У линии Маннергейма, или А ночью шел дождь...

Темно. Так темно, что кажется, само утро еще спит. Выглянула в окно – плитки двора черны и влажны.
То-то спалось нынче, как на облачке. Или где-нибудь в Саянах, выше 3 тыс. метров, где уже нет ни комаров, ни прочей таёжной гнуси, а трава зелена, как в Альпийских лугах. До одурения.
И воздух напоён такими лесными настоями, какие только и бывают в горах на высоте, где лес уже позади, а до заснеженных гольцов еще добрая пара километров.
А всего-то – дождь ночью прошел.

Омыл декабрьский спящий Санкт-Петербург, освежил всё ещё зелёные газоны. И задышал Великий Город свежестью далеких лесов и не загубленных глупыми людьми дворцовых парков.

Так же, как в то давнее летнее утро, когда жив был еще зеленый наш Кирилл Владимирович. А я всё улыбалась, погруженная в свое горе, и никого вокруг не видя и не вычленяя из общей шевелящейся биомассы, потому, что всё ждала и ждала одного-единственного из тысяч и тысяч.
А вдруг!...
А вдруг распахнется дверь и, войдет сын – красивый, загорелый, сверкающий, то ли от того, что любил воду и был чистоплотен, как мало, кто, то ли от счастья, которое всегда на нем огоньком светилось....

Я всё ждала, что он войдет и окликнет меня:
– Здравствуй, Ма! Вот, я и дома…
И годы шли, и дни и месяцы.
Однажды, правда, кто-то позвонил.
Было около часу ночи. И сказал голосом сына:
– Здравствуй, Ма!
Я трубку сжала, слова сказать не могу, в голос вслушиваюсь... Ни жива, ни мертва.
А он говорит:
– Ма, ты что, Ма? Это же я, Ма!.

Словно из омута рыбиной раненной, от дна ямы ледяной ногами неживыми оттолкнувшись, вынырнула.
– Ошиблись, – говорю голосом, каким никогда ни с кем не говорила прежде.
Замороженным, ледяным, отталкивающим - медленным мертвым голосом - солнечному веселому неповторимому: «Здравствуй, Ма! Это я!» говорю, как гвозди в гроб заколачиваю:
– Вы ошиблись...
И, себя не слыша, знаешь, так провода гудят, - где-то высоко и прислушаться надо, чтобы гул этот услышать, - медленно произношу:
-- Успокойтесь. Наберите правильно номер...

А у самой губы как бы занемели, не движутся, и каждое слово моё - не моё:
-- Всё у Вас будет хорошо. Не волнуйтесь и не спешите только...
– Ма, ты что?!

Родной неповторимый голос! Неповторимый....
Больше я не могла.
– Вы ошиблись, – повторила я. - Моего сына убили.
И положила трубку.
И ушла в самую дальнюю комнату, туда, где телефонный звонок не слышен. Села на диван и стала ждать.

– Джюниор, Джюниор! – позвал, перевернувшись вниз головой на ветке, зеленый  Кирилл Владимирович, и посмотрел на меня небесно-голубыми глазами, отороченными оранжевыми ресницами.
– Нет, Кирилл Владимирович. Просто ошиблись номером.

Он смотрел на меня. Когда сын работал, он любил сидеть на его плече. Он очень любил Младшего. И тоже ждал.

 ...И вот, мы едем к линии Маннергейма – так решила Марго.
– Хватит тут сидеть, – сказала она. - Едем на линию Маннергейма. Я там дачу сняла, а вы тут всё лето птицу без солнца морите! Нехорошо.

Там было много травы и деревьев.
Мы сходили к какому-то древнему захоронению – холмик, деревянное подобие стелы из струганых досок, низенькой, чтобы враги не увидели за подлеском. Красная звездочка.
Химическим карандашом на фанерке – надпись.
Два имени.
Красноармейцы.
Наверное, кто-то все эти годы подновляет. Иначе, как бы она за столько лет сохранилась, подумала я.
Марго положила на могилку цветы. Мы долго молчали.
Подошла дородная красивая Бася:
– А теперь пойдемте со мной. Хотите увидеть, как они укреплялись? Это надо видеть!
Как она умела улыбаться наша Бася!
– Хотим, – сказали все и пошли за ней. Гуськом, прикрывая глаза руками от ветвей.

Я тоже пошла, хотя мне всё ещё казалось, что я стою в той комнате и в той минуте, когда раздался ночной звонок:
– Здравствуй, Ма!

Остановились внезапно.
– Прямое попадание, – пояснила Бася.
И я увидела у ног огромный провал в бетонный бункер. Спустилась вниз. На дне – каска, рассыпанные патроны. Странное ощущение уюта: здесь жили... Перекрытие поразило. Чем же такую толщу бетона можно было пробить?..

Война...

Наутро нас разбудил крик.
– Солнце! – пронзительно звенел Кирилл Владимирович. – Солнце!
Он сидел на макушке клетки и, вытянувшись в струнку, глядел в окно.
Я подошла к нему.
Из окошечка мансарды до самого горизонта простирался сплошной, ровный бесконечный лес. А над ним медленно всплывало огромное, чуть ли не в полнеба невиданное солнце…
Наверное, это напомнило ему джунгли, где он родился, и где кто-нибудь всё еще ждет его.
- Солнце! - кричал маленький зеленый с оранжевым ожерельем на шее синеглазый Кирилл Владимирович. - Смотри,Солнце!

***
Вот и машины проснулись. Мчатся вдоль Фонтанки, шуршат по мокрому асфальту. Зеленеет декабрьская трава под окном. Ночью был дождь.

Ольга Ю. Ланская,
Санкт-Петербург