Ветерок

       1.

Васятка любил лошадей. Конечно, он любил и бабку Пелагею с дедом Афанасием, уважал и побаивался однорукого бригадира Василича, любил еще свою кошку  Маньку и собаку, которую каждый называл так, как ему вздумается, а Васька придумал своему псу мужественную кличку  Джульбарс. Он вычитал в книжке про пограничников. На других обитателей деревеньки он не обращал особого внимания. Да и Васька не испытывал со стороны жителей чрезмерной заботы о своей персоне, ни от кого не слыхивал ласкового слова и, после того, как мать с отцом утонули в половодье, перебираясь по рыхлому, ноздреватому льду через реку, редко чья-то рука ласково трепала непокорные Васькины вихры.

Все свои неполные 13 лет жил Васька в Елочках, небольшой деревушке дворов на семьдесят, с двух сторон окруженной густой тайгой, с третьей стороны текла река, а с четвертой – непроходимое болото, которое местные жители называли Страшным. Немало в этом гиблом месте сгинуло скота и, даже двух людей засосала трясина.

Жену бригадира Василича так и не нашли, а место гибели Ленки, молодой и ядреной девки на выданье разыскали по корзинке, до половины наполненной отборной клюквой.
Через лес тянулась разбитая лесовозами лежневка до большого села Спелова, где находилась центральная усадьба колхоза  «Спеловский», где Васька Мохов учился в школе-интернате.

Летом, он помогал пастуху Егорычу пасти колхозных  коров, а в свободное от пастьбы время пропадал на конюшне, где осталось всего три лошади, помогая деду Афанасию. На пегом мерине со странной кличкой Непобежденный, пастух Егорыч, с вечно-дымящейся в уголке перекошенного, после фронтовой контузии рта пас коров. На пузатой кобыле Черемухе, Манька-молочница возила молоко на центральную усадьбу, в Спелово. И еще одна кобыла – Пегашка. Она была жеребая и ее оберегали от всяческих работ. Пегашка стояла в самом чистом и теплом стойле в старенькой, вросшей одним боком в землю конюшне. Когда Васька приходил к ней, принося ее излюбленное лакомство – печеную картошку, она шумно и, как Васятке казалось, счастливо вздыхала,  а ее огромный живот ходил из стороны в сторону, подобно кузнечным мехам.

После трагической гибели семьи Моховых, Васькиным воспитанием занимались уже знакомый нам старик Афанасий, да бабка Пелагея. Своих детей у них не было и к Васятке они относились, как к родному. Несмотря на свою старость, бабка Пелагея держала корову, десяток кур и пару овечек. Хватало им, да еще и молоко в совхоз сдавали. Стариковская пенсия и небольшой огородик, который они обрабатывали своими силами.

Так и жил Васька Мохов в своей деревне, Дальше Спелова он нигде не бывал и о большой жизни знал только по кино, которое показывали в деревенском клубе, да по одному на всю деревеньку, черно-белому телевизору, который был один на всю деревню и стоял в доме бригадира Василича. В этом доме находился и магазин, и аптека, стоял телефон, в общем, было все, в чем нуждались жители Елочек в первую очередь.

Стояла самая благодатная пора – конец мая. Пегашка должна была вот-вот ожеребиться, и дед Афанасий целыми днями пропадал на конюшне. С ним, неотлучно, находился и Васька со своим верным Джульбарсом. Сидели они на лавочке возле стойла Пегашки и дед, обычно, говорил Васятке:

- Вот, принесет кобылица лошонка – крестным будешь, - сладостно замирало у парня сердечко в груди после этих слов. Ждал Васька, ждал, но так и пропустил этот момент. Как-то в воскресный день выгоняли они с Егорычем стадо в поле. Васька стоял возле загона и снисходительно улыбаясь смотрел, как ошалевшие от весеннего солнышка коровы, по-телячьи взбрыкивая, носятся по изумрудной луговине. Он очнулся только от крика в самое ухо:

- Ну, ты, что, оглох?! Кричу тебя, кричу, а ты стоишь, как пенек! Беги, принесла родимая,  жеребчика! – дед Афанасий легонько подтолкнул мальчика и тот, не чуя под собой ног, полетел на конюшню.

Пегашка стояла горделивая, тихая, ласково поглядывая в угол, куда не попадали яркие лучи весеннего солнца. Когда глаза мальчишки привыкли к полумраку, он разглядел на чистой соломе маленького, мокрого жеребенка, который неуклюже копошился в углу, силясь подняться на свои еще слабые, тоненькие ножки. Но у него никак не получалось и он все время заваливался на бок. Васька уже сделал шаг, чтобы помочь ему, но вздрогнул от прикосновения чьей-то руки. Обернувшись, он увидал деда Афанасия и бригадира Василича, которые неслышно подошли и, встав рядом, ласково смотрели на несмышленыша и его мамашу, встревоженную появлением хоть и знакомых ей людей, но сейчас явно лишних.

- Деда, а как мы его назовем? – почему-то шепотом спросил Васька.
- Твой крестник, как хочешь, так и называй, - с ласковой усмешкой ответил старик.
- Ты пока к ней не ходи. Пускай немного в себя придет, успокоится. Да и жеребчику ты мамку не заменишь, - посоветовал Василич.
- Не суйся, а то вдарит, - коротко вторил ему дед Афанасий.

В еще раз взглянув на жеребенка, все трое вышли во двор, где пряно пахло конским навозом и прелой, оттаявшей землей. В этот момент ласковый весенний ветерок принес с полей, на которых урчали трактора, пробуждая почву от зимней спячки, запах перепаханного чернозема и, дурманящий аромат луговых трав.
«Ветерок!» - внезапно решил про себя Васька. «Точно, назову Ветерком!»
- Дед, я придумал, Ветерок! – радостно закричал он.
- Ну, Ветерок, так Ветерок, - пробубнил старик, закрывая конюшню на замок. Хоть и не замечалось случаев воровства в Елочках, но – береженого, Бог бережет…

Прошла еще одна суровая зима, слякотная  дождливая весна и наступило благодатное лето. За год, Ветерок, из неуклюжего и нескладного несмышленыша, превратился в стройного, широкогрудого жеребца, с точеными ногами, чуточку утолщенными в бабках. Ничего лишнего не было в этом красавце-коне. Сухожилия, которыми были перевиты его мощные мышцы, наполненные горячей кровью, просили работы. Дикий, гордый, необъезженный, носился он по лугам наперегонки со своим тезкой – ветром и подпускал к себе только Ваську, да одряхлевшего деда Афанасия.

А между тем надвигались большие события.
Новый председатель колхоза решил объединить все маленькие деревеньки в одну, комплексную бригаду, перевезти всех жителей в Спелово, создать совхоз  и за счет этого расширить земельные угодья.

Первыми взбунтовались старики:
- Да как же так, понимашь-нет! – кричал пастух Егорыч вечером в красном уголке фермы, и его самокрутка нервно прыгала из одного уголка рта в другой. – Жили себе, жили, ни о чем не тужили и на тебе, собирайся, поехали, а куды поехали, бес его знает, понимашь-нет! – он яростно размахивал рукой, в которой был зажат веревочный кнут.
- Всю жизнь прожили тут. Не дело задумал молодой председатель, ох, не дело. Деды и прадеды похоронены на энтой землице, да и мы корнями уже вросли. Что же нам теперь, на чужбине умирать? – словно вслух высказывая мысли собравшихся, вторил ему дед Афанасий. Тихонько скулили бабы, а девушка-зоотехник, которая приехала оповестить жителей Елочек о грядущих переменах, была смущена таким приемом.
«Темные люди» - обводя собравшихся растерянным взглядом,  думала она. «Им добра желают, а они…»

Собрание напряженно молчало, в душе переживая и переваривая полученную информацию. Все ждали, что ответит на это бригадир, который сидел за столом на сцене, слева от зоотехника и, что-то сосредоточенно высчитывал на бумаге. Наконец он поднялся, одернул свой старый, мешковато сидевший на нем пиджак и,  пригладив редеющий волосы, смущенно проговорил:
- Ну ладно, будя орать. Пошли по домам.  Утро вечера мудренее. Там, наверху, не дурнее нас с вами люди сидят, разбираются, что к чему.

С шумом отодвигая стулья, все вышли на улицу. С донельзя подавленным настроением, Васька вышел последним. Он вспоминал слова девушки о ликвидации лошадей, как ненужной, тягловой силы, балласта для сельского хозяйства. Мол, трактора все заменят. Перед глазами Васьки встали Пегашка, Черемуха, Непобежденный… Ну и конечно-же, его красавец, Ветерок.

В сильнейшем душевном смятении мальчишка прибежал на конюшню и подошел к стойлу Ветерка. Умный конь пощекотал Васькину щеку мягкими, шелковистыми губами и шумно выдохнув, потянулся к его карману, зная, что там, по обыкновению, приготовлено лакомство. Аппетитно похрустев полученным кусочком сахара, Ветерок положил свою тяжелую голову Ваське на плечо и закрыл глаза.

2.

По  Спеловской лежневке в сторону Елочек двигался цыганский табор. Впереди, на двуколке с огромными, в человеческий рост колесами, восседал старый цыган с серебряной серьгой в ухе и с большой трубкой в прокуренных  зубах, из которой неторопливо струился дымок. Всю длинную и нелегкую дорогу он тянул заунывную песню, изредка покрикивая на лошадей, которые с трудом тянули повозку по разбитой дороге. Давненько не бывал старый цыган со своим табором в этих местах.  А завернул он сюда, чтобы почтить память своего отца, которого убили здесь за конокрадство еще в ту пору, когда он, Макар, был еще черномазым, грязным и вечно голодным цыганенком. На всю жизнь ему запомнилась холодная, октябрьская ночь, когда они с братом голыми руками и палками, под холодным дождем копали могилу на окраине деревни, чтобы похоронить истерзанное тело своего отца.

Старый Макар тряхнул головой, отгоняя невольные воспоминания, выпустил густой клуб дыма и оглянулся. Позади него дребезжали еще восемь повозок с цветастым цыганским скарбом, на которых сидели немощные старики и старухи.  По краям шли женщины, неся за спинами туго спеленатых младенцев, одной рукой придерживаясь за телеги, а второй – таща за собой орущих и галдящих на все лады ребятишек. Сзади шли цыгане постарше, исходившие и изъездившие на своем веку горы Кавказа и украинские степи, замерзавшие в Сибири и изнывающие от жажды в азиатских пустынях. По обочинам дороги шли молодые парни и девушки, собирая грибы и ягоды, чтобы полакомится на недалекой уже стоянке.

Из-за поворота показалась деревня, полуразрушенная церквушка и сердце у Макара предательски дрогнуло. Умирать будет, но будет помнить, как возле этой церкви убили его отца. 

Сопровождаемый осуждающими взглядами, в полном молчании табор проследовал по многолюдной в этот вечерний час единственной улице деревни. Никто не поздоровался и не поклонился им, как это бывало раньше, лишь пастух Егорыч матерно выругался, а дед Афанасий, опираясь на клюку, задумчиво произнес:
- Почуяли поживу, поналетели, воронье!

Проехав деревню, табор выехал за околицу и расположился за выпасом, на широком лугу, на краю которого, в не глубокой низинке протекала журчащая речушка.
«Приехали!» - зычно крикнул старый Макар и сразу, как по мановению волшебной палочки, луг украсился разноцветными шатрами-палатками, задымили костры, от которых вкусно запахло мясом. Молодые цыгане и цыганки устроили игры и пляски, а старики уселись вокруг костра, закурили свои трубки и, полилась вольная цыганская песня по уже притихающей деревне.

Перемены, о которых говорила девушка-зоотехник, понемногу начали вторгаться в размеренную жизнь жителей Елочек. На центральную усадьбу переехали несколько молодых семей, которым, как они говорили, надоело жить в глуши.
- Перекати-поле, - ворчал дед Афанасий, неодобрительным  взглядом провожая грузовики с переселенцами. – За длинным рублем гонятся, да сладкой жизни ищут. Надо жить там, где польза от тебя обчеству будет! – и он обреченно махал рукой.

Осиротевшие избы печально смотрели на улицу заколоченными окнами, поселяя в душах оставшихся тоску и неопределенность.
- К зиме все будете жить культурно, в городских квартирах! – радостно оповестил жителей деревни новый председатель колхоза, приезжавший знакомиться с людьми. Мнение самих деревенских, естественно, никого не интересовало, да его и не спрашивали!

Ваську больше всего беспокоили лошади, а в частности – Ветерок. Он ни на шаг не отставал от председателя, следуя за ним повсюду, как тень и наконец улучив момент, когда тот останется один, робко спросил:
- Товарищ председатель, а что будет с лошадьми?
- Какими? – с удивлением спросил председатель, окидывая его тощую фигурку цепким взглядом.
- С какими лошадьми? – переспросил он.
- С нашими, с Елочкинскими, - робко пролепетал Васька и опустил голову.
- С вашими? – председатель громко расхохотался. – На мясо пойдут! – он беспечно махнул рукой и сел в заляпанный грязью «Уазик».
- Как… на мясо, - мальчишка оторопел и,  чувствуя, что сейчас разрыдается, вытянул вперед руки, словно пытаясь остановить машину, но юркий «Козелок» резко рванул вперед и, только пыль, поднятая машиной, лениво оседала на дорогу.
- Ну-ну, не унывай. Стране нужно мясо, а ты плачешь о каких-то клячах, - раздался сзади язвительный голос и Васька нехотя оглянулся. Мимо проходили однорукий Василич и старый, угрюмый цыган. Васька ничего не ответил и, понурившись, побрел к дому.

Утром, проснувшись и, выпив стакан молока, Васька выбежал на улицу. В деревне стояла тишина. Не было слышно окриков пастуха, который в это время гнал стадо на луга (Васька присоединялся чуточку позже) и паренек побежал на ферму. Коровы сгрудились в загоне, недоуменно мычали, словно спрашивая у мужиков, которые стояли тут же и перебрасывались крепкими шутками с доярками, почему их не выпускают. Мужики были не елочкинские и, приглядевшись, Васятка узнал парня, с которым они учились в школе, правда, этот парень был на три года старше его.
- Что, угоняете? – с надрывом спросил он у своего знакомого.
- Угу, - утвердительно кивнул тот головой.
В это время пожилой мужик отодвинул жердь, перегораживающую выход из загона и, коровы широкой лавиной двинулись вперед, заворачивая влево, к речке.
- Куда! – закричал знакомый Ваське парень. – Куда поперли! – и он с каким-то стариком бросился наперерез. Коровы в недоумении начали останавливаться, не понимая, что от них хотят, а задние продолжали напирать… Наконец все стада, под звонкое щелканье кнутов и гулкие удары палок по коровьим бокам, двинулось по спеловскому тракту. Старые доярки заплакали, провожая своих Буренок и Пеструшек на новое место, где им наверняка изменят клички и все то, к чему они привыкли в прежней жизни.

Вечером того же дня приехали две машины с высокими бортами и приваренными к ним железными цепями. Эту новость сообщил дед Афанасий, который в эти дни не находил себе места.
- За лошадьми приехали, чует мое сердце… - по-стариковски скрипел он, ворочаясь на кровати. – Увезут наших соколиков, ох, увезут…
Не вытерпев, Васятка слез с печки, ощупью одел штаны с рубахой и выскочил на улицу. Тайком, крадучись пробирался он по пустынной улочке родной деревни и возле дома бригадира, действительно, разглядел силуэты двух машин.
«Точно, за лошадьми. Если проколю колеса, отремонтируют, все равно увезут. Что же делать?» - горестно размышлял Васька.

Подойдя к дому Василича, Васька привстал на цыпочки и заглянул в окно. За столом сидели три краснорожих мужика, старый цыган и хозяин дома. Они о чем- то спорили, о чем, Васька не слышал и отчаянно жестикулировали. Весь стол был уставлен бутылками и закусками. Компания изрядно выпила и, как понял мальчишка, бурно обсуждала какую-то сделку. Больше всех негодовал старый цыган. Он, то вскакивал и бегал по комнате, хлопая себя по карманам, то изображал руками петлю, накинутую себе на шею.

Наконец они видно договорились. Цыган достал из кармана внушительную пачку денег и протянул бригадиру. Васька вытянул шею и, чтобы получше видеть, встал на трухлявую завалинку, ухватившись рукой за наличник. Внезапно, гнилая завалинка просела под его ногами и он, оторвав половину оконного украшения, с треском полетел в заросли шиповника. Все повскакивали с мест и распахнув окно, стали напряженно вглядываться в темноту. Ничего не разглядев, один из мужиков произнес:
- Кошки,  наверное. Вроде и не март на дворе, а они все свадьбы играют, - и он плотно закрыл окно.

Полежав еще немного, Васька хотел было встать, но тут скрипнула дверь,  и вышел старый цыган, постоял немного и,  покачиваясь, побрел по направлению к табору. Вскоре, погас свет и в доме бригадира, а Васятка поднялся и побежал домой. Отворив дверь, он,  не раздеваясь,  шмыгнул на печку и закрыл глаза. Сон не шел. В глазах стоял цыган, протягивающий бригадиру измятую пачку денег.

Послышался приглушенный стук копыт. Васька неслышно спрыгнул с печки, подошел к окну и отдернул занавеску. Уходил табор. Ночью. Странно. Он сел на широкую лавку и на мгновенье задумался, а затем,  натянув старенькую кепку, выбежал во двор и опрометью бросился на конюшню.

Чем ближе он подбегал, тем тревожнее становилось у него на душе. Дверь конюшни открыта настежь, замок дед Афанасий снял еще вчера. Дальше, в самый угол, к Ветерку. Васька резко остановился, как будто на его пути встало непреодолимое препятствие. Ветерка не было, лишь цепь, с пристегнутым к ней недоуздком, аккуратно висела на гвоздике. В груди у Васьки зазвенела тоненькая струна и… резко лопнула… На ватных ногах Мальчишка подошел ближе и взял кованую цепь в руки.

«Украл, чертов цыган» - вяло промелькнуло в голове. «Если бы оборвал, то цепь валялась бы… И Василич, тоже, гад… Продал жеребца… – Васятка рухнул на чистую кучу соломы в углу и горько заплакал, всхлипывая от обиды и бессилия.
«Что же теперь делать?» - вдоволь наревевшись размышлял он, расхаживая по пустынному стойлу жеребца. Затем он еще немного постоял, собираясь с духом и, переборов страх и боязнь, бросился в темноту, вслед за ушедшим табором.

Всходила  полная луна, когда Васька миновал околицу и выбежал на Спеловскую дорогу. Чтобы сократить путь, он решил бежать напрямую через Страшное болото, по едва заметной тропинке, обозначенной покосившимися вехами. Вооружившись длинной палкой и отмахиваясь от липнущего гнуса, цепенея от страха и непреодолимого желания помочь своему четвероногому другу, Васятка долго перебирался через трясину, а когда он снова вышел на лежневку, на востоке заалела полоска зари.

Утренний ветерок разогнал густой туман, плотной пеленой расстилающийся над землей и Васька внимательно осмотрел дорогу, ища следы прошедшего табора. Множество коровьих отпечатков, это от стада, что вчера утром угнали в Спелово. Вот следы двух автомашин, которые приехали за лошадьми. Сколько не присматривался Васька, больше он ничего не увидел.

«Черт» - досадливо выругался про себя мальчишка. «Как же я забыл про просеку. Не надо было мне идти через болото, тогда бы я их точно догнал» - тоскливо размышлял Васятка, раздумывая, что делать дальше. Мальчишка совсем запамятовал про старую, заросшую просеку, куда весь деревенский люд ходил за малиной.
«Точно, туда свернули. Отдыхают, набираются сил перед дальней дорогой», - и,  вздохнув с сожалением, Васька побежал назад, пригибаясь и внимательно поглядывая по сторонам. Вставало солнце, в лесу распевались веселые птицы, но Васятка, не замечая просыпающейся красоты, упорно шел к своей цели.

Вдруг его чуткий нос уловил запах дыма и, пробежав еще немного, он увидел поворот на просеку и услыхал гортанные голоса. Пригибаясь и пройдя еще несколько шагов, он рухнул на землю: чуть в стороне шел старый цыган с неизменной трубкой, который вел в поводу дряхлого, с седеющей гривой коня. Следом показался еще один цыган, помоложе, и Васька едва не закричал от обиды и негодования. На крепкой, сыромятной уздечке, тот тащил упирающегося Ветерка, который бросался из стороны в сторону, не желая подчиняться чужой воле. Ноздри Ветерка в бешенстве раздувались, а глаза, налитые кровью, испуганно косились на незнакомых мучителей. Он хотел свободы, воли, но властная, чужая сила и железные удила, которые ему впервые вставили в рот, разорвав при этом мягкие губы, неумолимо тащили жеребца за собой.

Васька отполз в сторону и, затаившись,  принялся ждать ночи. Днем он ничего не сможет сделать, в этом мальчишка был уверен, а вот ночью… Васятка решил во что бы то ни стало спасти своего друга…
Весь день Васька пролежал в густом ельнике, наблюдая за жизнью цыганского табора.

Голопузые, босые ребятишки с радостным визгом бегали вокруг разноцветных шатров, набивая рты спелой малиной. Молодежь сгрудилась кучкой. В середине стоял красивый, кудрявый парень и играл на гитаре, пел песню. Потом они плясали, боролись, снова пели… Старики, сидя на корточках у костра, чинно потягивали трубки и, что сильно удивило Ваську, женщины тоже вдыхали в себя табачный дым, не отставая от мужиков.

Стеноженные кони бродили рядом с табором. Ветерок, накрепко спутанный кожаными перевязями, стоял рядом с палаткой старого цыгана и испуганно всхрапывая, косился по сторонам лиловыми глазами. Васька неотрывно смотрел на своего любимца,  и его голова была забита планами по спасению Ветерка.

Наступил вечер, а за ним, как это бывает в августе, на землю быстро опустилась ночь. Цыгане, напевшись и наплясавшись за день, укладывались на ночлег. Завтра предстоит дальний путь. Так Макар сказал, а слово барона – закон для любого цыгана.

Васька подождал, пока стихнет шум в таборе и, осторожно двинулся вперед. Обогнув дымящийся костер, мальчишка,  едва не налетел на палатку старого цыгана, из которой доносился мощный храп.
«Теперь только бы не заржал Ветерок!» - подумал он и, неслышно ступая босыми ногами, приблизился к жеребцу. Ветерок почуяв знакомый запах, повернул к нему голову, и тихонько переступив намертво стеноженными ногами, тихо фыркнул.
- Тише Ветерок, тише, мой родной, - дрожа от страха и возбуждения прошептал Васька и, нагнувшись, принялся развязывать тугие путы, которые, как змеи, намертво стянули ноги коня. Сноровисто действуя гвоздем, найденным в кармане и помогая зубами, Васятка развязал узлы  и жеребец, неуверенно, разминая затекшие суставы двинулся вперед, не дожидаясь Васькиной команды. Мальчишка, положив руку Ветерку на холку, шел рядом. Они вышли на освещенную, вышедшей из-за туч луной и Васька крепко обнял своего любимца. Умный конь прижался к Васятке и, нетерпеливая дрожь вновь обретенной свободы пробегала по телу жеребца. Сзади послышались громкие  крики и треск кустов.
- Что же нам теперь делать, Ветерок? – едва не зарыдав от бессилия, простонал Васька. – Ведь необъезженный ты, скинешь меня! – Ветерок смешно зашевелил ушами и вдруг, сам, сам подошел к пеньку, чтобы мальчишка мог без труда забраться на него. Васька мигом взлетел на мускулистый круп жеребца и цепко, обеими руками, ухватился за его густую гриву. Тот, почуяв на своей спине неведомую доселе тяжесть,  резко бросился в сторону и Васятка едва не слетел, но Ветерок внезапно успокоился и пошел вперед резвой, спорой иноходью.
- Вперед, Ветерок, домой! – с диким восторгом закричал мальчишка и умный конь, повинуясь каждому движению наездника, рванул так, что у Васьки засвистело в ушах.

Он скакал на родные Елочкинские луга, щипать сочную траву, пить свежую, ледяную воду из неглубокой речушки, что протекала на краю выпаса.
Васька выкрикивал какие-то бессвязные слова, пел и думал о том, что никогда и никому его не догнать, что это великое счастье жить на земле предков и скакать на любимом коне навстречу ветру. И еще он думал, что никуда не уедет из Елочек, пускай что хотят, то и говорят новый председатель и девушка-зоотехник, а он всю жизнь будет жить на родной земле.
Василий Иванович Мохов, генеральный директор крупного конезавода, достал из лежащей на столе пачки папиросу, закурил и задумчиво посмотрел на фотографию статного жеребца.
- Ну, а что было дальше? – корреспондент областной газеты выключил диктофон и, достал блокнот с ручкой.
- Дальше? – переспросил Василий Иванович и поправил недавно полученный орден «За заслуги перед Отечеством».
- Молодого председателя вскоре сняли, и осталась наша деревушка стоять на прежнем месте. Я закончил десятилетку, отслужил в армии и поступил в Тимирязевскую академия на отделение коневодства. Закончив, вернулся в Елочки, работал главным зоотехником, а затем меня назначили директором, - Василий Иванович снова закурил и робко, несмело улыбнувшись, закончил.
- Люблю я их, лошадей… И землю свою люблю.

Вот, собственно и вся история о небольшой, с ласковым названием деревеньки Елочки, о Ваське и о его верном Ветерке. Да, а как же Ветерок?
А Ветерок всю свою нелегкую, лошадиную жизнь тоже прожил в Елочках, пахал огороды, возил корма на ферму, трудился на сенокосе. Да мало ли работы для лошади в деревне, где конь, во все времена был для крестьянина другом и помощником.