***

Януш Леон Вишневский
Сцены из супружеской жизни

О любви и о сексе, об их месте в жизни мужчины и женщины пишет Януш Вишневский в новом сборнике эссе. Он вновь и вновь размышляет над тем, каким образом между двумя людьми возникает ни с чем не сравнимое ощущение близости и как соотносятся друг с другом близость тел и близость душ. И мы чувствуем дыхание жизни, одновременно горькое и сладкое оттого, что даже самую величайшую близость так легко потерять.

Janusz Leon Wi;niewski
Moja Blisko;; Najwi;ksza

Януш Леон Вишневский

СЦЕНЫ ИЗ СУПРУЖЕСКОЙ ЖИЗНИ

MOJA BLISKO;; NAJWI;KSZA

SCENY Z ;YCIA MA;;E;SKIEGO

Сцены из супружеской жизни

— Безответная любовь, знаете, это страшное мучение. Особенно та любовь, которая когда-то была смыслом жизни, а теперь вот сгорела. Умерла. Безвозвратно.

Иногда я думаю, что безответная любовь — даже худшее мучение, чем ненависть. Когда ненавидишь, по-настоящему желаешь только одного: чтобы объект твоей ненависти страдал. Жаждешь его страдания в любом виде. Его боли, унижения, валящихся на него несчастий, болезней, а в крайнем, близком к помешательству случае — даже смерти. Ненависть и желание мести, знаете, это чувство очень простое. Такое доступное каждому, потому что предельно ясное. Искреннее, честное и однозначное. Как плюс и минус. Как черное и белое. Ненависть, знаете, это ерунда. А вот разлюбить, когда тебя продолжают любить, — вот это сложно. После всех обещаний, что давали друг другу. После тех секретов, которыми делились и днем и ночью. После всего... Очень трудно, прошу прощения.

Мы сидим на скамеечке в парке и беседуем. В нескольких километрах от центра Кельна. Это «для безопасности, подальше от его обычных маршрутов, — в последнее время он непредсказуем».

Он — это ее муж. Роберт. Она познакомилась с ним несколько лет назад. Тогда она училась в Тюбингене, но на выходные всегда приезжала навестить родителей в Кельн. В одну из ноябрьских суббот она стояла на остановке около вокзала под дождем. Он подошел к ней со своим раскрытым зонтиком, коснулся ее плеча и сказал: «Вы совсем промокли. Вы позволите мне постоять рядом с вами?» Она вспоминает, что с той субботы он стал еще одной причиной ее возвращений домой на выходные, а потом — она приезжала в Кельн в основном из-за него. Через полгода она впервые призналась ему, что любит. Это произошло как-то утром, когда она лежала, прижавшись к нему, и слушала его спокойное дыхание.

— Когда мы после свадьбы возвращались домой, я чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете. Я буквально помешалась на нем. Хотела стать для него идеальной женой. И ведь спустя некоторое время стала такой! И мы постепенно превращались в семью. Я родила первого сына, через несколько лет второго. Я работала, готовила, стирала, убирала, гладила, воспитывала детей, следила за домом, а иногда и занималась строительством его. По вечерам я садилась на диван рядом с мужем и держала его за руку, а ночами в спальне, если не падала с ног от усталости, выполняла все его сексуальные фантазии и желания. Точно не могу вспомнить момента, когда я начала чувствовать себя запертой в клетке. Это как-то незаметно вползло в нашу жизнь несколько лет назад. Каждый мой выход, не важно — по работе или с подругами, он воспринимал как факт грубейшей супружеской нелояльности. Я обязана была после работы немедленно возвращаться домой и проводить все свое свободное время исключительно с ним и детьми. Я любила его, поэтому считала эти требования проявлениями его безграничной любви ко мне. И соглашалась им следовать — для спокойствия. Отказываясь от своих собственных желаний и стремлений, я испытывала разочарование. Но внутреннего протеста еще не было. Это пришло позже.

Помню, однажды я поехала с подругой на концерт в филармонию в Мюнхен. На время концерта я выключила телефон. А когда включила, обнаружила, что он звонил мне за это время сорок раз! Когда в конце концов я взяла трубку, то узнала о себе, что я «бездушная, безответственная, что я оставляю его и детей ради каких-то глупостей и что я должна немедленно это прекратить». А потом он потребовал, чтобы моя подруга взяла трубку и подтвердила, что находится рядом со мной, ибо у него «имеются кое-какие подозрения».

Помню, что в тот момент я чувствовала себя униженной всем этим абсурдом. Тогда, наверно, впервые и ощутила внутри себя протест.

А к его подозрительности прибавилась болезненная ревность. Не раз бывало, что по утрам мне приходилось срочно переодеваться, потому что он считал мой наряд «вызывающим и слишком откровенным, вульгарным, как у проститутки, собирающейся на панель». Любой мужчина, так или иначе появляющийся в моей жизни, представлялся ему моим потенциальным любовником: коллега, проводивший меня до метро после работы, официант, позволивший себе невинный комплимент в мой адрес. Через некоторое время я обнаружила, что он просматривает мой мобильный телефон, шарит в моей сумке, читает адресованные мне письма. К моим подругам он относился враждебно и говорил, что «им нужно заниматься своими мужьями и детьми, а не лезть в чужую нормальную семью».

А тем временем мы переставали быть той самой нормальной семьей. Я постепенно превращалась в пленницу. Я пробовала разговаривать, просить, убеждать, ругаться. Каждый раз это кончалось скандалами. Все чаще я видела слезы в глазах своих сыновей. Во время одного из таких скандалов он поднял на меня руку. Я переставала его любить. И начинала его бояться. А через два года, поняв, что больше не испытываю по отношению к нему ничего, кроме страха и раздражения, я взяла детей и уехала к родителям.

Он приходит туда. Почти каждый день. Я не возражаю, потому что мальчики любят его и он им нужен. Иногда мы разговариваем. Он хочет «все починить и начать сначала». Без конца повторяет, что любит меня. И вот когда он весь такой добрый, хороший, как раньше, и когда я вижу в его умоляющих глазах слезы — вот тогда мне очень плохо. Потому что я вспоминаю этот его зонтик, которым он заслонил меня от дождя, и мое захлебывающееся счастье после нашей свадьбы, и прикосновение его рук к моему животу, когда я носила наших детей.

Но это все лишь воспоминания. Он убил во мне что-то очень важное, что-то, чем я очень дорожила. Я его больше не люблю...

MOJA BLISKO;; NAJWI;KSZA

Моя величайшая близость

Все хорошо, Заботушка Ты моя. Правда, все очень хорошо.

Я знаю, Ты мне звонила. Двадцать шесть раз.

Со вчерашнего полудня и до сегодняшней полуночи. Ты оставила мне восемнадцать сообщений о том, как Ты беспокоишься. Я подозреваю, что сообщений было больше — двадцать шесть, но у меня телефон старой модели — он не выдержал и отключился на восемнадцатом. И бог с ним. Прежде чем перейти к сути дела, я попробую немножко оправдаться. И вовсе я не уехала, даже не попрощавшись! Ты просто забыла. Или не обратила внимания. Я обняла Тебя на лестнице, когда мы спускались к моей машине, и прошептала Тебе на ушко, что поеду на море, потому что мне очень нужно. А Ты, наверно, подумала, что в декабре на море ездят только пенсионеры с астмой или ревматизмом и что это какой-то бред. И обняла меня еще крепче.

Ты всегда так делаешь, когда Тебе кажется, что я говорю глупости. Или еще, бывает, кричишь на меня.

Но в этот раз это были никакие не глупости. Я от Тебя поехала прямо на море. Несколько сотен километров как короткая минута. К нему...

Ты не знаешь его. Я и сама его пока толком не знаю. Хотя за год уже второй раз с ним на море была. Но пока я знаю только, как он дышит, когда читает мне вслух книжку, лежа в постели и обнимая меня. Мир вокруг для него тогда не существует. Только мир этой книги. И еще я знаю, как он дышит, когда вдруг откладывает в сторону книгу и начинает целовать мою спину и ягодицы...

Тогда для него Вселенная не существует. И он все время спрашивает, причем всегда чуть-чуть, на пару секунд позже, чем надо: «Можно?» Вот уже почти год все время спрашивает: «Можно?» И не ждет ответа, а делает то, что хочет. Никогда не забуду, как он спросил меня первый раз. Спросил разрешения на все. И ничего, ни единого пункта из списка грехов не упустил. А я на все соглашалась. В основном из нетерпеливого любопытства узнать — что же будет дальше?

Я знаю, что Ты сейчас полна подозрений.

Я не говорила Тебе о нем. Потому что мы о мужчинах вообще разговариваем только так, между прочим. Ты к мужчинам, которые ко мне «принюхиваются», относишься очень подозрительно. Это все из-за Твоей Тревоги — с большой буквы Т, — как бы меня опять не ранили. А уж если мы о мужчинах все-таки начинаем разговаривать, то я себя чувствую немножко как на допросе.

«Зачем Ты его встретила?!»

Так это он меня встретил. Зацепил по пути к «очень важному месту». Это он сам так говорит. Я шла из магазина, а около меня остановился большой черный автомобиль.

Сидящий в нем мужчина спросил, как выбраться из нашего микрорайона на автобан. Я наклонилась к окну и стала ему объяснять. Он делал вид, что слушает, хотя сам только смотрел на меня. Соврал, что все понял, и поблагодарил.

Я все никак не могла забыть его взгляд, а он плутал по микрорайону. И снова попал на меня. Я вырвала листок из записной книжки и нарисовала ему дорогу. Тогда он посмотрел мне в глаза и спросил, поеду ли я с ним во Вроцлав. Я не могла понять: то ли он меня с кем-то перепутал, то ли слишком дерзок.

На обороте листка, который я вырвала из записной книжки, оказался мой электронный адрес. В первом своем письме он написал, что «на обороте было самое важное». В трех последующих письмах мы с ним были сдержанны и открывались друг другу постепенно, утаивая истинные желания и секреты. А в пятом письме он неожиданно спросил меня, можно ли ему помыть мне волосы. И я согласилась. Тогда он впервые меня виртуально раздел и рассказал о своих планах относительно каждой части моего тела. И мы оба пошли в ванную под душ. Каждый в свою ванную под душ, на расстоянии восьмисот девяносто двух километров друг от друга.

На следующее утро в своем шестом письме он написал, что не успел помыть мне волосы, и спросил, слышала ли я его шепот и «касалась ли я себя тоже». Смутившись, я солгала, что я не понимаю, о чем он говорит. Потом, четыреста восемнадцать писем и восемь месяцев двадцать четыре дня спустя, мы с ним встретились. В гостиничном номере, на четвертом этаже, с видом на море.

«Но почему же именно он»?

Ты знаешь, что Ты скучная? Каждый раз Ты спрашиваешь одно и то же. Ты только об одном мужчине не спрашивала. О самом главном. О моем муже. Видимо, в него я действительно настолько сильно и опасно была влюблена, что даже Ты прикусила язык. А может, если бы тогда Ты спросила, то сегодня все было бы иначе и я не поехала бы ни на какое море одна?

Но я поехала к нему.

Как девственница, одурманенная наркотиками.

Он меня ждал.

Когда я вошла в гостиничный холл, он подал мне руку и ничего не говорил. Только смотрел мне в глаза. Посадил меня на подоконник в ванной и поцеловал. А потом, прежде чем я успела сказать ему что-то важное, он осторожно вытянул из меня тампон. И мне совсем не было стыдно, представляешь? А когда под душем он мыл мои волосы, я вдруг подумала, что знала его всегда.

И потом, в постели, я хотела ему это прошептать на ухо, но он совсем не хотел слушать. Он трогал губами мои малые и большие губы, И я, совершенно обезумев и почти потеряв сознание, случайно укусила его. До крови. И в тот момент, когда он кончал, я, попробовав его вот так на вкус, почувствовала, как он дрожит, — и в эту секунду поняла, что это и есть величайшая близость. И утром я ему об этом сказала.

И теперь уже я хочу говорить ему это всегда. Вот поэтому именно он. Понимаешь?

WIEDZIE;...

Знать...

Две недели назад Катарина готовилась к своему тридцать пятому дню рождения. Зарезервировала зал в «Дороге» (так свой пансионат называют владельцы) недалеко от Кельна. Довольно большая усадьба на холме, среди бескрайних виноградников, которые кончаются с одной стороны обрывом, а внизу течет Рейн. На первом этаже ресторан, в мрачном подвале — бутылки вина возлежат на специальных подставках, на втором этаже несколько комнат с кроватями, покрытыми перинами в пододеяльниках с ручной вышивкой.

Деревянные балки под потолком, старые выцветшие фотографии на стенах, эмалированные тазы и фарфоровые раковины в ваннах.

Она влюбилась в это место с первого взгляда.

Кроме того, оно было расположено «центрально». Справедливо для всех. Маркус, ее муж, собирался привезти своих родителей из Штутгарта, ее мать жила недалеко отсюда — в Эссене, а ее сестра с семьей проживала в Амстердаме, то есть тоже совсем недалеко.

На самом деле дальше всех было добираться ей самой — из Берлина, но это не имело никакого значения. Она хотела собрать всех «самых важных и любимых» людей в этот день около себя. Закрыть их в «Дороге», лишив возможности сбежать, вдалеке от автострад, Интернета и ежедневных дел. Напоить вином из растущего здесь же, совсем рядом винограда, накормить настоящей кровяной колбасой с капустой, квашенной с виноградными листьями, а потом, вечером, в гостиной с камином, сообщить, как называл это Маркус, «наирадостнейшую новость».

Маркус на почве этой новости буквально помешался.

Катарина была беременна. И он хотел ребенка едва ли не больше, чем она сама. «Лучше всего доченьку, похожую на тебя, но если родится сын, никогда в жизни ему об этом не скажу!» Он умолял ее, чтобы она прекратила работать, если бы он мог, то ходил бы вместо нее к гинекологу каждый день, по нескольку раз в день он звонил и спрашивал, «чего бы ей хотелось покушать». Он закупил тонны книг на тему беременности, искал в Штутгарте большую квартиру рядом с парком и ежедневно писал ей письма. Такие настоящие, в конвертах, на бумаге! Вообще-то это были письма не к ней, потому что в начале каждого из них было написано: «Письмо моему ребенку». Это ее трогало, а иногда раздражало. Потому что иногда ей казалось, что он воспринимает ее беременность как тяжелую болезнь, а к ней самой относится, как будто она только что перенесла обширный инфаркт. А ведь была только десятая неделя. И мир еще не заметил ее беременности, а сама она еще не успела привязаться по-настоящему к тому существу, что носила в себе.

Иногда она даже радовалась, что они живут с Маркусом в «браке на расстоянии». Он там, в Штутгарте, она на безопасном расстоянии, в Берлине. Иначе он посадил бы ее в инвалидную коляску и подавал бы ей кислородную подушку, стоило ей кашлянуть больше двух раз.

Те «самые важные и любимые» должны были узнать о ребенке именно в «Дороге». Эту новость давно и с нетерпением ждали все. Ее мать — потому, что «сейчас лучшее время создать наконец настоящую семью»; ее сестра — потому, что «еще год или два — и ты запутаешься в проектах и финансах так, что не сможешь вздохнуть»; а родители Маркуса — потому, что «молятся о внуке, с тех пор как Маркусек подарил нам такую дочку».

Нетерпеливость Маркуса с какого-то момента стала напоминать какую-то странную манию. Во время ее последнего визита в Штутгарт они не занимались любовью. Он прикасался к ее телу, целовал, обнимал ее, гладил ее живот — но больше ничего, хотя она очень хотела. Маркус заявил, что так будет «безопаснее для ребенка». А наутро они отправились к Боденскому озеру — в Констанц. И вовсе не на экскурсию или прогулку, как Катарина поначалу подумала. По дороге Маркус взволнованно ей рассказывал, как много можно, оказывается, «узнать о нашем ребенке уже сейчас», всего несколько недель спустя после зачатия. Он сыпал мудреными научными терминами, совал ей в руки распечатки научных статей из американских и немецких журналов, рассказывал о том, как молекулы плода, который сейчас величиной с половину ногтя и весит около четырех граммов, попадают в кровообращение матери и как легко можно их оттуда выловить, а потом генетически проанализировать и «проблемы прочитать, как книгу». Достаточно нескольких миллилитров крови матери, потом в течение трех дней декодеры записывают данные из молекул плода, а потом три компьютера выдают подробные карты хромосом.

В конце он произнес с большим волнением: «Только подумай, Катарина, меньше недели — и мы можем узнать, девочка у нас будет или мальчик». Теперь она уже понимала, что они едут не на пикник на Боденском озере. Маркус был полон энтузиазма. Нетерпеливый отец хочет знать уже теперь, кто у него будет: дочка или сын? Катарина не могла не согласиться.

В клинике в Констанце их уже ждали. Маркус заранее записался, обо всем договорился и заплатил за все. Через час они уже возвращались домой.

За неделю до ее дня рождения Маркус прилетел к ней в Берлин. Она встретила его в аэропорту. Целую ночь на машине они ехали в Констанц. Утром врач показал им результаты тестов.

Она носила в себе девочку. С тремя хромосомами 21.

У нормальных детей таких хромосом только две. А у их дочки, как показали исследования, три.

У нее трисомия 21, то есть синдром Дауна.

Маркус вырвал листки с результатами тестов из рук врача и вышел из кабинета. Она ждала его до позднего вечера на скамье перед клиникой. Вернулась в Берлин сама, поездом. По пути позвонила всем и сообщила, что «пришлось отменить „Дорогу“».

На следующий день она не пошла на работу. Она отправилась к знакомому адвокату и написала заявление о разводе...

PRZYL;DKI DOBRYCH NADZIEI

Мысы добрых надежд

Когда пришла самая большая волна, они взялись за руки и прокричали свою клятву. Они сочинили ее еще дома, в Берлине. В ночь сразу после сочельника, когда за окном падал пушистый декабрьский снег. Сегодня тоже день после сочельника. Только прошел уже год. Перекрикивая грохот воды, разбивающейся о скалы, они произносили свою клятву.

Здесь. На краю света, на мысе Доброй Надежды. Так они себе пообещали. Когда «будет уже все». То есть когда все начнется, как твердил Ральф. Теперь все — и все началось. Они ждут. Начали ждать. Ждут своего ребенка, который развивается в животе чужой женщины...

Они оба очень хотят этого ребенка. Ральф уже даже составил список имен для него. Пять для девочки и восемь для мальчика. У Бьянки уже есть один ребенок — девочка. Дочка от предыдущей связи. Бьянка родила ее пять лет назад путем кесарева сечения. После родов ее матка распалась на несколько частей. Бьянка залила операционный стол тремя литрами крови. И только внимательности и профессионализму врачей она обязана тем, что жива. И тому, что в ходе многочасовой операции ей удалили матку целиком. Отец ее дочери об этом ничего не знал. Он хотел, чтобы она прервала беременность, а когда она отказалась, он поспешно уехал за границу. Не прощаясь.

Ральф знает обо всем.

Бьянка рассказала ему сразу, после первой же их общей ночи. О том, что «у нее нет матки и она неполноценная женщина». Так она ему сказала. Потому что так чувствовала себя и такой считалась. Бракованная, со шрамом, который прикрывает пустоту внутри.

Она помнит только, что Ральф тогда на некоторое время замолчал и в темноте нежно гладил подушечками пальцев ее живот. А потом, вероятно, в нее влюбился.

Во время их первой брачной ночи, два года спустя, они тоже об этом говорили. Но уже по-другому. Как муж и жена. И потом еще разговаривали об этом — уже при свете дня. Все чаще. Они хотели своего ребенка.

Это знали оба. На усыновление в Германии, как вскоре выяснилось, рассчитывать не приходилось. Ральфу было больше сорока пяти лет — он был слишком старым для этого. В Германии такие «люди преклонного возраста», как он, не имеют права на усыновление. Жестко установлена верхняя и нижняя граница возраста обоих родителей. И Ральф эту верхнюю границу уже переступил.

В возрасте Ральфа положено уже быть дедушкой. Примерно это следовало из письма, подписанного неразборчивыми каракулями, но с напечатанной докторской степенью перед фамилией. Ральф почувствовал себя — цитируя его собственные слова — «отработанным старым пенисом из дома престарелых». Но через неделю успокоился.

Начали искать ребенка за пределами Германии.

Общались с соответствующими учреждениями прежде всего в Восточной Европе, потом в Азии, в конце концов в Африке. Постепенно выяснялось, что все эти случаи усыновления, о которых столько шумит пресса, проходят так легко и просто, только когда дело касается знаменитых певиц или кинозвезд. Тон писем, которые они получали, и беседы с чиновниками явно демонстрировали, что к ним относятся как к потенциальным торговцам рабами. Через два года бюрократической волокиты и порой унизительных переговоров от этой мысли отказались.

Тогда Бьянка, которую поддерживал ее лечащий врач, стала думать об искусственном оплодотворении и суррогатном материнстве. В Германии это законами не разрешено. После долгих поисков решились — учитывая либеральные законы, а также высокий уровень медицинского обслуживания, — на клинику в Южно-Африканской Республике. Через специальное агентство в Кейптауне получили доступ к списку женщин, готовых за деньги предоставить свое тело, чтобы выносить, как выразился Ральф, их детей. Именно так. Детей. Потому что в ходе долгих разговоров и споров Ральф решил, что у них должны быть близнецы.

Через месяц они полетели в Йоханнесбург, на встречу с двадцатидвухлетней Тиной, дочкой немки и канадца. Перед этим при посредничестве врача и юриста оговорили с ней все нюансы, медицинские и юридические, подсадки эмбрионов. В течение трех недель при помощи гормонотерапии овуляторные циклы Бьянки и Тины синхронизировались. За три дня до забора яйцеклеток из яичников Бьянки они приземлились в Йоханнесбурге и впервые встретились с будущей матерью своих детей в клинике. В присутствии врача и юриста подписали контракт. Установленная сумма была выплачена; суррогатной матери было запрещено курить и употреблять алкоголь во время беременности, а аборт допускался только в случае прямой угрозы жизни матери. «Стороны устанавливают также, что суррогатная мать не будет предпринимать ничего, чтобы построить эмоциональную связь с плодом, а впоследствии с рожденным ребенком». Этот пункт контракта казался Бьянке столь же абсурдным, как и заявление, что «единственной целью суррогатной матери является предоставление своего организма в целях репродукции». Через тридцать шесть часов после подписания контракта врач во время манипуляции, проведенной под общим наркозом, произвел забор из яичников Бьянки ровно восьми яйцеклеток. В то же самое время весьма смущенный Ральф в специальном кабинете эякулировал в пробирку и доставил свою сперму в лабораторию для анализа. Семени была дана оценка «материал наивысшего качества». Из восьми полученных яйцеклеток Бьянки две были оценены как «очень хорошие», а еще три получили оценку «соответствующие нормам». И в этот же день яйцеклетки Бьянки были искусственно оплодотворены сперматозоидами Ральфа. Три дня спустя, когда зародыши состояли уже из восьми клеток каждый, два из них были помещены гинекологом в матку Тины.

И тогда началось их ожидание. А сегодня, на следующий день после Рождества, они поехали на мыс Доброй Надежды. Чтобы произнести свою клятву...

UDR;KA MONOGAMII

Страдания по моногамии

Спайник парадоксальный, или диплозоон является паразитом рыб семейства карповых. Он достигает в длину одиннадцати сантиметров. Взрослые формы поселяются в жабрах рыбы и высасывают кровь кормильца. Это один из тысяч известных биологам паразитов, и в нем не было бы ничего особенного и интересного, если бы не тот факт, что он является единственным абсолютно моногамным созданием на земле. Личинка диплозоона не превращается во взрослую особь до момента встречи с другой личинкой. Осев на жабрах кормильца, личинки срастаются попарно и только тогда начинают превращаться во взрослые формы. А половые органы появляются только у взрослых особей, у самца в одной части, у самки — в другой. Соответственно, диплозоон не может быть полигамен. У него просто нет выбора. И это единственный «парадокс» в своем роде.

Если бы парадоксальность можно было измерить в процентах, то на втором месте в этом списке — в контексте привязки к моногамии — был бы homo sapiens. Около пятидесяти процентов представителей этого вида всю жизнь находятся в моногамной связи только с одним партнером. Для нейробиологов, биологов эволюции, а также антропологов этот факт является очень загадочным и по меньшей мере странным. Почему целых пятьдесят процентов?! Ведь это напрямую противоречит природе — и вообще не в интересах вида.

А люди, несмотря на это, все равно хотят быть верными.

И в какой-то момент своей жизни друг другу это взаимно обещают. Очень часто под присягой, в присутствии Бога и священников или в присутствии герба и чиновников, а также свидетелей.

И потом собственноручными подписями на всевозможных документах подтверждают эти обещания: «...пока смерть не разлучит нас». А до этого много раз обещают это друг другу в признаниях, которые шепчут на ухо, в объятиях, в поцелуях, касаясь друг друга и соединяясь друг с другом.

Стремление хранить верность свойственно всем людям. Согласно опубликованным в последнее время результатам исследований, проведенных университетами Гамбурга и Лейпцига (2010 год), свыше девяноста процентов анкетируемых мужчин и женщин хотели бы остаться верными до конца жизни одной партнерше или одному партнеру. И это в одинаковой степени относится как к гетеросексуальным, так и к гомосексуальным парам. При этом из тех же самых анкет следует, что на сегодняшний день только пятидесяти процентам опрошенных это действительно удается. Но как утверждает профессор Фолькмар Сигуш, всемирно известный сексолог из Университета им. Гете во Франкфурте-на-Майне и практикующий терапевт с тридцатилетним стажем, и в эти пятьдесят процентов не стоит так уж безоговорочно верить, потому что люди очень неохотно говорят правду на тему своей сексуальной жизни. Пожалуй, только в налоговых декларациях они лгут еще больше.

Моногамия как модель связи между мужчиной и женщиной, несомненно, выглядит очень привлекательной. Людей очаровывают и трогают литературные любовные истории Пенелопы и Одиссея, Ромео и Джульетты или Орфея и Эвридики. Но им известны также истории «свободной любви» периода сексуальной революции конца шестидесятых годов двадцатого века, когда секс был признан источником бесконечного удовольствия и счастья, стал путем к свободе и был отделен от понятий семьи, материнства, отцовства и ответственности. Деструктивное влияние этой «революции» выразительно отражает сегодняшняя статистика.

В рамках проекта, курируемого Мюнхенским университетом, анкетируемым был задан вопрос: «Стала бы измена вашего партнера (партнерши) серьезным испытанием для ваших нынешних отношений»?

Семьдесят семь процентов респондентов, рожденных в 1990–1994 гг., ответили, что да. Зато среди тех, кто родился в 1970–1974 гг., всего лишь шестьдесят четыре процента ответили утвердительно. Все указывает на то, что сегодняшние молодые люди постепенно уходят от идеи «свободной любви» и ценят эксклюзивность своих отношений более, чем их родители. Так, по крайней мере, они утверждают в анкетах, целью которых является определить их жизненные ценности.

Но вот воплощают ли они эти ценности в жизнь? К сожалению, не так эффективно, как их родители. На вопрос: «Изменяли ли вы партнеру в этом году?» — четыре с половиной процента лиц, рожденных в 1990–1994 гг., отвечает утвердительно, тогда как только одна целая и восемь десятых процента рожденных между 1970 и 1974 гг. признается в измене. И это при том что рожденная в 1970 г. среднестатистическая сорокалетняя женщина достигла на сегодняшний день апогея своих сексуальных потребностей, которые не удовлетворяются, а ее среднестатистический партнер, озабоченный снижающимся либидо и теряющий интерес к половой жизни с одной партнершей, вступает в опасную фазу кризиса среднего возраста.

Эти данные очень хорошо иллюстрируют разницу между тем, чего мы себе желаем, и тем, чем мы являемся на самом деле. Потому что сохранение верности одному партнеру — это тяжелая безустанная борьба с природой и с полигамным животным, которое в нас прячется.

Некоторые выбирают очень простой способ такой борьбы. Они не хранят верность одному партнеру всю жизнь, но верны данному партнеру в данный период времени. То есть это как бы «серийная» верность.

Такая лайт-версия верности. Храня, таким образом, верность разным партнершам или партнерам в течение того или иного времени, в анкетах в абсолютном согласии со своей совестью они ставят галочку напротив ответа «я верная/верный».

Верному человеку нелегко живется.

Так утверждают социологи, говоря о привыкании и скуке; так утверждают нейробиологи, измеряющие падающий со временем уровень концентрации эндорфинов в мозгу; об этом предупреждают сексологи, пытающиеся снова загнать в постель людей, которые перестали испытывать желание.

И вопреки всему этому половина нашего вида все равно хочет прирасти друг к другу раз и навсегда. При наличии выбора...

WYDARZENIA NIEOCZEKIWANE

Эффект неожиданности

...Потому что, знаете, я — с тех пор, как его полюбила, — живу в удивлении.

Не в одном. Во многих. Таких огромных УДИВЛЕНИЯХ. Они мне не дают покоя. Я их боюсь — и в то же время я их хочу. Как нерешительная девочка-подросток... или решительная, но слишком религиозная... которая хочет целоваться со своим парнем во время свидания в парке — и боится.

Каждого следующего сюрприза я жду и боюсь все больше. А ведь в этом, понимаете, кроется опасность. Поскольку, во-первых, я уже, к сожалению, давным-давно не девочка-подросток. А во-вторых, связь должна основываться — здесь я его слова точно процитирую — на «определенной повторяемости определенных обычных событий»: цветы, доставленные ночью; завтрак, поданный в постель после восьми часов вечера; смигус-дынгус (обливание водой) первого января; полет на вертолете над Варшавой во время перерыва на обед в понедельник.

И не надо на меня, пожалуйста, смотреть как на сумасшедшую. Я сейчас совсем не шучу. Для него такие штучки абсолютно нормальны. И он — насколько я могу судить — получает от них даже больше радости, чем я. Потому что мне, прежде чем я начну радоваться, нужно еще как-то прийти в себя от удивления. Он считает, что только с помощью общих переживаний — более крепко, чем признаниями и обещаниями — можно соединить две биографии, две судьбы. Тут только нужно уточнить, что для многих известных мне пар «общим переживанием» является прогулка по Лазенкам. Раз в квартал. И это не лучше и не хуже того, что называю «переживанием» я. Это просто другое.

Когда я с ним познакомилась, он поразил меня своим мальчишеским любопытством и непредсказуемостью. Но потом, когда я его уже полюбила, мне стало это мешать, а иногда даже раздражать. Мне захотелось найти наш общий «именительный падеж», ввести определенные ритуалы, завести обычаи, захотелось предсказуемости. Потому что это успокаивает, соединяет, устанавливает правила общей повседневности, дает чувство безопасности, позволяет планировать будущее. Общее будущее.

И в определенном смысле так и произошло. Я знаю, что утром, прежде чем скрыться в ванной, он делает себе кофе, а потом пьет его холодным, хоть любит горячий.

Газеты он начинает читать с последней страницы.

В четверг вечером он один ходит в библиотеку, если только мы не в отпуске или он не должен выехать за пределы Варшавы на какую-нибудь научную конференцию. Когда он меня раздевает, то лифчик снимает в последнюю очередь, а когда целует — у него есть свое любимое потаенное местечко на моей спине (так же, как у меня). Наверно, у него тоже есть подобный список моих «предсказуемостей». И это и есть тот самый «общий именительный падеж», о котором я уже упоминала. Вот только он, в силу своего возраста, а также наученный горьким опытом своих бывших отношений с женщинами, в какой-то момент составил себе очень четкое представление о том, к чему может привести чрезмерная предсказуемость. Любовь, основанная всего лишь на общем именительном падеже, это — по его мнению — дурацкий и скучный детективный фильм, в котором с самого начала известно, кто убийца, а тебе все равно приходится смотреть его до конца. Я появилась в его жизни, когда он уже это знал. Поэтому жизнь с ним полна неожиданностей.

Иногда это восхищает, а иногда ужасает, как метель в июле. И с каждым разом все сильнее любопытство: что же будет дальше? Какой секрет он откроет мне в следующий раз?

А вы знаете, что мы ведь с ним не муж и жена? Хотя он мне делал предложение.

Кстати, в трамвае. Потому что мы, знаете, познакомились-то в трамвае, когда он, совершенно растерянный, возвращался из автосервиса, где оставил на ремонт свой автомобиль, и пытался купить у меня проездной билет. И вот, после этого предложения, мне пришла телеграмма с информацией о дате нашей свадьбы. Телеграмма, вы представляете!

Такая, как когда-то, раньше, на бумаге, в цветастом конверте! С наклеенными на карточку полосочками текста:

«Наша свадьба — тчк — состоится — тчк — в такой-то день — тчк»

Это, конечно, нечто — в наше время мобильных телефонов и Интернета!

Он подговорил коллегу, чтобы тот переоделся в почтальона, выкрал мой паспорт, подкупил каким-то образом служащих ЗАГСа и пригласил меня этой телеграммой на нашу свадьбу. Но у него не получилось, потому что я в почтальоне с телеграммой узнала его однокашника. И разумеется, не пошла на свою свадьбу.

А там были все наши приятели, была вся его и моя семья. Только меня не было. Знаете, я тогда не могла понять, от чего плачу: от любви к нему или от ненависти? Он, знаете, в этом своем стремлении удивить меня является романтичным анархистом, который лезет на самые высокие баррикады. Он умеет ломать все правила и не боится делать это, чтобы только с нами случилось что-то неожиданное. Жизни с таким человеком нужно научиться. Лишь потом уже можно радоваться тому, что он в нее, в эту жизнь, вносит. И хотя я знаю, что он делает все это из любви ко мне, но иногда мне страшно, потому что я чувствую себя так, будто рядом со мной совершенно чужой и незнакомый мне человек, с которым я должна отправиться в далекое и самое важное в моей жизни путешествие. Но этот страх быстро проходит. Я начинаю опять ощущать в нем того самого мужчину, которому я доверяю и с которым хочу просыпаться по утрам. У меня, правда, еще некоторое время что-то свербит в мозгу, но потом все возвращается к безопасному общему именительному падежу. Он снова пьет холодный кофе после душа и так же снова целует то волшебное местечко, где моя спина переходит в ягодицы. И так продолжается неделю. Или даже две...

О KOBIECO;CI

О женственности

Марсель утверждает, что ему сорок четыре года.

Он торопливо извлекает из своего потрепанного кошелька швейцарский паспорт и тычет пальцем в кривую надпись, сделанную поверх официальной даты его рождения.

— Мне было сорок четыре года, когда я познакомился с Клаусом, — говорит он приглушенным голосом и задумчиво затягивается сигаретой. — Это был лучший год в моей жизни. Именно тогда я по-настоящему родился. Для меня этот год не закончился. И не закончится никогда. Хоть для Клауса с тех пор прошло одиннадцать лет. Точнее — одиннадцать с половиной, но это не важно, — добавляет он, нервно крутя колечко на пальце левой руки.

Марсель проживает в блочном доме на окраине Цюриха, но большую часть своего времени проводит на площади Бельвю, в центре города, у озера, на трамвайной остановке неподалеку от ратуши.

В начале месяца он забирает в ратуше свое пособие наличными, поскольку ни один банк не хочет ему открывать счет.

— Потому что, понимаете, в этой Швейцарии, — иронизирует он, — банков больше, чем дошкольных учреждений, но ни в одном из них не доверяют мужчинам на шпильках.

Через несколько дней, когда в кошельке остаются уже только документы и последние банкноты, он прежде всего отказывается от еды в ресторанах, потом от вина, а в конце переходит на «нарушающий права человека смертоносный мусор из уличных грилей». Труднее всего ему отказаться от курения, поэтому он загодя собирает окурки из пепельниц со столиков бара на площади Бельвю.

— И при этом, — говорит он без какой-либо претензии в голосе, — я вызываю у них удвоенное отвращение.

Вид Марселя, выгребающего окурки из пепельниц, действительно может шокировать. Изборожденное морщинами мужское лицо, ярко выраженная лысина, широкие плечи.

И на этом заканчивается Марсель-мужчина. И начинается Марсель-женщина. Золотые сережки в ушах, розовая губная помада на губах, удлиненные тушью ресницы, фиолетово-серый лак на ногтях нежных пальцев. Дамский черный кожаный пиджак, узорная блузка с лайкрой, брюки-капри и замшевые кроваво-красные шпильки...

Я подхожу к Марселю и даю ему две сигареты.

Он идет вместе со мной к моему столику.

Мы начинаем разговаривать. Он удивляется, обнаружив, что я не знаю французского. Переходит на немецкий и, видя мою беспомощность, избегает швейцарского диалекта. Сначала — легкая прелюдия для более глубокого разговора. Как я сюда попал? Почему я здесь, в этом скучном Цюрихе, а не в пульсирующей жизнью Женеве? Неужели Польша «не дай польский Бог, простила Германию»? Потому что он, Марсель, «если бы был Польшей», то не смог бы простить.

Я отвечаю короткими односложными фразами, стараясь скрыть свое любопытство. Но это невозможно. Потому что я ведь не хочу разговаривать ни о расположении скуки на карте Швейцарии, ни о Боге, ни о прощении.

Я хочу разговаривать совсем о другом. Четыре кофе, три бокала вина и полпачки сигарет — и вот я понимаю, что Марсель заметил то, что я пытаюсь скрыть. Мы говорим в конечном итоге о его сложной половой принадлежности. Он сам почти вообще не употребляет слова «пол». Все время говорит: «гендер».

Марсель окончил философский факультет в «надутой Сорбонне». С дипломом в кармане он вернулся домой в Базель и однажды дождливым вечером встретил Клауса. Но это произошло много лет спустя, после того как отец — поскольку его первородный сын носил шпильки не только за закрытыми дверями своей квартиры, наедине с самим собой, но и публично, — сначала официально лишил его наследства, потом выгнал из дома, а в конце концов полностью отрекся от «этого гермафродита». Потом от него постепенно отказался и весь остальной мир. И это в Швейцарии, которая считается образцом толерантности!

Официально она такая и есть, но толерантность ведь это намного больше, чем положения закона в каких-то документах. Истинная толерантность — в умах и сердцах. Для Марселя не было работы, никто не хотел сдавать ему квартиру, люди, которых он считал друзьями, тоже постепенно закрывали перед ним двери своих домов. Одинокий, окруженный всеобщим презрением и отвращением, он понимает, что должен наконец определиться, кем является.

Но он не может на это решиться — и не хочет.

Потому что иногда он чувствует себя женщиной, а иногда мужчиной.

Его пенис так же дорог ему, как и ощущение собственной женственности в мышлении и низу живота. Поэтому он «не накачивает себе грудь» гормонами и уж тем более не позволит, чтобы хирурги сформировали ему между ног вагину.

— Потому что гендер — это способ мышления и чувствования, а не жировая ткань или отверстие с каналом, — добавляет он.

Сначала пришло одиночество, потом отчаяние, в конце концов — хроническая депрессия и две попытки суицида.

После последней, в психиатрической клинике, Марсель познакомился с Клаусом. Клаус работал там врачом и был таким же «дуальным», как Марсель. С той только разницей, что хранил свою «дуальность» в глубочайшем секрете от окружающих. Через два месяца пребывания в больнице Марсель не вернулся к своему одинокому бездомному существованию. Он переехал к Клаусу.

— Вам, наверно, трудно в это поверить, но то была настоящая любовь, а не какой-то акт отчаяния из-за отсутствия выбора, не соломинка, за которую хватается утопающий, — говорит он тихим голосом. — Я полюбил его не потому, что он был, как и я, еще одной жертвой кораблекрушения на необитаемом острове. Шанс, что мы, с нашими «особенностями», встретимся, был микроскопический, но в данном случае совсем не это было важно. Гораздо важнее были любовь и уважение.

Как мужчина, я хотел заботиться о женщине в Клаусе, а как женщина — чувствовать себя защищенной, окруженной его мужской силой. Это трудно понять, когда мозг относится к одному полу. Я знаю. Мы несколько лет хранили эту любовь. Прятали ее от жестокого, презирающего нас мира. Но потом Клаус начал определяться. Он познакомился в клинике с одной женщиной — настоящей женщиной. Моя «половинная» женственность перестала его удовлетворять...

О WOLNYM RYNKU

О свободном рынке

Результаты исследований немецких социологов, работающих по поручению независимой организации GEWIS, в очередной раз подтвердили то, что для многих, к сожалению, перестало быть очевидным: одной из величайших ценностей в жизни человека является любовь.

Но только любовь долговременная, основанная на моногамической исключительной привязанности. Это мнение выражали в среднем свыше семидесяти восьми процентов анкетируемых женщин и около шестидесяти пяти процентов мужчин. Возраст анкетируемых при этом значимой роли не играл. Отличия результатов для возрастной группы 20–30 лет сравнительно с группой 55–65 лет были незначительны. Оказалось, что и молодые люди, и старшее поколение считают любовь самой большой ценностью в своей жизни. Стремление к любви, по крайней мере выраженное в процентах, не является пережитком прошлого. Психологи не особо удивляются таким результатам исследований. Они в этом случае удивительно единодушно говорят о том, что во времена неосексуальной революции — а именно так определяет себя нынешний тренд сексуальности в так называемой западной культуре — романтическая любовь стала штучным товаром, эксклюзивом. Ее нельзя ни произвести, ни купить. И лишь она обеспечивает опыт абсолютного понимания, безграничной близости и дает ощущение защищенности.

Что касается сексуальности, то она, вследствие наступившей полной свободы, оказалась обесценена.

Она стала доступна везде и в любой форме. То, что Интернет предлагает на свободном рынке сексуальности, является, с одной стороны, результатом упомянутого тренда неосексуальности, а с другой — интенсивнее всего его укрепляет. Молодое поколение, рожденное и взрослеющее во времена глобального доступа к Интернету и твердо убежденное в могуществе и привлекательности, а также одновременно опасности свободного рынка, где все можно найти и приобрести, перенесло это убеждение и в сферу человеческих отношений.

Интернет оказывается таким свободным рынком.

И капиталисты «новых медиа» не могли не заметить, что на человеческом одиночестве можно сделать весьма неплохие деньги. Они тоже знакомы с исследованиями GEWIS о стремлении к любви, а кроме того, знают, что, например, в Германии более сорока процентов населения — это одинокие женщины и одинокие мужчины, которые совсем не хотят засыпать и просыпаться в одиночестве. На сегодняшний день (март 2012) только на территории Германии функционирует две с половиной тысячи порталов, на которых одинокие люди ищут себе пару. На этих порталах зарегистрировались, то есть разместили данные о себе, более семи с половиной миллионов участников. Большинство из них открыли доступ к номерам своих банковских счетов или кредиток, благодаря чему интернет-бизнес знакомств только в 2010 году заработал в Германии непустяковую сумму свыше 190 миллионов евро.

С кредитки Беттины, одиночки тридцати пяти лет, из них получены только несколько сотен евро. Беттина считает, что это приемлемая цена за знания, которые она получила.

Маркус фотографировал для нее солнечных зайчиков на цветочных листиках в своем саду. Каждое утро она находила фотографию нового зайчика в своем почтовом ящике на фейсбуке. Безвкусица, конечно, но все-таки романтичная.

Потом были первые ночи и чувство влюбленности.

Он «не был готов к серьезным отношениям». Наверно, из-за этой своей «неготовности» после пятой ночи он исчез из ее жизни, а через несколько дней и с сайта.

Несколько месяцев спустя она познакомилась с Роландом, который был практически полной копией Маркуса, отличаясь от него только тем, что не любил солнечных зайчиков и обожал заниматься с ней любовью в собственном автомобиле на лесных паркингах.

Он тоже, однако, не был готов к серьезным отношениям. Когда однажды она, выехав с очередного паркинга на шоссе, спросила его шепотом, как бы между прочим, когда же он будет к ним готов, он немедленно убрал руку с ее бедра и перестал отвечать на ее звонки.

Следующего мужчину, встреченного ею в сети, она уже ни о чем серьезном не спрашивала. Потому что уже и сама не хотела ничего серьезного, а тем более никакой близости, тоски, а в конце — унижения и потерянного чувства собственного достоинства. Вся эта интернет-ярмарка жаждущих и «неготовых» не имела с любовью ничего общего. Беттина приняла правила игры и тоже стала неосексуальна. Особенно по ночам, после нескольких бокалов вина и долгого купания в ванне. В одну из таких ночей и зацепил ее Бернд.

На несколько лет старше ее, на фотографии в профиле соблазнительно красивый и к тому же называющий себя буддистом, как и она. Их первый телефонный разговор длился три часа. В течение следующих шести недель переписки по «мылу» она убеждала его, что «ей нужно время», а он — что в нее страстно влюблен и что «в их распоряжении все время этого мира». Через два дня, взволнованная как девочка-подросток, она встречала его вечером в аэропорту. По пути к ее дому на каждом перекрестке он целовал ее шею и уши. Ночью она неоднократно выслушала его признания в глубоком чувстве к ней, а также в том, что он «хочет и умеет ждать». Потом был романтичный уик-энд в Зальцбурге, в маленьком гостиничном номере со сдвинутыми кроватями, которые постоянно разъезжались во время секса.

Вот после Зальцбурга она и потеряла бдительность, и как только она испытала знакомую ей потребность в близости — все началось заново. Он тут же прекратил повторять, что «у них впереди целая вечность», а вскоре от вечности остались лишь несколько минут на ничего не значащий разговор по телефону.

Через несколько недель она случайно наткнулась на его фотографию, только зарегистрировался он под другим именем. Когда она спросила его, что это значит, он пропал и больше не отвечал ей...

SEKS I MARKSIZM W WIELKIM MIE;CIE

Секс и марксизм в большом городе

Любовь всегда была связана с болью и страданиями, но теперь «социальная структура и организация этого страдания» подверглись радикальным изменениям. Так по крайней мере утверждает Ева Иллуз, 51 год, закоренелая феминистка, последовательница взглядов Симоны де Бовуар, рожденная в Марокко, получившая образование в Париже и США, а теперь профессор социологии в Иерусалимском университете, жена и мать троих сыновей. Ее последняя противоречивая книга «Warum Liebe weh tut?» (Почему любовь — это больно?) будоражит и заставляет задуматься. И не только феминисток...

Чувства чувствами, но их трудно воспринимать в чистом виде, отделить их от конкретных условий и общественных стереотипов, утверждает Ева Иллуз. Некоторые люди находятся в гораздо более выгодных условиях, чем другие, если речь идет о человеческих взаимоотношениях.

Например, мужчины.

Так как первое место в их системе ценностей занимает карьера, то они не нуждаются в создании семьи в целях укрепления своего положения на иерархической лестнице. А то, что высокий социальный статус многократно облегчает мужчинам доступ к женщинам, давным-давно не вызывает ни у кого никакого сомнения. Семья на сегодняшний день для мужчины стала опциональной. Она не нужна для того, чтобы он был признан успешным человеком.

В отношении женщин все не совсем так. А если говорить откровенно — совсем не так. Одинокие женщины, которые заняли место на той же самой ступени общественной лестницы — и добрались они туда с таким же трудом и работая так же много, как мужчины! — тем не менее успешными не считаются. Отсутствие постоянного партнера — сегодня это не обязательно муж — воспринимается как негативное обстоятельство, как причина дисквалификации. Особенно если женщина перешагнула определенный возрастной рубеж. То есть все с точностью до наоборот по сравнению с мужчинами.

Кроме того, наблюдается определенное социологическое явление.

Нормой стал факт, что мужчины вступают в брак с женщинами намного младше себя. Сорокалетний мужчина с высоким социальным статусом без проблем может с одинаковой легкостью выбрать себе в пару и двадцатилетнюю женщину, и сорокалетнюю. Причем с экономическо-социальным статусом намного ниже собственного. Общество принимает это с легкостью, и это не вызывает ни с чьей стороны повышенного внимания. К тому же многочисленные социологические исследования подтверждают, что молодые женщины охотно вступают в такие связи, и тем чаще и охотнее, чем выше социально-экономический статус такого мужчины. В свою очередь сорокалетняя женщина, вступившая в связь с двадцатилетним мужчиной — особенно если он относится к более низкому социальному слою, чем она, — становится посмешищем, а часто даже подвергается обвинениям в нимфомании.

Профессор Иллуз в своей книге не раз обращается к сексуальности, которую рассматривает через призму половой принадлежности. Распространенную склонность мужчин к сексу, «который ни к чему не обязывает», она трактует как современный статус-кво и в связи с этим не уделяет этому особого внимания. Гораздо больше ее интересуют женщины, которые на такой «ни к чему не обязывающий» секс соглашаются.

Иллуз приводит достаточно неожиданные примеры.

Известные во многих странах героини культового американского телевизионного сериала «Секс в большом городе» — привлекательные, независимые и сексуально свободные женщины — по мнению Иллуз, в точности копируют поведение, которое уже давно разрешено мужчинам. Следовательно, на первый взгляд смыслом этого сериала является пропаганда в обществе политически правильного и крайне феминистского призыва к равноправию мужчин и женщин.

Однако при более глубоком анализе Иллуз приходит к выводу, что на самом деле происходит известная еще со времен Карла Маркса «подмена понятий». Кристально чистая идеология. Очень оторванная при этом от реальности.

Потому что на самом деле из этого фильма следует, что и романтичная, но не очень верная Кэрри, и циничная, разнузданная Саманта только делают вид, что интересуются сексом, «который ни к чему не обязывает». А по сути речь идет о потребности в построении прочной моногамной связи. Собственно, как у всех женщин на свете. Секс со многими мужчинами — это всего лишь необходимый объезд на дороге к главной цели: эмоциональной привязанности. Одной на вся жизнь.

Поэтому с давних пор реализуемая мужчинами и с недавних пор копируемая женщинами (соблазненными феминистскими тезисами о равноправии) идея сексуальной свободы, по мнению профессора Иллуз — феминистки до мозга костей, — должна быть пересмотрена.

Сорвавшийся с цепи, как собака, вирус свободной любви, пропагандируемой в лозунгах революции конца шестидесятых годов двадцатого века, слишком неосмотрительно и слишком быстро инфицировал женщин. Однако профессор Иллуз решительно не хочет, чтобы женщины вернулись к сексуальной абстиненции, гарантирующей девственность невесты к первой брачной ночи. Но при этом не дает и конкретного образца отношений, только громко призывает к большей ответственности... со стороны мужчин. Словно сама производит подмену понятий.

В этом случае совершенно ненужную.

HISTERIA

Истерия

В начале двадцатого века вдруг выяснилось — и об этом стали писать не только в серьезных научных, главным образом медицинских, журналах, но и в бульварных газетах (правда, пока только европейских, потому что пуританская Америка не была еще к этому готова) — что у женщин бывают оргазмы. И мало того — что женщины хотят их испытывать! Причем не реже, чем мужчины.

Для многих тогдашних мужчин-гедонистов это было еще одно, в данном случае шокирующее, доказательство того, что женщины склонны к разнообразным «утонченным» видам истерии. Желание пережить оргазм считалось одним из видов такой истерии.

Старательно скрываемой, такой, которая прорывается из подсознания в снах и которую обычно пытаются в себе подавить. Хотя, как позже оказалось, — не всегда.

Около 1880 года множество женщин аристократического происхождения, принадлежащих к богатым городским кругам, особенно в Германии, Англии, Франции и Австрии, регулярно и, разумеется, в строжайшей тайне посещало своих врачей и с их помощью давало выход своим «истериям». Лечение заключалось в интенсивном массировании врачом вульвы пациентки, причем особое внимание уделялось клитору. Такие сеансы мастурбации — вследствие щекотливости ситуации — не всегда происходили во врачебных кабинетах. Очень часто это случалось в гостиницах Вены, Парижа, Лондона или Берлина. Эти сеансы чем-то напоминали сеансы спиритизма. Лежащая на гостиничной постели «истерическая» женщина, обнаженная, только с черной повязкой на глазах, отдавалась рукам (а иногда и губам) «терапевта». В конце концов происходил «выброс истерии», выражающийся в крике, подергиваниях, шепоте, учащенном дыхании, что иногда сопровождалось разнообразными физиологическими реакциями, такими, как набухание груди, отвердение сосков, пятна на коже, выделение внутренних жидкостей. После этого «терапевт», сохраняя свою анонимность, исчезал из кабинета врача или из гостиничного номера. Врачи того времени в своих многочисленных публикациях писали о «благотворном влиянии» подобной терапии. Женщины становились более спокойными, напряжение отступало, и состояние здоровья, «особенно в области психики», значительно улучшалось.

Одним из таких терапевтов был англичанин Джозеф Мортимер Грэнвилл, который по причине очень большого количества проведенных «сеансов терапии» начал чувствовать болезненное недомогание, называемое в медицине «локтем теннисиста» (травматический эпикондилит — состояние, при котором костный нарост на внешней стороне локтя причиняет сильную боль). Чтобы облегчить нагрузку на свой локоть и в то же время выполнить свои обязанности по отношению к многочисленным пациенткам, он пришел к гениальному изобретению — придумал электрический вибратор.

Во многих отношениях необыкновенно занимательная история этого важного изобретения стала не так давно (в 2011 году) сюжетом для английского художественного фильма под названием «Истерия». Эта мелодрама, действие которой разыгрывается в мрачные времена викторианской ханжеской скромности, касается, между прочим, и табуированной темы: мастурбации. В наши дни в отношении этой темы изменилось не так много. Онанизм и сопровождающие его сексуальные фантазии — это, вероятно, последняя тема, которую хотелось бы затрагивать в разговоре даже со своим самым близким другом или подругой. Когда ты находишься наедине с самим собой и самого себя доводишь до оргазма, то ты попадаешь совсем в другой мир. И ты там совсем один. Ты и твои мысли — больше никого и ничего. Никто тебе не помешает — потому что никого нет рядом. И ты можешь в своем воображении делать то, о чем никогда не осмелился бы сказать в реальной жизни даже самым тихим шепотом. Ты можешь воплотить это в жизнь. При помощи собственных рук. Может быть, поэтому известный австрийский писатель и сатирик Карл Краус цинично заметил, что «секс никогда не бывает так хорош, как ты его себе представляешь, мастурбируя». В данном случае Краус говорит скорее как сатирик, а не как поэт. Он не был ни философом, ни психологом. Он был всего лишь неплохим писателем. Сам он, в конечном итоге, как и положено порядочному австрийцу, признавал, что мало знаком с «бреднями Фрейда».

Никакая эротическая фантазия не заменит магии чувства полного единения с партнером. Целью мастурбации является, по сути, всего лишь оргазм. Чувство близости, которое возникает при непосредственном контакте, нельзя вот так себе нафантазировать. Для этого требуется партнер.

Это, однако, не означает, что мастурбация (проклятая и охаянная почти во всех религиозных доктринах и получившая благословение только в индуистской тантре) лишена преимуществ. Секс с самим собой позволяет посетить такие берега, на которые никогда не ступила бы твоя нога в реальности. Потому что в фантазиях все возможно и не существует никаких препятствий. У мужчины всегда все в порядке с эрекцией, у женщины всегда случается оргазм, а вдобавок никогда не происходит преждевременной эякуляции. Онанизм всегда ведет к успеху. В ста процентах случаев.

Кроме того, как утверждают сексологи и доказывают результаты опросов, женщины, которые регулярно занимаются мастурбацией, во время полового акта быстрее и чаще достигают оргазма, чем те, которые по разным причинам мастурбацией не занимаются. Кроме того, первые гораздо конкретнее и увереннее могут сформулировать свои сексуальные потребности и предпочтения. А мужчины это очень ценят — для них это как очень нужный дорожный указатель.

Сегодня, через сто пятьдесят лет, женский оргазм снова вызывает беспокойство. И снова у мужчин. Потому что настоящие мужчины узнали про это прекрасное обстоятельство, поняли, что могут в нем участвовать, и теперь стремятся ему всячески способствовать. И некоторые из них, когда им это не удается, впадают в истерию...

CZY ;WIATU POTRZEBNY JEST ORGAZM KOBIETY?

Нужен ли женский оргазм миру?

Миру он, может, и не нужен, а вот женщинам — очень даже. И чем дальше — тем больше. Согласно данным знаменитого американского Института Кинси, который уже несколько десятилетий занимается исследованиями в области сексуальной жизни, процент женщин, которые готовы расстаться или развестись со своим партнером по причине отсутствия оргазма, из года в год растет.

В 1991 году это было около двух целых и двух десятых процента опрошенных, а сегодня (данные 2010 года) — свыше девяти процентов. То есть из ста опрошенных женщин девять готовы прервать связь со своим мужчиной «только» потому, что не получают с ним оргазма.

Бабушки этих женщин, а может, даже их матери, узнав о такой статистике, скорей всего посчитали бы это абсурдной истерией «избалованных суфражисток».

Сам Альфред Кинси, по-видимому, думал примерно так же. Когда он готовил свои знаменитые протоколы в 1948-м для мужчин и в 1953-м для женщин, он, вероятно, уже имел некоторую статистику, но данных, касающихся оргазмов у женщин, не опубликовал. Вероятно, не счел эти данные существенными и заслуживающими внимания.

Сегодня, наверно, он думал бы иначе.

Женщины хотят испытывать оргазмы. Большинство сексологов от Урала до Калифорнии это подтверждает. Женские оргазмы сегодня — у всех на устах. О них говорят по телевидению, пишут в блогах, их без всякого стеснения обсуждают в фейсбуке, анализируют в глянцевых журналах.

А ведь откровенно говоря — что там обсуждать, собственно? Что уж такое чрезвычайное происходит при женском оргазме? Учащается пульс, повышается кровяное давление, дыхание становится поверхностным, но зато более частым. До максимального размера увеличивается клитор (у некоторых женщин он достигает двух сантиметров в длину), набухают половые губы, значительно увеличивается количество выделений в вагине — порой эти выделения по объему приближаются к количеству эякулята у мужчин. Когда происходит кульминация, она сопровождается сокращениями мышц влагалища, матки и ягодиц. Все это длится в среднем порядка двенадцати секунд, а потом в организме женщины все очень быстро возвращается в норму. У весьма небольшого числа женщин (около трех целых и двух десятых процента анкетируемых) эти реакции повторяются (максимум трижды) в течение определенного промежутка времени (не дольше, чем пять минут), и сексологи называют это явление «множественным оргазмом». У мужчин продолжительность оргазма меньше двенадцати секунд (данные о множественных оргазмах отсутствуют), но по интенсивности он примерно такой же, как у женщин. Как женщины, так и мужчины заявляют, что чувствуют при оргазме «наслаждение». И это однозначно отличает homo sapiens от других существ. Исследования зоологов на сегодняшний день убедительно доказывают, что большинство животных (за исключением обезьян бонобо, макак, а также шимпанзе) не чувствуют во время спаривания оргазма. Животные занимаются сексом по одной-единственной причине, подробно описанной Чарльзом Дарвином: с целью продолжения рода.

А люди — нет. Большинство сексуальных актов между женщиной и мужчиной — особенно с тех пор, как свыше пятидесяти лет назад была синтезирована противозачаточная таблетка, — совершается именно в целях получения удовольствия.

Это проблема для Церкви — многие века получение удовольствия в результате занятий сексом считалась Церковью греховным. И это проблема для женщин.

Женщин на свете гораздо больше, чем церквей, и для мира они несравненно более важны. Согласно разным исследованиям, осуществленным в последние десять лет, только от восьми до двадцати шести процентов женщин во время секса регулярно испытывают оргазм. Около шестнадцати процентов не испытывали его никогда. Иногда, нерегулярно, во время соития с мужчиной оргазма достигает только около тридцати четырех процентов женщин. При мастурбации оргазма, главным образом клиторального, достигают от пятидесяти восьми до шестидесяти трех процентов женщин (согласно разным источником).

Женщины не хотят идти к нему этим путем.

В отличие от мужчины, который хочет иметь просто много оргазмов, женщина хочет получать оргазм с любимым мужчиной. Это следует из данных, полученных Институтом Кинси. При этом любовь в этих анкетах носит холодное название «эмоциональная ангажированность».

Эволюционных биологов, нейробиологов и антропологов немного удивляет эта внезапная погоня за оргазмом. Женский оргазм, по их мнению, мало нужен миру. А для продолжения рода он вообще совершенно лишний. Женщины с оргазмом беременеют с той же частотностью, что и те, которые оргазма не испытывают. Что удивительно — генетически женщины готовы к оргазму так же, как мужчины.

Ученые много спорили о том, есть ли у женщин ген, ответственный за оргазм. Но в 2005 году (sic!) в процессе исследований в репрезентативной группе, состоящей из более чем четырех тысяч женщин, в которую входили однояйцевые и разнояйцевые близнецы, было установлено, что способность к переживанию оргазма, по всей видимости, передается по наследству. В подавляющем большинстве случаев обе женщины из пары однояйцевых близнецов либо чувствовали оргазм при половых актах, либо нет. На сегодняшний день неизвестно, какой конкретно ген отвечает у женщин за оргазм, но доподлинно известно зато, что такой ген существует.

Следовательно, способность к оргазму у женщин встроена в молекулу ДНК.

To, что никто не исследовал с этой точки зрения ДНК мужчин, кажется логичным и не вызывает ни у кого вопросов.

Тем временем все больше мужчин сталкиваются с проблемами в том, что касается оргазма.

Часто оргазм происходит преждевременно, потому что мужчина не может контролировать свое желание. Иногда мужчина не может испытать его по причине расстройства эрекции, потому что работает слишком много и постоянно находится в состоянии стресса. К оргазму становятся неспособными из-за приапизма, возникающего на фоне постоянного приема стимулирующих средств, таких как виагра или сиалис, потому что мужчины не могут позволить себе оказаться не на высоте и злоупотребляют стимуляторами. Все это очень огорчает мужчин, поскольку они стремятся к оргазмам. К своим — и своей женщины...

О UK;ADANIU KWIAT;W

О цветах и комбайнах

Отец Патрика — очень богатый предприниматель.

У него есть предприятия в Европе, Америке, Азии, а в последнее время и в Австралии его фабрики производят сельхозоборудование.

«Немецкие сельхозмашины» — это слоган фирмы его отца. В данном случае «немецкость» обозначает «качество», ответственность и надежность. Хотя запчасти к этим машинам производятся, главным образом, на Тайване, в Китае, Таиланде, а также в Индии, и очень малая их часть родом из Германии. Но об этом известно в основном в отделе продаж, и, по-видимому, этим предпочитают не хвастаться.

Комбайны отца Патрика — это «порше» среди комбайнов, если применить к комбайнам автомобильную табель о рангах.

Их можно заказать в восьми цветах, установить систему климат-контроля в кабине, можно включить радио или МР3-плейер и подсоединить блютус на телефоне.

Урожай, который собирают при помощи этих комбайнов, должен быть исключительным, поскольку каждый день жизни человека исключительный и неповторимый.

И вещи, которые использует человек, которыми он себя окружает, которые приобретает, должны ему эту эксклюзивность, исключительность обеспечивать. Руль в комбайне должен быть приятным на ощупь, сиденье должно напоминать мягкостью любимое кресло в гостиной, а на полу должна в качестве покрытия наличествовать «древесина высочайшего качества». Фирма отца Патрика предлагает четыре вида напольного покрытия для кабины комбайна. В том числе — красное дерево. Восьми оттенков.

Отец Патрика считает, что люди любят вещи, любят ими обладать. Что чем больше у человека вещей — тем более состоявшийся этот человек.

Особенно если у других этих вещей нет, потому что они не могут себе их позволить.

Комбайн — это тоже не что иное, как вещь. Но комбайн с USB и красным деревом на полу — это особенная вещь. Эксклюзивная.

Не для всех.

Патрик не уверен, что его отец когда-нибудь был в поле во время сбора урожая. Что он когда-нибудь восхищался запахом свежескошенного сена.

Вряд ли, потому что деревня «со своей вонью утомительна, а иногда так просто невыносима», как он часто повторял сыну.

На полочках ванных комнат их многочисленных домов в Германии, Швейцарии, на Сицилии, Мальте, в Сардинии и во Флориде стоят шампуни и питательные средства для волос в хрустальных флаконах с выгравированным на платиновых медальонах семейным гербом. Жидкости, цветом похожие на пшеничный колос, с запахом сена. Но в них нет ни следа пшеничного колоса. Это же экстракты, чистая химия, закрытая в бутылке. Однажды в ванной их дома в Ки-Уэст во Флориде на мраморной полке цвета янтаря стояло больше двадцати хрустальных флаконов. Ему не хотелось читать, что в какой бутылке. Поэтому Патрик помнит, что как-то помыл голову средством для интимной гигиены.

Это средство тоже пахло хлебом. И волосы у него не выпали.

Патрик единственный сын. Таков был план его отца. Чтобы не было споров о наследстве. Мать Патрика родила его и тут же исчезла. Про нее известно, что она была здоровая, белая, красивая, нерелигиозная и интеллигентная.

Добросовестные работники отца нашли такую женщину в Цюрихе. Она была ученым и специализировалась в области истории искусства.

Искали женщину свободную, молодую, здоровую, гибкую и здравомыслящую в том, что касается денег.

Иногда отец приглашает ее на свою яхту на день рождения.

Но она никогда не принимает приглашений.

Если говорить о женщинах, которых отец допускал к Патрику, то воспитала его Наташа из Киева. Тоже белая, тоже нерелигиозная и тоже гибкая. Наташа знала на память несколько молитв и несколько стихотворений на украинском языке. То есть в том, что касается религии, Наташа отца обманула.

Патрик тоже его обманывает.

Он занимается отцовским бизнесом — и в этом абсолютно честен. Чтобы делать это как можно лучше, он закончил в Германии лучшую экономическую школу.

Потом он получил степень доктора в Сорбонне, год работал на Уолл-стрит в Нью-Йорке.

Отец платил работодателям Патрика, а они платили Патрику и всячески делали вид, что он нужен.

Отец готов платить за все, что считает необходимым.

Но Патрик на самом деле не любит комбайны. Ни в каком цвете. И ни в каком контексте.

Отец сделал его заранее своим заместителем, выдумал ему должность с красивым названием и напечатал визитные карточки на тисненной серебром бумаге. Он купил ему две квартиры во Франкфурте (в двух улицах друг от друга) и апартаменты в Нью-Йорке. Патрик был там только раз, чтобы подписать договор купли-продажи.

Потому что на самом деле Патрик не хочет продавать комбайны. Он хочет составлять букеты в каком-нибудь цветочном магазине.

Вставать в пять утра, ехать за цветами, нюхать их, колоть руки о шипы роз, а потом составлять из этих цветов букеты.

И он это делает.

Встает в пять утра, надевает тренировочный костюм и едет на своем «порше» в цветочный магазин знакомого из Венгрии. Паркуется на соседней улице и потом, с колючками в ладонях, до полудня составляет букеты.

Потом в ванной он переодевается в костюм, вычищает грязь из-под ногтей, завязывает галстук и едет в шикарный небоскреб во Франкфурте продавать эксклюзивные комбайны. При встрече все с ним раскланиваются. В офисе все усердно делают вид, что любят его.

Настоящих эмоций там не бывает. И цветов — тоже.

Вечером Патрик возвращается домой.

Не в одну из тех квартир, что купил ему отец, — а в свой настоящий дом, с арендной платой и со счетами за воду и электричество.

Без камер слежения и стойки портье на первом этаже.

В свой дом — почти пустой, потому что в нем нет вещей.

Он не ненавидит вещи.

Он просто хочет — быть...

SPONSORING W PSYCHIATRYKU

Благотворительность в психушке

У Дамиана фотографическая память. В возрасте пятнадцати лет он без труда решал уравнения, которые носил ему ленивый сын соседки, студент четвертого курса математического факультета, а когда ему было семнадцать — его русский был настолько хорош, что он мог свободно читать книги на этом языке.

А вот рассказать о том, что прочитал, он никому не мог. То есть никому, кроме матери, которая единственная понимает его невнятное, монотонное блеяние. Кроме того, Дамиан не способен ни заметить, ни оценить эмоциональное состояние других людей, в связи с чем часто бывает агрессивен. Разговор с ним должен быть предельно простым, поскольку в противном случае он не успевает за собеседником и просто убегает.

Дамиан — аутист.

Он с самого раннего детства находится под постоянным присмотром логопедов, психологов, а также физиотерапевтов, услуги которых оплачивает мать.

И вот уже несколько месяцев (Дамиану на сегодняшний день тридцать шесть лет) мать оплачивает услуги еще одного специалиста — так называемой сексуальной ассистентки.

— Я никогда не забуду, — говорит она, — как в один прекрасный день мы шли с Дамианом по аллее парка (ему было на тот момент семнадцать лет) и увидели на лавочке целующуюся пару. Сын начал в то же мгновение истерически мычать, тыча пальцем в то место, где под штанами у него рвался наружу пенис. Тогда я осознала, что у моего сына есть и такие потребности. Когда к его сестре приходили подруги, он все время норовил усесться им на колени. Его ругали, он убегал в свою комнату и там безрезультатно пытался мастурбировать. Я кормила его, я стригла ему волосы, я учила его пользоваться туалетной бумагой... но в этом я ему помочь не могла. Потому что, понимаете, — говорит она тихо, опустив глаза и глядя на свои ладони, — потому что это ведь мой сын.

Я просто не могла его так унизить. И тогда Марго, монашенка и психолог, которая занимается с Дамианом, порекомендовала эту «сексуальную ассистентку».

Марго работает на постоянной основе в приюте для душевнобольных, который содержит евангелистская церковь, и утверждает, что там эта форма помощи существует и считается абсолютно нормальным явлением.

Можно делать вид, что психически больных достаточно накормить, напоить, искупать и одурманить их лекарствами, но это лицемерие, хотя в известной степени довольно удобное. Психически больные люди тоже имеют либидо. У больных с отклонениями случаются различные девиации, а вот у аутистов бывает полноценная эрекция. Кроме того, любовь и сексуальность даются Богом.

Пассаж о Боге мать Дамиана не впечатлил, а вот что касается «нормальной, полноценной эрекции» — это была правда. Поэтому она позвонила в Потсдам по номеру с визитной карточки, которую вручила ей Марго.

Нинаде Врис, голландка, уже много лет, начиная с 2001 года, не считаясь с остракизмом, а иногда и с явной враждебностью в свой адрес, работает (а она называет это работой и платит с этого налоги) с инвалидами — больными психическими заболеваниями. Некоторые считают пятидесятиоднолетнюю де Врис «старой шлюхой из психушки», другие говорят, что она «сексуально озабоченная и использует психов в своих целях», а кое-кто называет ее обычной проституткой.

Сама Нина слово «проститутка» предпочитает не употреблять (в Германии проституция является легальной) и во время курса лекций, который она ведет для других женщин, всегда применяет название «сексуальная ассистентка» и подробно рассказывает, что конкретно делает для своих клиентов. А делает она именно то, чего хотела для своего сына Дамиана его мать. Во время «сеанса» обнаженная де Врис гладит, обнимает, касается, трогает, а иногда — в момент кульминации — мастурбирует своих клиентов, доводя их до оргазма. Но никогда не занимается с ними ни вагинальным, ни оральным сексом.

Ее клиенты — больные с синдромом Дауна, аутисты и люди с органическими нарушениями работы мозга.

Де Врис считает категорически неверными и неприемлемыми устоявшиеся представления о том, что ее клиенты — это люди с уровнем интеллекта как у ребенка, а следовательно, они не должны интересоваться «сексуальными контактами», ибо не имеют половых потребностей. Она утверждает, что «эти мужчины отчетливо проявляют потребность в реализации своей сексуальности, и лишение их этого важного права может вести к агрессии или аутоагрессии, с попытками самовредительства вплоть до суицидальных действий».

Матери Дамиана, как практикующему социальному педагогу, трудно согласиться с Ниной де Врис, но согласие Нины встречаться с ее сыном она приняла с облегчением и благодарностью. Вскоре Дамиан узнал от матери, что «кроме Марго, он будет теперь встречаться еще с одним доктором — и это будет очень хорошо для его тела и души».

Так в общем-то и произошло.

Уже после первого ее визита мать заметила в своем сыне непривычные изменения. Он стал улыбаться, крепко спал по ночам, поднял голову и расправил плечи, вернулся к чтению Чехова, игре на рояле и решению своих уравнений. И лекарств он стал принимать теперь меньше. А однажды вечером он пришел к ней на кухню и сказал: «Мама, это так прекрасно, когда она приходит... когда приходит моя Нина. Я очень хочу свою Нину!»

И с этого вечера в ее душе поселился панический страх.

— Потому что, понимаете, — говорит она, — это все равно что дать ему маленький кусочек шоколада, а потом спрятать шоколад надолго в буфет. Потому что Нина ведь не его. И никогда не будет его. Нина становится «его» только за 130 евро в час...

OD JUTRA NIE PIJ;...

С утра не пью...

Анку привезла в центр сестра.

В воскресенье вечером они стояли у ворот, ведущих в засыпанный снегом сад, окружающий трехэтажное здание со скошенной крышей. Она позвонила и предупредила, что они приедут.

В центре никто никогда не спрашивает, почему именно в воскресенье и во сколько точно ждать. Потому что в центре хорошо знают, что когда кто-то собирается к ним — эти вопросы очень раздражают.

Вообще сюда почти никогда не звонят сами пациенты. В большинстве случаев звонят матери, отцы, братья, сестры, мужья или жены. Иногда случается, что дочери или сыновья. А сами пациенты стесняются звонить сюда. Главным образом, потому что до конца не уверены в собственной болезни. Они же просто чуть чаще, чем другие, выпивают. Но ведь все пьют! А они — может быть, только чуть-чуть больше. И никакая это не болезнь. Если они захотят — они в любой момент могут перестать пить. И хотя очень этого хотят — откладывают на завтра. Завтра ведь они будут еще сильнее этого хотеть! А послезавтра — так и вовсе сильнее некуда. А сегодня — нет, еще нет.

О том, что они являются алкоголиками, им беспрестанно твердят их близкие. Сначала — в спокойных разговорах, потом — в громких ссорах, а порой и в безобразных скандалах. Госпожа София, старейшая медсестра в центре, которая, по ее собственному утверждению, сама является алкоголичкой, считает, что важнейшим этапом терапии является тот момент, когда человек понимает, что он алкоголик. Кому-то на это нужно несколько дней, другому потребуется несколько недель, а бывали случаи, когда осознание этого занимало несколько лет. Госпожа София считает, что бывших алкоголиков не бывает, алкоголизм — это на всю жизнь, поэтому в ее случае грамматический переход на прошедшее время — с «я пью» на «я пила» — является только грамматической фигурой (она не пьет уже 24 года 8 месяцев и 14 дней). Потому что перестать пить легко. Достаточно не пить в течение двадцати четырех часов в сутки. И так каждый день.

Легко сказать, считает София. А вот выиграть борьбу со своими внутренними демонами совсем не так просто.

Анку в центр привезла Магда. Ее младшая сестра. Она намного младше Анки. Когда Магда появилась на свет, в мае — Анка сдавала экзамены на аттестат зрелости. У них разные отцы — наверно, поэтому они так не похожи. Но что парадоксально: отец Анки не был алкоголиком, а их общая мать ненавидела алкоголь. Главным образом — по причине крайне негативных детских воспоминаний. Следовательно, если алкоголизм Анки обусловлен генетической предрасположенностью, то эта предрасположенность передалась ей через поколение. Со стороны дедушки. Анка обожала свою младшую сестренку. Она меняла ей пеленки, помогала делать домашние задания и переживала вместе с ней первую любовь. Когда Магда сдавала выпускные экзамены, Анка получала ученую степень доктора.

Тогда она и начала пить. Потому что руководитель четыре раза менял ей тему диссертации... потому что молодость проходила, а ей встречались только женатые мужчины, которые в конце концов возвращались к своим женам... потому что ее накрывала депрессия, а после бутылки вина — отпускала. Пьяная, она переставала бояться. Во хмелю будущее не казалось ей ужасным, переставали пугать морщины на лице и седина некрашеных волос. Сначала она пила по вечерам, когда возвращалась домой из института, потом стала прятать бутылки в своем рабочем столе и пила «после обеда», под конец к булочкам, кефиру и сыру на завтрак она прикупала бутылочку вина, чтобы дожить до обеда. Порой по вечерам из ночного магазина она приносила и третью бутылку. Потом с вина она перешла на коньяк. Вино действовало слишком слабо. Коньяк был более эффективным. А кроме того, коньяк, смешанный с колой, выглядел на рабочем столе около монитора компьютера вполне невинно. Так было безопаснее.

Она не помнит, когда стала пить сразу после того, как почистит зубы, — еще в ванной. Только после утренней дозы она теперь могла остановить утренний тремор рук.

С какого-то момента Магду перестали устраивать отговорки об «очередном дне рождения в институте». Трудно поверить, что дни рождения отмечают каждый день. А также — в выходные. Она приходила к сестре почти каждый вечер. Если успевала до того момента, как Анка была совершенной пьяной, — они разговаривали. Магда объясняла, просила, кричала, умоляла. В предыдущую субботу она тоже пришла. Сестра лежала без сознания на полу в кухне. По дороге к холодильнику за водкой она упала и ударилась головой о дверцу духовки. Магда ее одела и позвонила мужу. Они положили Анку на заднее сиденье машины. Анка пришла в себя на полпути к центру. В течение недели она была на детоксе. Капельницы с глюкозой и минеральными солями. Перед этим — успокоительные препараты, противосудорожные и противоэпилептические. Потом — витамины, главным образом группы В, а также магний и калий в больших количествах. И на протяжении всего этого времени — беседы с психологом, индивидуально и в группах, чтобы иметь возможность послушать истории других во время групповых занятий. Войтек, который запивал память об отце, издевавшемся над ним... монашенка Иванна, которая потеряла призвание, но не нашла в себе мужества, чтобы научиться жить вне стен монастыря... Патрик, который начал пить, чтобы избавиться от наркотиков, а закончил тем, что запивал наркотики водкой...

Первый день без алкоголя.

Потом следующий.

Тяжелая борьба с самим собой — не поддаться слабости, не выйти за ворота, чтобы побежать к первому, ближайшему магазину.

Открытие заново забытого мира — на трезвую голову.

Страхи, которые нужно пережить, теперь уже трезво.

Госпожа София права. Перестать пить — легко. Нужно всего лишь не пить в течение двадцати четырех часов. В сутки.

Снова не начать — вот это искусство.

P.S. Матею — с надеждой...

PO;EGNANIA Z AFRYKA

Прощание с Африкой

На плоской равнине в широкой долине, в нескольких километрах от въезда в заповедник Нгоронгоро, что в Танзании, находится небольшая деревушка масаев. Около трех миллионов лет назад в окрестностях этой деревни случилось извержение гигантского вулкана, в результате которого возник такой же гигантский по размерам неповторимый кратер. В течение трех миллионов лет там появлялись сначала растения, потом животные. Зебры, газели, антилопы, носороги, львы, леопарды, гиены и буйволы — всего больше двадцати пяти тысяч различных видов животных. Именно для того, чтобы увидеть этих животных собственными глазами в естественной среде обитания, а не за решеткой в зоопарке, в Нгоронгоро приезжают со всех уголков света вооруженные фотоаппаратами и камерами «мзунгу» — на языке суахили «белые люди».

Некоторые мзунгу кроме львов, гиен и белоголовых грифов хотят посмотреть и на то, как живут масаи. Поэтому на пути к Нгоронгоро они останавливаются на полчаса в деревушке и снимают все вокруг, как безумные. Поскольку они хорошо платят, местные жители стараются устроить для них настоящее шоу. Иногда денег, которые оставит один щедрый мзунгу, хватает на лекарства для всей деревни на целый месяц. И еще, может быть, останется на мел и тетради для местной школы. Поэтому взрослые женщины старательно хором поют приветственную песню, а укутанные в цветные покрывала мужчины с тростями, символизирующими копья, прыгают в масайском танце адуму. Дети в это время бегают вокруг и смеются над мзунгу без волос или с такими большими животами, какие бывают у беременных коров перед рождением теленка.

Женщины поют, а мужчины прыгают не по собственному горячему желанию. Они делают это исключительно по причине своей бедности. Без мзунгу, которые платят долларами, у них не было бы ни школы, ни больницы, которая строилась пять лет. И поэтому все в деревушке благодарны вулкану за его извержение три миллиона лет назад и за кратер. И за каждого носорога и леопарда в Нгоронгоро.

Некоторые из белых туристов ходят по деревне и рассматривают все вокруг. А наиболее любопытные даже стараются войти внутрь «маниатту». Внутрь масайского дома. Который построен из воткнутых в землю жердей, переплетенных между собой ветками и обмазанных коровьим дерьмом вперемешку с мочой и золой. В племени масаев дома строят женщины, а не мужчины — мужчины там воины. Мать Наоми, первая жена отца, вместе с четырьмя своими сестрами построила свой первый дом из коровьего дерьма. И она же сама дала разрешение своему мужу иметь вторую законную жену. И третью.

Масаи полигамны. Главным образом, потому, что очень высока смертность среди новорожденных детей и воинов-мужчин. Но при этом масаи практикуют и полиандрию. Это форма супружества, при которой одна женщина может одновременно иметь нескольких мужей. При полиандрии, например, принято, что первый муж уступает место в постели тому, кого женщина принимает в качестве гостя. Хотя, что удивительно, женщина сама решает, с кем она проведет ночь. А ребенок, рожденный женщиной, независимо ни от каких обстоятельств считается ребенком первого мужа.

Она родилась в обычной, полигамной, но не полиандрической семье. Отец назвал ее Наоми. У нее было нормальное и до какого-то определенного момента вполне счастливое детство. Она проводила время главным образом в играх. Тогда еще не было школы в деревне. Иногда только она помогала готовить и доить коров. У нее было шесть братьев и пять сестер. От одного отца, но от трех разных матерей. Последнее ее воспоминание о деревне, которое до сих пор отчетливо стоит перед ее глазами, — церемония обрезания ее старшего брата. Она хорошо помнит его вытаращенные, в красных прожилках глазные яблоки. Не было никакого обезболивания. Но он молчал и терпел, потому что крик боли — это позор для воина. А потом в каком-то году сезон дождей все никак не кончался, и пришла большая вода, которая затопила их деревню. Лекарств никаких не было, поэтому две из трех ее матерей умерли от кашля. Потом отец потерял всех своих коров и однажды просто не вернулся в маниатту. Когда большая вода стала наконец спадать, а она уже тоже сильно кашляла, однажды в деревню приехал мзунгу. У него не было фотоаппарата, даже часов у него не было. Он был старый, хромой, носил очки, и на лбу у него был шрам. Она точно не знает, как это получилось, но в тот же день она впервые в жизни сначала ехала на машине, а потом летела на самолете. Она сидела на коленях хромого мзунгу, ей было тепло, она смотрела на землю внизу — и ей казалось, что она спит и все это видит во сне.

Когда они приземлились в незнакомом, полном неизвестных ужасных запахов и звуков месте, ее забрали в высокий, как гора, дом, в котором было полным-полно кроватей и людей в белых халатах. Через несколько недель она перестала кашлять. И тогда они сели в самолет, который был намного больше предыдущего, и полетели домой к этому мзунгу. Там она познакомилась со своей новой слепой сестрой Аленой из Украины, братом Фернандо, у которого не было рук, из Финляндии и со своей новой матерью, Кармен из Мексики. Вокруг их дома во Флориде раскинулась огромная апельсиновая роща. Иногда Наоми даже думает, что эта роща — больше, чем кратер в Нгоронгоро. Вся эта роща принадлежит ее отчиму.

Наоми любит летать. И смотреть на землю внизу. Сначала она выучила английский язык, потом защитила диплом в университете в Майами, а потом научилась летать. Ее мзунгу-отец так гордился ею.

Она вернулась к себе в Танзанию. Потому что ей не нужны ни апельсины, ни деньги.

И он это понял.

Да он и сам знал, что с Африкой нельзя попрощаться навсегда.

Иногда она летает из Аруши в Занзибар. В самолет садятся в основном перепуганные мзунгу. Потому что как это так — черная женщина-пилот? Но потом они всегда успокаиваются — в течение нескольких минут. Пролетая над Нгоронгоро, над своей деревушкой, она снимает наушники, закусывает губу и всегда снижает высоту на несколько минут.

А мзунгу думают, что это она делает для них — чтобы кадры были более удачными...

TRZY I P;; SIOSTRY

Три с половиной сестры

Недавным-недавно в достаточно крупном польском городе родились три здоровые и красивые девочки: Старшая (Первородная), Средняя (Примирительница) и Младшая (Языкатая). Старшая была гордостью отца и необыкновенно на него походила — просто копия. К Средней дочери отец относился ровно, хотя и ждал сына, а Младшую любил и любит больше всех до сих пор, несмотря на то что она часто докучает ему своей грубостью.

Отец был и остается убежденным автократом. Когда-то он верил в государственную службу безопасности и там подвизался, но потом опомнился, верит только в Бога, но ему не служит, потому что ему как бывшему работнику ненавистного ведомства положена пенсия.

Дочки ему удались.

По крайней мере он так считал, пока они не выросли и не выпорхнули из гнезда.

Выпорхнули они, к его большой радости, в крупные города, где очень ценится образование.

Старшая уехала на запад от родного города. Получила степень магистра и познакомилась с одним молодым человеком. Очень предприимчивым и хорошо разбирающимся в ситуации в государстве. Он влюбился в нее по уши и увез ее на восток, в Варшаву. И только там она почувствовала себя на месте. На самом важном и лучшем месте. Ведь преподавать в Варшаве — это же честь, правда, папочка? В школе на улице Важное Предместье, где в классе сплошь дети знаменитых родителей, известных всем по телесериалам. Только здесь полонистика приобретает свое истинное значение. Это тебе не какая-то там провинция. В школе на улице Важное Предместье «Дзяды» Мицкевича звучат совсем по-другому, потому что там ведь «68-й, Деймек и все дела».

Старшая иногда приезжает в свой родной, довольно крупный польский город на Рождество или на другие праздники и рассказывает своим сестрам, как это прекрасно и необычно — быть учительницей в школе на улице Важное Предместье в Варшаве.

Отец тоже слушает. И горд, как павлин в брачный период. Потому что это его Старшенькая. Не очень-то умная, а вон аж в самой Варшаве карьеру сделала. А еще в придачу — ответственная, потому не разводится. Не то что, например, Младшая, Языкатая которая. Она намного умнее той, которая на улице Важное Предместье, но совсем не старается, чтобы дать повод отцу для гордости. Мало того, что осталась в провинции, так еще и развестись хочет. Все время болтает какие-то глупости о свободе. Совершенно не ценит мужчину, который на ней женился. Он какой бы он ни был, а все-таки ей законный, венчанный муж. А Языкатая — ярая феминистка. Но при этом, что парадоксально, она очень закомплексована и зажата. Хотя, конечно, не до такой степени, как ее мамочка, зашуганная отцом. Освобождается она постепенно.

Старшая в семье самая главная.

Она прочитала больше всех книг. Притом — только правильных, нужных. А те, которые читает Языкатая, читать не надо. Только время тратить. Правда ведь, папочка, да, скажи? И папочка, который не читает вовсе, поддакивает с убежденностью, которой научился во время службы в своем ведомстве. Из принципа. Хотя не знает даже названий. Ведь раз Старшая говорит — значит, так оно и есть. Истинная правда. Потому что Старшая ведь авторитет. Такая же, как папочка, или даже больше. Она же ведь уже не из провинции.

Сестры из достаточно крупного польского города слушают новости из Варшавы с огромным вниманием. Они обе тоже учительницы в школе, поэтому больше всего их интересует профессиональная сфера. Потому что, может быть, в школе на самой известной улице в Варшаве учат какие-то более важные вещи? Или, может быть, то же самое — но как-то современнее, по-европейски?

Внимательнее всех слушает Языкатая. Потому что надеется узнать что-нибудь новое. Но вот уже несколько лет, как ничего нового не узнает. Она лично присутствовала на всех спектаклях, о которых упоминает Старшая (и на многих других, о которых Старшая даже и не слышала!), и у нее есть свое мнение на каждую тему.

Старшую это нервирует и раздражает.

Когда они на кухне, подальше от отца, разговаривают во время мытья посуды, Старшая перестает быть сдержанной и вежливой. Она тогда становится учительницей — но, к сожалению, не такой, как Мадам из известного романа. И поэтому Языкатая не хочет у нее учиться. Потому что она этот материал уже проходила — много лет тому назад. Но ведь Старшая знает все лучше всех — точно как папочка. Она даже о дорожном движении все знает, хотя у нее прав нет. Она разбирается в интегралах и процентах, а также в «особенностях орального секса». Она не похожа ни на одну из «трех сестер» Чехова, ни на одну из «четырех сестер» Гловацкого. Она из другого, еще не изученного и недооцененного «литературного периода». И она в полтора раза лучше, чем две другие ее сестры.

Папочка произвел на свет не трех девочек, а трех и еще половину девочки. И поэтому в полтора раза больше его внимания доставалось и достается первой. И она, в течение многих лет убеждаемая в своей исключительности и необыкновенности, искренне в эту арифметику поверила.

Средней сестре — той, которая Примирительница и которая должна была родиться мальчиком, — это якобы совсем не мешает. Она всегда находится в прохладной тени, которую отбрасывает Старшая. И она давно привыкла к тем представлениям, которые постоянно разыгрываются за семейным столом. «Это просто безобидная эгомания. Несколько раз в году можно и потерпеть», — говорит она.

Но Языкатая чувствует, что она не совсем искренне это говорит.

Потому что этого не может быть. У нее ведь у самой два сына. Два, а не два с половиной...

Другие статьи в литературном дневнике:

• 16.10.2014. ***
• 15.10.2014. ***
• 14.10.2014. ***
• 13.10.2014. ***
• 12.10.2014. ***
• 11.10.2014. ***
• 10.10.2014. ***
• 09.10.2014. ***
• 08.10.2014. ***
• 07.10.2014. ***
• 06.10.2014. ***
• 05.10.2014. ***
• 04.10.2014. ***
• 03.10.2014. ***
• 02.10.2014. ***
• 01.10.2014. ***