***Василий Шукшин Как Андрей Иванович Куринков, ювелир, получил 15 суток — Ты дай мне настоящий янтарь! — говорит он с вызовом и значительно. — Дай мне кусок настоящего янтаря — я тебе сделаю. Может, он и сделает, если получит в руки «кусок настоящего янтаря», но он ужасно много говорит об этом, раздражает всех, и тогда кто-нибудь языкастый заявляет: — Тебе, как тому танцору, — что-нибудь да мешает. — Нет, ты дай мне кусок настоящего янтаря! — волнуется Андрей Иванович. И начинает всех разить знаниями; говорит он складно, и если бы не много, то, наверно, было бы даже интересно послушать его. Вся беда — много говорит. — Сидела мушка на веточке много-много миллионов лет назад, на нее капнула капля смолы, ее сшибло с веточки, дальше, на эту капельку упала другая... Ну, и так далее. — Ты дай мне этот кусок, я уберу лишнее, сделаю тебе такую иголку к галстуку — все будут не на тебя смотреть, а на эту иголку с мушкой. — У нас один карат бриллианта — это горошина со всеми накладными, со всеми налогами — тысяча рублей. Так? Но у нас — тридцать шесть характеристик бриллиантов, грубо говоря, тридцать шесть сортов. И вот ты дай мне... Это он в пивной разглагольствует, и на это «ты дай мне» ему часто говорят: «На!» Андрей Иванович очень не любил своего соседа по жилью, Трухалева Илью Георгиевича, закройщика ателье номер какого-то. Этот Илья Георгиевич откровенно называл Андрея Ивановича трепачом. Андрей Иванович на это выпячивал нижнюю челюсть, зло смотрел на закройщика, некоторое время молчал, потом начинал говорить: — Чем отличается граненый бриллиант от бриллианта, который не побывал в руках мастера? Граненый играет. А тебя, когда делали, чуть-чуть только тронули — чтобы вес не потерять: ты дурак. Тяжелый, но дурак. Опять, на беду свою, много, долго и одинаково — про бриллианты, гранения, игру... И дожидался, что Трухалев ему на все это кратко говорил: — Трепач. Барахло, — и уходил. И получалось, что это он говорил последние слова, слова тяжкие, обидные, а Андрей Иванович оставался со множеством точных, образных слов — не высказанных; он злился и на малейшие шумы, звуки в квартире Трухалева, сладострастно, с ожесточением садил черенком половой щетки в потолок (Трухалев жил над ним). Трухалев на это стукнет пару раз, точно скажет: «трепач», «барахло» — и жизнь в его квартире идет так же, как и шла: ходят, постукивают, передвигают стулья. За время, пока они жили так — друг над другом, — ювелир Куринков накопил на закройщика много зла и обиды. Тот отвечал тем же, кроме того, кажется, куда-то писал на ювелира, что он не дает соседям покоя: всем стучит в стены щеткой. Если им случалось вместе ехать в лифте или зимой выколачивать рядом ковры на снегу, они оскорбляли друг друга. — Опять вас продернули, — начинал ювелир. — Сшили пиджак, а рукава — вот по этих пор. Не видал по телевизору? — Мы такие специально для ювелиров шьем, чтобы бриллианты было видно. А нормальным людям мы шьем нормально. — Но про ювелиров ни разу не было передачи, а про вас — то и дело. — Делать-то нечего, вот и показывают. Если ты мне еще будешь стучать в пол, я спущусь и надену тебе мусорное ведро на голову. И буду тоже стучать по нему. Молотком. — Попробуй. Я те алмазным резцом вырежу на лбу: «Дурак». — От дурака слышу. Трепач. Барахло. И закройщик уходил. И вот как-то в воскресенье к ювелиру Куринкову заехал брат, военный. Брат ехал в отпуск на юг, по пути завернул на сутки к брату. Домашних Куринкова — жены и дочери-студентки — дома не было, братья взяли винца, посидели, повспоминали немного, потом брат сказал, что очень устал, и пошел соснуть. А ювелир остался один. Он задумался чего-то... Жизнь идет себе, неопределенно, с тоской думал он. Идет себе и идет. И в душе ювелира назревал какой-то тоже не вполне определенный протест, что жизнь — идет и идет. Тут, как на грех, над ним опять задвигали стульями, стали ходить... Ювелир вполне определенно обозлился опять на закройщика, вспомнил все его обидные слова... Взгляд его упал на военный мундир брата, мысль в голове вспыхнула и ясно высветила картину: вот он, военный, входит к закройщику... Дальше он даже додумывать не стал — дальше как-то все было понятно. Почему-то он враз сообразил, что делать дальше. Закройщик с женой собрались как раз ужинать, когда в дверь к ним резко, требовательно позвонили. — Кто это? — удивился закройщик. Жена пожала плечами: — Телеграмма?.. — Ну, иди, — велел закройщик. Хозяйка открыла дверь... В квартиру стремительно вошел ювелир Куринков в форме капитана. — Именем уголовного кодекса, — сказал он. — Собирайтесь. У закройщика и у его жены вытянулись лица... Они ошалели. — А чего такое? — нерешительно спросил закройщик. — Как это? — Ста-ать! — заорал ювелир. Закройщик встал... — А чего такое-то? — опять спросил он, во все глаза глядя на... на кого? Кто это? Что это? Ювелир меж тем прошелся по комнате, бегло оглядел ее всю... Четко развернулся, подошел к закройщику, пронзительно и трезво глядя ему прямо в глаза. — Мне надоели ваши шорохи, — сказал ювелир. — Что у вас за возня каждую ночь? — Ты же ювелир, чего ты... — начал было закройщик. — Молчать! — приказал ювелир. Закройщик потом рассказывал, что он потому так ошалел и растерялся, что ювелир очень все делал «натурально». — Для ВАС я был ювелир... поэтому терпел все ваши шорохи. И оскорбления — так надо было. Кстати, сколько вы на меня заявлений написали? — Да я... это... — Сколько? — Два. Ювелир посмеялся: — Обои эти бумажки попали ко мне же — я сходил с ними в одно место. За каждое ваше заявление я получал благодарность — что хорошо притворяюсь. Ясно? Вы думали, с вами тут в бирюльки играют? Ювелир стал опять раздражаться. Опять прошелся по комнате... Заглянул мимоходом в книжный шкаф. — А чего я такое сделал? — вдруг осмелел закройщик. — Куда это собираться-то? Ювелир остановился перед закройщиком, заложив руки за спину, качнулся несколько раз с носков на каблуки, с каблуков на носки, все это время в упор глядя на него, заговорил тихо, четко, значительно: — Нам известно про всю вашу деятельность. — Какую дея... — Молчать! Сядьте! Сесть! Закройщик сел. — Нам все известно, даже чего вам неизвестно. Ювелир тоже сел. Но тотчас встал и стал снова ходить по комнате — ему, как видно, особенно нравилось ходить в форме. Он ходил долго. Он думал. — С арестом я, кажется, подожду, — сказал он. — Вы знаете армянина, на углу тут сидит... чистильщик. Здоровый такой. — Знаю, — сказал закройщик. — Каждое утро будете подходить к нему и спрашивать: «У вас продается славянский шкаф из карельской березы?» Он будет ругаться и кричать — не обращайте внимания. Даже если полезет драться — терпите. Нам его надо расколоть. — Я с такими делами не связываюсь, — решительно заявил закройщик. — Я не умею. — Что значит «не умею»? Научим! Никто сперва не умеет — научим. Я терпел все ваши выходки — это, думаете, легко? — расчет у ювелира, надо признать, был жестокий: вспыльчивый армянин показал бы такой «славянский шкаф», что закройщик всю жизнь потом помнил бы эту таинственную игру в разведчиков. — Спрашивать надо каждый день, но об этом ни-ко-му. Ясно? Пока ювелир инструктировал закройщика, тому вдруг бросилось в глаза вот что: китель на ювелире явно не с его плеча. Профессиональный глаз портного не подвел. — А попрошу документы! — сказал он. И встал. — Молчать! — заорал ювелир и стукнул ладонью об стол. — Нина, закрой дверь на ключ! — крикнул закройщик. Ювелир хотел уйти со словами: — Хорошо, мы потолкуем в другом месте, — и пошел было, но большой закройщик прыгнул на него, легко подмял под себя и заорал жене: — Звони в милицию! Маленький ювелир отчаянно боролся с закройщиком, но все напрасно. ...Ночь Андрей Иванович провел в вытрезвителе. Утром еще кое-как крепился, а когда их, человек двенадцать, повезли в закрытой машине в суд, сильно затосковал. Другие — хоть бы что, а он молчал. Особенно он боялся, что нарисуют его на доске «Не проходите мимо», напишут фамилию, имя... А у него дочь студентка. Хорошо ей будет смотреть на такого папашу? Судили три женщины... Кто был тут не первый раз, выходили из комнаты, где вершился суд, изумленные. На вопрос: «Сколько вломили?» — только махали рукой: — Под завязку. — Что-то они сегодня... не в настроении, что ли, — сидели, толковали. — Они в понедельник всегда так, — сказал один мрачный. — Куринков! — вызвали. — Эгей? — подскочил ювелир. — Иду. Он вошел в большую комнату и, слегка поклонившись, вежливо сказал: — Здравствуйте. — Садитесь, — велели ему. Куринков скромненько присел на краешек скамьи с высокой спинкой, устремил взор на судей — весь внимание. — Вчера, восемнадцатого июня, вы, будучи в нетрезвом состоянии, надели не принадлежащую вам военную форму... — Пошутил! — воскликнул ювелир. И хотел даже посмеяться, но у него вышло коротко и ненатурально. — Я вообще шутник большой. Бывает, соберемся у нас в мастерской — чего я только ни выделываю! Я в ювелирной мастерской работаю. Я вот вижу у вас колечко... — ювелир хотел встать и поближе посмотреть кольцо на руке одной из женщин. — Сидеть, — сказал ему старшина. — Господи, чего тут такого? — негромко сказал ювелир. — Просто смотрю: неважно сделано... — Вы признаете факт шантажа и запугивания с вашей стороны? — Только не шантаж! — вскочил ювелир и даже протянул руку к судье. — Только не... это... не надо разных слов. Шутка — да, юмореска... — Вы угрожали Трухалеву Илье Георгиевичу арестом? — Ну, шутка, шутка!.. — ювелир прижал руку к сердцу: — Ну, Трухалев шуток не понимает, но вы-то!.. — Сядьте, — опять сказал ему старшина... Ювелир сел... И вдруг ему стало противно, что он трусит, юлит и суетится. Он как-то сразу устал и успокоился. — Угрожал, — сказал он спокойно. — Вы сознаете, что это... неумно по крайней мере? Что за мысль вам пришла — пойти арестовывать? Почему? — Не знаю, — сказал ювелир. — Мне не нравится этот Трухалев. Вообще, чего тут много говорить? Давайте мне пятнадцать суток... и разойдемся, как в море корабли, — ювелир смело посмотрел на старшину и даже подмигнул ему. Что на него такое нашло, непонятно. — Чего тут долго-то? Женщина-судья серьезно смотрела на него. — Только не надо, — сказал ювелир. — Что «не надо»? — Не надо меня пугать строгим взором. Прошу дать мне пятнадцать суток. Я все понимаю, всю карикуляцию. — Почему вы решили, что именно пятнадцать? — Вы же всем сегодня по пятнадцать даете. Женщины тут же, не сходя с места, негромко посовещались, и судья объявила: — Пятнадцать суток. — О'кей! — сказал ювелир. И вышел в коридор к другим. — Сколько вломили? — спросили. — Пятнадцать, — сказал ювелир. В эту минуту ему было все равно, даже хорошо, что пятнадцать, а то перед другими было бы неудобно. Он сел в пестрый рядок тех, кто уже получил свои «сутки». — В понедельник к ним лучше не попадать, — опять сказал мрачный человек. Он тоже получил пятнадцать суток. © Copyright: Владимир Чадов, 2017.
Другие статьи в литературном дневнике: |
