Случай в аэропорту

  - У третьей стойки начинается регистрация билетов и оформление багажа на рейс 2805, - прозвучал приятный женский голос где-то под сводами огромного многолюдного в несколько уровней вокзала.
 
   Объявление очередного вылета оживило, заскучавший было народ, хотя скучать здесь особо не приходилось, но какая может быть скука, если вы всю жизнь по земле ходили под тяжёлым бременем земного тяготения, а тут вам предстоит сбросить все оковы и полететь. Да так высоко — аж дух захватывает, поэтому все были возбуждены, и всех тянуло на откровения, как тянет на исповедь решивших заново начать свою жизнь. Публика в аэропорту была разная: всех возрастов и поколений, различных ориентаций и политических взглядов, вероисповеданий и сословий, среди пассажиров встречались очень важные персоны и не очень важные, встречались даже совсем неважные, но что интересно - все стояли в одной очереди, все были равны перед полётом в небеса.

   Вокзал был несколько необычным, нет, там как всегда, было много людей, они толкались, повышали голос, наступали друг другу на пятки и даже, извините, ругались - очень редко, но всё же случалось, да и обстановка ничем особо не выделялась. Необычным было то, что пассажиры в то же время, никуда не торопились, как будто они были уверены, что без них рейс не состоится, а быть может, надеялись опоздать. Они хамили друг другу, скорее по привычке, показывая свой гонор, но вдруг осекались и словно спохватившись, начинали извиняться друг перед другом, неловко отвешивая поклоны. Говоря при этом невесть откуда взявшиеся вежливые слова, и даже пытались изрекать неуклюжие комплименты, укрывая при этом глаза, то ли от стыда, то ли от смущения, ведь многие делали это в первый раз. Также необычным было то, что провожающих в здание вокзала не пускали, и они толпились на улице, одетые в чёрное. Одни из них прилипали к затемнённым стёклам вокзала и пытались докричаться до улетающих со слезами на глазах, другие веселились в непотребном виде, а третьи с важными лицами ели пирожки, обсуждая при этом вывеску на вокзале, а доев - спешили удалиться. Ещё одна странность состояла в том, что человек получивший приглашение на рейс должен был немедленно явиться в аэропорт без вещей и прежде всего, заполнить таможенную декларацию, а его багаж собирали другие и доставляли в аэропорт.

   Тем временем около третьей стойки собирался народ.

- Проходите, пожалуйста, - сказала, отстраняясь из очереди, полная дама в широкополой шляпе с весьма заметной родинкой на правой щеке скромной худенькой девушке с рыжей копной волос на голове.

- Нет, нет, что вы, я не тороплюсь, - ответила девушка с каким-то обречённым видом, при этом пряча глаза и постоянно одергивая своё коротенькое платьице в мелкий цветочек, словно туда кто-то хотел заглянуть или ей было стыдно за малую длину платья.

- Девушка, проходите, бога ради, - продолжала уговаривать дама, - мне что-то немного не по себе.

   Она достала веер и принялась им нервно обмахиваться, её высокий нетерпеливый голос и жестикуляции стали привлекать взгляды окружающих.

- Но вы же впереди меня стояли, - продолжала упорствовать девушка, по-детски поджимая плечи, при этом чувствовалось, что ей становится не по себе, когда на неё обращают внимание.

- Не волнуйтесь, - сказала подошедшая к ним работница аэропорта, - давайте мне ваши декларации и приглашения на рейс и пройдите в зону ожидания, - плавным жестом она указала на диваны и кресла, стоящие среди фикусов чуть поодаль, - ваш багаж сейчас доставят.

И добавила, обращаясь ко всем:
- Дамы и Господа, все, кто заполнил таможенную декларацию, проходите в зону ожидания.

   Обычно работники подобных заведений сдержанны в своих эмоциях и почтительно вежливы, демонстрируют ничего не выражающую холодную улыбку как из папье-маше немного похожую на оскал, лицо же этой милой девушки казалось, также ничего не выражало, но её глаза неуловимо как, передавали её душевное спокойствие, а главное - доброту. Взглянув в такие притягательные глаза, сам исполняешься доверием и любовью, и хочется обнять и расцеловать и эту девушку, и парня рядом с ней, и вообще всех вокруг, но нельзя — могут не так истолковать.

- Высоты боитесь? – спросил из-за спины у полной дамы бойкий весёлый старичок небольшого роста в кепке с маленьким рюкзачком за спиной, когда она направлялась в зону ожидания.

- И высоты тоже, - язвительно ответила явно расстроенная дама, - но в особенности, таких как вы, - она, обернувшись, довольно сильно ткнула указательным пальцем в грудь старичка, состроив при этом жуткую гримасу, и пошла дальше.

   Старичок от удара отпрянул назад, при этом кепка его съехала на нос, задавать вопросы он больше не хотел и поэтому догонять даму не стал.

- Это чей чемодан? – спросила девушка в форме около весов, когда доставили первую партию багажа, и назвала фамилию.

   Воцарилась тишина, всё уставились на огромный перетянутый ремнями чемодан, стоящий на весах. После затянувшейся паузы, высокий плотный мужчина с большими ушами в сером костюме и галстуке, стоящий невдалеке вдруг нерешительно воскликнул:
- Ой, да это же мой, - это восклицание скорее походило на всхлипывание, - не признал, свет искажает цвет чемодана, - он подошёл к весам, - ей богу, чемодан коричневый, ярко коричневый, а я глянул под углом, … да ещё этот свет необычный, вот и подумал …, это мой чемодан, граждане, да, да мой. Я не отказываюсь, это мой. Господа, это мой чемодан!

- Свет, цвет …, тяжестей боитесь? - сказал бойкий старичок и на всякий случай отпрянул назад, придерживая кепку.

- Да ничего я не боюсь! С чего вы взяли, - чуть ли не взвизгнул плотный мужчина, театрально отведя руку в сторону, - я же сказал это мой чемодан.

- Боитесь, боитесь, признайтесь, как перед богом, - прищурив глаза, сказала повеселевшая полная дама в широкополой шляпе.

- Да чего я должен бояться? - возмутился мужчина с большими ушами, - своя ноша не тянет.

- А вот это как раз тот случай, когда своя ноша тянет, и ещё как тянет, - грустно сказал старичок.

- Это обычное дело, у человека возникает страх перед непознанным, необъяснимым. Что ждёт нас там, за горизонтом? - поднял вверх указательный палец долговязый человек, - никто не знает, высокий полёт — он всегда пугает, ведь мы люди созданы ходить по земле, неестественная среда обитания - вот чего мы боимся.

   Долговязый был одет в красный узкий пиджак в синюю клеточку с коротковатыми рукавами из нагрудного кармана которого, виднелся краюшек синей ткани, серые монотонные брюки также были узкими. У него была одна особенность: когда он говорил, то театрально обращал лицо вверх, приподнимая при этом правую руку с открытой ладонью.

- Я не боюсь, настораживает, но не более, и от чемодана я не отказываюсь, - продолжал оправдываться плотный мужчина, начиная нервничать.

- Лукавите, - сказал старичок, растягивая слога, - хотя ..., я тоже не боюсь.

- И я не боюсь, - отрезал мужчина, - а, вы боитесь? - обратился он к долговязому человеку в узком пиджаке.

- Я-то? - долговязый вскинул брови, - нет, да и кто же здесь признается, что боится?

- Я боюсь, - вдруг прозвучал негромкий голос. Все стихли и начали крутить головами в поисках источника этих слов.

- Очень боюсь, - повторил голос и все, определив его обладателя, уставились на него. Это была старушка, небольшого роста, с круглым лицом, обременённым годами, с седыми волосами, стянутыми назад гребешком.

- Очень боюсь, бог свидетель - продолжала старушка, - я люди добрые, никогда в жизни дальше, чем на пять километров от своей деревни не отходила и то случайно: пошла по молодости грибы собирать, увлеклась и заблудилась малость, так сколько радости было, когда я под вечер уже свой дом увидела, оказалось, вокруг да около плутала. С тех пор от дома далеко не отходила, а тут в такую даль, конечно, боюсь, я вообще высоты боюсь. Да я много чего боюсь, бог свидетель: боюсь грома и молнии, змей боюсь, мышей уже нет, боюсь за сына своего, переживаю, ему уж сорок пять, а я всё за него боюсь, за внучат своих боюсь, кабы с ними ничего не случилось, ой …, да за всех боюсь, как же они тут без меня. У меня ещё коза есть и корова Майка, … - старушка внезапно замолчала, прикрыв рот ладонью, как будто сболтнула лишнего.

- Корова — это хорошо, - одобрил долговязый, - очень хорошо.

- А больше всего я боюсь остаться одна, - продолжила старушка, - на меня страх нападает, ух, - демонстративно вздрогнула она, - когда рядом никого нет. А вот когда все рядышком - такая благодать.

- А у меня наоборот, я не мог остаться один, - сказал долговязый, -  моя душа требовала одиночества, а я его не находил, я всегда был, как мне кажется, в гуще события, а хотелось тишины и покоя.

- Заперся бы в комнате, - предложил бойкий старичок в кепке.

- Если я запрусь в комнате, то мысль, что сюда очень скоро может кто-то войти не оставит меня одного. Насущные заботы всегда меня одолевали, а я мечтал остаться наедине со своими мыслями, понимаете? Блуждать в лабиринтах своего сознания, искать новые пути и находить решения, делать открытия и идти вперёд и вперёд. Я хотел жить в своих мечтах и грёзах, плакать и смеяться, восторгаться и разочаровываться, конечно, я понимал, что это невозможно. Но я стремился остаться наедине с собой, чтобы опять и опять окунаться в него — мой мир, но мне мешали окружающие, нужно было постоянно общаться, решать какие-то проблемы, отвечать на вопросы, чьи-то заботы тяготили меня и возвращали в реальный мир, а я мечтал о необитаемом острове. Да, да в какой-то период времени я серьёзно подумывал, чтобы сбежать в дикую тайгу от всего человечества и однажды мне это удалось. Я целых пятьдесят восемь дней прожил один в глухой тайге, среди царства мхов и мёртвых кедров, в обители лосей, медведей и глухарей, мошки и гнуса, где не цветут цветы и не звучит человеческая речь. Меня забросили туда на вертолете, и я наслаждался одиночеством. Ружьё давало мне превосходство в силе над дикими животными, а преданный пёс уравнивал разницу в обонянии и слухе, там я понял, что истинная красота это ни яркие цветочки на клумбе, ни буйство красок, ни блеск, ни вычурность линий, созданных человеком, а то, что соткано самой природой – вся её правда, её суть, и я — её ничтожная пылинка, наделённая правом это осознавать! Не это ли прекрасно?

   Все молчали, вероятно, думая: имеют ли они такое право и используют ли его.

   Подошел очень мокрый, очень высокий и очень носатый человек в шляпе и длинном плаще, с которого на кафельный пол капала вода.

- Господи, вас, что из ведра окатили, ведь сухо на улице, — сказала женщина в ярком цветастом сарафане средних лет до этого сидевшая в кресле у колонны и молчавшая.

- Там ливень, везде слякоть, грязь, - сказал с пренебрежением человек, утирая свисающую с носа то ли каплю воды, то ли ещё чего-то, - наконец-то я улетаю отсюда, кто последний?

- А что тебе не понравилось в этом городе? - продолжала женщина в сарафане.

- Всё, абсолютно всё, прости меня господи! - произнёс очень высокий человек, шмыгнул носом и продолжал:
- В этом городе правят идолы, которых лепят сами люди, причем, чем скверней материал, тем значительней получается идол. Мне противно, почему я должен делать улыбки и кланяться тем, кто мне неприятен и от кого мало-мальски зависит моя судьба. Единственное, что я мог свободно делать в этом городе, так это дышать, да и то уже отработанным воздухом. Чтобы нормально жить, нужно перед всеми заискивать, лебезить, переступать через свои принципы. Чтобы чего-то достичь в этом городе, необходимо унизить себя, чтобы потом «вырасти» и унижать других, причем, чем больше унижаешь, тем значительней ты становишься, мне такое удовольствие не по нутру, - голос его к концу монолога стал мягким и тихим, как будто он уже жаловался, - мне ненавистен этот город, мне ненавистны люди, живущие в нём.

- А вы, когда получили приглашение на рейс? - спросил весёлый старичок в кепке.

- Сегодня же и получил, да какая разница?

- Большая, - вздохнул он, - я получил приглашение три года назад, три года я был в напряжённом ожидании, каждый день я собирался в дорогу, но всякий раз мой рейс откладывался. За это время: я-то жаждал скорейшего полёта, даже подумывал его спровоцировать, то молил Бога о том, чтобы отложил мой рейс как можно дальше. За эти три года всё то, что я раньше терпеть не мог - я полюбил. Во мне произошла, как говорят, переоценка ценностей, я по-другому стал смотреть на мир. Всё началось с того, что я вдруг стал уважительно относиться к ранее ненавистному мне соседу, с которым мы …, разве что в драку не лезли. Я начал с ним здороваться, в ответ он поначалу молчал, потом начал что-то бурчать и наконец – при каждой встрече мы начали улыбаться друг другу, сначала натянуто, а потом искренне. Если я шёл за хлебом, то покупал булочку и для него, а он брал для меня газеты, и мы могли часами болтать на лавочке, ходили друг к другу в гости попить чай, интереснейший, оказывается, человек, дай Бог ему здоровья. Я полюбил делать то, что раньше терпеть не мог, я, как бы, навёрстывал упущенное, понимал и принимал ранее мною отвергаемое. За эти три года я стал другим человеком, я по-другому стал смотреть на мир, я полюбил людей. Мне нравится этот город, - сказал бойкий старичок с грустью, - а то, что я иногда задиристо задаю колючие вопросы, так извиняйте, - глупая привычка, за что неоднократно страдал, - с грустью закончил он.

- А меня здесь никто не любил, - грустно на выдохе сказал плотный мужчина с большими ушами, сдвинув шляпу на затылок.

- У вас не было женщины? – удивлённо спросила девушка с рыжей копной на голове.

- Да нет, с этим всё нормально — у меня от разных женщин семеро детей, но они меня не любят, и не только они — меня не любят люди.

- А вы их? - тихо спросила женщина в цветастом сарафане.

- Не знаю, - опешил мужчина, - а за что их любить?

- За то, что они люди, такие же, как и вы. Вы же себя любите?

- Ну..., да, наверное, - замешкался он и снова сдвинул шляпу на лоб.

- Любовь не надо искать, - сказала женщина в цветастом сарафане, - нужно любить самому. Просто любить – и всё, люди почувствуют это и будут любить вас.

- Чужой любовью сыт не будешь, - произнесла худенькая девушка в коротком платьице.

- Не будешь, - повторил мужчина в костюме, - но и с голоду не помрёшь.

- Раньше надо было о любви думать, - заключил старичок.

- Извините меня, - сказал мужчина в ветровке до этого скромно стоявший за фикусом и слушавший разговоры, - подскажите, пожалуйста, где я?

- Во дядя даёт, где-где, в аэропорту, - сказал бойкий старичок.

- Я же должен был умереть, мне вдруг стало плохо и … дальше я ничего не помню, и вдруг я здесь …, скажите я умер? – умоляюще сказал он, переводя взгляд с одного лица на другое.

   Наступила тишина, если бы там были комары, то можно было бы написать, что «было слышно, как комар пролетел», но их к сожалению, там не было. Вдруг взоры беседующих опустились — из-за спин вышла маленькая девочка с косичками в коротком сарафанчике с зелёнкой на голых коленках, в руках она держала куклу.

- Здравствуй, девочка, - почти хором, сказали присутствующие.

- Привет, Дамы и Господа! Что вы дяденьку в заблуждение вводите, скажите прямо: да, все мы умерли. Все через это проходят.

- Но я был атеистом и не верил в загробную жизнь, - испугано сказал мужчина в ветровке, - что же теперь будет?

- Кончилась твоя атеизма, живи дальше, - сказал старичок.

   Девочка отошла чуть поодаль и принялась кружится в танце, напевая незатейливую мелодию, через некоторое время к ней присоединилась рыжая девушка, затем полная дама в широкополой шляпе, пустился в пляс бывший атеист.

- Девочка, - обратился к ней весёлый старичок, тоже присоединившись к танцующим, - тебя на борт самолёта с куклой не пустят.

- Пустят дедуля, ваши чемоданы, баулы и рюкзаки с грехами вашими, а у меня только кукла, я её у своей подруги спёрла, – ответила девочка.

- А где же наши добрые дела, воскликнул мокрый человек, пританцовывая.

- Добрыми делами не надо кичиться, иначе они перестанут быть добрыми, - сказала девочка с косичками.

- У третьей стойки продолжается регистрация билетов и оформление багажа на рейс 2805, - напомнил приятный женский голос.