чем я, такая отдельная и замечательная, отличная от всех, чем я заслужила такой несправедливости?»
Да, Мария считала себя действительно не такой, как другие. Она замечала в себе странности, которых не видела в других. Ей всегда казалось, что она как-то по-особому чувствует всё, чувствует всех… видит и слышит как-то по-особенному. С предметами вон разговаривает… с неодушевленными. С лампой может часами молчать. С будильником утром препираться. На зонтик обижаться. Да и вообще, — да! Она особенная! Она не такая, как все! И даже это — лишнее подтверждение тому, что она не такая, как все.
Телефон Андрея молчал.
Кому еще можно позвонить? Только ему.
Папе, маме, — нет, это исключено. Кому можно вот прямо сейчас доверить эту тайну? Вдруг, весь день, который уже с утра что-то предвещал, вот так накинулся на нее, вот так врезал?
Зачем?
За что?
Молчал телефон Андрея.
Она бы сейчас сказала ему всё, что смогла бы собрать в уме, всё что смогла бы выстроить в этой фразе, в этих словах…. В этих…. «Да, собственно, чем он виноват… — мельтешились мысли. — Чем он виноват, всё было, как всегда. Всё было, как всегда, — и вдруг…»
И вдруг.

Об этом слове написано много. Но не сказано самое главное. В этом слове есть «друг», а значит, никогда ничего не случается вот так, — «вдруг». Есть кто-то: кто-то рядом, что-то рядом, что всегда ожидает этого момента «вдруг». Мы просто не замечаем его. А оно рядом. Вот мы лежим в поле, трава, солнышко, жуём травинку, обливаясь теплом и радостью. А за лесом – враг. Видим мы его? Нет. А он есть. И от того травинка наша горчит. Но мы продолжаем наслаждаться всем, что нас окружает. А нас уже окружают враги, которых мы не видим. Нам бы вскочить, подняться, да дернуть со всех ног домой, подальше от того места, где за лесом притаился кто-то. Нам бы быстрее, быстрее убежать, потому что неизвестно, кто там. И насколько он «враг»?
Вот такое «вдруг».
Поэтому нужно чаще смотреть, какой из «друг» окажется «вдруг».
Даже песня об этом есть.

Телефон Андрея упрямо молчал.
Лишь какая-то чужая тётка сухо и монотонно вещала, что абонент вне действия сети.
«Вне действия сети… — думала Маша. — Чуть что, так сразу вне действия… Ох, уж эти мужики. Они всё время «вне действия…»
Зарывшись глубоко под одеяло, Маша пыталась успокоить себя тем, что всё когда-то случается, и выход есть всегда.
Всегда есть выход!
Она пыталась как-то отодвинуть момент принятия решения, хотя ей было всё уже понятно. Что делать, она знала. Но не хотела думать об этом и лишь заплаканные глаза уже болели, голова стонала и за окном продолжал лупить по стеклам тонкий, жалкий и какой-то очень вредный дождь.
«Когда уж он кончится?» — засыпала Маша. Будильник уже не волновал её, она решила твердо, что завтра никуда не пойдёт и будет дозваниваться Андрею.

Андрей снял трубку в пятницу, ближе к обеду.
Всё утро Маша не вылезала из постели, валяясь, опять засыпая, отгоняя от себя мысли, отметая что-то лишнее, сейчас и при этих обстоятельствах совсем не нужное.
К окну не подходила: смотреть там было нечего. Если ещё вечером были ожидания, что дождь закончится, а с ним и эта хандра, а с нею и все остальные проблемы, то сейчас, ближе к обеду, — ожидания на погоду не оправдались.
Дождь продолжался.
Слёзы уже не шли.
Было понятно, что «ну, случилось, ну, со мною». Слово «залетела» было сегодня с самого утра у неё в голове. Словно, действительно, какая-то птица залетела в окно и стала жить у нее в квартире.
Неожиданная птица, чужая какая-то.
Влетела и живёт.
«Здрасьте! — думала про себя Мария. — Если это птица, чего она залетела ко мне, кыш, просто и все. — Однако, это «кыш» не просто так сделать», — продолжала работать мысль внутри неё. Она говорила сама с собой, кроме этого, слышались и другие голоса изнутри, — эти голоса спорили, споры сливались в какой-то гул, и от этого волнующего и раздражительного «голосования» у неё внутри всё кипело и рвалось. Поднимаясь, и что-то выдумывая, она уже через минуту опять падала в постель, зарываясь в белье с головой, затем, приподняв край одеяла с одной стороны, жалобно смотрела на тумбочку, где рядом с вредным будильником лежал он. Тест с тремя полосками.

Телефон Андрея ответил к обеду.
На том конце Андрей был взволнован и куда-то спешил. На этом конце Мария пыталась начать разговор как можно мягче, но голос дрожал.
— Андрюша, ты как?
— Нормально. Сейчас в фитнесс-зал еду.
— Андрей, а когда… когда ты приедешь?
— А что-то срочное?
— Да.
— Что? Что-то случилось?
Молчание.
Еще молчание. Мария засопела еле слышно носом, пытаясь не заплакать.
— Да, случилось. Андрей, приезжай сегодня.
— Ну, я сегодня не могу, Маш. Давай к выходным.
— Андрей, я беременна, — не выдержала она и разрыдалась.
Молчание теперь засопело в ответ.
— Ты слышишь меня, Андрей?
— Да, слышу. И что, это… это… я?
— Да, Андрей. Это ты.
— Ты уверена?
За этот вопрос она могла бы врезать сразу, будь бы он рядом. Она опять промолчала, не найдя, что ответить на такой вопрос.
— Андрей, мне нужна твоя помощь. Приезжай.
— А чем я могу помочь, Маш. Это дело врачей.
— Андрей… — она не могла говорить дальше. — Андрей, нужно чтобы ты приехал. Ты чтобы приехал, понимаешь?
— Маша, я в субботу буду у тебя. Я все решу, не переживай, я найду денег, чтобы всё… чтобы всё устроить.
— Какое «не переживай», Андрей, мне плохо! Ты же говорил, что будешь рядом, ты говорил, что «любишь», Андрей! Мне нужно, чтобы ты был рядом. Прямо сейчас, понимаешь?
В трубке что-то засопело опять, послышались голоса, смех и какие-то женские, противные, визгливые голоса.
— Андрей, ты что не один? Ты НЕ ОДИН? — вопрос был поставлен так прямо, что ответ на него видимо наткнулся на него, как на шпагу.
— Я один.
— Я слышу. Всё, разговаривать больше не о чём. Я хотела, чтобы ты был рядом со мною сегодня. Сегодня, слышишь? Завтра уже не нужно, завтра я всё решу сама. Всё, пока, — она нажала на мобильном «отбой» и бросила телефон на тумбочку.
Мысли не шли, в голове всё остановилось, словно на далекой железнодорожной станции остановились все поезда в ожидании скорого, который никак не шёл. Поезда стояли, ждали, их пассажиры жарились на солнце, а скорый никак не шёл. Так и мысли – они ждали решения, и остановились, словно в ожидании его.
«Какого решения? Решение может быть только одно, — как сказал Андрей (ох и гад же!) — «это дело врачей». Вот он о чём. Да, понятно, только как? Как? Как? Куда идти, кому звонить? Кого искать? В какую клинику обращаться, где это можно сделать просто, быстро, безболезненно и так, чтобы прямо — раз, и всё забыл.
Всё забыл?
«Забыть быстрее об этом», — вот что хотела она, когда думала об этом решении. Ещё не сделав этого, она хотела быстрее избавиться от ощущения ожидания этого.
«На Андрея надежды никакой, — выбирала она варианты. — Нужно думать самой. Нужно с кем-то посоветоваться».

Вику она отмела сразу. Среди всех её подруг, или тех, кто мог сам себя назвать её подругой, Вика была самая красивая. А значит — болтливая.
— Завтра весь «универ» будет смотреть косо, если Вика узнает, — думала она. — С другой стороны, она уже, наверное, вчера догадалась. Вот стервозина какая! Чуть глянет, всё знает. Просто Кашпировский в юбке. Нет. Нужен кто-то более аккуратный и знающий. Нужна… Нужна… Лена Пенькова. Точно! Ленка!
Лена училась на курс старше, и знакомые девчонки поговаривали, что она уже что-то подобное проходила, — у нее был парень, от которого она залетела, но потом он «уходил-приходил», в общем, говорили, что она сделала аборт и потом стала более строга к молодым людям. Вроде как обожглась, как говорили. Да, у них в «универе» какие только «страхи» не ходили, каких только разговоров не было: кто с кем, от кого и где. Публика знала всё. Скрыть такое было невозможно.

3.

Лена ответила сразу. Договорились через час встретиться в кафе, недалеко от «универа», — Маша не хотела выходить из дома, но вид кухни с грязной посудой ещё с позавчера, окна с надоевшим дождём, незастеленной кровати, тумбочки с ненавистным будильником, этого…. теста, лежащего тут же, рядом, — все это вдруг так надоело! Просто очень на-до-е-ло! И она поехала в кафе, на встречу с Леной. В трамвае в этот раз было очень натоплено, — жарко, ей пришлось открыть окно, чтобы хоть как-то вздохнуть. Выходя на остановке, она зачем-то бросила взгляд на водительскую кабинку, — за рулем сидела обычная грузная «трамвайная» тётка.
«Может, показалось что-то, прошлый раз-то? Мужик какой-то был…»

Лена была какая-то возбужденная, яркая, красиво одетая, словно выпрыгнула со съёмок модной рекламной фотосессии.
— Ну, чего у тебя, подруга, чего хотела? — глаза Елены оживленно и внимательно искали вопросы на лице Марии.
— Лен, у меня вопрос интимного, тонкого, чисто женского плана. Я хочу, чтобы всё осталось между нами. Именно тебе я могу довериться. Поэтому я тут. Слушай… — губы словно заклинило, они были не в силах произносить эти слова.
— Ну?
— Я… беременна.
— Ну?
— Ну что ну? Делать что? Как…. — она опять промолчала, выдавая волнение и испуг.
— Что делать, известно, — Лена спокойно полезла в сумочку, достала сигареты и закурила. — Идти к доктору и делать всё, что нужно сделать. Это подруга, ещё не проблема. Проблема, когда вот так, как ты рожают, потом выходят замуж, живут пять-семь лет, а потом понимают, что вот это всё, — она обвела пальцами воздух вокруг себя, — и есть проблема. Тогда, когда уже всё вроде бы есть, жизнь течет ручьём… а оказывается это ручей слез, подруга. Вот так.
Она опять порылась в сумочке, достала записную книжку.
— Вот тебе телефон доктора, — протянула она визитную карточку, — позвони и он всё сделает. Но, только сама понимаешь, всё это недешево, но очень, очень качественно. Потому что, — она сделала многозначительную паузу, — это всё, — твое здоровье. Нужно в этих вещах быть очень аккуратной, не идти к первому встречному.
— А это… не первый встречный? — Маша неуверенно взяла визитку в руки.
— Нет, — улыбнулась Лена, выпустив струю табачного дыма. Не первый. Второй. — Что-то было притягательное в Лениной улыбке, но в любом случае, Мария чувствовала такую уверенность в этой девушке, которая была чуть старше её, а на самом деле, казалось, что она старше значительно. Мария заказала кофе, поговорили ещё, допили и расстались, улыбнувшись друг другу.

После этой встречи Маше не стало легче.
Визитка, словно кирпич, оттягивала карман куртки, царапалась острыми углами, пугала белым пустым пространством и одиноким телефоном, почему-то с одними двойками.
— Двоечник какой-то, — подумала она, — если в семизначном номере шесть двоек. Лучше бы были пятерки. Или так лучше запоминается? Дорогой, наверное, номер такой? И врач, наверное, дорогой! Ой-ой-ой!
Теперь, когда неспокойствие было разлито вокруг неё, когда вопросы громоздились один на один, когда звук телефона пугал, а шум воды в ванной казался водопадом, — ей казалось, что везде рядом была какая-то опасность и волнение. Никак она не могла справиться с собою. Какие-то новые чувства, ощущения, запахи, которых она раньше не чувствовала, какие-то звуки за стеной, которых раньше не было, — всё это пугало, охлаждало и обжигало одновременно.
То самое чувство, с которым она проснулась тогда, в четверг, в день проведения теста, не оставляло её.
Чувство того, что внутри тебя что-то зародилось, что-то затеплилось.
Что-то новое было внутри неё.
И это пугало опять, наваливалось словно холодная океанская волна. Ей становилось холодно, – она шла закрывать окно, в котором не прекращался «во-всём-виноватый» дождь. Затем она представляла вдруг, неожиданно для себя, что могла бы стать матерью, и внутри неё словно рождался малыш, малюсенький такой беззащитный комочек, и это ощущение, как огромное теплое одеяло, накрывало её, и ей становилось жарко, — она бежала закрывать окно в котором по-прежнему капало и стучало, стучало и капало.
«Надо всё-таки решать вопрос с Андреем. Нужны деньги». — настраивала она себя на разговор. Нужно было ждать субботы, если он действительно приедет. «Эх, Андрей… — вспоминала она минуты близости, когда он смешно дышал ей в ухо, а она обнимала его сильную, мужскую спину, мощную… — где эта мощь, где теперь эта сила? Куда что девается у мужчин?»

4.

Суббота наступила завтра. Андрей не приехал.
Не приехал он и в воскресенье, когда Маша уже не ждала его. Как это было трудно и горько, — медленно, но жестко, словно старой засохшей ручкой, разрывая бумагу, вычеркивать человека, когда-то близкого человека из жизни, вот так. Как он мог? — стоял лишь один вопрос, который она задавала себе каждый час, смотря на будильник, потом — в окно, потом на стену, на телефон.
Как он мог?
Ведь это всё, что было между нами, — было так по-человечески тепло, местами жарко и даже горячо? Ведь всё было так хорошо? — снова и снова успокаивала она себя.

В воскресенье обещал заехать её отец, Сергей Васильевич, — он заезжал редко, но как часто шутила Мария, — метко: он почти всегда не заставал её дома, она была то в гостях, то на вечеринке. Квартиру, в которой жила Мария, отец снимал у с своего друга, и раз в месяц  заезжал в эту часть города, чтобы встретиться с ним, заплатить за жильё, а заодно пообщаться с уже взрослой дочерью.
— Насколько взрослой, — думала про себя Маша, предвкушая встречу с отцом, — что он даже себе не представляет...
Отец был чем-то расстроен. Он уже несколько лет жил с другой женщиной, не общался с Машиной мамой, и всем от этого, в общем-то было нерадостно. Вроде бы, должно быть радостно, — родители разошлись, чтобы создать что-то более успешное, удачное, чтобы в новом браке было больше любви, но — увы! Через три года начались очередные проблемы у папы на работе, он опять уволился, полгода пил, но вот недавно — устроился на хорошую должность, с хорошим окладом, немного «завязал».
Но тут проблема вылезла с другой стороны, — его новая пассия, фотомодель Лариса стала пропадать в командировках, летала в разные города, участвовала в кастингах и съёмках, и ещё в чём-то рекламном, чего отец не понимал.
Отец переживал, часто ругался, «пылил», — как говорила дочь, и не был доволен ни тем, что было в первом браке, ни тем, что получалось во втором. Как говорят в таких случаях, во всем нужно винить себя, — но себя винить не хотелось. Поэтому, часто Сергей Васильевич был рад, горяч, немного нетрезв, — ну или расстроен, обидчив и угрюм. В этот раз он приехал в первом настроении, но оно всё равно не понравилось Марии.
— Слушай, я, наверное, впервые застал тебя дома? — сказал отец, снимая пальто в коридоре. — Что-то случилось?
— Нет, ничего. Просто плохо себя чувствую, — ответила Маша, гремя чашками на кухне.
— Нет, ну это что-то новое. Ты не в клубе, не на гулянках своих…  Лариса говорила, что опять вряд ли застану тебя дома… — отец присел на диван, пододвинул к себе маленький столик, — а ты до-о-ома, — медленно растягивал он слова. — Это надо отметить!
— Чего тут отмечать, пап? Просто неважнецки себя чувствую, — еле сдерживаясь, щебетала с кухни Маша. Чашки были наполнены ароматным чаем, на подносе появилось печенье, конфеты, мармелад.
— М-м-м, — протянут отец, — мармелад. Давно не ел. — Как с учёбой, доча? — быстро сменил он тему.
— Пап, а тебя кроме моей учебы, ещё что-то волнует? — резко вдруг огрызнулась Мария.
— Ну? Чего ты так? Конечно, волнует! Твое здоровье, например. Настроение, которое я вижу, не очень. Значит, как говорят, на любовном фронте «без перемен»? — Он улыбнулся. — Это Лариса недавно Ремарку читала. — Он пытался развеселить её.
— Папа. Не Ремарку, а — Ремарка. Это писатель такой, немецкий, — поправила его дочь. — Пап, у меня есть одна просьба к тебе. Мне нужно кое-что проверить по здоровью, ну…. обследование пройти. Мне нужны деньги. Ты сможешь мне помочь? — Мария быстро выпалила домашнюю заготовку отцу.
— Ну, смотря сколько. Вообще, доча, — он помедлил, положил в рот кусок мармелада и сладко прожевал его, — м-м-м, денег сейчас нету. Сейчас плохо с деньгами, понимаешь, Лариса собралась… — он снова запнулся, вроде бы не желая продолжать начатую тему, — Лариса хочет в Париже…  Ну, это еще только планы… — Сергей Васильевич махнул рукой и следом поднял с блюдца третий мармелад. — Да, а сколько тебе надо?
— Я тебе позвоню завтра, скажу. Пап, — Мария внимательно посмотрела на отца, готовясь задать следующий вопрос. — Пап, а как у тебя отношения с Ларисой?
Отец, чуть не поперхнувшись сладким, вдруг сразу изменился лицом, положил недоеденный кусок обратно, вытер руки салфеткой и молча поднял глаза.
— Ты мне раньше таких вопросов не задавала, Машенька. Как с Ларисой, — он помолчал, как будто бы не зная, что ответить, — сложно всё. С мамой твоей было сложно, с ней еще сложнее… ну, а с кем не сложно? У тебя, наверное, тоже с парнями сложно?
— Пап, — Мария тоже помолчала. — Сложно. Но ведь, ты, когда бросил маму, влюбился в эту… Ларису, ты был уверен, что всё будет по-другому?
— Ну, во-первых, не бросил, и… не влюбился… Понимаешь, любовь, это вообще… это всё только в книжках. На самом деле, любовь, — это «тяжкий крест», потому что жертвенность нужна постоянная…и давай сейчас не будем обсуждать это, Маш. Это сложная тема, её вот так просто, за чаем, не расскажешь.
— Странное дело, все мужчины говорят либо о высокой любви, либо как ты. Получается, что есть лишь минутное увлечение, влюбленность какая-то, а потом сразу — бум! И «тяжкий крест»! Где же та самая любовь, о которой вы писали, — «любовь до гроба»? — Мария переводила разговор в шутливый тон.
Отец улыбнулся, отпил еще чаю, посмотрел на часы, и засобирался домой. Через минуту его догнал телефонный звонок, — звонила, видимо, супруга, недовольная, что его долго нет дома.
— Поеду я, Маш. Насчет денег, позвони. Только…. — он остановился на секунду, — Маша…  ты не торопись насчет мужчин, насчет семьи… надо сначала получить профессию, работу, как-то устроиться в этой жизни, и если встретишь, потом… м-м-м, ну, когда рядом…. м-м-м … — мычал, теряя слова отец.
— Иди уж. «Потом», «если встретишь», — передразнивала его дочь. — Слушая вас, вообще вся жизнь будет потом. А сейчас что?
— Сейчас, Маш, ещё только начало жизни. Не надо торопиться. — Отец почему-то посмотрел на машин живот, и ещё раз добавил: — Не надо. Он ещё что-то буркнул про любовь, покряхтел, собираясь в прихожей, и сунув ей в руку пару денежных купюр, поцеловал в щеку и ушел.

Настроения по-прежнему не было. «Да и теперь, — думала Маша, — откуда ему взяться, настроению-то?» Она понимала, что эта история выбила её очень серьезно из жизни, из текущих забот. «А с другой стороны, какие у меня были заботы, — посмеялась она над собой. — Универ, подруги, гулянки, парни…» Она впервые за три последних дня улыбнулась, чуть посмотрев на себя, проходя мимо зеркала. «Вот и результат такой жизни, — как бы осуждая себя, подумала она. Ладно, надо ложиться спать, завтра — к доктору».

5.

Понедельник выдался как… понедельник. Несмотря на заверения Гидрометеоцентра о том, что дождь вот-вот должен прекратиться — дождь нахально продолжал капать.
— Это, наверное, уже никогда не закончится, — думала Маша, открывая утром шторы на окне. — Это прямо, как моё настроение, — снова и снова пыталась улыбаться она. Улыбка не получалась, так — губы пытались что-то изобразить. Сделав пару телефонных звонков подругам и в медцентр, Мария позавтракала и собралась ехать к доктору.
— Есть доктора, которые лечат, а есть вот такие доктора, которые… — думала она. — От каждой мысли о том, ЧТО нужно будет делать, ей становилось хуже. Но она твёрдо держала себя, уверенно собиралась и даже захватила зонтик:
«Ну-ка иди сюда, теперь ты не отвертишься. Будем мокнуть вместе», — вслух сказала она зонту, сунула его в сумку, закрыла дверь и уверенной походкой, как могла, — уверенно, — поспешила на трамвай.
Трамвай сегодня ждали долго, народу на остановке собралось необычно много, стало влажно, противно и холодно. Наконец трамвай, скрипя металлическими колесами, подъехал к остановке, в кабине опять сидел тот самый молодой человек, который несколько дней назад чуть не зажал её дверями. В этот раз он, видимо, волновался, несколько раз переключал какие-то кнопки, выдавал билеты, затем, перепутав объявления, объявил другую остановку, за что был дружно осмеян пассажирами набитого до упора вагона.
«Вот, странный, блин. Ещё водителем трамвая работает. Чудик», — подумала Мария, пытаясь вытащить руку между сумок и плеч пассажиров сурового утреннего трамвая.

Клиника находилась на другом конце города. Это был современный медицинский центр, который… в общем, Маша даже не разглядела, собственно, сам центр, — она входила в него, словно солдат заходит в штаб неприятельской армии, — озираясь по сторонам и ища какого-то подвоха. Сняла куртку в раздевалке, получила серый, металлический номерок. Подошла к регистратуре и стала читать мелкие, аккуратные объявления. Потом посидела на мягких, но холодных, кожаных креслах. Мимо ходили врачи и медсестры в белых халатах, и этот неприятный, какой-то мертвенно-белый, ядовитый цвет стал неожиданно раздражать её, отпугивать… она вдруг почувствовала мелкую дрожь во всём теле.
Регистратура чем-то щелкала, стрекотала, из старого, матричного принтера вылетали какие-то бумажки, ставились штампы, дергалась дверь туда-сюда, кто-то входил, выходил. Жизнь медицинского центра напоминала цех, где всё двигалось, мельтешило, кто-то что-то носил, кто-то ходил, тащил на тележке какие-то металлические коробки… Марии на секунду стало холодно, руки стали мерзнуть, а номерок в руках словно примерз к ладони. Она посмотрела наверх, — холодные лампы освещения чуть моргали, освещая плакаты на стенах. Она встала, подошла к одному из них, чтобы хоть как-то отвлечься.
«Подари жизнь», благотворительный фонд, — прочитала Маша на плакате. На плакате были нарисованы какие-то смешные каракули, то ли это сделали дети, то ли это был такой фирменный знак, — Маша так и не поняла. — Да нет, откуда тут дети с фломастерами», — она ещё раз огляделась по сторонам. Что-то подсказывало ей, что этот медицинский центр совсем не для детей.
Дети как раз в этом центре не появляются.
Внезапно ей почудилось, как за дверями этих кабинетов, за толстыми металлическими дверями происходит что-то страшное, что-то ужасно жуткое и очень неприятное. И мысль о детях, которых тут не бывает, — совсем с другой стороны как-то очень больно вонзилась прямо в сердце. Или в то место, где оно должно быть. Ей стало вдруг как-то очень больно и противно только от того, что она находилась в этом месте. В месте, где не бывает детей. Где не слышится детский смех. Куда никогда не придёт ребенок…
Она резко зашагала к раздевалке, сдала холодный, металлический номерок, забрала еще тёплую куртку и быстро вышла из здания.
На улице ей стало немного лучше. Переживания, переплетённые с теми картинами, которые она себе навоображала, глядя на плакат и двери там, внутри, — стояли в горле сухим комком, который было ни проглотить, ни выплакать, ни выплюнуть. Что-то внутри трясло её, как будто поворачивалось, трепетало внутри.
— Он, наверное, уже что-то чувствует… — вдруг неожиданно сама для себя подумала Мария.
— Стоп! Кто – он? — сама себя спросила она.
— Как, кто он? Малыш… — ответила она сама себе.
— Какой малыш? Ему только несколько недель….
— Малыш? Разве он уже живой? — опять выскочил вопрос.
— Значит живой, раз он уже вот ТАК реагирует… — опять ответила она сама себе.
Так и ходила она по улицам, разглядывая чужие красивые витрины, товары и разговаривая сама с собой, — она даже забыла раскрыть зонтик, и мелкие капли дождя капали на её куртку, и не замечала она ничего вокруг себя, — диалог внутри неё был таким откровенным…
Темнело, куртка уже стала промокать, мысли окончательно запутались и хотелось только одного, — быстрее под теплое одеяло, с кружкой чая, с вареньем, с бурчащим где-то телевизором, с окном за шторой…
В вечернем трамвае было свободно, но грязно, сыро и как-то промозгло. Она закуталась сильнее в куртку, которая уже отдавала влажностью, натянула шапку на глаза и пыталась заснуть. Сумка, мокрый зонтик, — все это путалось в руках, руки дрожали… мысли в голове никак не могли успокоиться, и кажется, что они тоже дрожали вместе с руками. Успокаивало только одно, — монотонное дерганье трамвая на стыках рельсов, сухой металлический звук и этот унылый, серый, мокрый вечер в едущем куда-то далеко, трамвае.
Трамвай ехал, чуть подпрыгивая на поворотах, Маша тряслась вместе с ним, обнимая сумку с мокрым зонтом и спала. Ей не снилось ничего. Лишь только издалека махнуло какой-то сонной историей, как кто-то очень аккуратно потянул её за локоть:
— Девушка, мы приехали. Конечная. Дальше только депо.
Маша стряхнула с себя усталость и сон, и, как могла увереннее, произнесла:
— В депо не надо. Сейчас. Момент. Хр-хм-хр. Ой, — открыв глаза, она увидела Чудика, того самого водителя трамвая, который стоял перед ней в смешных штанах и каком-то сером ватнике. Но самым смешным предметом его «туалета» была шапка, — она была какая-то вывернутая наизнанку, надета была неправильно — «сбоку набок» и при этом съехала на уши. Маша не могла сдержать смех, видя этого трамвайного юношу, она прижала рот ладонью, но смех был, видимо, попыткой выдавить из себя сегодняшнюю тихую истерику.
— Какой вы…. смешной, — попыталась улыбнуться она. — Спасибо. Она выпорхнула из трамвая, добежав до вокзальной площади, и чтобы не замерзнуть окончательно, взяла такси до самого дома.

Дрожащими руками она пыталась вставить ключ в холодный замок, а в голове билась только одна мысль «Подари жизнь. Кому? Как?» В теплой ванне, под шум воды из крана, она продолжала разговаривать сама с собой. Но вопросов было явно больше, чем ответов:
— Как же можно подарить жизнь? Ведь жизнь нельзя подарить? 
Жизнь дает только Бог. Как же я могу подарить жизнь, если её дает Бог? — Как? Как? Ну, ведь рождение ребенка – и есть подарок жизни! Да, я могу ему — ребенку! — подарить жизнь! Но как я могу? Я не могу родить!
— Почему ты не можешь родить?
— Потому что у ребенка нет отца!
— Ну и что, что нет отца?
— У тебя нет денег ни на что! Ты никто! Ты не можешь! Ты не будешь! Весь курс будет смеяться!
— Да что они знают о детях! Разве ОНИ могут подарить жизнь!
— А что же ты так плохо обо всех?
Настало время вылезать из ванной, — Мария закуталась в два полотенца, вылезла, включила телевизор, залезла под одеяло и только тут, — началось расслабление её дрожащего тела, только теперь приятные теплые слова снова вернулись в голову, и эта сладкая, теплая, нежная фраза «подари жизнь» стала приятнее, теплее, нежнее… Она засыпала под телевизионные новости из горячих точек, и ей становилось все теплее, теплее, жарче, жарче…

6.

Утро вторника было чуть посуше. Дождь, этот вечный виновник всего неприятного, видимо прошёл, но облачность ещё висела темным, свинцовым горизонтом, было влажно и сыро, — но там, на улице. А тут, в машиной квартире было сухо, уютно и тепло. Вчерашний телевизор снова что-то бурчал о событиях в мире, но сегодняшнее настроение почему-то Мария отличала от вчерашнего. Вчера ей действительно было плохо, после посещения этого медицинского центра, а сегодня, когда она решила по крайней мере — ТУДА больше не ходить, ей стало лучше, хотя вопросов стало больше. Она понимала, что нужно искать другого врача, но теперь, после первого посещения подобного заведения ей стало реально страшно.
Раньше она с легкостью произносила это слово «аборт». Ну, неприятное слово, ну бывает. Ей казалось, издалека — так, что это всё-равно что клавиша «Escape» на компьютерной клавиатуре, — сделал что-то, оказалось — не то. Ну и нажал, отменил предыдущее действие. Ну, конечно, не так красиво, может быть, совсем не очень красиво, и, наверное, очень больно и неприятно. Но… ну, бывает. Теперь же она пугалась этого слова, теперь это слово в ней самой сильно противостояло другим словам, тем словам, которые она прочитала на плакате: «подари жизнь». Ей казалось, что это настолько разные слова, что их никак нельзя даже думать в одной голове!
Выпив кофе и поразмыслив ещё, она всё-таки решила опять позвонить Лене, чтобы попросить её о каком-то другом докторе, враче, медицинском центре… ей нужно было что-то другое, более спокойное. Более уверенное. Более безопасное.
Лена ответила сразу и защебетала, словно ждала звонка:
— Ну, что подруга, всё нормально?
— Нет, Лена, не нормально. Я вчера была там. Слушай, я там не могу – меня всю трясло, как только я туда вошла. Это что-то… Я вчера весь вечер была в истерическом состоянии.
— Хм, ты даёшь… Все там были, у меня знакомая несколько раз там аборт делала, и ничего.
— Ничего… А я дрожала, как осиновый лист, пока домой не вернулась.
— Надо было сразу к Сергей Сергеичу идти, а не сидеть там и думать. Понимаешь, тут не надо долго думать, позвонила, пришла, сдала анализы и — вперёд. И сразу всё сделают. Ты ему звонила?
— Его не было, мне только сказали, как добраться. Ну я добралась… а там…
— Подруга, если ты такая впечатлительная, тогда рожай… — Елена рассмеялась звонким, приятным смехом.
— Рожай. А учеба, а работа, а этот…отец ребёнка… Да что ты, — она махнула рукой.
— Ну вот. Поэтому набирай телефон снова и дуй к самому доктору сразу. И не тормози, до десятой недели надо всё успеть. Потом, сама знаешь… Ну пока.

В голове у Марии было еще несколько спасительных, как ей казалось, разумных мыслей — нужно было всё-таки поговорить с мамой, и ещё… Она боялась этой мысли, но всё-же берегла её напоследок, — нужно было подождать.
Может, всё-таки Андрей… Может приедет…
Может он как-то поменяет отношение к этому…
Ей нравился Андрей, очень нравился, — этот сильный, мощный молодой мужчина, на три-четыре года старше неё, с крепким мускулистым телом, уверенной речью, сильными надеждами и далекими мечтами, — он вполне сегодня подходил на место Машиного жениха. Но как только она произносила это слово «жених» про себя, — ей опять становилось плохо, мысли запутывались, ей становилось жалко себя, и на Андрея вдруг вываливалось всё, что она напереживала в себе за эти дни. Именно его она винила в случившемся, именно он был должен быть рядом с нею сейчас, именно он должен был взять на себя все заботы, а может быть, не заботы, а наоборот, — подарить ей любовь, радоваться вместе с ней, быть счастливым вместе с ней… Да, она почему-то смотрела на ситуацию лишь через пелену «случившегося», а ведь другие, — думала она, — радуются этому событию, отмечают его, рассказывают всем и ждут… ждут долгожданного появления ребенка на свет.
Когда она думала так, её снова пробирала дрожь. В голове оставалось лишь слово «долгожданного». Да! Вот главное слово, вот ключевой момент, — кричало внутри неё! Ребёнок должен быть долгожданный, значит, его нужно хотеть, его нужно ждать, ждать долго, долго-долго… Тогда это становиться событием, становится радостным событием. Долгожданым. А тут… Она опять укоряла себя, что вот так, просто так, неожиданно, становится матерью нельзя. Ведь она ещё не готова. Не готова! А как нужно быть готовой, она не знала.

7.

На следующий день, в среду, несмотря на совершенно не изменившуюся и уже ставшую привычной мрачную, слезливую погоду, Маша решила доехать в гости к матери, чтобы возможно как-то раскачать свое решение и довести дело до конца. «Или туда, или сюда, но нужно срочно решать что-то», — думала Маша, спускаясь в метро.
Внутренний голос не отпускал. Он в последние дни стал таким требовательным, таким настырным, что не было сил спорить с ним:
— А что можно решать? Нужно делать аборт! — Внутренний голос называл вещи своими именами.
— Зачем аборт! Нужно найти деньги, нормально рожать, и всё устроится! — продолжал другой голос.
— Где ты найдёшь деньги? Как ты будешь жить с ребёнком? Кто тебя потом возьмёт замуж?
Гул подъехавшего поезда метро заглушал все голоса разом. Она влилась в поток пассажиров, который внёс её в глубину вагона, приклеил к стенке и зажал с двух сторон теплыми, мягкими куртками.

Мама встретила Машу не очень радостно, — она была расстроена: её новый гражданский муж опять улетел на неделю в командировку, оставив её в обществе домработницы, машинок, выжималок, стиралок, печек, обогревателей и очистителей воздуха, — её новая квартира была набита электроникой, которая готовила, стирала, убиралась, — словом, непонятно даже, что делала в таком доме домработница.
Эдуард Павлович работал с утра до ночи, в том числе и в выходные, и это сильно расстраивало маму, она очень хотела по выходным куда-то ездить, — на выставки, в галереи, бывать в театре, музеях, — она всю жизнь мечтала жить хорошо, красиво, мечтала о больших возможностях, и связав свою жизнь с Эдуардом, она получила доступ к этим многочисленным возможностям, но не получила его самого — он всего себя отдавал работе. А одной пользоваться всеми возможностями она не хотела, не умела и не могла. Проживая среди всего этого электронно-хозяйственного инвентаря, мама пугалась этих чужих звуков, и успокаивалась только в обществе своего кота Шермана, который прыгал к ней на колени и прижимался к ней каждый раз, когда в доме включался очередной жужжащий прибор.
Мама накормила дочку вкусным пловом, который приготовила еще утром, напоила вкусным земляничным чаем и затем, устроившись на диване долго расспрашивала о жизни. Как дочь ни скрывала свои проблемы, мама все-же что-то заподозрила. Маша впервые решила открыться матери и рассказать всю правду, — ей очень важно было мнение матери.
— Мама, я хотела попросить тебя о помощи. Ты знаешь, я никогда не просила, а тут…
— Тебе нужны деньги? Что случилось?
— Нет…. — Маша медлила, — мам, сначала случилось…, а уже потом мне понадобились деньги. — Я в положении.
Глаза мамы открылись широко, ещё шире, она приоткрыла рот, и в каком-то оцепенелом ужасе смотрела на дочь.
— Мам, что? Что ты так удивляешься? Мам? — Маша пыталась вывести маму из состояния крайнего удивления. — Ну, мам, ну прости… — Маша пересела ближе к матери, и не выдерживая её взгляда бросилась к ней в объятия; мама приняла дочь, обняла её, но глаза словно не верили сказанным словам, — такое было в них удивление.
— Маша…. Дочка… когда же это?… как же это?
— Мам. Тебе тоже было двадцать лет, ты же тоже влюблялась?
— Да, я влюблялась….но… — мама запнулась, не зная с чего начать рассказ о своей собственной бурной молодости. — Но мы… мы… Нет, Мария, это невыносимо. Кто отец ребёнка? Что он собирается делать? Что вы собираетесь делать? — мама нажимала на слово «вы».
— Мам, он уехал. И возможно, не вернётся.
— Маша, ты меня сегодня пугаешь. Что значит уехал? Это… прости, я не поняла, это что… незапланированный ребенок? Маша…. — её губы затряслись, руки судорожно обхватили дочь, — как же это… Маша? Мы тебя так любили… так переживали за тебя…
— Вот, — Маше нечего было ответить, кроме этого краткого «вот».
— И что ты теперь собираешься делать?
— Мам. Я к тебе и приехала, чтобы посоветоваться. Я не знаю.
— Мария, ты взрослый человек, ты… женщина уже взрослая, ты…. — она запнулась, не зная, что сказать… — с такими советами ко мне? Что я могу тебе посоветовать? Если у тебя нет мужчины, который разделит с тобой радость и трудности рождения ребёнка, — я не знаю, как ты одна это перенесёшь, как ты будешь рожать; ну — рожать, это еще ладно, как ты будешь дальше жить… с этим? Как ты будешь жить? У тебя же нет ни специальности, ни работы, ни нормального собственного угла… это всё… что снимает твой отец, это всё не квартира, это гадюшник какой-то… Нужно, чтобы отец все-таки купил тебе квартиру, чтобы у тебя был муж, чтобы у мужа была работа, — Мария, так живут все, так живет каждый… а ты… ты собираешься в двадцать лет садиться дома и становиться молодой матерью? Ну… — она вздохнула глубоко… — ну ты меня сегодня просто…. так, где моя валерьянка? — Она встала, ища по полкам стенного шкафа коробочки с лекарствами. — Ну, Маша…. Ну… пффф.
Мария поняла, что кроме вздохов и охов, она не получит сегодня от матери ни советов, ни помощи. «Да и как она может что-то решать за меня, — подсказывал внутренний голос. — Решать придется самой».
— Мама, я поеду. Мне нужно ещё к семинару подготовиться.
— Сейчас, подожди, я лекарства приму.
Мария молча вышла в коридор, накинула куртку и вышла, тихонько закрыв за собой дверь. Ничего, ничего не помогало ей принять какое-то решение, ни особая «внимательная» забота отца, ни «вздохи» и причитания матери, ни советы подруг, ни-че-го. Выйдя на лестничную клетку элитного дома, отделанную красивым красным мрамором, и спускаясь вниз по белой лестнице, Мария пыталась понять: для кого это все, — эти белые ступени лестницы, эта яркая красочная облицовка, эти серебристые скоростные лифты, эта элитность, — словно засахаренная клюква с горьким привкусом, зачем это всё, если здесь живут люди не способные просто сочувствовать, переживать, если за этими бронированными дверями нет любви и счастья?
Она села на подоконник и посмотрела во двор. Свежий, красочный двор с импортными горками и яркими детскими площадками был пуст, — сбоку, на скамейке, как обычно бывает в таких случая, присели с бутылкой трое мужчин в грязно-серых пальто.
«Почему в этих дворах нет детей? Может они просто в школе? Может просто ещё дом не сдан до конца?» — Марии хотелось услышать вокруг себя детский смех, хотелось до глубины души почувствовать себя среди детей, хотелось окружить себя детьми, чтобы оттолкнуться навсегда от того страшного центра, от того неприятного, но необходимого события, которое она планировала. Которое за нее планировали… Ей хотелось почувствовать, как эти маленькие детские губки выговаривают первые слова, как держат мамину руку, сжимая её своей маленькой ручкой, ей словно хотелось как-то снова влиться в то детство, которое она уже давно забыла.
Не получалось!

8.

Золотая любимая осень уже растаяла в серости и холодности поздних октябрьских дней, когда-то желтые, красные и ярко-рыжие листья уже давно пожухли и превратились в мусор на углах тротуаров, лужи местами высохли и подмерзали, ветер нёс капли влажности и не было в природе места, за которое можно было бы зацепиться, чтобы вздохнуть в ожидании чего-то свежего, теплого и солнечного. Даже Новый год, приближающийся неумолимо, не успокаивал и не давал положительных эмоций, как когда-то в детстве.
«Деду Морозу осталось только письмо написать», — улыбнулась Мария, не зная куда спрятать свое уныние и нервозность.

Подходя к трамваю, Маша неожиданно для себя почувствовала, что глаза сами «заскочили» в кабину наверх, посмотреть на лицо водителя, — там восседал опять тот же самый, знакомый уже Марии чудик, правда в этот раз он был без той самой, смешной шапки. Он встретил её взгляд и ей показалось, что он даже улыбнулся ей.
— Вот чудик, — только и вспомнила она.
Смотреть в окно трамвая она не любила, зная весь свой маршрут наизусть, иногда она могла закрытыми глазами чувствовать, что вот сейчас проезжает мимо универмага, сейчас почта, теперь поворот… Ехать в трамвае вечером, закрыв глаза, было приятно, — никто не мог испортить ей настроение, никто не заглядывал в её личный мир, никто не интересовался, когда нужно выйти, чтобы попасть в аптеку. Иногда, когда останавливался трамвай, она ненадолго открывала глаза, чтобы точно угадать место, где стояли.
В этот раз, на перекрестке, стояли долго, пропуская транспорт, попавший в вечернюю пробку. Вдруг Маша неожиданно заметила в соседней чёрной иномарке, за рулем, знакомые очертания молодого человека. Это был Андрей! Её Андрей! Он держал одну руку на руле, а второй что-то активно жестикулировал. Точно, это был он!
Маша подпрыгнула, встала, пытаясь открыть окно, но окно заклинило, и не открывалось.
— Андрей! — она стучала в стекло, чтобы он услышал.
Только теперь она рассмотрела, что рядом с ним, на соседнем пассажирском сидении сидела… Вика, её подруга...
— Андрей! — удары в окно были все жестче и сильнее, казалось вот-вот стекло не выдержит и лопнет. Там, в тёплой комфортной и удобной машине молодые люди, о чём-то весело и смешно спорили. Маша, несколько раз стукнув в стекло, поняла, что никто отсюда её не услышит, как-то поникла, села обратно на своё сиденье, и молча, озираясь по сторонам, поняла, что на неё сейчас смотрит весь трамвай.
Смотрит и сочувствует.
Даже плакать не хочется, когда на тебя сочувственно смотрит столько внимательных и понимающих глаз.
Она не плакала.
Она открыла свой телефон и удалила из книги контактов номер Андрея, а затем и — Вики.
Просто удалила и всё.
Стёрла.
Действительно, плакать не хотелось. Теперь для Марии стало всё ясно и понятно. Теперь она знала, чего не стоит ждать уже никогда. И поэтому она спокойно закрыла глаза и постаралась успокоиться.
Ей это удалось.

Через несколько минут, трамвай опять трясся на поворотах, и она, сидя на жестком сидении, пыталась представить себя листочком, падающим с дерева, одиноко летящим, долго-долго кружащим, прежде чем упасть… потом пыталась представить себя горькой травинкой в осеннем поле… которую клонит к земле злющий холодный ветер. А вот — зимний пейзаж, и она, одинокая белая береза, среди зимнего холодного тумана, и что-то ещё, и ещё…
Сон получился очень странный. Она почему-то звонила в свою собственную дверь (а ведь звонок же у меня не работает!), ей открывает неизвестный ей ребенок – девочка лет десяти. Ребёнок что-то говорит ей, но Мария не слышит. Почему? Что со слухом? Или ребёнок не говорит, а только открывает рот? Она с ужасом понимает, что ребёнок отвечает ей, что никого нет дома, и она её не может пустить внутрь. Как? Это же моя квартира, девочка! Нет, это она живёт тут, — понимает её жестикуляцию Мария, а больше тут никого нет. Она одна! Как одна, девочка? Ты же не можешь жить одна? Они уже обе молчат, лишь только мысли двигаются между ними, как вопросы и ответы. Девочка красивая, волосики аккуратно причёсаны (разве она может так одна?), платьице нестаренькое, значит, кто-то стирает и гладит. Девочка, ты кто? Молчит. Как тебя зовут? Нет ответа. Маленький ребенок лишь показывает пальцем куда-то в окно, на двор… Туда. Куда? Дверь захлопывается, и Мария остается одна на лестнице. Но эта уже не та лестница! Она очень похожа на ту ржавую лестницу, в старом подъезде квартиры, где она когда-то родилась!
Кто же была эта девочка? Может это была она сама, только маленькая? Почему она, маленькая, не впустила в свою жизнь её, взрослую?
Разве она стала чужой сама себе?
Что такое?
Где она?
Она садится на подоконник окна, смотрит во двор, а двор уползает вниз, и перед ней раскрывается какая-то невероятная яма, котлован, медленно ползет «клюв» крана, что-то роют и грузят горбатые бульдозеры, сотрясая весь дом, и кто-то трясет её за руку… Трясет и трясет…
— Девушка, простите. Почему вы так... плачете во сне… — кто-то слегка тряс её за локоть, и дышал ей прямо в лицо.
— Да… Что? — вспорхнула Мария. — Вы кто?
— Я водитель трамвая, меня зовут Сергей. Я уже второй раз застаю вас тут, это последняя остановка, все уже вышли. Что с вами случилось, вы плакали… Может я помогу вам?
— Как вы можете помочь? — Всхлипывая вдруг неожиданно для себя едко заметила Мария. — Как можно помочь чужому человеку… в чужой беде. Как? — Она поднялась, чтобы выходить. — Что вы можете сделать… — вдруг улыбнулась она, вспомнив его смешную шапку в прошлую встречу. — Вы, водитель трамвая… чудик, — последнее слово, она произнесла уже про себя, и опять улыбнулась сквозь слёзы.
— А вы смотрели фильм «Трамвай «Желание» с Марлоном Брандо?
— Да, смотрела, но это не самый любимый мой фильм, — она подошла к открытым дверям, остановилась и ещё раз посмотрела в его глаза. Они излучали что-то светлое, веселое, но загадочное…
— Так вот, я тоже водитель такого сказочного трамвая… — улыбаясь как-то по-детски сказал Сергей. — Могу исполнять желания…
— Да что вы? Прямо Дед Мороз какой-то… бросьте эти ваши штучки!
— А вы попробуйте загадать, — настоятельно твердил он.
— Не тратьте время. Один Дед Мороз мне уже это предлагал… Я пошла, спасибо, что разбудили, — она спустилась по ступенькам вагона, развернулась и мягко, почти шепотом, впервые произнесла эти слова:
— Я беременна. Но видимо, я со своим ребенком… тому Деду... не нужна. Вот такие дела. Что делать, ума не приложу. Прощайте!
Сергей был уже рядом. Он обогнал её, взявши за руку, остановился перед ней и как будто бы вырос немного — ей казалось, что он немного ниже её, — а тут он встал перед ней, как говорится, во весь рост.
— Вы зря так говорите. Я вижу вас почти каждый день. И… честно говоря, я бы ... — Он замолчал. — Я бы очень хотел быть рядом с вами.
— Да бросьте вы, — она высвободила свою руку. — Это уже не смешно.
— Вы зря так. Можем ли мы хотя бы один день побыть вместе?
— День? — переспросила она. — обычно все спрашивают про ночь!
— Я не об этом. Я о том… что мог бы пригласить вас куда-нибудь. Может сходим… в парк, погуляем завтра?
— Сходим… сходим… завтра опять будет дождь, и никуда мы с вами не сходим, молодой человек. Зря вы так. Я же сказала, я беременна.
— Ну, мы аккуратно, потихоньку будем ходить.
Мария улыбнулась. Совсем далёкая мысль весело где-то внутри неё пробежала и скрылась.
А вдруг?
— И что, мы просто пойдём в парк?
— Да, просто пойдём. Поговорим. Я вижу, что вы переживаете. А вам нельзя переживать, у вас будет ребёнок.
— Это еще неизвестно, будет или нет, — как-то зло перечеркнула его слова Маша.
— Как? почему вы так говорите! Нужно не просто ждать, нужно разговаривать с ним уже сейчас, общаться, заводить музыку, читать сказки… — перечислял Сергей, говорил как-то буднично, словно…
«Так говорит, словно он отец ребенка», — подумала Мария и осеклась.
Помолчали. Мария вытерла остатки слез и снова подняла глаза на Сергея. Он стоял перед ней, в оранжевой яркой жилетке, в стоптанных ботинках и потертых брюках. Он заметил её взгляд, скользнувший по нему, и аккуратно, тихо подчеркнул:
— Не переживайте, это рабочая одежда. Я живу в трехкомнатной квартире, с мамой, прилично зарабатываю и по вечерам учусь на программиста, очень люблю кино, у меня огромная коллекция…Я смогу вам помочь, вы только скажите — чем?
— Ну и как вас зовут, водитель Трамвая «Желание»?
— Сергей, — улыбнулся он.
— А.
— А что? Вы бы хотели, чтобы был Вольдемар?
— Сергей, о чем вы? Просто… просто мне уже неделю так плохо… как никогда ещё не было. Ведь должно быть хорошо, очень хорошо! А мне плохо! И как с этим быть, не знаю…
— Я знаю, пойдемте, я хотя бы провожу вас домой.
— Ну, пойдемте.

Сергей оказался необычным молодым человеком. Провожал до дома, долго рассказывал о каких-то фильмах, премьерах, постановках, оставил телефон и даже не зашел. Даже не предложил встретиться завтра.
— К чему это он… чудик такой, но… но какой-то тёплый такой, уверенный, спокойный… чудик. Кино любит. Хороший. Только… — терялась в догадках Мария. Она вошла в квартиру, закрыла дверь и долго сидела в прихожей, не в силах снять куртку и поставить чайник на плиту. Она крутила в руках бумажку с его телефоном и молча перебирала в голове каждое сказанное им сегодня слово.
«А ведь он что-то такое нашёл, какие-то слова, чтобы успокоить меня, — думала она. — Ведь как-то спокойнее стало. Ведь я ему понравилась, это факт, — улыбнулась она усталой, но довольной улыбкой. — Значит, может быть, всё-таки… всё не так плохо?»
«Не так плохо всё…. — говорила она сама себе, допивая чай на кухне и разглядывая телефон на бумажке. — А возьму и позвоню прямо сейчас, — интересно, добрался ли он домой… к маме?»
Слова «про маму» её опять немного развеселили.
На том конце телефона ответил немолодой, но приятный мягкий женский голос.  Почему-то вдруг почувствовалась тёплая и уютная атмосфера той квартиры, где жили люди с такими голосами, она представила себе камин, мягкое кресло, торшер…
— Да, Сергей, дома, сейчас минутку, я его позову, — неторопливо и спокойно ответила мама.
— Да.
— Это «Трамвай «Желание»?
— Да. — голос сразу изменился, стал каким-то нежным и ласковым. — чего не спишь?
— А мы уже на ты?
— М-м-м… да вроде нет, но… как-то захотелось сказать тебе «ты».
— Ладно. Что по поводу парка?
— Конечно, давай завтра после обеда.
— Давай, а как же твой трамвай?
— У меня смена два дня через два.
— Значит два дня у нас есть?
— Почему, ты же будешь по-прежнему ездить в университет, как я понял? Значит, будем видеться.
— М-м-м, какой ты сообразительный! Ладно, я просто проверила телефон. А у мамы голос приятный.
— Да, она зовёт тебя в гости завтра, если сможешь. Она… у меня в роддоме работает. А послезавтра я предлагаю…
— Где работает?
— В роддоме!
У Марии задрожали руки. Ответ был найден.
Он сам пришёл к ней в гости.
К ней в дом. Этот ответ. И думать больше было нечего.
— Сергей, давай не будем мечтать о послезавтра. Давай будем думать только о завтрашнем дне. Хорошо? Завтра идем в парк, а вечером будем пить чай у твоей мамы.
— Идёт.
— Ну, тогда пока.
— Пока.

Она отключила телефон. Остатки чая были слишком сладкие, сахар не до конца растворился в чашке. Мария включила торшер, легла на аккуратно застеленную кровать, подняла подушку и взяла с тумбочки книгу. Впервые за последнюю неделю она читала с упоением, забыв на несколько часов о тех событиях, которые так взволновали её.

9.

Это был четверг.
— Да, сегодня четверг, прошла ровно неделя с того момента, — вспоминала она свои ощущения, результаты теста и всю эту трудную, серую, страшную неделю переживаний. — Сегодня четверг, и я иду в парк. Иду в парк, и не одна! — Вспоминала она вчерашний день и ясные, веселые глаза водителя трамвая, Сергея.
— Да, я иду гулять в парк! Мы идем гулять в парк! — Представляла она.
Поднявшись с кровати, она увидела, как из-за темных, густых штор на подоконник пробивается яркий луч солнца, свежего, утреннего, молочного солнца, этот луч бьёт на подоконник, отражаясь от него, ударяет в стену и освещает немного, совсем немного… но это солнце! Долгожданное солнце!
Мария бросилась навстречу окну, распахнула шторы… и солнце в один миг просто ослепило глаза, — оно настолько яркое, оно настолько теплое… — Мария на секунду закрыла глаза, отвернулась, затем снова повернулась к солнцу, приоткрывая и шторы и занавески, раскрыла окно настежь, — в комнату ворвался свежий, холодный, вкусный вихрь.
— Как же хорошо… — вчерашние, позавчерашние мысли уже не лежат тяжелым грузом на плечах. Они куда-то делись, ушли за горизонт и больше не предъявляли свох требований, больше не «пилили» сознание, не заставляли думать о том, чего не хотелось делать. Никогда не хотелось делать.
Мария быстро оделась, наскоро сварила молочную кашу, согрела чай, съела всё с аппетитом, затем закрутилась в домашних хозяйственных хлопотах: сложила белье, убралась в ванной и остановилась лишь тогда, когда в ее руках оказалось… полотенце. Это было маленькое детское полотенце, с изображением какой-то русалки. Мария остановилась, долго смотрела на него, затем прижав его к себе, бережно сложила и убрала. О чём она думала в этот момент? Трудно сказать, но обрывки мыслей, которые она успела почувствовать, говорили ей о том, что она сильно изменилась за эту неделю. Очень сильно изменилась. Что послужило причиной? Она не знала. Она лишь думала про себя, что теперь ей нужно держать себя в руках, не распускаться, отказаться от некоторых привычек, от которых и так нужно было давно отказаться. Теперь ей казалось, что её организм перестраивается, звуки, запахи и ощущения — всё менялось, всё готовилось к чему-то высокому, важному, нужному.
«Теперь, — думала она, — мне нужно готовиться к Этому».
«К чему? — вопрошал её внутренний голос, который уже был согласен.
«Чтобы подарить жизнь», — отвечала она сама себе.

Через два часа Сергей и Мария уже шли в сторону парка. День был солнечный, дождь, который так отравлял её жизнь на протяжении недели, наконец-то закончился, и почти не оставил следов после себя, — асфальт местами был совершенно сухой и казалось, что ещё не конец октября, а лишь начало сентября, — было тепло и сухо. Пройдя по нескольким аллеям, они свернули на центральную улицу парка, и Маша была поражена тем, сколько молодых мамочек гуляли тут с колясками и детьми. Казалось, что на проспект в парке выехал целый детский сад с родителями!
«Вот где все дети, оказывается, — подумала она, вспоминая тот элитный двор, рядом с домом матери, — все дети гуляют в парке!»
Этот бесхитростный вывод не только рассмешил её, но и растопил лёд сомнений и тревог, который замерзал в её душе на протяжении недели. Теперь она не сомневалась в том, что сделала правильный выбор, даже несмотря на то, что рядом с ней шёл человек, которого она видела всего второй день.
— Пусть будет так, как есть. Пусть он будет. Пусть будет этот ребенок, раз он захотел появиться на свет, он должен появиться. И я не в силах забрать у него жизнь. Не в си-ла-х, — думала она и крепче от этого сжимала руку Сергея.
Тот не упорствовал, лишь краем глаз смотрел на счастливую молодую будущую маму, и представлял себе… уж что он там представлял себе, неизвестно, но его глаза делились с Машей каким-то счастьем, которое, наверное, было ещё только далеко впереди.
Они прошли парк, вышли к пустырю на окраине и пошли по заросшим тропинкам, занесёнными вялой листвой.
— А здесь когда-то был храм, — сказал Сергей, показывая вперед.
Маша вопросительно посмотрела на него, а он продолжал:
— Во-о-он там когда-то были стены крепости, а вот тут, прямо под нами стоял большой храм с колокольней. Он назывался Преображенским собором. В годы революции сломали крепость, и храм взорвали… вот теперь, если присмотреться, — он попытался раздвинуть листву под ногами и нащупал лишь каменное основание, — здесь каменный пол остался. Вот он, прямо под ногами. А вот тут, — он показал рукой куда-то дальше, был алтарь, где и совершалась Божественная Литургия. Вот тут видимо, был иконостас… — он провел рукой невидимую линию. Можешь себе представить, что над нами огромный купол храма, с росписью, весь в золоте…. А? — он посмотрел на Марию. Та, крепко сжимая руку Сергея, запрокинула голову и смотрела вверх, качая головой в ответ.
— Да, представить себе трудно, но это когда-то было. И тут, прямо над нами, под самым куполом было нарисовано изображение Бога, Спасителя нашего. Я вот прямо, как будто бы вижу, как Он смотрит на нас, — Сергей запрокинул голову и смотрел в чистое небо. На небе в этот момент не было ни одного облачка. — Видишь?

Они прошли до самой реки, где уже заканчивался парк, и начиналась набережная, прошли вдоль реки по холодному граниту, в который была одета река, постояли, вдыхая свежий речной воздух. Река словно разговаривала с ними необыкновенным дыханием: от неё исходил легкий, воздушный парок, который тут же сносил хлесткий осенний ветер.
— А откуда ты знаешь о храме, об… иконостасе? Ты ходишь в церковь? — спросила Мария.
— Да, хожу. Но бывает, что смена попадает на время службы, и… — он поморщился. — Знаешь, важно не забывать об этом, важно понимать, что не ты нужен там, — он показал на то место, где они стояли, вспоминая исторический храм, важно понимать, что это т е б е нужен храм. Помнишь, мы с тобой говорили вчера о «Трамвае «Желание»? Там, в фильме очень ярко было сказано о том, что груз прошлого может задавить человека, если это прошлое все время теребить, вспоминать, жалеть или сопереживать. Прошлое нужно отпускать, — он посмотрел в её глаза, — отпускать через раскаяние. Раскаялся в том, что было и отпустил от себя, никому не давая повода возвращаться в это.
— Какой ты… интересный, — улыбаясь, вздохнула Маша, но вздох её был настолько глубоким, что Сергей почувствовал некоторое содрогание в ее руке. — А я вот не умею раскаиваться…— сказала она тихо. — В любви мне не очень везло…— совсем тихо, еле слышно произнесла она, как будто больше для себя самой.
— Знаешь, о любви говорить не стоит, — услышал её шепот Сергей, — Любовь — это дела, а не слова. — Я не очень люблю говорить об этом.

День продолжался, солнце заливало своим ярким, теплым светом весь мир и этот парк, где они гуляли до самого вечера, наслаждаясь уютной тишиной, иногда взрываемой детским смехом, поздней осенней прохладой, подгоняемой ветерком с реки и друг другом. Их руки в этот день были вместе, а сердца еще только учились понимать друг друга.
«Может быть, это Он, — думала Маша. — Но кто знает, он ведь такой… Чудик. Теперь, когда я беременна, мне уже нельзя волноваться, поэтому пусть Он будет рядом, пусть мне с ним будет спокойно. Да?» — словно бы спрашивая, Маша подняла голову к небу.