Дело было вечером, делать было нечего

 
За нынешними окнами из пластика не слышно завывания ветра. Быстро наступающая темнота сделала невидимыми отчаянно гнущиеся до самой земли ветви сирени, торопливо и бессмысленно подметающую дорогу позёмку.

Ничто в доме не говорило о непогоде за окном, но гнетущее состояние, словно общее недомогание, было рассеяно в комнате, и в молчании завершался ранний ужин, чтобы разойтись по своим углам и там углубиться в компьютер, телевизор или книгу.

Скучно перебрасываясь фразами, задвигали стульями, выходя из-за стола... И вдруг мигнул и погас свет. Отключили электричество.
В полной темноте, на ощупь, возвращаемся к столу. Игорь, зять, достаёт из кармана мобильник, набирает номер службы:
«Повреждение на линии, бригада выехала, подача электричества ожидается часа через три».

Так... Цивилизация покинула нас. Всё отключилось, смолкло, погасло. Но не ложиться же спать в шесть вечера. И неожиданно для всех я предлагаю:

- А, давайте выпьем с горя, где же кружка...

С новогодней свечкой, "золотой рыбкой", мои осторожно пробираются к бару, рассуждая: «Гале - ликёр "Старый Таллин"». Себе выбирают коньяк. По чуть-чуть. И конфеты, оставшиеся от Рождества.

Таинственность сузившегося до уюта пространства и хорошее вино неожиданно располагают к негромкому разговору и молчанию, когда всё понятно и без слов.

- Вот, друзья мои, погас свет – и жизни нет. А я застала время, когда на нашей улице электричества не было. И радио не было. Сидим с братишкой вечером в темноте, уже луна в окно смотрит, в доме выстыло, пальтишки на плечах, ждём маму. Она приходит с работы, обметает валенки душистым полынным веничком, с лета заготовленным. Сердчишки наши радостно вздрагивают. Зажигает керосиновую лампу.

Терпеливо ждём ужина – горячей картошки в мундире. Редко – с селёдкой. Чаще – с квашеной капустой пластами и ядрёными крупными бочковыми помидорами с приставшими листочками чёрной смородины и вишни. Непременно горчица. Кто больше? До слёз! Разве сравнить наш сегодняшний ужин – пицца с бульоном? Смешно.

Иногда случались сладкие булочки, которые мы с братом крошили в тарелки с тёплым молоком и ели на ужин "тюрю".

- Интересно, почему я никогда не пробовала тюри? - возмутилась вдруг внучка.

- А моя бабушка вечером кормила нас горячим молоком с мятными пряниками, - вспомнил Игорь.

Встряла обиженная дочь:
- В детстве мне никогда не покупали мятных пряников. Мама считала, видите ли, это дурным вкусом: "Разве тебе не нравится этот рассыпчатый хворост или орешки с кремом, или яблочные оладьи?" А мне хотелось сухих мятных пряников, которые грызла во дворе Ирка и иногда давала мне откусить… А как я просила купить мне барабан и дудку, - продолжала наезжать на меня Юля, - нет же, мне купили "Ионику"- детское пианино, - запоздало горевала она.

- А у нас с братом был барабан, - победно возвестил в темноте наш обычно молчаливый Игорь. Дед купил, а бабушка велела во дворе барабанить, когда вздорная соседка Лукьяниха выходила в огород и начинала привычно скандалить из-за того, что наша вишня загораживает солнце её помидорам. Уж, мы старались. Правда, быстро его проломили. Бабушка у нас тоже бойкая была. Зато дед, кажется, всю жизнь промолчал. Сколько помню, возится себе во дворе, чинит-починяет. Кликнут к обеду – молча поест, отдохнёт на старом диване в сенцах и опять во двор. Вечером с соседом своим, Петровичем, сидят на брёвнышках, курево смолят и молчат. За весь вечер слова не вымолвят. Я нарочно замечал… Так же тихо, как жил, умер наш дедушка. Помню, Петрович, зашёл проститься с товарищем и произнёс мне, мальчишке, на удивление:

- Какой Михеич умный человек-то был. С ним поговорить, бывало, что стоило!
Я с недоумением оглянулся на соседей. Все согласно кивнули.

- Да, жалко Михеича, - вытирал глаза немытым кулаком Серёжка Иванов, сосед из домишки напротив. Бывало, видит, маюсь поутру с похмелья. Пока Ивановна в огороде, пойдёт кружечку бражки вынесет, слова не скажет.

Но бабушка на него и не взглянула, горе у нас великое было.

Неожиданно разговорившийся Игорь в доверчивой темноте продолжал:

- Серёжке этому под пятьдесят было, а всё "Серёжка" – по жизни его пьяной, пропащей. Вера, жена его (бабушка её великомученицей называла), звала его не иначе как "Чуда".
Куча кирпича зачем-то была привезена им и разгружена возле калитки лет десять назад, травой поросла. Той осенью снега долго не было и вдруг ночью - снег, да дружно так. Прилично землю укрыл. Глядим, - хохотнул Игорь, - невиданное дело: Серёжка кирпич из снега выбирает и в аккуратный штабелёк укладывает. Бабушка наша это "Светопреставление" как увидела, солонку в руки и к Вере вроде бы соли занять да расспросить, что это с мужиком приключилось. Не успела дверь открыть, а та:

- Погляди, Ивановна, на Чуду моего! Вишь, старается! Вчера получка была. Смотрю в окно, идёт по тёмному уже, пьяный. А мне в свете фонаря видно, как он из кармана достал сколько-то денег да под кирпич и положил - "заначку" устроил. Уснул, я вышла, денежки взяла, на литр водки было. А ночью – снег . Кучи нашей не видать. Он, вижу, посмурнел, а не признаётся: «Пойду, мать, кирпич приберу, сколько он валяться будет». Вот и ищет, - усмехнулась Вера,- пусть проветрится. Я ему потом четвертинку куплю, вроде как от себя, за работу.

- Ой, Игорёк! - вспомнила я. А вот как я деньги потеряла. Лет семь-восемь назад случай был. Купила я, страстная поклонница Сергея Довлатова, только что появившийся у нас четырёхтомник его. В предвосхищении чтения не убирала эту драгоценную стопку книг со стола. И, как-то приехав из Банка (карточек тогда ещё не знала), сберегательную книжку в один из томов, чисто автоматически, сунула. Естественно, сразу и забыла. Так совпало, гости к нам пожаловали. Проездом, издалека. Пока встретили, закусили, поговорили, то да сё, им в Аэропорт пора. Я оглянулась: что бы им на память подарить? Вот дорогой для меня четырёхтомник довлатовский они с благодарностью и приняли. И сберкнижка моя улетела в далёкую Сибирь.

Спохватилась я месяца через три-четыре. Перерыла весь дом. Нет! Тут и раздался заветный звонок из далёкого Иркутска. Подруга весело и смущённо докладывала, что, наконец, дошли у неё руки до Довлатова, где моя потеря и была обнаружена. Оказывается, давно друзья мои прилежными книгочеями не были, зависая на сериалах. Спасибо ещё не передарили мои книги, чему мы обе искренне были рады.

- Да,- согласилась Юля, - это мы, как помешанные, дома сплошными цитатами разговариваем из Довлатова, Высоцкого, да чУдными диалогами из фильма "За спичками" незабвенного Гайдая… Помню, я в пятом или шестом классе училась. В зимние каникулы прошли снегопады невероятные. Техника не справлялась, выезд из городка был закрыт, даже хлеб в магазины не могли завезти. В кинотеатре оказался запертым вместе с нами старый фильм "За спичками". Вот Администрация городка и приняла решение бесплатно целыми днями этот фильм крутить, чтобы занять детей, собрав нас в одном месте, во избежание "потерь". Я посмотрела этот фильм 21 раз за неделю. Все реплики были выучены наизусть, и всё равно зал умирал от хохота. До сих пор помню. Ещё бы: Леонов, Невинный, Вицин, Филиппов...

- Так вот с каких пор у тебя возникла привычка бесконечно смотреть одно и то же, - съязвила Анюта. - Если мама с Галей на кухне, то знай, музыка из "Опасного поворота" звучит. Раз пятьдесят посмотрели и снова!

- А ты не заметила, - вмешалась я, - что уже неделя, как мы "Опасный поворот" Пристли сменили на "Мудреца" в постановке Марка Захарова? Что за чудо, что за актёры, что за игра! Диалог генерала Крутицкого с Мамаевой – Броневого и Чуриковой –пересматриваем каждый день, не по одному разу, а как клип. А сцена, когда Броневой в фуражке советского генерала по ходу пьесы Островского исполняет "По Муромской дорожке"... нет, мои дорогие! Это не передать! Только видеть! Дадут свет, включим… А что, народ, может, ещё по рюмочке, да споём негромко "По Муромской дорожке", мою любимую?

Догорала свечка, уют царил в полутьме, и хотелось долго душевно вспоминать и говорить о чём-то давнем, былом, дорогом...

Ярко вспыхнул свет. Радостное восклицание через мгновенье окрасилось чуть заметным смущением. Засуетились, отодвигая стулья, словно, стесняясь давно не бывавших, тихих вечерних откровений. Живём как-то торопливо, наскоро, повинуясь безумному ритму, заданному нынешним, безразличным к человеку течением времени. И было чего-то жаль...