Сон

       Так уж случилось, что Степан Данилович Коробкин почти всю свою сознательную жизнь писал. Желание сочинять, а потом и записывать придуманное появилось у него с детства. Из-за частых простуд и ангин, ему подолгу приходилось оставаться одному. С товарищами не очень получалось: семья часто переезжала, (отец был военным), и он просто не успевал подружиться. Вот и придумывал себе друзей, с которыми они играли в самые разные игры, рыбачили, дрались и мирились и даже отправлялись в путешествия. Иногда вместе с литературными героями: у родителей была большая библиотека, и Стёпа много читал. В силу застенчивости у него до девятого класса не было подружки, но в своих творениях, он встречался с девочкой, они обменивались книжками, гуляли по городу, делали вместе уроки, ходили в зоопарк и в кино. Однажды он крепко подрался из-за неё,  и она  навещала его в больнице. Именно там он впервые решился её поцеловать.

       Писать Коробкин не бросил и, учась в институте, и в армии, и в бесконечных командировках, куда ездил от монтажного треста, в котором проработал не один год. Правда, теперь ему уже не надо было придумывать ни друзей, ни подруг: он стал даже чересчур общительным. Писал от случая к случаю: о высокой любви и о своих похождениях, о забавных происшествиях и удививших чем-то людях, не шлифуя и даже не оканчивая своих творений.

       Можно сказать, что по-настоящему, писательство захватило его к тридцати, Наверное, накопилось пережитого. Всего: встреч и разлук, светлого и весёлого, обидного и тошного. Самой разной боли и радостей.
   
       Коробкин к этому времени уже был женат и работал старшим инженером в проектном институте. С работой справлялся на все сто: всегда любил чертить и считать. Так что прощалась ему и рассеянность временами, и то, что сонным  бывал после ночных бдений, и даже внеочередные отпуска. Бывали у Степана Даниловича такие дни и ночи, когда его посещало вдохновение, когда он даже подумывал о том, чтобы уйти из института. Но так как за его творения не платили ни сдельно, ни повремённо, приходилось идти к начальнику и просить, а то и требовать хотя бы месяц «за свой счёт» и соглашаться на две недели.

       Коробкин и так писал много, а в эти счастливые дни он почти не вставал из-за своего рабочего кухонного стола. Писал он и в будни и в праздники, в выходные и в отпуске. Писал и писал, чтобы… услышать от супруги, единственного своего читателя и критика, что написано длинно и скучно.

       Читателем и помощником она была добросовестным и внимательным: не увиливала от чтения, ссылаясь на усталость или не то настроение, находила и исправляла ошибки, перепечатывала набело, но, становясь критиком, забывала о родстве и не лукавила. Говорила: «Не читается, Стёпа», и даже: «Поверь, ну совершенно не смешно», если судился  юмористический рассказ.

       Она сочувствовала страсти мужа, никогда не попрекала его тем, что впустую тратит время, не направляла на другие, более полезные для семьи, занятия. Очень жалела его, когда он читал выдержки, сам, неуёмно хохоча, и всё спрашивал: «Ну, неужели не смешно?»…
       У неё была надежда, что когда-нибудь он обязательно напишет хорошо. Ещё и потому верила, что муж всегда так интересно и смешно рассказывал, а вот написанное… Ей так хотелось обрадовать родного человека, похвалить его, но, что же делать, если, действительно, скучно, если, правда, не смешно.

       И чтобы подбодрить, полушутя добавляла:
       - Не расстраивайся, Стёпа, я  же тебя и так люблю.
       Вот это трудно было перенести, и Коробкин  ещё упорнее брался за дело. А в мечтах ему виделась собственная фотография в журнале, рядом с красивым и звучным псевдонимом, рядом с посвящением любимой жене.

       Периодически он решался и посылал свои рассказы в редакцию. Из вежливых, но холодных ответов было ясно, что супруга Степана Даниловича – женщина умная и понимающая в литературе. Прочитав их,  Коробкин примерно по полгода вообще не писал. Уделял больше внимания семье и, особенно дочери, ходил в гости и в кино, много читал. А ещё сполна отдавался работе, где его всё чаще отмечать стали…
       Но не было ему покоя: нет, нет, да и хотелось писать. А от недостатка тем Коробкин никогда не страдал. И в один прекрасный вечер он опять хватался за ручку и…

       Однажды после очередного перерыва в творчестве и последующей за ним вдохновенной ночи Степан Данилович, поутру прочитав жене свой новый рассказ,  встретился с её удивлённым взглядом.
       - Посылай, Стёпа, посылай, - скороговоркой произнесла она.

       Не позавтракав, Степан Данилович помчался в редакцию журнала.
       Было прекрасное весеннее утро, но ему некогда было им любоваться – он с восторгом спешил к своей цели. Редактор долго отпирался, обещая прочесть на следующий день или хотя бы чуть попозже, но Коробкин был неумолим. Без всякого выражения на лице редактор таки прочёл рукопись. После некоторой паузы сказал:

       - Недурно. Будем печатать. У Вас больше ничего нет?
       - Я – сейчас, - воскликнул Коробкин и бросился на улицу.
       «Скорее, скорее. Зачем я её слушал? Что она понимает?» - стучало у него в голове.
Очень скоро с большим чемоданом в руках он стоял перед редактором.
       - Вот, не оценили... пятнадцать лет… почти всю жизнь. То скучно, то не смешно, - говорил Степан Данилович, доставая из чемодана рукописи и складывая их на столе перед редактором.
       Тот сразу с интересом начал читать, но очень скоро лицо его помрачнело, а когда он взял в руки любовно переплетённый самим Коробкиным роман, оно было уже злым. Пробежав несколько страниц, редактор в упор посмотрел на сникшего автора и бросил:
       «Так у кого вы украли тот рассказ, бездарность?»
       Коробкин убито промолчал.
       «Это всё сдайте в макулатуру. В обмен дадут хорошую книгу».
       Степан Данилович начал быстро запихивать свои творения в чемодан, но руки плохо слушались, поэтому ему довелось услышать ещё и следующее:
       «Вы садист, если заставляете жену читать это. На её месте я бы убил Вас. Вон отсюда!»

       Коробкину наконец-то удалось закрыть чемодан, и он вылетел на улицу. Нет, он не плакал и не собирался бросаться под машину. Ему только очень захотелось к себе на работу – засесть за чертежи и расчёты, устать, как бывало в дни перед выпуском проектов, и почувствовать к концу дня, что всё в порядке, что этот день не зря прожит, что его ценят на работе, что он, по-настоящему, востребован. А сейчас он чувствовал, что поступил нехорошо, даже не предупредил, что опоздает. Наверное, впервые злоупотребил хорошим отношением к себе и снисхождением к своему дурацкому увлечению (да-да, именно, к дурацкому!)

       Он всё убыстрял шаги и всё-таки прилично опоздал. Не успел он развернуть чертеж, как ему передали, что его спрашивал начальник и велел сразу же зайти. Все сотрудники смотрели на него с плохо скрываемым сочувствием.

       Не ответив на приветствие, всегда такой вежливый, начальник сразу начал кричать: «Где Вас носит? Опять спите на ходу! Ах, вы были в редакции?! Теперь я понимаю, почему сорван срок. К тому же мне стало известно, что вы изволите в рабочее время заниматься не нашим скучным проектированием, а сочинением и писанием стишков или, может быть, романов... Мне всё равно: мне ни поэты, ни  писатели  не нужны, так что отправляйтесь в свою редакцию, пусть они вам и платят». Затем проорал секретарше: «Хватит болтать по телефону, печатайте приказ об увольнении Коробкина». Коробкина, Коробкина…

       Степан Данилович проснулся у себя дома на кухне, разбитый и не в духе. Перечитал то, что написал за ночь и спокойно разорвал: ему, пожалуй, впервые не понравилось собственное творение.

       В этот же день на работе Коробкина вызвали, даже не к начальнику отдела, а к директору. Конечно же, он не мог не вспомнить о своём сне и был готов к неприятностям.

       - Добрый день, Степан Данилович, - радушно встретил его директор, поднявшись из-за стола. Пожал руку, пригласил сесть и сказал:

       - Вот какое тут дело. Как вы знаете, у нас новый отдел открывается, замглавного предложил вашу кандидатуру, и я с ним согласен, уверен: справитесь…

        Так уж случилось, что рассказ, который начал после перерыва в своём творчестве старший инженер, так и не закончил ни начальник отдела, ни главный инженер Коробкин.

        Только иногда, но с годами всё реже, благодаря какому-то происшествию, услышанной фразе или неожиданной мысли вдруг охватывало Коробкина знакомое волнение. И тогда хотелось остаться одному, сесть за стол, взять ручку, лист бумаги и… Но потом это проходило, и он возвращался к обыденным мыслям и бесконечным служебным вопросам и хлопотам.

        Автор поставил грустноватую точку и перечитал рассказ. Засомневался в нём, да и во всём своём творчестве, тем более, что его, как и Коробкина, никто не собирался печатать. Но, в отличие, от своего персонажа, он не уничтожил рассказ. Будто чувствовал, что будет у него продолжение.