Вишнёвая ветка во льду

 1.

   Двенадцать, тринадцать, четырнадцать...

   И что за дурная привычка всё считать? Какая разница, сколько ступенек на этом мосту? Всё равно подниматься придётся: иначе на шестую платформу не доберёшься.

- Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь...

   Хорошо, электричку уже подали, а то постой-ка на этом ветру. Да и в электричке, наверное, холодно – не прогрели еще, не надышали. Может, зря она решила поехать в такую рань? Делать на даче нечего; только проверить: все ли в порядке, а то приедут покупатели, а там кавардак... Повезло ей с покупателем: не ожидала, что такую хорошую цену даст. И человек, похоже, приличный, и жена приятная, работящая – сразу видно, попадёт их вишнёвый сад в хорошие руки.

   Ой, она же книгу забыла! Ну, что за память! Ещё с вечера приготовила – и забыла! А ехать целых час сорок пять! Как же она так промахнулась? Вздремнуть бы – да страшно: запросто сумку утащат, а там паспорт, деньги, ключи – и от квартиры, и от дачи. Замок бы только не заржавел, а то еще не откроет, и получится, напрасно вставала ни свет ни заря.

   Ну, вот и тронулись.
 
   Ирина устроилась поудобнее, прижала покрепче сумку и закрыла глаза.

   Час сорок пять впереди.

   И долгая жизнь позади...
2.

   Быстрее! Быстрее! Быстрее!

   Мчится ее «Ласточка» – красивая, лёгкая, с ярко-синей рамой и блестящим звонком на руле.   
   Летит по знакомой до каждой трещинки на асфальте улице Искринской; по неширокому мосту над Немышлей; мимо школы и сверкающих мокрым бисером тополей.

   Быстрее! Быстрее! Не мчится её «Ласточка» – летит! Выше, выше, выше!..

   Ма-ма!

   Вот так всегда. С самой высоты – и вниз.

   И откуда он только взялся, этот камень?! И коленка вся содрана: вон, даже кровь течет; и «Ласточка»... Это несправедливо!
 
   Она сидела на берегу Немышли и оплакивала свою бедную «Ласточку» – грязную, с покорёженным колесом.

- Тю... Ириша, ты, што ли? – Володя – сосед из девятой квартиры. – Што ли плачешь?

- А то... - всхлипнула она. – Велосипед поломался...

- Ну-ка, дай посмотрю, – он поднял её "Ласточку", покрутил колесо. – Не плачь, эта беда поправима. Подожди-ка, инструмент принесу.

   Сколько ей было тогда? Девять? Десять? Точно не помнит. Но помнит тот бархатный летний вечер, удивительное чувство полёта, отчаяние - и радость, когда Володя закончил подтягивать спицы: «Получай! Лучше нового! А то ишь, надумала – плакать...»

   А в пятом классе ей объявили бойкот. Сейчас-то смешно вспоминать, а тогда...

   Они с Алькой сделали стенгазету: наклеили на ватман вырезанные из фотографий лица одноклассников и сочинили для каждого коротенькие пожелания. До сих пор помнит то, из-за которого разгорелся сыр-бор: «А Ларисе Турбиной пожелаем всей душой, чтобы тройки и четвёрки пролетали стороной». Ничего ведь особенного, а Лариска обиделась: «Где это вы видели у меня тройки и четвёрки? И вообще – много на себя берёте! Выскочки! Я вам бойкот объявляю!»

   Ира понуро брела из школы. Мама сразу догадается, что что-то неладно... а они ведь хотели как лучше...

- Ириша, - услышала она, - што-то случилось?
- Случилось... Бойкот объявили.
- Кто объявил?
- Лариска.
- А за что – не секрет?
- За стенгазету. Мы как лучше хотели, а Лариска знаешь какая вредная? Она теперь весь класс подговорит с нами не разговаривать.
- Н-да... – протянул Володя. – Это дело серьёзное. Без волшебного слова не обойтись.
- Какого слова?
- Волшебного. Его, конечно, все знают, но мало кто знает, какое оно всесильное. Вот что ты своей Тяпке говоришь, когда она тебе надоедает?
- Брысь...
- Вот именно. Только этого слова не одни коты боятся. Вот слушай: как начнет  Лариска на тебя нападать, ты на неё внимательно посмотри и мысленно скажи: «Брысь!» Можешь три раза сказать – для пущего действия. И увидишь – сразу отстанет.

    И точно – отстала. Выручил её Володя и в этот раз.

   Он всегда выручал, этот взрослый соседский парень. И мама звала его на помощь, если нужно было повесить карнизы или починить в кухне кран. «Золотой у вас парень, - говорила она его матери. – Вот уж счастье кому-то привалит».

   Оно привалило его однокурснице.

   И что он в ней только нашел?! Ладно бы красавица была, а то вся какая-то блеклая, сутулая, и стрижка немодная; а ноги – это  Алька заметила – чуть не сорокового размера. И старая – двадцать пять, как Володе. Пела, правда, хорошо, но это ерунда:  мало ли тех, кто умеет петь?

   Через несколько месяцев после свадьбы Володя с женой уезжали на Север.

- Пойди попрощайся, - сказала  мама.
- Зачем? – удивилась Ира. –  Только под ногами путаться... И вообще, у него же красавица есть!
- Может, и не красавица, - улыбнулась мама, - но его жена. А у тебя еще всё впереди, дочка. Не плачь.

3.

   А она и не плакала. Она жила. Вверх – и вниз.

   Вверх - закончила школу, легко поступила в институт; и вниз – похоронила маму.

   Вверх – влюбилась, вышла замуж; и вниз – тарелка недосоленного борщa на полу.

   Простила.

   Вверх – рождение Вовки; и вниз – пощечина за невыглаженную рубашку.

   Простила.

   Вверх – интересная работа, хорошие люди вокруг... И вниз – тоскливое  одиночество дома.

   Привыкла. Смирилась: у многих, мол, так.

   Вверх – сын закончил институт, встретил хорошую девушку; и вниз – когда всезнающая соседка, едва скрывая злорадство, открыла ей, наивной, глаза.

   Муж что-то говорил: сначала просительно, потом обвиняюще; объяснял, что у мужчин увлечение – всего лишь игра, зов природы... что-то еще... а сквозь вязкость тридцати с лишним лет она слышала Ларискино «Выскочка!» - и волшебное слово.

- Брысь! - И торжествующе повторила: - Брысь!

***

   Пять, шесть, семь...

   И что за дурная привычка всё считать? Это, наверное, потому, что она столько лет проработала инженером-измерителем. Зачем-то точно знает, сколько ступенек между этажами в ее доме, сколько шагов до магазина или аптеки, сколько дней до отпуска или Нового года... И ведь какая разница, сколько ступенек на этом мосту?

  Еще только светает. Электричка в шесть двадцать; у Альки она будет в восемь с хвостиком, успеют всё приготовить. Молодые приедут часиков в пять: регистрация в городе, а свадьбу решили сыграть на даче. Вот и правильно: погода хорошая, раздолье, да и свеженькое всё – прямо с грядки. Как же время летит! Вот уж и Алькина младшая замуж выходит, и Вова  дважды отец... Раньше оно тоже быстро летело: то вверх, то вниз, а теперь всё спокойно и ровно... как на плато среди гор.

  Электричку уже подали. Ирина вошла в почти пустой вагон, села к окну – обязательно по ходу поезда, а то укачает – и раскрыла недочитанный детектив. Сказал бы кто раньше, что она детективами увлечётся – ни за что не поверила, а вот ведь...

   Вагон заполнялся; кто-то сел рядом.
   
- Што ли ты, Ириша?  - послышалось...
 
- Што ли я, - прошептала, не поднимая от книги глаз.

   Она знала, кто сел рядом с ней. И знала, что мчится  на лёгкой «Ласточке» с синей рамой и блестящим звонком на руле. Не мчится – летит.

   Выше, выше и выше!

   Отныне и навсегда.

4.

- Тридцать пять. Тридцать шесть, тридцать семь... Нет, это форменное безобразие! Вот скажи, Володя, зачем я каждый раз всё считаю? Какая разница нормальному человеку, из скольких вишен он вытащил косточки? Или сколько человек стоит перед ним в магазине? Сколько ступенек на лестнице? Яблонь и вишен в твоём саду?

- В нашем саду, - поправил он. – Запомни: в на-шем саду.

   Каждую пятницу после работы они ехали на дачу.

   Володя купил ее несколько лет назад, когда умерла жена.
   Участок стоял у самой железной дороги, и Ирина долго не могла привыкнуть к грохоту поездов, особенно грузовых; к тому, что домик дрожал, как при землетрясении; и люстра, раскачивающаяся под потолком, так и грозила упасть.

   Вечерами они играли в шахматы. Он стремился выиграть, а она фантазировала:

- Эта ладья – точно как мой бывший начальник – ну, помнишь, я тебе рассказывала: прямолинейный до невозможности! Никакого воображения, только белое – или черное, а других красок нет! И идти нужно только прямо, никаких поворотов... Володя, а ведь фигуры – как люди. Послушай, а может, и нами кто-то играет? Переставляет на огромной доске – а мы думаем, что сами свои жизни строим? Ну, что ты смеешься? Да-да, так и есть! Ни за что не поверю, что ты не случайно поехал тогда на шесть двадцать! Да еще сел в мой вагон! Скажи – ты обо мне вспоминал? Хоть разочек – за столько–то лет?

- Тебе правду сказать? Или соврать?

- Правду, конечно.

- Не вспоминал. Но почему-то верил: хорошее у меня – впереди.
- Мог бы и соврать, - засыпая в тот вечер, прошептала Ирина.
   Цвели в саду вишни; звенела подвесками люстра; дребезжала в буфете посуда: гремел товарняк за окном..

***

   Они приехали на дачу пятого декабря*, услышав тревожный прогноз погоды.

   Пытались укрыть деревья, но не смогли: поднялся резкий ветер; похолодало; хлестали струи ледяного дождя, и ветки на глазах покрывались льдом.

   Хотели идти на станцию, но по радио передали, что отменили все поезда.

- Придется остаться, - сказал Володя. - Хорошо, хоть поесть с собой взяли. А это, - он поднял с земли обледеневшую ветку, - цветы на стол. Где там наша зелёная ваза?

   Они протопили печку, поужинали и легли, прислушиваясь к непогоде.
 
- Ира, укрой мне ноги, – услышала она сквозь сон. – Очень холодно. Ира...

5.

   На участке было грязно. Снег недавно сошел; на промёрзшей земле не выглянуло ни травинки;  голыми ветвями чернели печальные вишни.

   Замок открылся легко. Ирина вошла в комнату – и замерла: на столе в невысокой зелёной вазе бело-розовой пеной цвела вишнёвая ветка.

   Не может быть.

   Четыре месяца назад они поставили в вазу скованную льдом ветку вишни; воды не наливали - всё равно пропадёт.

   А она зацвела.

   Грохотал за окном товарняк, но в комнате было тихо; даже люстра не звенела своими подвесками.

   Ирина протянула руку к цветам...

- Што ли ты? – обдало тихой ласкою.
 
- Што ли я...
 
- Што ли плачешь?

- Плачу...  – Она грузно опустилась на стул и склонилась над нежной пеной. - Четвёртый месяц уж плачу. Плохо мне без тебя, Володенька, сил нет, как плохо. Вот – решила дачу продать; зачем она мне – без тебя? И покупатель нашелся, да разве ж теперь продам – с веткой этой вишнёвой... С тобой. Счастье моё... 

   Выше, выше и выше!

   Отныне и навсегда.