Новый Год - это не только...

Новый Год  - это не только самый волшебный, но и самый  доходный  праздник.

Ярмарки  манят нас новогодними   распродажами, скидками, уценками, бонусами, быстрыми кредитами, обменами старой техники на новую. И кругом манящий запах свежемолотого кофе и горячего хлеба, зовущий нас к горящим витринам.А новогодние елки, усыпанные купюрами? А золотые  корпоративы?

Да и сама я, чего греха таить, без дела не сижу. Я не певица, не актриса, не ведущая концертов, я - малярша. Но Новый год и для меня время поживы. Каждый декабрь я кручусь в мега-срочных ремонтах.  Половине заявок отказываю сразу, ну не разорваться же. 

Ах, как охота людям  войти в   Новый Год в сияющих интерьерах.  Поэтому и летаю я по бескрайним  квадратным метрам  на двукрылой стремянке то с обоями, то с краской, то с  клеем для плитки. Иногда, так заработаюсь, что приземляюсь на новогодний стол за десять минут до курантов. С мокрыми, после душа,  волосами и колотящимся сердцем, едва успевая проводить  хрустальным лафитником год прошедший.

Живу  я одна, готовить некому, да и некогда. Салатики, красная рыба, мясная нарезка, зелень, багет и вино. И мороженое в ведерке.

Сидеть одной за столом мне не трудно. Я научилась.  Главное, не прислушиваться к праздничному шуму гостей за стенкой, не прилипать к окну, разглядывая гуляющие  шумные компании, не вспоминать давние новогодние застолья. Никаких ярких нарядов и косметики. Никаких каблуков и парфюма.  Телефон отключить, в ноутбук не заглядывать, поесть, выпить,  пощелкать пультиком по каналам. Смысл щелканья в том, чтобы не втягиваться ни в одну из передач. Потом помывка посуды и сон в проветренной комнате.

С Новым годом!

Утром подъем с абсолютно свежей головой, десять упражнений на растяжку, душ, кофе  и снова на охоту. Если фирмы используют новогодние каникулы для косметики своих офисов - это рационально. Ремонт не мешает сотрудникам, а сотрудники ремонту.

Сегодня, мне в реликтовый переулок  на Сретенке. Исторический район столицы. Со временем он превращается в пафосный неоновый  термитник.

Как-то я смотрела передачу про Сингапур.  Земли у них  мало, поэтому дома строят ярусами, то есть горожане  не спускаются на землю, а всю жизнь живут между небом и своим ярусом. По ярусам ездят машины, на перекрестках горят светофоры, работают магазины и аптеки, бегут на обед люди из офисов, дети ходят в школу, а в ветвях деревьев свистят птицы, только вот корни  этих деревьях растут не на земле, а в подвешенных контейнерах с плодородной смесью.

Наши старомосковские переулки на пути к Сингапуру.  Они перенасыщены  пристройками,  ползущими вверх все новыми и новыми уровнями. Но сегодня я выспалась, я нахожусь в прекрасном настроении, поэтому не ворчу, а улыбаюсь миру, только что встретившему Новый год.
 
Фирма, которая мне нужна, подавляет обилием архитектурной роскоши. Это не липовый винтаж, это старинный дом. Его гранитный фасад украшен  альковами с рыцарями, полновесной колоннадой и парадными десюдепортами с золотыми гербами.
Я открываю тяжелую дверь с медными ручками, прохожу несколько постов охраны.
Охранникам небезразлична  моя легкая шубка, распахивающаяся на правду короткой юбки и подвижных ног на каблуках сапожек.

Хмыкаю  и дергаю себя за душистый локон (с утра успела накрутиться).  Я приказываю себе быть серьезней. Я пришла на работу, а значит, все шутки я оставлю до конца новогодних каникул. И уж тогда-то   я с наслаждением забреду  в какой-нибудь ночной ресторан, где вероятнее всего встречу… Но кого именно я там  встречу додумать не успела, потому что добралась до кабинета, который мне и поручили.  Этот был директорский  кабинете в английском стиле. Классика с обилием дорогого натурального дерева, штор с двухслойным ламбрекеном и действующим камином. Моя работа ограничивалась  выбором и оклейкой обоев. 

В приемной, прямо на подоконнике, сидел  джентльмен на миллион евро, чем-то похожий на  актера Джона Малковича.

- Наконец-то,  – недовольно сказал Джон Малкович. Он курил тонкую сигарету  и лениво щурился  в айфон.

- Вы сказали быть к девяти. Сейчас девять.

- Если бы не твой взгляд,  -  сказал Малкович, покосившись на мои шпильки, -   я бы не поверил, что ты  малярша.

- А что не так  со взглядом? – я не стала цепляться к обращению на ты.

- Длина твоего взгляда, - сказал  Малкович, - равна длине твоей руки, то есть расстоянию  до стены, которую ты красишь. Все что ближе или дальше этой стены ты просто не видишь.

- Очень может быть, - я оглянулась, - а  где мне переодеться?

- Можно здесь.  А можно  в переговорной. Там никого. По коридору, первая дверь направо.

Первая дверь  направо была снята с петель. Она стояла рядом с пустым проемом. Комната за проемом была без мебели, укрыться было негде. Я вернулась к Малковичу.

- Там нет двери, - сказала я.

- Я знаю, - сказал Малкович и мазанул пальцем по тачскрину, - а зачем тебе  дверь?

- Я хотела переодеться, - напомнила я.

- Дверь не поможет, - сказал Малкович, -  все наши помещения  просматриваются  камерами  наблюдения.

- И туалет?

- Не  знаю, - пожал плечами Малкович, - у меня личный санузел. Я же хозяин.

- Пустите меня туда на минутку?

- Валяй, - Малкович снова уткнулся в айфон.

Личный санузел  босса выглядел совершенно обыденно. Если не считать огромного кафельного панно с портретом  голого босса, напротив душевой кабины. Я не удержалась и посмотрела на нижнюю часть панно. На причинном месте висело большое банное полотенце.

- Мне тут фотки сбросили, - сказал Малкович, когда я снова появилась в приемной, - с новогоднего  корпоратива. Хочешь взглянуть?

- Лучше  взглянем на образцы обоев, - я достала папку с файлами, - для кабинета в английском стиле рекомендуется  растительный рисунок…

- Погоди, башка трещит, - сказал Малкович. Он отшвырнул айфон   и стал ходить по приемной, сжимая голову руками. Пальцы отягощали перстни, - я сейчас.

Малкович вышел из приемной, а когда вернулся, то волок за собой огромную бутыль «Джонни Уокера», черный лейбл, на медных  колесиках.

- Из личных новогодних запасов, - сказал Малкович, - с утра прикладываюсь.

Бутыль была  изрядно начата.

- Будешь?

- Нет, - сказала я, - пойду работать.

Малкович качнул горлышко и отхлебнул виски. Потом закурил и брякнулся на кожаный диван.

- Сядь рядом со мной, - сказал он, -  на расстоянии вытянутой руки, иначе, ты меня не увидишь.

Я села.

-  Тебя как зовут?

- Вера.

- Я так и думал. Это была чудная новогодняя ночь, Вера, елка огнями переливается, отражаясь в изысканном серебре с черной икрой, - Малкович снова выпил, - и вся бухгалтерия в полном составе танцует на столе буги-вуги. Вообрази, Вера!

Я промолчала.

- Эти тетки в золоте не могли отказаться, - усмехнулся Малкович, - меня нельзя ослушаться.

- Это ваши дела.

- Дело не в делах,  а в душе, - сказал Малкович и похлопал себя по груди.

- В вашей?

- В том то все и дело что нет. Я такой же хрюндель, как и все, - сказал Малкович, - свинья в лакированных штиблетах.

- А все - это кто?

- Да все! Ты, Вера, тоже. Хрюшка со стразами.

- Не хамите.

- И не думал,  - усмехнулся  Малкович, - мы же скоты, нам все можно. Можно прыгать на столах, можно купаться в пино нуар по пятьсот баксов за бутылку, можно переспать с любой секретаршей, прямо под волшебной новогодней елкой.

Я покосилась на бутыль с виски. Она выглядела бездонной. День пропадал, как  невыбранный из миксера раствор.

Малкович снова выпил.

-  Я, пожалуй,  пойду, -  я встала с дивана.

- Иди, а я напишу  заявление, - сказал Малкович, - что ты украла у меня золотые часы. Вот эти.

Он поднял  рукав  пиджака.

- А свидетели? – поинтересовалась  я.

Малкович засмеялся. Действительно, какая проблема найти свидетелей? Те же охранники скажут, что угодно. За такие-то зарплаты  и не соврать?

- Чего вы от меня хотите? – спросила я.

- Правды, - сказал Малкович, -  просто согласись, что этот мир населяют скоты. 

- Нет.

- Тебе так хочется казаться чистенькой, малярша?  - сказал Малкович. - Я же про тебя все знаю.

- Читали анкету?

- Она у всех малярш одинаковая, - Малкович основательно приложился к виски. -  Ты  провинциалка, в институт не попала. Домой не вернулась, пошла в училище.  Там познакомилась с москвичом, затащила его в постель. Так?

- Я его любила, - сказала я.

- Постель закончилась беременностью, - пропустил мои слова Малкович, - но москвич ребенка не хотел. Вы расстались.  Ты сделала аборт и благополучно  окончила училище. Стала маляршей.
 
- А москвич уехал доучиваться  в Лондоне,- сказала я, - а потом вернулся и  сделал карьеру. Теперь он хозяин вот этой самой  фирмы.

- Скажи, Вера, мне правду, - Малкович закурил, - от кого ты тогда залетела?

- У меня кроме  тебя никого не было, - сказала я, - и, вообще, к чему сейчас  этот треп?

-  К тому, что сейчас мы выпьем и простим друг друга, - Малкович потянулся к бутылке.

-  Ты ни в чем не виноват, в училище я сама тебя выбрала.

- Держи, - Малкович протянул мне тугой  конверт, - тут за оклейку обоев с растительным рисунком.

- Я ничего не оклеивала, - сказала я, - даже не шпаклевала.

-  Ничего уже  нельзя  ни оклеить, ни отшпаклевать, Вера,  - Малкович посмотрел в окно, - нет, мы не скоты, скоты бы так не переживали.

-  Я согласна, - сказала я, -  только денег мне не надо.

- А чего же тебе надо? – Малкович как-то неловко провел пальцами по глазам.

- Не заставляйте больше танцевать на столах своих подчиненных.

- Обещаю, - кивнул Малкович, - а почему опять на вы?

- Это расстояние вытянутой руки. Я к нему привыкла.

- Тебе вызвать такси?

- Я пройдусь, такая погода красивая. С Новым годом, вас, Джон Малкович!

- Я же Виталий. Я не верю, что ты могла это забыть.

- Забыла, - я встала.

Сняла комбинезон и, слегка виляя  попой, влезла в узкую юбку. А Малкович сидел и смотрел. Я надела сапожки, накинула шубку и ушла.

И поклялась больше не работать под Новый год. Все равно ни отшпаклевать, ни оклеить уже ничего нельзя.