А человек играет на трубе!

  Кто из почитателей таланта Ильфа и Петрова не знает знаменитую их фразу о судьбе, играющей человеком, вложенную в уста великого комбинатора? Но речь пойдет вовсе не о писательском таланте классиков отечественной сатирической прозы, и даже не об их наследии, а о том, насколько, порой, наша жизнь в своей непредсказуемости заставляет задуматься, а по тому ли пути мы идем, свою ли жизнь проживаем?

 Я с детства был весьма болезненным ребенком. Моя мама буквально сбивалась с ног, таская меня по врачам. За три года моей детсадовской жизни там я пробыл в общей сложности от силы пару-тройку месяцев. И только за год до школы очередной педиатр то ли в шутку, то ли всерьез посоветовал моей бедной маме отвести меня в кружок, где обучают игре на духовых  инструментах. Это якобы поможет увеличить жизненную силу моих слабых легких и придаст им необходимый тонус.

Сказано – сделано! Я думаю, если бы эскулап посоветовал ей тогда отдать меня в кочегары или, скажем, стеклодувы, пообещав при этом мое полное выздоровление, моя отчаявшаяся мама отвела бы меня и туда, нисколько не задумываясь!

Так начались мои музыкальные мучения. В городском Доме пионеров на мою беду действительно существовала секция медных музыкальных инструментов, и моей родительнице стоило огромных трудов пристроить туда единственного дошкольника. Уж не знаю, что такого рассказала она директору этого заведения обо мне и моих мифических музыкальных способностях, но я до сих пор помню наше первое появление в секции  и круглые от удивления глаза ее руководителя Семена Витальевича Петрова, а также мое несказанное восхищение  увиденным.

Это уж потом я научился различать трубы и тубы, валторны и тромбоны не только по одному их виду. Но тогда все это медное великолепие ярко ослепило меня начищенной медью, а жуткая какофония неумелых юных музыкантов слилась в моих ушах  в чудесную незабываемую музыку!

Как самому маленькому, мне достался и самый маленький из медных духовых инструментов -  малая труба с красивым названием «пикколо», (что с итальянского означает «маленький»), хотя для шестилетнего мальчугана этот инструмент был не таким уж и малым.

Но мне все было нипочем! Меня даже не волновало, что старшие пацаны откровенно смеялись над моими тщетными усилиями выдуть из этой красотищи что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее великолепное звучание инструмента, призванного выводить самый высокий звук в оркестре. Был не важен даже и окончательный вердикт Семена Витальевича, поставленный мне через год моего посещения секции, о том, что «трубач из меня никакой!» И хоть сказано это было с видимым сожалением, я совсем не расстроился, так как вполне был согласен с ним, что для «приличного музыканта превосходные легкие - совсем не главное, важно, кроме отменного слуха, иметь и кураж!»

Судя по всему, у меня не было ни того, ни другого, хотя о значении последнего слова я имел самое смутное представление! Но на тот период я мечтал только об одном: чтобы меня не выгнали с треском, ведь даже моя мама, наконец, успокоилась – я действительно перестал болеть. Теперь-то я понимаю, что основной задачей таких детских учреждений было не отсеять, а занять детей, отвлечь их от улицы с ее «тлетворным влиянием», а заодно и развить таланты, если они были, конечно.

Поэтому мой восторг от пребывания в музыкальной секции продолжался вплоть до третьего класса, пока меня к моему удивлению, сменившемуся ужасом, не привлекли к показательному выступлению на городской площади перед толпой народа во время зимних каникул.

Чтобы металлические мундштуки не примерзали к губам, Семен Витальевич посоветовал нам принести с собой немного гусиного жира, чтобы периодически смазывать губы, поскольку другой, более профессиональный способ уберечь губы музыкантов – протирка мундштуков спиртом – нам явно не подходил.

Не хочу вспоминать, во что мне обошлись наши бесконечные репетиции перед ответственным выступлением, выматывающие меня до умопомрачения. Скажу только, что когда вечером я приходил домой и заваливался в изнеможении на кровать, мои губы, походившие на диванные подушки, гудели от напряжения, подобно испорченному камертону, а в голове долго не прекращался сплошной гул.

В общем, мой музыкальный дебют с треском провалился! От страха я забыл всю партитуру и играл почти наугад. Правда, кроме Семена Витальевича и ближайших собратьев по музыке, этого никто не заметил, но для меня этот факт стал концом моей музыкальной карьеры.

Единственное, что осталось в памяти от того моего публичного фиаско, это отвратительный вкус прогорклого гусиного сала во рту, да слепящее зимнее солнце. И даже громкие восторженные крики и овации после концерта не смогли меня взбодрить.

С тех пор я возненавидел сразу три вещи: публичные выступления, музыку и гусей со всей их требухой!
Но судьба-злодейка, словно в насмешку, все подбрасывала и подбрасывала мне свои подначки.

В пионерлагере, куда я стал ездить с четвертого класса, меня сразу же назначили горнистом. Скорее всего, здесь не обошлось без моей мамочки, которая, видимо, неосторожно похвасталась «способностями» единственного сыночка. Впрочем, это позволило мне хоть как-то выделиться из толпы. К тому же, это давало мне исключительную возможность не спать в обязательный тихий час. А это уже было кое-что!

Я стал лагерным горнистом, и, порой, из озорства, вместо обычного сигнала: «вставай, вставай, постели заправляй!» играл военную побудку или что-нибудь из своего музыкального арсенала. А поскольку ездил я в лагерь вплоть до восьмого класса, прозвище «Трубач», удачно сочетающееся с моей фамилией Трубников, прилипло ко мне накрепко. И, конечно же, я был вынужден отрабатывать это «звание» направо и налево на именной трубе, привезенной из города специально для меня старшей пионервожатой Леной.

Провалившись на экзаменах в политехнический, я загремел в армию, но и там  практически сразу же попал под музыкальную раздачу. Ведь только перейдя из учебки в музроту, я мог избежать пресловутой дедовщины, которая подтачивала самые искренние намерения служить. Поэтому я особо не раздумывал, когда узнал, что в наше подразделение пришла разнарядка на двух человек для перевода в музроту. Таких  музыкантов, как я, оказалось шестеро, троим из которых – самозванцам - было все равно, куда идти, лишь бы подальше отсюда! Несмотря на мой скептицизм относительно своих музыкальных способностей, меня, к моему удивлению и радости, взяли.

Так начался второй этап моей музыкальной жизни, подброшенный мне судьбой. Но я не сдавался! Я понимал, что мне нужно еще немного потерпеть, и этот кошмар закончится. Полтора года маршировки с трубой в руках в дождь и стужу, зной и сильный ветер закалили меня не только физически, но и укрепили духовно. Какое счастье, что в свое время я неплохо освоил не самый большой музыкальный инструмент, ведь шагать, например, с геликоном - тяжелым духовым инструментом, одеваемым через голову, -было гораздо тяжелее! Я мечтал только об одном: чтобы вынужденный изнурительный музыкальный марафон закончился, и я бы освободился  от опостылевшей музыки и  ненавистной службы…

Радость от его величества «дембеля», сопровождавшегося звучанием ротного духового оркестра, была сильно омрачена, благодаря только этому музыкальному факту. На гражданке я,  повинуясь какому-то внутреннему позыву, нарочно  устроился работать в область, никак не связанную с музыкой. Завод – что может быть прозаичнее?

Но хитрая судьба исподтишка пнула меня еще раз, направляя в нужную ей сторону! Все дело было в том, что я влюбился в нашу нормировщицу Катю Петрову. Близко мы с ней познакомились на вылазке, организованной как-то в выходные дни нашим механическим цехом.

Дело было осенью, погода способствовала, и я решил, наконец, заговорить с понравившейся мне девушкой, на которую уже давно «положил глаз». Как выяснилось, у нас с ней было много общего, но поразило меня больше всего то, что, рассказывая о своей семье, Катя  упомянула отца - большого фаната классической духовой музыки. 

- Ты, знаешь, Костя, сколько у нас в доме таких пластинок? – с жаром говорила она. -  Эти трубы, гобои, валторны звучат у нас с утра до вечера!
- А что твой папа не работает? – спросил я уныло, чувствуя, как у меня сжимается сердце. Уж  больно не хотелось мне бросать понравившуюся девушку из-за музыкальных пристрастий ее отца.

- Почему не работает? – удивилась она. – Он служит в городской филармонии, преподает в музыкальной школе, а по выходным подрабатывает в Доме пионеров.
- Кем же? – пролепетал я, покрываясь холодным потом.
- Ведет секцию медных музыкальных инструментов. И, кстати, пользуется большим уважением и любовью ребят! – Катя явно гордилась своим отцом. – Мне и самой очень нравится такая музыка. Знаешь, я даже, будучи маленькой, просилась к нему туда, и, возможно, попала бы, если бы пикколо была свободной! Очень уж мне этот инструмент нравился. Но труба эта  в то время была занята.

Представляешь, директор ему какого-то блатного пацана навязал, правда, тот мальчишка, по словам  папы, был, действительно,  прирожденным трубачом, хотя и равнодушным к музыке. Поэтому, видимо,  он и ушел, недоучившись. Вот папа и пригласил меня сразу же на освободившееся место, но к тому времени у меня уже были другие интересы.
 
Пока Катя говорила, я, сопоставив ее распространенную фамилию с фамилией своего бывшего преподавателя, нисколько уже не сомневался, что меня сам черт дернул влюбиться в дочку Семена Витальевича. Но не это совпадение меня изумило, я был в шоке от того, что, оказывается, я подавал серьезные надежды, а мне внушали, что трубач из меня никакой! Куража, видите ли, у меня нет! И почему?! Из-за какой-то паршивой пикколо, которая была у бедного Дома пионеров в одном экземпляре!

- Надо же! – промолвил я. – Выходит, твой отец по сути вытеснил того талантливого мальчугана, чтобы взять тебя?
- Почему вытеснил? – искренне обиделась Катя за родителя. – Я же тебе говорю: пацан сам ушел! Какой-то там концерт провалил, что ли, испугался ответственности и удрал!

- Ничего я не испугался! – вдруг выдал я неожиданно для себя и тут же прикусил язык. Но было уже поздно – Катя во все глаза уставилась на меня:
- Так это был ты???  То-то, я слышала, как тебя в цеху Трубачом называли, но думала, что это производное от твоей фамилии! – Она смотрела на меня, не скрывая одновременно изумления и восхищения. -  Вот здорово! Обязательно расскажу отцу. Или нет, ты придешь к нам в гости! Папа будет очень доволен!

Кончилась эта история вполне закономерно. Вопреки моей запоздалой обиде на Семена Витальевича, которая чуть, было, не рассорила нас, мы с Катей начали встречаться. Наши чувства взяли свое и я, наконец, решился придти к ним в дом. Не скажу, что встреча с бывшим наставником меня сильно обрадовала, да и он чувствовал себя не в своей тарелке, но Катя настояла на том, чтобы мы обменялись дружеским рукопожатием, а при расставании обнялись.

Позже я даже организовал на заводе вокально-инструментальный ансамбль, где играл на своей любимой трубе. Катя же настояла, чтобы я продолжил учебу в отцовском музыкальном училище, ведь учиться никогда не поздно, если твердо знаешь, для чего тебе это нужно.

С высоты прожитых лет понимаешь: то, что заложено в тебе, рано или поздно вырвется наружу и сопротивляться этому бесполезно и даже вредно. Теперь я и сам уже учу детишек - преподаю в музыкальной школе по классу трубы. Сюда же ходит и мой младший сын, который также как и его отец, обожает этот инструмент.

А известную бендеровскую цитату: «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе!» я теперь вспоминаю только полностью. И пусть каждый вкладывает в нее свой смысл. Для меня же она всегда имела только смысл буквальный!