Призывник.

                                                        Призывник

      -Семь классов я заканчивал в селе Махлове Юрьевецкого района Ивановской области, - рассказывал Виталий Васильевич. – Семья жила в близлежащей деревне, недалеко от Волги. Затем со старшим братом уехали в Татарию, и там учился в восьмом классе.
      Началась война, и мы с братом, гостившие дома, остались в родной деревне. Хорошо помню этот момент. Директор школы, Войнин, обладавший радиоточкой и приёмником, вышел после полудня на улицу и начал кричать, сообщая нарастающей толпе о вероломном нападении Германии.
      Толпа сначала не поверила, потом заволновалась, и скоро площадка перед домом директора опустела.
      В понедельник приехали представители власти из района и на сельсовете вывесили приказ о мобилизации. Первое время призывали мужчин от двадцати до сорока пяти лет.
      Дальше с учёбой не получилось, и пришлось устраиваться в колхоз.
      Забрали на войну старших братьев. В колхозе работали всё больше женщины, девчата и пацаны, бывшие школьники.
      Мне доверили лошадку, забракованную военной комиссией, и повозку, а зимой сани. Почти всю зиму возил навоз на поля, заготавливал лес для колхозных нужд. Несколько раз в составе обоза отправлял в Юрьевец колхозное зерно.
      Отец в армию не попал по возрасту. Шестидесятилетний мужчина, он бригадирствовал в колхозе.
      Не скажу, что в первый  военный год сильно бедствовали. Семья, даже без старших братьев, была немаленькая. Сёстры и я помогали отцу управляться с собственным хозяйством. По осени луговую, укосную, землю распахали и засадили рожью. Урожай на следующий год сняли хороший. Картошки, капусты, моркови и свеклы наросло  много, на зиму хватило. А вот корову содержали впроголодь. Кормили соломой в основном, лишь изредка давали сено. Молоко, немного, но было.
      Осенью сорок второго пришла повестка и мне. Восемнадцати лет ещё не было, но война требовала новых жертв. Военные комиссариаты начали забривать и семнадцатилетних, возраст которых приближался к восемнадцати.
      Мать приготовила торбу с едой, сводила к батюшке в церковь, единственную сохранившуюся в окрестностях.
      Батюшка поставил свечку Николаю Угоднику за раба Божьего Виталия, прошептал молитву и наградил меня, будущего воина, оловянным крестиком. Попросил крестиком не бахвалиться, а в тяжёлую годину молить помощи и заступничества у Чудотворца Николая.
      Отец вызвался довезти до призывного пункта в Кинешме. Выехали в ночь. По устоявшемуся, уже укатанному, зимнику в  лёгкий морозец неспешно двигались к приволжскому городу.
      Утром добрались до места назначения. Обнялись на прощание с отцом и расцеловались.
      Кто бы мог подумать, что попаду домой только спустя долгих семь лет.  Да и, честно говоря, сам мало верил, что удастся вернуться из военной пучины живому и почти здоровому. Слишком много приходило в ту пору похоронок и извещений о пропавших без вести. И кто знал тогда, что ни мать, ни отца в живых я уже не увижу.

      К вечеру этого дня вместе с другими призывниками мы ехали в армейской теплушке в сторону Горького. Расстояние вроде бы и небольшое, вёрст четыреста, а тащились более суток. Подъели домашние припасы, а вот сухой паёк в дорогу почему-то забыли выдать. Лишь к утру первого ноябрьского дня наконец-то добрались до места назначения.
      Учебная часть находилась в районе кладбища, в Марьиной роще.
      Постригли, помыли в бане, переодели во второсрочку. Начались суровые армейские будни.
      Впервые с войной пришлось столкнуться спустя несколько дней. Неожиданно завыли сирены, в ночном небе замельтешили лучи прожекторов.
      Курсанты учебки, поднятые по тревоге, смотрели в ночное небо. Там развёртывалось  сражение.
      С высокого берега Оки было хорошо видно, как воздушное пространство на севере города озарилось разрывами зенитных снарядов. Самолётный гул сильно глушили зенитные подрывы и разрывы бомб.
      Взрыв мощной бомбы всколыхнул землю. В нескольких местах заалело зарево пожаров. Тёмные столбы дыма стали отчётливо различимы на фоне пожаров. Кто-то сказал – немцы бомбят завод «Нефтегаз».
      Лучи прожекторов беспомощно метались по тёмному небу, но немецких бомбардировщиков найти не смогли, лишь один раз выхватив из черноты ночи силуэт резко набирающего высоту нашего истребителя.
      Отбой тревоги объявили под утро, когда утих гул самолётов, а зенитки замолчали. Только зарево пожаров напоминало о вражеском налёте.
      На следующий день среди курсантов растеклись слухи, что кроме завода разбомбили и Московский вокзал. И будто бы кто-то видел опрокинутый взрывом паровоз около станции. И ещё говорили, что в том же районе бомба угодила в госпиталь и поубивала почти всех раненых. От мысли, что война – ужасное гадство, и что она не пощадила даже тех, кто уже вырвался из её чрева и лечился в глубоком тылу, всё равно прислала им смерть – становилось жутко.
      Между тем, жизнь снова наладилась. Немцы пока налётами не тревожили. Но почти каждую неделю поднимали подразделение по тревоге и увозили на машинах в зимнюю ночь – ловить диверсантов.
      Поймать хоть одного шпиона ещё не удалось. А слухи о том, что  прилетают в окрестности Горького вражеские транспортники и сбрасывают чуть ли не по роте лазутчиков, успешно циркулировали, и в городе, и среди нас.
      Ходили и другие слухи, что, якобы, диверсанты должны подорвать мост через Оку и, самое главное, железнодорожный мост через Волгу в сторону Вятки-Кирова. За поимку агентов сулили представление к ордену, но агенты всё равно не ловились.
      С учёбой было не очень хорошо. Учебную часть организовали на базе артиллерийского дивизиона. На занятиях больше занимались шагистикой, приёмами рукопашного боя с помощью винтовки и сапёрной лопатки. Материальную артиллерийскую часть изучали мало. С ней было напряжённо.
      Из пушек в строю состояла только «сорокапятка», исправная и боеготовая.  Несколько семидесяти шести миллиметровых орудий, привезённых с фронта, были неисправны или не укомплектованы в полной мере.
      Среди новобранцев я отличался сообразительностью и более высокой образованностью. Надо честно сказать, среди призывников ребят с семилетним образованием было мало.
      Самое главное, я быстро освоил приборы наведения пушек, научился хорошо разбираться с топографическими картами, читать их и понимать специальные обозначения – вражеские укрепления.
      Новый, сорок третий, год встречали скромно. Курсантов собрали в клубе. Там прослушали речи товарищей Калинина и Сталина. Сталин выступал сдержанно. Сказал, что вероятнее всего сорок третий год будет решающим военным годом. Что у страны достаточно сил и средств, чтобы окончательно разгромить фашистскую гадину. Потом выступал командир учебного дивизиона. Коротко подвёл итоги учёбы, похвалил нескольких наиболее способных курсантов, в том числе и меня. В завершение добавил, он располагает информацией, под Сталинградом окружена огромная немецкая армия, и все попытки немцев вырваться из кольца ни к чему путному не приводят.
      Праздничный ужин получился скромным. Вместо чая в столовой выдали по полной кружке компота из сухофруктов и пару ржаных сухарей в дополнение к пайковому рациону.
      Кормили в учебке плохо. Хлеборез откровенно урезал хлебные порции, а повар на претензии по поводу жидкой  каши нагло заявлял: « Жрите пока так, на фронте, на передке, отожрётесь! Там фронтовые нормы».
      К концу января срок обучения заканчивался. Сначала прошёл слух, что весь выпуск бросят под Сталинград, добивать группировку Паулюса. Но когда командир построил дивизион и объявил, что выпускники поступают в распоряжение Северо-Западного и Западного фронтов, многие приуныли. Бои на тех направлениях шли тяжёлые, а успеха почти не было.
      Перед отправкой написал я письмо родным, мол, со дня на день пошлют на фронт, и если суждено мне погибнуть, пусть не грустят родители, а лучше поминают добрыми словами.