СБ. 3. 5. Народный хор.

3.5. Народный хор.
На сцене с трудом вдоль стены разместился народный хор. Хор был смешанный: наполовину состоял из хористов, а на другую — из хористок.

Мужчины все были солидные, многие с бородками, а женщины — всё больше молоденькие, гладенькие. Симфонический оркестр филармонии плотнее, чем обычно, расположился на сцене. Впервые исполнялась третья кантата нежинского композитора Серикова (сына известного в прошлом хормейстера).

Дирижировал сам Сериков. Он пожал руку первой скрипке, строго взглянул разом на всех музыкантов и певцов и взмахнул руками. Разом взревело все. Приёмистость оркестра и хора составила сотые доли секунды. Так срывается в бездну водопад или сразу со всех летательных аппаратов по команде десантный полк.

Зал вдавился в кресла. Сердце подступало к горлу, перехватывало дух и свистело в ушах. Сериков властвовал над стихией звуков. Многим дамам в зале нравилась его стройная фигура, при удивительно больших и пластичных кистях рук, и видимая залу четверть лица, то справа, то слева, на которое ниспадали черные с проседью волосы; а мужчинам нравились его жесткие руководящие жесты хору и властный в кудрях затылок (может, конечно, они и лукавили).

Много бабочек с синими папочками и много папочек с белыми бабочками пели так дружно, что не было понятно ни одного слова. То и дело дрожали не рассчитанные на кантату висюльки в люстре под сводами зала, а в краткой паузе между второй и третьей частями по залу крадучись прошел прямо-таки священный ужас.

Женские голоса били вверх, как гаубицы или зенитки, а мужские мощно в упор настильным огнем покрывали всю площадь зала. Продавец бижутерии в киоске холла пару раз озадаченно смотрел в сторону зала.

Когда по замыслу автора хор без всяких классических подходов, новаторски резко, как жизнь, оборвал кантату, в зале с минуту стояла гробовая тишина. Слушатели приходили в себя.

От шквала аплодисментов опять задрожали висюльки в люстре, а в зал вновь заглянул священный ужас. Продавец бижутерии в киоске холла подскочил на стуле.

Сериков платочком промокнул пот и с поклонами принял от служительницы филармонии гвоздики, а от нескольких свободных дам исключительно розы, сопровождаемые порханием изогнутых ресниц.

Операторы с телестудии спешили запечатлеть момент. Они кричали что-то друг другу, но, похоже, ничего не слышали. Момент явно не вмещался в рамки заурядного кадра. Он замахивался на эпохальность. Буквально на глазах благодарных слушателей гражданские лица превращались в исторические. Без всяких метафор, весьма натурально.

Критикесса Свиридова уже строчила в свою книжицу вдохновенные строки «... блестяще... артистическое очарование... мощь и экспрессия... «Гибель богов»... поздний Шостакович... Нежинск обрел... олимпийцы... возрождение... храм... канун третьего тысячелетия...»
Суэтин ждал Настю на ступенях парадного входа. Он курил и думал о том, что музыка оказывает такое же влияние на людей далеких от музыки, какое оказывает табачный дым на некурящих: кружит голову и отравляет. Хотя пассивные меломаны страдают сильнее пассивных курильщиков. А активно — Суэтин посмотрел на сигарету — кружишь голову и отравляешь сам себя. Так что все хороши.

— Зря не пришел, — сказала ему Настя.

— Пришел не зря. Я и тут прекрасно все слышал.

— Здесь не то.

— То не здесь. Здесь самое то. Да я был, был. В проходе, на приставном стульчике. Правая перепонка стала жужжать. Видно, в резонанс вошла. Знаешь, в ухо иногда оса залетит и жужжит, жужжит. Мочи нет, как зудит. Вот я и не вытерпел: покинул зал. Неудобно же там из уха ее вытряхивать.

— Рассказывай! — рассмеялась Настя. — Ну, а я как пела?

Суэтин выпятил нижнюю губу и поджал ею верхнюю, изобразив высшую степень одобрения.

— О! — сказал он.

— Мощный наш хор?

Суэтин развел руками:

— Я опухаю! Видишь? — он надул щеки и выпятил живот. — Пошли к реке. Скажи-ка, Настя, давно хочу спросить тебя, уж лет двадцать, — засмеялся он, — почему ты поешь в хоре?

— Если бы я знала, почему? Хотя: если бы знала — не пела бы.

— А я все думаю: смог бы я работать, повернувшись к людям задом, как дирижер? И вот сегодня я нашел аналог работе дирижера. Помнишь Гулливера, как он тащит за ниточки канатов корабли к поджидающим его на берегу лилипутам? Вот так и дирижер тащит за ниточки звуков весь оркестр.

— К лилипутам?

— Это не я сказал. Как тебе: «Щупленький дирижер из глыбы воздуха высек Вагнера в полный рост»?

— Ну и что?

— Ничего. Леша написал. Он, похоже, нащупал верный путь. Удивительно, мы с ним иногда понимаем друг друга без слов. Или с нескольких, что еще труднее.

Они стояли на пустынной набережной. Настя смотрела, как в воде отражаются огни фонарей: казалось, в воду уходит огромный черный храм с белыми колоннами.

— А я было подумал: у тебя стадный инстинкт, — Евгений вернулся к прежней теме.

— Пошли домой.

— Насть, извини, — он обнял ее за плечи. Настя толкнула Евгения, и тот, нелепо взмахнув руками, свалился в воду. Несколько колонн разрушилось, но храм уцелел. «Это хорошо», — подумала Настя и расхохоталась:

— Давай руку! Извиняю!

Суэтин был как мокрая курица.

— Ну, мать! Это почище твоего хора будет!

— Пойдем домой, тачку лови.

— Да какая тачка? С меня течет, как из трубы... Настя, давно хотел спросить: как у тебя с Гремибасовым дела?

— Прекрасно. Можно сказать, любимая хористка. Только он помер десять лет назад. Забыл, что ли? Кстати, незадолго до кончины посетовал, что у меня с Горой тогда ничего не получилось. Я ему: не я первая, не я последняя. А он мне…

— Что?

— Ты, мол, Настя была не первая, но стала последняя.

— Как это? — Суэтин остановился.

— Я тоже спросила. «Так, — отвечает. — Он теперь зарок дал: на женщин не смотреть, с женщинами не связываться, о женщинах даже не думать. Жаль, — говорит. А потом подумал и добавил: — А может, и правильно сделал. С вами, бабами, только свяжись, ничего в жизни не добьешься». Я засмеялась — добьешься зато баб. «Ну, разве что…» — ответил он. И больше со мной на эту тему не заговаривал. Помер.

— Ивана не видела? — Суэтина подмывало добить тему до конца.

Настя взглянула на него, взяла под руку.

— Нет, с самой свадьбы. И в Лазурный больше выступать не ездили, — ответила она на незаданный вопрос. — А ты не слышал разве, его же посадили за «злоупотребления». Прямо отправлял рефрижераторы с бройлерами, а налево эшелоны. Писали в газетах.

Потом засмеялась:

— Я уж думала, тебе давно безразлично всё!