О тех, кто остался

предыдущие части
http://www.proza.ru/2014/01/08/1077
http://www.proza.ru/2014/01/10/936
http://www.proza.ru/2010/10/11/767
Давид Самойлович, хоть и был сконцентрирован на своей особе, теперь, когда передавали новости из-за рубежа, делал звук в телевизоре погромче. И кричал нервно Мусе Райской, чтобы заткнулась и не ныла. Что она тут же и делала, зная характер своего начальника и милого друга.

Если объявляли в новостях, что в Израиле очередной теракт или боевые действия, Давид очень переживал. Все-таки дочка и внук там. И бывшая жена, но об этом ни слова при подруге. А передавали оттуда всякие нехорошие новости в то время очень часто.

Руководитель ансамбля «Красные струны» даже кушать не мог. Хотя потом успокаивался и наверстывал. Это касалось и отношений с фавориткой, Мусей Райской. Вообще-то ее Антониной Свербищенко звали. Поэтому и псевдоним пришлось взять. Куда на сцену, а тем более в постель к начальству с такой неблагозвучной фамилией лезть. Хотя и у него тоже фамилия не ахти. Давид Жук он был. Тут для шуток столько всяких вариантов, что мама не горюй. Они даже сами между собой в часы досуга шутили, что вот с Жуком в одной кровати полежала и Свербищенко стала.

Но в последнее время не до шуток было. Организация, занимавшаяся их гастролями, приказала долго жить. Как и многие другие организации Советского Союза. Как, впрочем, и сам СССР.

У ансамбля начались тяжелые времена. Как и у всей советской культуры-мультуры. Денег у народа даже на еду не было, а не то чтобы на концерты и в театры ходить. В кинотеатрах вещевые рынки организовывали, в концертных залах проповедники и колдуны людей обманывали. Приходилось искать способы прокормиться. В ансамбле-то служило пять певцов и десяток танцовщиц. Не считая обслуживающего персонала. И все очень кушать хотели.

Но Давид Самойлович тоже шагал в ногу со временем. Он понимал, что все эти проблемы когда-нибудь закончатся. И его главная задача – сохранить свой коллектив до лучших времен.

Вот он и пошел прямо за кулисы во время концерта, ой, пардон, проповеди какого-то американского пастора или батюшки. Их не разберешь, какому богу они молиться призывают.

Дело было в спортивно-концертном комплексе. Заходит господин Жук в кабинет директора, а там сидит продюсер этого пастора и чай с молоком и с крекерами пьет. Беседуя мило с директором.

– Здравствуйте, – говорит Давид Самойлович, – приятного вам аппетита. Позвольте войти?

А со стороны сцены музыка красивая льется, на фоне которой пастор проповедует. Жук присел и улыбнулся, будто ожидая, когда человек чай допьет.

– Вам что угодно? – спросил директор. – Мы заняты очень.

– Не сомневайтесь, – ответил Давид Самойлович, – я занят тем же, чем и вы.

– Как это? – удивился директор. Продюсер только переводил взгляд с одного на другого. Он был англичанином и плохо понимал, о чем говорят эти двое русских – Давид Жук и Исаак Моисеевич Кац. Это директора так, оказывается, звали.

– Вы размышляете, дорогой мой, как бы вам побольше заработать в это смутное время, – улыбнулся Давид Самойлович. – И я мучительно думаю над аналогичной  проблемой.

– Я вас не понимаю, – заволновался Кац, – что вы ходите вокруг да около.

– Тогда разрешите представиться. Давид Самойлович Жук, руководитель ансамбля «Красные струны». Не слышали?

– Не приходилось. «Красные гитары» знаю. «Красные башмачки» слышал. Вот, галоши у меня фабрики «Красный треугольник».

– Красный знамя, – с сильным акцентом добавил англичанин. – Ленин, партия, интернационал, – он поднял вверх правую руку с пальцами, сжатыми в кулак.

– Вот, товарищ тоже в курсе, – сказал Кац.

– Не при Ленине будет сказано, – зашептал Жук, – но мы уже, извините, прокакали мировой коммунизм. Поэтому, как говорится в программе другой партии, спасайся, кто как может. У меня, к примеру, в коллективе есть несколько замечательных вокалистов и группа молодых женщин, делающих на сцене ногами такое, что мужчины нашего возраста начинают взволнованно дышать и представлять себя молодыми, высокими и мускулистыми блондинами.

– Проститушион? – изменился в лице англичанин. – Я уходить.

Он начал подниматься. Его чай с молоком давно остыл.

– Можно? – спросил Жук и одним глотком допил чай англичанина. – Фу, сразу представляю себя кормящей матерью. Сядьте, я вас умоляю. Вы меня неправильно поняли. Вот, смотрите, что я предлагаю. У вас есть пастор Шлаг.

– Пастор Новицкий, – оскорбился англичанин.

– Тоже неплохо. А у меня есть голодный коллектив талантливой молодежи. Средний возраст – тридцать два года. Самый расцвет. Давайте, господа, объединим наши идеи.

– Пастор Новицкий не будет петь и танцевать, – покачал головой русский директор Кац.

– Не дай бог, – возразил Давид Самойлович. – Ему статус не позволяет. Пусть читает свои сказки для недоразвитых районов. А мои мальчики и девочки будут петь и танцевать.

– Вы хотите превратить серьезное дело в балаган? – возмутился Кац. – Бога не боитесь?

– Я вас умоляю. Бог любит людей, которые на него не надеются, а заботятся о своем пропитании самостоятельно. Господин, – он обратился к англичанину, – я недавно смотрел кино про негритянскую церковь. Так там весь зрительный зал вместе с проповедниками на сцене, или где там, пел и танцевал. И все были счастливы. И Богу, похоже, нравилось.

– Джон Миллер, – представился англичанин. – Мне нравится ваша айдия.

– Простите, – спросил Жук, – а Миша Миллер из Мелитополя не ваш родственник?

– Майкл? Ноу, мы не знакомы.

– Так что, попробуем? Гарантирую вам полные залы и билеты по тройной цене.

Исаак Кац тоже загорелся этой мыслью:

– Но первое выступление будет для вас бесплатным.

– Не возражаю. Достаточно талонов на обед.

***

Через неделю, отрепетировав, подтанцовка и подпевка впервые вышла на сцену вместе с пастором Новицким. Мизансцена выглядела так.

Проповедник в черном костюме, черной же рубашке, белом галстуке и с гвоздичкой в петлице посредине. Певцы в шароварах и русских рубахах слева и немного в глубине. Танцовщицы в скромных сарафанах и ситцевых платочках гуляли гуськом по всей сцене, держа в руках искусственные ландыши. Народные мелодии сменяли одна другую. Зрители плакали, внимая пастору Новицкому.

Исаак Кац и Джон Миллер тоже вытирали слезы, стоя в кулисе. Сзади подошел Давид Самойлович.

– Ну как? – гордо спросил он.

– По пять тысяч каждому за выступление плюс талоны на трехразовое питание в нашей столовой. И сто тысяч в месяц вам лично.

– Умножьте на два, и мы согласны.

– Это грабеж, – зашипел Кац.

– Прибавьте к цене билетов по нолику, и у вас все окупится, – предложил Давид.

– Айм сори, – вмешался англичанин, – как зовут эту леди, вторую слева?

– Клава Зайченко. Псевдоним – Клара Апперкот.

– Я хотеть познакомиться.

– А это без проблем, – улыбнулся Жук. – Она девушка без комплексов, без мужа и без жилплощади.

– Я даю Кларе свою стипендию, – сказал Миллер.

– Это вы ей можете лично сказать. Тет на один, так сказать. Вам, Исаак, никто не понравился?

– Я счастливо женат тридцать пять лет, – горестно ответил Кац.

– Скорблю вместе с вами, – печально кивнул Давид Самойлович. – Простите, где-то я не так давно уже слышал эту фразу.

***

Перенесемся в Израиль. Люди, хоть и уехали, но тоже остались с нами. В наших сердцах, к примеру.

Маня Арковна, бабушка семилетнего мальчика Миши, на самом деле одновременно была нестарой еще женщиной. Пятьдесят шесть лет – это разве возраст. Для человека, у которого хоть и есть несколько разных болезней, но они постороннему глазу не видны и доставляют неудобства их владелице только при быстрой ходьбе и резких движениях.

Но быструю ходьбу и резкие движения можно из своего обихода исключить, по крайней мере, ограничить. Тем более, если не надо ходить на работу. А только на рынок, в магазин и стоять у плиты, помешивая.

Но уж если ты посвятила свою жизнь детям и внуку, то увы. Хотя иногда, в короткие минуты перед зеркалом, кажется, что еще почему бы и нет. Да и где? Все ж в заботах и коротких перебежках от магазина к базарчику. А там кто обратит внимание на женщину пятидесяти шести лет. Вот если бы годов эдак тридцать назад, то еще куда ни шло.

Но жизненные коллизии невозможно предугадать даже самому изощренному уму.

***

Если помните, сыновья Самуила, друга мамы Зины, были женаты на русских женщинах. Которые освоились в чужой стране гораздо лучше своих мужей. Мужья-то думали, что запись в свидетельстве о рождении «еврей» дает им широкую и устланную цветами дорогу в рай на земле обетованной. Волобуев, вот вам меч, как говорится в старом анекдоте.

Никаких привилегий, потому что такая запись здесь практически у всех. А их жены – типичные славянки – никаких иллюзий не испытывали. Они еще на Украине изучили иврит, как отче наш. По приезде, помыкавшись продавцами в магазинах, через год работали по специальностям, полученных в советских ВУЗах. Ну? Красота же! Будь ты хоть негром преклонных годов, но и тогда каждый, кто не дурак, иврит бы выучил только за то, что им разговаривал господин Барак. Это у них деятель такой известный есть в правительстве.

***

Так вот, у старшей невестки Самуила на Украине остался отец. Одинокий и поэтому сильно пьющий. Она решила выписать его к себе. Невестку звали Ирочка, а папу ее – Федор.

Жил Федор в славном городе Киеве. Но, в принципе, ему все равно было, где жить, лишь бы, сами понимаете что в магазинах продавалось.

Ирина взяла отпуск за свой счет на работе, съездила в Киев и за месяц все документы на выезд Федору оформила. Пользуясь связями и деньгами, вырученными за квартиру в центре города.

Федор ступил на землю Израиля в полуобморочном состоянии. Он еще не вышел из предыдущего запоя, и в самолете его развезло. Плюс сильная жара в аэропорту Тель-Авива. Дочка посадила его в свой личный автомобиль, открыла ему банку ледяного пива и тронулась с места. Папа с трудом соображал, где он находится. Неразбавленное пиво уже произвело на него неизгладимое впечатление. А тут еще великолепная дорога, по которой низенько, чуть касаясь, летела новенькая «субару», за которую осталось выплачивать всего два года.

Окна в машине были закрыты, потому что работал кондиционер. Федор даже побоялся спросить у Ирочки, почему так прохладно. Чтобы не выглядеть совсем дремучим идиотом.

Но то еще  цветочки. Квартира у дочки была обычная, трехкомнатная, где они проживали с мужем и двумя детьми, которых вывезли с Украины. Хотя речь не об этом. Федор, как и все эмигранты, получил приличную сумму на покупку электробытовых приборов. Которые совсем не собирался приобретать. А зачем, если у Ирочки все есть. И в холодильнике всегда холодное неразбавленное пиво в банках.

Кстати, водка в Израиле стоит дешевле пива. Кому она там нужна в такую жару? Только русским, то есть, как вы понимаете, некоторым евреям, эмигрировавшим из Советского Союза. Местные жители в основном пьют только кофе и холодную воду без газа.

И Федор, почувствовавший себя каким-нибудь Абрамовичем, с пачкой шекелей в кармане зашел в магазин. Вообще-то он обещал все до копеечки отдать Ирочке, так как находился у нее на иждивении, но не заходить в магазин он не обещал. В этом ничего предосудительного и не было. Пока.

Тогда еще всяких супермаркетов у нас в Советском Союзе не понастроили. И неподготовленный человек, лишь позавчера стоявший в очереди за просроченными куриными яйцами и хлебом, вполне мог потерять над собой контроль от всего этого изобилия. Как следователь Шарапов, целый год скромно мечтавший о щах, неожиданно оказавшийся в гостях у банды Горбатого за праздничным, то есть будничным столом.

Вот Федор и потерял контроль. Купил несколько бутылок водки разных сортов для разнообразия и банку маринованных огурчиков. Чтобы было, чем дочку и внуков угостить. Пришел домой, накрыл на стол и стал ждать, понемногу отпивая из наполняемой стопки. И какой гад ему подливал? А сам, непроизвольно. Потому что никого дома не было. В общем, не дождался Федор возвращения семьи. Допил все. Стыдно ему стало, и пошел он опять в магазин, чтобы пополнить запасы.

А состояние у него уже было «море по колено». В таком состоянии человеку деньги карманы жгут. Он любит весь мир и готов накормить голодных и напоить жаждущих. Федор взял литровую бутылку водки и зашел в ближайший ресторан. И там приступил к выполнению своего замысла – сел за столик и начал кричать: «Налетай, подешевело!»

Тут надо заметить, что в Израиле выпить водки в публичном месте практически невозможно. Может быть, есть пара ресторанов в одном-двух крупных городах, но в провинции, увы. И не торгуют почти нигде даже пивом, и разливать из-под стола не дают. Да это никому и не нужно, кроме, опять же, нескольких бывших наших граждан. Которые берут эту дешевую бутылку и идут себе домой, где употребляют ее под вентилятором. Потому что на кондиционер денег не хватает.

Но Федор-то, напомню вам, только что приехал оттуда, где выпить можно везде, всегда и с кем угодно. Кроме того, он имел в кармане столько денег, что ощущал себя миллионером. А эти акулы империализма делают обычно все, что им заблагорассудится. Особенно выпив три бутылки с разноцветными наклейками и закусив тремя маринованными огурчиками. То есть по одному огурцу на бутылку.

В ресторане посетители начали шарахаться от Федора, пугаясь его разухабистого крика, и владелец заведения, недолго думая, вызвал полицию. Потому что русского языка никто вокруг не понимал, и что кричит этот потенциальный террорист, не могли разобрать. Наши эмигранты там в рестораны почти не ходят. Они обычно работают, а после трудового дня сидят дома и едят борщ. Со слезами на глазах уткнувшись в телевизор, где Игорь Кваша с Машей Шукшиной или Оксана Федорова с Хрюшей и Степашкой.

Двое молодых полицейских под ручки уважительно вывели Федора из ресторана, что-то на иврите спрашивая по дороге. Он молчал, как партизан. Может, тот партизан и рассказал бы, сколько танков и самолетов в Красной Армии, но явно не понимал, чего от него хотят. И на всякий случай кричал, что зовут его Федором и живет он у Ирочки, дочки своей.

Полицейские попытались перейти на английский, но с тем же успехом. А стояли они у ресторана, на оживленной улице городка Кайф-Ата. Тут как раз мимо проходила Маня Арковна. И услышала она родную речь. То есть русскую. Почему люди, выехавшие на постоянное место жительства в страну, основной язык которой – иврит, продолжают говорить, думать и смотреть телепередачи на русском языке? Думаю, объяснять это никому не нужно.

И баба Маня, проходя с кошелкой мимо этого происшествия, сильно разволновалась, услышав русскую речь. Пусть и заплетающимся языком, пусть и несвязную, пусть и всего лишь три слова, но таких родных. И пусть только одно из них было приличным.

– Ша! – сказала Маня Арковна.

Полицейские и Федор посмотрели на нее. Это «ша» понятно на всех языках.

– Что случилось? – спросила она у Федора.

– В этой стране не с кем выпить, – пожаловался он ей.

– Это понятно, – согласилась баба Маня. – Но это же не повод стоять здесь в обнимку с милиционерами. Где ты живешь?

– У Ирочки.

– Это кто, баба твоя?

– Попрошу без оскорблений. Это моя дочка.

– А адрес помнишь?

– Киев, улица Ленина, дом пятнадцать.

– Ша! Ты уже не в Киеве.

– А где?

– Боюсь даже говорить. Пусть лучше тебе дочка расскажет.

Полицейские прислушивались к беседе и явно не собирались никуда уходить.

– Послушай, судя по тому, что ты тут кричал, тебя зовут Федор?

– Федор Петрович Петрунько.

– Маня Арковна Ривкина, раз уж на то пошло. И как тебя, Федор Петрович, угораздило сюда попасть?

– Я не помню. Это Ирочка знает.

– А документы у тебя какие-нибудь есть?

– Вот, квитанция о получении денег и еще какая-то карточка.

– Так здесь же, наверняка, адрес указан, – Маня Арковна протянула удостоверение полицейским, потому что и сама не умела читать на иврите.

Те довольно закивали и показали, куда им следует идти. Сообразили, блин, догадливые ребята. Так они вчетвером и последовали к дому Ирочки.

По дороге Федор шепнул Мане Арковне, что у него еще полбанки маринованных огурчиков есть.

– Это сильно меняет дело, – улыбнулась земляку баба Маня.

***

Ирочка уже была дома. Дети еще не вернулись с какой-то экскурсии, а муж Саша – с работы. Увидев отца, Ира попыталась, было, начать обличительную речь, но за ним в квартиру вошли двое полицейских и женщина с кошелкой.

– Что случилось? – обратилась Ирина на иврите к полицейским.

– О, ничего страшного, – ответил один из них. – Это ваш муж?

– Отец, – оскорбилась Ира.

– Ваш папа был очень пьян и нарушал общественный порядок в ресторане.

– Не слушай их, дочка. Я ничего плохого не сделал. Добрым людям выпить предлагал и ничего более. Черт, мне кажется, что я начал понимать язык аборигенов.

– Вашему папе, – как ни в чем не бывало, продолжал полицейский, – необходимо вместе с вами явиться завтра в наше управление.

– Он же никого не трогал. Просто выпил, – расстроилась Ира.

– О, не волнуйтесь. Его никто не собирается сажать в тюрьму. Ваш папа болен. Да, в нашей стране алкоголизм считается неизлечимой болезнью. Его надо поставить на учет. Он будет раз в неделю посещать врача и получать хорошее пособие по инвалидности. Да, пьянство – это новое явление в Израиле, плохо изученное. Всего вам доброго.

– Что он сказал? – спросил Федор.

– Тебе будут платить деньги за то, что ты пьешь водку.

– Иди ты. Познакомься, дочка. Это моя спасительница – Маня Арковна. Не выпьете ли с родственной душой, моя дорогая?

– Спасибо, мне пора. Дети, внук. Надо готовить обед.

– А муж?

– Я уже давно вдова.

– Спасибо.

– За что?

– За надежду. Вы не оставите свой телефончик?

– Зачем вам?

– Мне так одиноко в этой стране. Теперь я понимаю, как вы чувствовали себя на Украине.

***

Прошел месяц. Федор начал захаживать в гости к Мане Арковне. Его день начинался с обхода местных синагог. Он надевал белую рубашку, синие брюки, пошитые в ателье города Киева в пору его молодости, и черную кипу. Это такая шапочка, чем-то напоминающая тюбетейку и прикрывающая темечко.

Нет, Федор не стал набожным евреем. Он оставался пьющим русским. Этот статус позволял ему получать вполне приличное пособие. Один минус – Ирочка ходила с ним в банк и забирала заработанные его больной печенью деньги. И не давала ни шекеля.

Поэтому Федор в кипе и ходил с утра в синагогу. Там всех посетителей причащали кагором. Жаль только, что порции вина были ограничены. Но не беда. Только в Кайф-Ате было два десятка синагог. Еще столько же в соседней Шик-Ате. Получалась вполне приемлемая сумма выпитого. За пару часов Федор приходил в благодушное настроение и шел в гости к Мане Арковне. Где его всегда ждал сытный завтрак и совместный просмотр последних новостей оттуда.

Как когда-то баба Маня с нетерпением ожидала начала радиопередачи «Голос из Израиля», так теперь – выпуска новостей с бывшей родины. И что человеку надо, спрашиваю я себя. Лишь бы дети не болели.
2009

(четвертая глава повести "Наши люди в пустыне")

продолжение http://www.proza.ru/2010/10/11/774


На это произведение написано 12 рецензий      Написать рецензию