***Василий Шукшин КЛАССНЫЙ ВОДИТЕЛЬ Пашка был родом из кержаков, откуда-то с верхних сел по Катуни, но решительно ничего не усвоил из старомодного неповоротливого кержацкого уклада. В Быстрянку он попал так. Местный председатель колхоза Прохоров Ермолай возвращался из города на колхозном «газике». Посреди дороги у них лопнула рессора. Прохоров, всласть наругавшись с шофером, стал голосовать попутным машинам. Две не остановились, а третья, полуторка, притормозила. Шофер откинул дверцу — Куда? — До Быстрянки. — А Салтон — это дальше или ближе? — Малость ближе. А что? — Садись до Салтона. Дорогу покажешь. — Поехали. Шофер сидел, откинувшись на спинку сиденья; правая рука — на штурвале, левая — локтем — на дверце кабины. Смотрел вперед, на дорогу, задумчиво щурился. Полуторка летела на предельной скорости, чудом минуя выбоины. С одной встречной машиной разминулись так близко, что у председателя дух захватило. Он посмотрел на шофера: тот сидел как ни в чем не бывало, щурился. — Ты еще головы никогда не ломал? — спросил Прохоров. — А?.. Ничего. Не трусь, дядя. Главное в авиации что? — улыбнулся шофер. Улыбка простецкая, добрая. — Главное в авиации — не трепаться, по-моему. — Нет, не то. — Парень совсем отпустил штурвал и полез в карман за папиросами. Его, видно, забавляло, что пассажир трусит. Прохоров стиснул зубы и отвернулся. В этот момент полуторку основательно подкинуло. Прохоров инстинктивно схватился за дверцу. Свирепо посмотрел на шофера. — Ты!.. Авиатор! Парень опять улыбнулся. — Уважаю скорость, — признался он. Прохоров внимательно посмотрел в глаза парню: парень чем-то нравился ему. — Ты в Салтон зачем едешь? — В командировку. — На сев, что ли? — Да... помочь мужичкам надо. Хитрый Прохоров некоторое время молчал. Закурил тоже. Он решил переманить шофера в свой колхоз. — В сам Салтон или в район? — В район. Деревня Листвянка... Хорошие места тут у вас. — Тебя как зовут-то? — Меня-то? Павлом. Павел Егорыч. — Тезки с тобой, — сказал Прохоров. — Я тоже по батьке Егорыч. Поехали ко мне, Егорыч? — То есть как? — Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя. Я тоже председатель. Листвянка — это дыра, я тебе должен сказать. А у нас деревня... — Что-то не понимаю: у меня же в командировке сказано... — Да какая тебе разница?! Я тебе дам такой же документ... что ты отработал на посевной — все честь по чести. А мы с тем председателем договоримся. За ним как раз должок имеется. А? — Клуб есть? — спросил Пашка. — Клуб? Ну как же! — Сфотографировано. — Что? — Согласен, говорю! Пирамидон. Прохоров заискивающе посмеялся. — Шутник ты... (Один лишний шофер да еще с машиной на посевной — это пирамидон, да еще какой!) Шутник ты, Егорыч. — Стараюсь. Значит, клубишко имеется? — Имеется, Паша. Вот такой клуб — бывшая церковь! — Помолимся, — сказал Пашка. Оба — Прохоров и Пашка — засмеялись. Так попал Павел Егорыч в Быстрянку. Жил Пашка у Прохорова. Быстро сдружился с хозяйкой, женой Прохорова, охотно беседовал с ней вечерами. — Жена должна чувствовать! — утверждал Пашка, с удовольствием уписывая жирную лапшу с гусятиной. — Правильно, Егорыч, — поддакивал Ермолай, согнувшись пополам, стаскивая с ноги тесный сапог. — Что это за жена, которая не чувствует? — Если я прихожу домой, — продолжал Пашка, — так? — усталый, грязный — то-се, я должен первым делом видеть энергичную жену. Я ей, например: «Здорово, Маруся!» Она мне весело: «Здорово, Павлик! Ты устал?» — А если она сама, бедная, наработается за день, то откуда же у нее веселье возьмется? — замечала хозяйка. — Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: пирамидон. И меня потянет к другим. Верно, Егорыч? — Абсолютно! — поддакивал Прохоров. Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков охальниками. В клубе Пашка появился на второй день после своего приезда. Сдержанно веселый, яркий: в бордовой рубахе с распахнутым ворогом, в хромовых сапогах-вытяжках, в военной новенькой фуражке, из-под козырька которой русой хмелиной завивался чуб. — Как здесь население... ничего? — равнодушно спросил он у одного парня, а сам ненароком обшаривал глазами танцующих: хотел знать, какое он произвел впечатление на «местное население». — Ничего, — ответил парень. — А ты, например, чего такой кислый? — А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? — обиделся парень. Пашка миролюбиво оскалился: — Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить. — Смотри, как бы тебе самому не навели тут. — Ничего. — Пашка подмигнул парню и продолжал рассматривать девушек и ребят в зале. Его тоже рассматривали. Пашка такие моменты любил. Неведомое, незнакомое, недружелюбное поначалу волновало его. Больше всего, конечно, интересовали девки. Танец кончился. Пары расходились по местам. — Что за дивчина? — спросил Пашка у того же парня; он увидел Настю Платонову, местную красавицу. Парень не захотел с ним разговаривать, отошел. Заиграли вальс. Пашка прошел через весь зал к Насте, слегка поклонился ей и громко сказал: — Предлагаю на тур вальса! Все подивились изысканности Пашки; на него стали смотреть с нескрываемым веселым интересом. Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо; Пашка, не мигая, ласково смотрел на девушку. Закружились. Настя была несколько тяжела в движениях, ленива. Зато Пашка с ходу начал выделывать такого черта, что некоторые даже перестали танцевать — смотрели на него. Он то приотпускал от себя Настю, то рывком приближал к себе и кружился, кружился... Но окончательно он доконал публику, когда, отойдя несколько от Насти, но не выпуская ее руки из своей, пошел с приплясом. Все так и ахнули. А Пашка смотрел куда-то выше «местного населения» с таким видом, точно хотел сказать: «Это еще не все. Будет когда-нибудь настроение — покажу кое-что. Умел когда-то». Настя раскраснелась, ходила все так же медленно, плавно. — Ну и трепач ты! — весело сказала она, глядя в глаза Пашке. Пашка ухом не повел. — Откуда ты такой? — Из Москвы, — небрежно бросил Пашка. — Все у вас там такие? — Какие? — Такие... воображалы. — Ваша серость меня удивляет, — сказал Пашка, вонзая многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных загадочных глаз Насти. Настя тихо засмеялась. Пашка был серьезен. — Вы мне нравитесь, — сказал он. — Я такой идеал давно искал. — Быстрый ты. — Настя в упор посмотрела на Пашку. — Я на полном серьезе! — Ну и что? — Я вас провожаю сегодня до хаты. Если у вас, конечно, нет какого-нибудь другого хахаля. Договорились? Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой. Пашка не обратил на это никакого внимания. Вальс кончился. Пашка проводил девушку до места, опять изящно поклонился и вышел покурить с парнями в фойе. Парни косились на него. Пашка знал, что так бывает всегда. — Тут поблизости забегаловки нигде нету? — спросил он, подходя к группе курящих. Парни молчали, смотрели на Пашку насмешливо. — Вы что, языки проглотили? — Тебе не кажется, что ты здесь слишком бурную деятельность развил? — спросил тот самый парень, с которым Пашка говорил до танца. — Нет, не кажется. — А мне кажется. — Крестись, если кажется. Парень нехорошо прищурился. — Выйдем на пару минут... потолкуем? Пашка отрицательно качнул головой. — Не могу. — Почему? — Накостыляете сейчас ни за что... Потом когда-нибудь потолкуем. Вообще-то чего вы на меня надулись? Я, кажется, никому еще на мозоль не наступал. Парни не ожидали такого поворота. Им понравилась Пашкина прямота. Понемногу разговорились. Пока разговаривали, заиграло танго, и Настю пригласил другой парень. Пашка с остервенением растоптал окурок. Тут ему рассказали, что у Насти есть жених, инженер из Москвы, и что, кажется, у них дело идет к свадьбе. Пашка внимательно следил за Настей и, казалось, не слушал, что ему говорят. Потом сдвинул фуражку на затылок, прищурился. — Посмотрим, кто кого сфотографирует, — сказал он и поправил фуражку. — Где он? — Кто? — Инженеришка. — Его нету сегодня. — Я интеллигентов одной левой делаю. Танго кончилось. Пашка прошел к Насте. — Вы мне не ответили на один вопрос. — На какой вопрос? — Я вас провожаю сегодня до хаты? — Я одна дойду. Спасибо. Пашка сел рядом с девушкой. Круглые кошачьи глаза его опять смотрели серьезно. — Поговорим, как жельтмены. — Боже мой, — вздохнула Настя, поднялась и пошла в другой конец зала. Пашка смотрел ей вслед. Слышал, как вокруг него сочувственно посмеивались. Он не чувствовал позора. Только стало больно под ложечкой. Горячо и больно. Он тоже встал и пошел из клуба. На следующий день к вечеру Пашка нарядился пуще прежнего: попросил у Прохорова вышитую рубаху, перепоясал ее синим шелковым пояском с кистями, надел свои диагоналевые синие галифе, бостоновый пиджак — и появился в здешней библиотеке. (Настя работала библиотекарем, о чем Пашка заблаговременно узнал.) — Здравствуйте! — солидно сказал он, входя в просторную избу, служившую и библиотекой, и избой-читальней одновременно. В библиотеке была только Настя, и у стола сидел молодой человек, смотрел «Огонек». Настя поздоровалась с Пашкой и улыбнулась ему, как старому знакомому. Пашка подошел к ее столу и начал спокойно рассматривать книги — на Настю ноль внимания. Он сообразил, что парень с «Огоньком» и есть тот самый инженер, жених Насти. — Почитать что-нибудь? — спросила Настя, несколько удивленная тем, что Пашка не узнал ее. — Да, надо, знаете... — Что хотите? — Настя невольно перешла на «вы». — «Капитал» Карла Маркса. Я там одну главу не дочитал. Парень отложил «Огонек» и посмотрел на Пашку. Настя хотела засмеяться, но, увидев строгие Пашкины глаза, сдержала смех. — Как ваша фамилия? — Холманский Павел Егорыч. Год рождения тысяча девятьсот тридцать пятый, водитель-механик второго класса. Пока Настя записывала все это, Пашка незаметно искоса разглядывал ее. Потом оглянулся. Инженер наблюдал за ним. Встретились взглядами. Пашка растерялся и... подмигнул ему. — Кроссвордами занимаемся? Инженер не сразу нашелся что ответить. — Да... А вы, я смотрю, глубже берете. — Между прочим, Гена, он тоже из Москвы, — сказала Настя. — Ну?! — Гена искренне обрадовался. — Вы давно оттуда? Расскажите хоть, что там нового. Пашка излишне долго расписывался в карточке. Молчал. — Спасибо, — сказал он Насте. Подошел к столу швырнул толстый том, протянул Гене руку. — Павел Егорыч. — Гена. Очень рад! — Москва-то? — переспросил Пашка, придвигая к себе несколько журналов. — Шумит Москва, шумит... — И сразу, не давая инженеру опомниться, затараторил: — Люблю смешные журналы! Особенно про алкоголиков — так разрисуют всегда... — Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы? — Из Москвы-то? — Пашка перелистнул страничку журнала. — А я там не бывал сроду. Девушка меня с кем-то спутала. — Вы же мне вчера в клубе сами говорили! — изумилась Настя. Пашка глянул на нее. — Что-то не помню. Настя посмотрела на Гену, Гена — на Пашку. Пашка разглядывал картинки. — Странно, — сказала Настя. — Значит, мне приснилось. — Бывает, — согласился Пашка, продолжая рассматривать журнал. — Вот пожалуйста — очковтиратель, — сказал он, подавая журнал Гене. — Кошмар! Гена улыбнулся. — Вы на посевную к нам? — Так точно. — Пашка оглянулся на Настю: та с интересом разглядывала его. Пашка отметил это. — Сыграем в пешки? — предложил он инженеру — В пешки? — удивился инженер. — Может, в шахматы? — В шахматы скучно, — сказал Пашка (он не умел в шахматы). — Думать надо. А в пешечки раз, два — и готово. — Можно и в пешки, — согласился Гена и посмотрел на Настю. Настя вышла из-за перегородки и подсела к ним. — За фук берем? — спросил Пашка. — Как это? — За то, что человек прозевает, когда ему надо рубить, берут пешку, — пояснила Настя. — А-а... Можно брать. Берем. Пашка быстренько расставил шашки на доске. Взял две, спрятал за спиной. — В какой? — В левой. — Ваша не пляшет. — Ходил первым Пашка. — Сделаем так, — начал он, устроившись удобнее на стуле: выражение его лица было довольное и хитрое. — Здесь курить, конечно, нельзя? — спросил он Настю. — Нет, конечно. — По — что? — нятно! — Пашка пошел второй. — Сделаем некоторый пирамидон, как говорят французы. Инженер играл слабо, это было видно сразу. Настя стала ему подсказывать. Он возражал против этого. — Погоди! Ну так же нельзя, слушай... зачем же подсказывать? — Ты же неверно ходишь! — Ну и что! Играю-то я. — Учиться надо. Пашка улыбался. Он ходил уверенно, быстро. — Вон той, Гена, крайней, — опять не стерпела Настя. — Нет, я не могу так! — возмутился Гена. — Я сам только что хотел этой, а теперь не пойду принципиально. — А чего ты волнуешься-то? Вот чудак! — Как же мне не волноваться? — Волноваться вредно, — встрял Пашка и подмигнул незаметно Насте. Настя покраснела. — Ну и проиграешь сейчас! Принципиально. — Нет, зачем?.. Тут еще полно шансов сфотографировать меня, — снисходительно сказал Пашка. — Между прочим, у меня дамка. Прошу ходить. — Теперь проиграл, — с досадой сказала Настя. — Занимайся своим делом! — обиделся Гена. — Нельзя же так в самом деле. Отойди! — А еще инженер. — Настя встала и пошла к своему месту. — Это уже... не остроумно. При чем тут инженер-то? — Боюсь ему понравиться-а, — запела Настя и ушла в глубь библиотеки. — Женский пол, — к чему-то сказал Пашка. Инженер спутал на доске шашки, сказал чуть охрипшим голосом: — Я проиграл. — Выйдем покурим? — предложил Пашка. — Пойдем. В сенях, закуривая, инженер признался: — Не понимаю: что за натура? Во все обязательно вмешивается. — Ничего, — неопределенно сказал Пашка. — Давно здесь? — Что? — Я, мол, давно здесь живешь-то? — Живу-то? Второй месяц. — Жениться хочешь? Инженер с удивлением глянул на Пашку. — На ней? Да. А что? — Ничего. Хорошая девушка. Она любит тебя? Инженер вконец растерялся. — Любит?.. По-моему, да. Помолчали. Пашка курил и сосредоточенно смотрел на кончик сигареты. Инженер хмыкнул и спросил: — Ты «Капитал» действительно читаешь? — Нет, конечно. — Пашка небрежно прихватил губами сигаретку — в уголок рта, сощурился, заложил ладони за поясок, коротким, быстрым движением расправил рубаху. — Может, в кинишко сходим? — А что сегодня? — Говорят, комедия какая-то. — Можно. — Только это... пригласи ее... — Пашка кивнул на дверь библиотеки, нахмурился участливо. — Ну а как же! — тоже серьезно сказал инженер. — Я сейчас зайду к ней... поговорю... — Давай, давай! Инженер ушел, а Пашка вышел на крыльцо, облокотился о перила и стал смотреть на улицу. ...В кино сидели вместе все трое. Настя — между инженером и Пашкой. Едва только погасили свет, Пашка придвинулся ближе к Насте и взял ее за руку. Настя молча отняла руку и отодвинулась. Пашка как ни в чем не бывало стал смотреть на экран. Посмотрел минут десять и опять стал осторожно искать руку Насти. Настя вдруг придвинулась к нему и едва слышно шепнула на ухо: — Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь клуб. Пашка моментально убрал руку. Посидел еще минут пять. Потом наклонился к Насте и тоже шепотом сказал: — У меня сердце разрывается, как осколочная граната. Настя тихонько засмеялась. Пашка опять начал искать ее руку. Настя обратилась к Гене: — Дай я пересяду на твое место. — Загораживают, да? Эй, товарищ, убери свою голову! — распорядился Пашка. Впереди сидящий товарищ «убрал» голову. — Теперь ничего? — Ничего, — сказала Настя. В зале было шумно. То и дело громко смеялись. Пашка согнулся в три погибели, закурил и стал торопливо глотать сладкий дым. В светлых лучах отчетливо закучерявились синие облачка. Настя толкнула его в бок: — Ты что? Пашка погасил папироску... Нашел Настину руку, с силой пожал ее и, пригибаясь, пошел к выходу. Сказал на ходу Гене: — Пусть эту комедию тигры смотрят. На улице Пашка расстегнул ворот рубахи, закурил. Медленно пошел домой. Дома, не раздеваясь, прилег на кровать. — Ты чего такой грустный? — спросил Ермолай. — Да так... — сказал Пашка. Полежал несколько минут и вдруг спросил: — Интересно, сейчас женщин воруют или нет? — Как это? — не понял Ермалай. — Ну как раньше... Раньше ведь воровали? — А-а! Черт его знает! А зачем их воровать-то? Они и так, по-моему, рады, без воровства. — Это конечно. Я так просто, — согласился Пашка. Еще немного помолчал. — И статьи, конечно, за это никакой нет? — Наверно. Я не знаю, Павел. Пашка встал с кровати, заходил по комнате. О чем-то сосредоточенно думал. — В жизни раз бывает восемна-адцать лет, — запел он вдруг. — Егорыч, на — рубаху. Сэнк-ю! — Чего вдруг! — Так. — Пашка скинул вышитую рубаху Прохорова, надел свою. Постоял посреди комнаты, еще подумал. — Сфотографировано, Егорыч! — Ты что, девку какую-нибудь надумал украсть? — спросил Ермолай. Пашка засмеялся, ничего не сказал, вышел на улицу. Была сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало. Лаяли собаки. Тарахтел где-то движок. Пашка вошел в РТС, где стояла его машина. Во дворе РТС его окликнули. — Свои, — сказал Пашка. — Кто свои? — Холманский. — Командировочный, что ль? — Ну. В круг света вышел дедун сторож, в тулупе, с берданкой. — Ехать, что ль? — Ехать. — Закурить имеется? — Есть. Закурили. — Дождь, однако, ишо будет, — сказал дед и зевнул. — Спать клонит в дождь. — А ты спи, — посоветовал Пашка. — Нельзя. Я тут давеча соснул было, дак заехал этот... Пашка прервал словоохотливого старика: — Ладно, батя, я тороплюсь. — Давай, давай. — Старик опять зевнул. Пашка завел свою полуторку и выехал со двора РТС. Он знал, где живет Настя — у самой реки над обрывом. Днем разговорились с Прохоровым, и он показал Пашке этот дом. Пашка запомнил, что окна горницы выходят в сад. Сейчас Пашку волновал один вопрос: есть у Платановых собака или нет? На улицах в деревне никого не было. Даже парочки попрятались. Пашка ехал на малой скорости, опасаясь влететь куда-нибудь. Подъезжая к Настиному дому, он совсем почти сбросил газ, вылез из кабины. Мотор не заглушил. — Так, — негромко сказал он и потер ладонью грудь: он волновался. Света не было в доме. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые деревья слабо мерцающие темные окна горницы. Сердце Пашки громко заколотилось. «Только бы собаки не было». Он кашлянул, осторожно потряс забор — во дворе молчание. Тишина. Каплет с крыши. «Ну, Пашка... или сейчас в лоб получишь, или...» Он тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал сзади приглушенное ворчание своей верной полуторки, свои шаги и громкую капель. Весна исходила соком. Пахло погребом. Пашка, пока шел по саду, мысленно пел песню про восемнадцать лет, одну и ту же фразу: «В жизни раз бывает восемнадцать лет». Он весь день сегодня пел эту песню. Около самых окон под его ногой громко треснул сучок. Пашка замер. Тишина. Каплет. Пашка сделал последние два шага и стал в простенке. Перевел дух. «Одна она тут спит или нет?» — возник новый вопрос. Он вынул фонарик, включил и направил в окно. Желтое пятно света поползло по стенкам, вырывая из тьмы отдельные предметы: печка-голландка, дверь, кровать... Пятно дрогнуло и замерло. На кровати кто-то зашевелился, поднял голову — Настя. Не испугалась. Легко вскочила и пошла к окну в одной ночной рубашке. Пашка выключил фонарик. Настя откинула крючки и раскрыла окно. Из горницы пахнуло застойным сонным теплом. — Ты что? — спросила она негромко. Голос ее насторожил Пашку — какой-то отчужденный. «Неужели узнала?» — испугался он. Он хотел, чтобы его принимали пока за другого. Он молчал. Настя отошла от окна. Пашка включил фонарик. Настя прошла к двери, закрыла ее плотнее и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь. «Не узнала. Иначе не разгуливала бы в одной рубахе». Пашка услышал запах ее волос. В голову ударил горячий туман. Он отстранил ее и полез в окно. — Додумался? — сказала Настя слегка потеплевшим голосом. «Додумался, додумался, — думал Пашка. — Сейчас будет цирк». — Ноги-то вытри, — сказала Настя, когда Пашка влез в горницу и очутился с ней рядом. Пашка продолжал молчать. Обнял ее, теплую, мягкую. Так сдавил, что у ней лопнула на рубашке какая-то тесемка. — Ох, — глубоко вздохнула Настя, — что ж ты делаешь? Шальной!.. Пашка начал ее целовать. И тут что-то случилось с Настей: она вдруг вывернулась из его объятий, отскочила, судорожно зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель. «Все. Конец». Пашка приготовился к самому худшему: сейчас она закричит, прибежит ее отец и будет его фотографировать. Он отошел на всякий случай к окну. Вспыхнул свет. Настя настолько была поражена, что поначалу не сообразила, что стоит перед посторонним человеком почти нагая. Пашка ласково улыбнулся ей. — Испугалась? Настя схватила со стула юбку и стала надевать. Надела, подошла к Пашке. Не успел он подумать о чем-либо, как ощутил на левой щеке сухую горячую пощечину. И тотчас такую же — на правой. Потом некоторое время стояли друг против друга, смотрели... У Насти от гнева расцвел на щеках яркий румянец. Она была поразительно красива в эту минуту. «Везет инженеру», — невольно подумал Пашка. — Сейчас же убирайся отсюда! — негромко приказала Настя. Пашка понял, что она не будет кричать — не из таких. — Побеседуем, как жельтмены, — заговорил Пашка, закуривая. — Я могу, конечно, уйти, но это банально. Это серость. — Он бросил спичку в окно и продолжал развивать свою мысль несколько торопливо, ибо опасался, что Настя возьмет в руки какой-нибудь тяжелый предмет и снова предложит убираться. От волнения Пашка стал прохаживаться по горнице — от окна к столу и обратно. — Я влюблен, так. Это факт, а не реклама. И я одного только не понимаю: чем я хуже этого инженера? Если на то пошло, я могу легко стать Героем Социалистического Труда. Надо только сказать мне об этом. И все. Зачем же тут аплодисменты устраивать? Собирайся и поедем со мной. Будем жить в городе. — Пашка остановился. Смотрел на Настю серьезно, не мигая. Он любил ее, любил, как никого никогда в жизни еще не любил. Она поняла это. — Какой же ты дурак, парень, — грустно и просто сказала она. — Чего ты мелешь тут? — Она села на стул. — Натворил делов и еще философствует, ходит. Он любит!.. — Настя странно как-то заморгала, отвернулась. Пашка понял: заплакала. — Ты любишь, а я, по-твоему, не люблю? — Настя резко повернулась к нему — в глазах слезы. Она была на редкость, на удивление красива. И тут Пашка понял: никогда в жизни ему не отвоевать ее. Всегда у него так: как что чуть посерьезнее, поглубже — так не его. — Чего ты плачешь? — Да потому, что вы только о себе думаете... эгоисты несчастные! Он любит! — Она вытерла слезы. — Любишь, так уважай хоть немного, а не так... — Что же я такого сделал? В окно залез — подумаешь! Ко всем лазят... — Не в окне дело. Дураки вы все, вот что. Тот дурак тоже... весь высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался. — Как уезжать? Куда? — Пашка понял, кто этот дурак. — Куда... Спроси его! Пашка нахмурился. — На полном серьезе? Настя опять вытерла ладошкой слезы, ничего не сказала. Пашке стало до того жалко ее, что под сердцем заныло. — Собирайся! — приказал он. Настя вскинула на него удивленные глаза. — Поедем к нему. Я объясню этим московским фраерам, что такое любовь человеческая. — Сиди уж... не трепись! — Послушайте, вы!.. Молодая, интересная... — Пашка приосанился. — Мне можно съездить по физиономии, так? Но слова вот эти дурацкие я не перевариваю. Что значит — не трепись? — Куда ты поедешь сейчас? Ночь глубокая... — Наплевать. Одевайся. На — кофту! Пашка снял со спинки стула кофту, бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности. Пашка опять заходил по горнице. — Из-за чего же это он приревновал? — спросил он не без самодовольства. — Танцевали... ему сказал кто-то. Потом в кино шептались. Он же дурак набитый. — Что же ты не могла ему объяснить? — Нужно мне объяснять! Никуда я не поеду. Пашка остановился. — Считаю до трех: раз, два... А то целоваться полезу! — Я те полезу! Что ты ему скажешь? — Я знаю что! — А я к чему там? — Надо. — Да зачем? — Я не знаю, где он живет. Вообще надо ехать. Точка. Настя надела кофту, туфли. — Лезь. Я за тобой. Видел бы кто-нибудь сейчас... Пашка вылез в сад, помог Насте. Вышли на дорогу. Полуторка ворчала на хозяина. — Садись, ревушка-коровушка!.. Возись тут с вами по ночам. Пашке эта новая нежданная роль нравилась. Настя залезла в кабину — Меня, что ли, хотел увозить? На машине-то? — Где уж тут!.. С вами вперед прокиснешь, чем... — Ну до чего ты, Павел... — Что? — строго спросил Пашка. — Ничего. — То-то. — Пашка со скрежетом всадил скорость и поехал. ...Инженер не спал, когда Пашка постучал ему в окно. — Кто это? — Я. — Кто я? — Пашка. Павел Егорыч. Инженер открыл дверь, впустил Пашку. Не скрывая удивления, уставился на него. Пашка кивнул на стол, заваленный бумагами. — Грустные стихи сочиняешь? — Я не понимаю, слушай... — Поймешь. — Пашка сел к столу, отодвинул локтем бумаги. — Любишь Настю? — Слушай!.. — Инженер начал краснеть. — Любишь. Значит, так: иди веди ее сюда — она в машине сидит. — Где? В какой машине? — На улице. Ко мне зря приревновал: мне с хорошими бабами не везет. Инженер быстро вышел на улицу, а Пашка, Павел Егорыч, опустил голову на руки и закрыл глаза. Он как-то сразу устал. Опять некстати вспомнились надоевшие слова: «В жизни раз бывает...» В груди противно заболело. Вошли инженер с Настей. Пашка поднялся. Некоторое время смотрел на них, как будто собирался сказать напутственное слово. — Все? — спросил он. — Все, — ответил инженер. Настя улыбнулась. — Вот так, — сердито сказал Пашка. — Будьте здоровы. — Он пошел к выходу. — Куда ты? Погоди!.. — запротестовал инженер. Пашка, не оглянувшись, вышел. Уезжал Пашка из этой деревни. Уезжал в Салтон. Прохорову он подсунул под дверь записку с адресом автобазы, куда просил прислать справку о том, что он отработал честно три дня на посевной. Представив себе, как будет огорчен Прохоров его отъездом, Пашка дописал в конце: «Прости меня, но я не виноват». Пашке было грустно. Он беспрерывно курил. Пошел мелкий дождь. У Игренева, последней деревни перед Салтоном, на дороге впереди выросли две человеческие фигуры. Замахали руками. Пашка остановился. Подбежали молоденький офицер с девушкой. — До Салтона подбрось, пожалуйста! — Офицер был чем-то очень доволен. — Садись! Девушка залезла в кабину и стала вертеться, отряхиваться. Лейтенант запрыгнул в кузов. Начали переговариваться, хохотали. Пашка искоса разглядывал девушку — хорошенькая, белозубая, губки бантиком — прямо куколка! Но до Насти ей далеко. — Куда это на ночь глядя? — спросил Пашка. — В гости, — охотно откликнулась девушка. И высунулась из кабины — опять говорить со своим дружком. — Саша? Саш!.. Как ты там?! — В ажуре! — кричал из кузова лейтенант. — Что, дня не хватает? — опять спросил Пашка. — Что? — Девушка мельком глянула на него и опять: — Саша? Саш!.. — Все начисто повлюблялись, — проворчал Пашка. — С ума все посходили. — Он вспомнил опять Настю: совсем недавно она сидела с ним рядом — чужая. И эта чужая. — Саша! Саш!.. «Саша! Саш! — съехидничал про себя Пашка. — Твой Саша и так сам себя не помнит от радости. Пусти сейчас — вперед машины побежит». — Я представляю, что там сейчас будет! — кричал из кузова Саша. Девушка так и покатилась со смеху. «Нет, люди все-таки ненормальными становятся в это время», — сердито думал Пашка. Дождь припустил сильнее. — Саша! Как ты там?! — Порядок! На борту порядок! — Скажи ему — там под баллоном брезент есть — пусть накроется, — сказал Пашка. Девушка чуть не вывалилась из кабины. — Саша! Саш!.. Под баллоном какой-то брезент!.. Накройся! — Хорошо! Спасибо! — На здоровье, — сказал Пашка, закурил и задумался, всматриваясь прищуренными глазами в дорогу. © Copyright: Владимир Чадов, 2012.
Другие статьи в литературном дневнике: |
