***Александр Васильевич Чернобровкин
Малолетка Я сижу, положив руки на планширь, на скамейке на правом крыле ходового мостика пассажирского катера «Мухалатка» и смотрю на медленно темнеющее, чистое небо, с которого недавно сползло солнце. Катер ошвартован к причалу левым бортом, на него грузятся пассажиры, желающие совершить двухчасовую прогулку в сторону открытого моря и на обратном пути полюбоваться огнями ночной Ялты. Я перевожу взгляд на большие круглые судовые часы, прикрепленные к переборке в ходовой рубке. До отхода осталось чуть больше пяти минут. Боюсь, что Мала;я (с ударением на втором слоге) не успеет. Она сидит на корточках передо мной и сосет член, посапывая курносым носиком с тремя веснушками. У нее стрижка «гаврош» и обесцвеченные волосы челки закрывают от меня глаза, но я не сомневаюсь, что это занятие очень нравится Малой. Она с наслаждением обхватывает тонкими губками головку члена и, лаская ее снизу язычком, двигается вперед-назад. Ее старания приятны мне, но не доводят до оргазма. Слишком несексапильной кажется она мне: молодая — осенью будет пятнадцать и худая — ни сиськи, ни письки и жопа с кулачок. Ни с нашего причала, ни с соседнего ее не видно, фальшборт прикрывает. Только если с главной палубы свернуть в тамбур к ведущему на мостик трапу, лицом к которому я сижу, можно будет увидеть Малую со спины. Хотя дверь в тамбур открыта, на ней есть надпись «Посторонним вход запрещен», а членам экипажа не до нас: моторист-матрос на причале проверяет билеты у заходящихся на катер пассажиров, а капитан-механик дерет снятую час назад бабу в нижнем пассажирском салоне, закрытом мною на замок снаружи, потому что изнутри закрыть нельзя: подстраховка от бестолковых. Снял я Малую в начале июня, когда трудился на катере «Владимир Луговской» — старой калоше, таких всего две оставалось в ялтинском портофлоте, которая имела только два достоинства: закрытый верхний пассажирский салон, удобный для коллективных пьянок, и большую каюту для экипажа. Благодаря первому достоинству на моем тогдашнем катере и происходила пьянка моих однокурсников по мореходке — вахтенных матросов с шести катеров, ошвартовавшихся на ночь к одному причалу. Тогда сезон только набирал обороты и катера уже к восьми-девяти часам вечера шабашили. Пили мы портвейн «Приморский», называемый нами «Пал Палыч», и закусывали хлебом и жареным морским окунем — самой дешевой едой, продаваемой в гастрономе на набережной. Как всегда, окуня оказалось больше, чем портвейна, а деньги у нас были, недавно получили, вот и пришлось засылать очередного «коня». Жребий выпал на меня. В гастрономе я затарился четырьмя семисотграммовыми бутылками «ПП» и на выходе наткнулся на Малую. Точнее, я увидел две длинные и стройные, хоть и худенькие, ножки, и красную мини-юбку. Девушка была почти одного роста со мной, в лицо я не вглядывался, поэтому мне даже в голову не пришло, что она малолетка. — Пойдем со мной! — задорно позвал я, на миг остановившись рядом с ней. И она пошла. Так думаю, что повелась на морскую форму — вечную, как и стихи, и французская речь, блесну для женщин. Тогда нас заставляли ходить на вахту в форме. Потом мы взроптали: суконные флотские штаны — не лучшая одежда в сорокоградусную жару, и перешли на «гражданку». В салоне катера был полумрак, который подсвечивали огоньки сигарет, а Малая сидела рядом со мной, так что возможности рассмотреть ее у меня не было. Говорила она мало, но пила и курила почти наравне с нами. Нагрузился я в тот вечер здорово. Хорошо, что гастроном закрылся в одиннадцать, а больше негде было отовариться. Ребята разошлись по своим катерам, и я повел Малую в каюту. Она даже не спросила, зачем. Там стояла свечка в банке из-под майонеза, хотел я ее зажечь, но случайно столкнул со стола и ползать на четвереньках и искать не захотел. Я сел на кровать и позвал девушку: — Иди сюда. Она подошла на звук голоса. Я обнял ее за худенькую попку и прижал к себе. Мое лицо уткнулось в ее живот чуть ниже грудей. На ней была светлая кофточка из тонкой прохладной материи. Одной рукой я расстегнул пуговички, маленькие и скользкие, и принялся неспешно целовать теплую кожу. Малая вздрагивала от каждого прикосновения моих губ. Но еще больше ей понравилось, когда я добрался до ее соска, мягонького и маленького. При первом прикосновении к соску она даже попыталась вырваться из моих рук. Я сосал маленькую грудь, забирая в рот почти всю ее, слушал сопение Малой, которое становилось все чаще и громче, и одной рукой стягивал с нее одновременно юбку и трусики. Почувствовав, что член мой достаточно отвердел, я лег на спину, увлекая девушку за собой, перевернулся, оказавшись на ней. Она не сопротивлялась, но и не помогала мне. Попка у нее была худенькая, поэтому я раздвинул ее ножки и загнул их повыше, чтобы мне было удобней. Она оказалась целкой. Люблю ломать целяк — люблю быть первым во всем! Она не застонала и даже не дернулась, только дыхание затаила. Я вошел в нее до упора, потом переместился по ней чуть вперед, чтобы член загнулся и начал тереть по клитору — поза не слишком удобная, но первый раз должен быть хотя бы чуточку приятным для девушки, — и заработал в небыстром темпе. Малая немного оклемалась и засопела возбужденно. Кончил я один, в нее. Она не плакала и не требовала объяснений в любви, только спросила довольно спокойно: — А если я забеременею? — Это не так просто, как тебе кажется, — беззаботно ответил я и оказался прав. Потом мы оба разулись, а я еще и разделся, немного пососались и заснули спокойно, потому что однокурсник мой Вовка Бондаренко, вахтивший на соседнем катере «Петр Луконин», должен был разбудить нас, когда придет проверка. Эта самая проверка и разбудила сперва Вовку, а потом и нас. На мое счастье в группе были только два представителя портнадзора, ни милиции, ни пограничников, иначе бы получил за Малую больше, чем она весит. Она оделась и ушла одна домой, не побоялась поздно ночью, а нас с Бондаренко на следующий день вызвали в отдел кадров и поменяли местами работы. Вовка и объяснил ей, где меня искать, когда она через два дня пришла на «Луговской». Зря он это сделал. Подошла ко мне малолетка, поздоровалась, а я смотрю на нее, одетую в джинсы (в тот день было пасмурно и прохладно), и не узнаю. И только когда она закусила губу, стараясь не зареветь, и засопела курносым носиком, я догнал и даже нашелся: — Ты такая красивая! Неужели ты — моя Малая?! — Да! — радостно подтвердила она, а по щекам потекли две слезинки, поменявшие заряд с минуса на плюс. Я завел ее на катер, разговорились. О возрасте не спрашивал, догадывался, что обманет. Зашел сбоку: — Чем занималась сегодня? — Документы относила в ПТУ, на повара, как мама. — А в институт не потянешь? — Какой институт после восьмого класса?! — проболталась она и, поняв, что рассекречена, заявила с вызовом: — Ну, и что?! — Ничего, — честно признался я. Какая разница, если она хочет?! В обычных позах она не кончала. Ей было приятно, но не более того. Я придумал позу специально для нее. Мы ложились на правый бок, я — сзади; она сама, чтобы не больно было, вводила член во влагалище, затем сжимала ноги и я клал свою левую ногу на ее левую; правую руку я заводил под ее тело и сжимал ее правую грудь, а левую — между ее ног, на письку, двумя пальцами, смоченными слюной, — на клитор; она клала свою левую руку на мою левую, пальцы на пальцы, и подсказывала, как надо ее ласкать; я тер кончиками пальцев клитор, ускоряя или замедляя темп по ее подсказке, и одновременно целовал ее, прикасаясь нежно и коротко, в шею, в «кошачий треугольник», или водил по гладенькой коже кончиком языка. Что мне нравилось в Малой безоговорочно — это запах ее тела, свежий и легкий. У зрелых женщин он гуще, тяжелее и, когда возбуждаются, начинает давить на меня. Малая, даже когда кончала, пахла очень приятно. В этой позе она приплывала быстро и умудрялась кончить несколько раз, пока у меня не уставала рука. Кончая, она начинала сопеть чаще и громче, заставляла меня надавливать на клитор сильнее и водить быстрее, потом делала несколько быстрых вдохов-выдохов, будто сейчас разревется, и резко и крепко сжимала ноги, каменея всем телом. Только влагалище горячело, мокрело и мягчело. Я шевелил там членом, добавляя ей удовольствия. Через некоторое время она ослабляла ноги и подсказывала водить медленно и чуть касаясь, потом убыстрять темп и усиливать давление... Натешив ее, я переворачивал Малую на живот, оказываясь сверху, раздвигал ее ноги пошире и работал на себя. В такой позе влагалище становилось туже, но, благодаря избытку смазки, двигаться в нем было легко и приятно, и кончал я быстрее, чем в других позах. В нашей паре проблемы с оргазмом были у меня: я подолгу не мог кончить на Малой, частенько влагалище успевало высохнуть, а я запыхаться. Иногда, остановившись, чтобы отдышаться, мне хотелось встать, набить ей морду и уйти. Сдерживала не жалость к ней и даже не желание кончить, а мое упрямство: если уж взялся за что-то, обязательно доделаю. В июне, на мое счастье, мама отправила Малую к бабушке в степной Крым, куда-то под Джанкой, сама перебралась к хахалю (муж от нее сбежал, когда дочке было три года), а квартиру сдала курортникам. Я уже думал, что больше не увижу Малую, но в конце августа она объявилась. К тому времени я успел поменять еще три катера, но она прошла по цепочке и нашла меня. Поэтому я и сидел на крыле мостика, а она — на корточках передо мной и с моим членом во рту, и пытался вспомнить что-нибудь сексуальное, чтобы кончить, но был уверен, что так и не успею до отхода, и тогда придется вести Малую в каюту и там доводить дело до победного конца с бо;льшими физическими затратами с моей стороны, потому что ревность не позволит ей оставить меня на ночь не додоенным. В тамбур заглянула женщина лет двадцати семи, приятная во всех отношениях, особенно бюст. Она поняла, что попала не туда, мельком глянула на нас и хотела уже выйти, но вдруг поняла, что мы делаем что-то не совсем обычное и посмотрела еще раз. Недоумение на ее лице через минуту, не меньше, сменилось осознанием, губы чувственно приоткрылись, уголки их поднялись в еле заметной улыбке, а глаза заблестели. Они встретились с моими и я, улыбаясь, подмигнул. Лицо женщины полыхнуло, будто это ее застукали за минетом. Она потупилась и слепо, ударившись о косяк, вышла из тамбура. Задница у нее была крутая. Я представил, как наклонил бы женщину вперед, крепко сдавил ягодицы и засунул член в ее тугое влагалище. Уверен, что она замужем, но отдыхает одна или с детьми и уже неделю-две, если не больше, ласкает себя сама. Я пофантазировал, как она это делает и как бы она сосала мой член — и сразу кончил. — Умничка! — похвалил я Малую, погладив по голове. Волосы у нее сухие и, хоть и мягкие, непослушные и кажутся растрепанными даже сразу после того, как причесалась. Она встает, шевелит затекшими ногами, разминая их, а я, пошлепав ее благодарно по худенькой попке, застегиваю ширинку и иду сменить моториста, чтобы он запускал двигатель, а то мы уже опаздываем. Я останавливаюсь перед входом в салон, достаю ключ. Пока открываю замок, ищу любопытную женщину. Она сидит на корме рядом с другой, ровесницей, и делает вид, что не замечает меня. Зато подружка рассматривает меня с интересом. Значит, ей уже рассказали. Открыв дверь, я кричу в салон: — Марчелла! Так зовут капитана-механика. У него темно-каштановые густые и длинные волосы в крупный локон, напоминающие парик, карие глаза и широкий и длинный нос, отчего похож на итальянца, а так как самый известный у нас итальянец — Марчелло Мастрояни, отсюда и кличка. Что еще у него очень итальянское — темперамент. Даму, с которой он в салоне, точнее, ее подружку, пригласил на мостик я для себя. Марчелла в это время драл в салоне другую. Он успел справиться за получасовой переход от Золотого пляжа до Ялты, оставил даму в салоне и прибежал в рубку, чтобы ошвартовать катер к причалу. Одну руку он положил на руль, а другую — на сиську подружки той дамы, что я привел для себя. Даме такая истинно мужская реакция очень понравилась. У меня обломилось, потому что приперлась Малая, а Марчелла высадил на причал предыдущую, мило попрощался и повел в салон новую. — Иду! — кричит из салона Марчелла. Я направляюсь к открытому лацпорту, через который заходят на катер пассажиры, и меняю моториста-матроса Велижанина — колченогого глуповатого недомерка тридцати двух лет, который даже в переполненной бабами Ялте умудряется оставаться девственником. Он даже не педик, а стойкий ононист. Женится только тогда, когда у него руки отсохнут. Так как он паршивая овца, приходится ему вкалывать за себя и за нас с Марчеллой. Велижанин не особо возражает. Такое впечатление, что, помогая нам, он получает долю нашего кайфа. — Запускай, — говорю я мотористу-матросу. Он идет в машинное отделение. Вскоре раздается рокот двигателя. Пассажиры, поглядывающие на часы — задерживаемся, перестали волноваться. На причале стоит симпатичная женщина с девочкой лет семи. — Заходите, — предлагаю я им. Кончив, я становлюсь щедрым за государственный счет. — У нас билетов нет, — говорит женщина. — Обойдемся, — произношу я и подгоняю: — Быстрее! Я закрываю за ними лацпорт и иду отдавать носовой швартов. Марчелла уже в рубке. Белая рубашка с коротким рукавом расстегнута, и он размазывает капли пота на черной из-за густых волос груди. За день нижний салон накаляется на солнце, превращается в сауну: заодно и попарился. На обратном пути я встречаюсь взглядом с любопытной дамой. Мужчина интересен женщине только тогда, когда она может представить его в постели с собой. Но если ты умудрился вклиниться в ее сексуальные фантазии, сразу становишься интересен. Я представил, что целую ее пухлые губки, — и между нами установился контакт. Я не стал торопить события. Подождем, пока стемнеет. Впереди еще два часа прогулки, никуда она не денется. Я поднялся в рубку и сел за штурвал. В открытое море рулю я, обратно — Велижанин. Он сел на правом крыле, где я вафлил Малую, Марчелла со своей дамой — на левом, целуются. Малая стоит рядом со мной, положила голову мне на плечо. Мне жалко ее, поэтому говорю: — Нашла бы кого-нибудь. Кончится практика, я уеду и никогда не вернусь. — Вернешься, — уверенно произносит она. А я уверен в обратном, но больше ничего не говорю, потому что Малая разревется. Я обнимаю ее за тонкую талию, прижимаю к себе. Она сразу лезет целоваться, но я отстраняю Малую, чтобы не мешала рулить. Через час я разворачиваю катер к берегу. Велижанин меняет меня. Уже темно, Ялта превратилась в скопление огней. На крыле, на ветру, становится холодно, и Марчелла с подружкой втискиваются в рубку, в которой и без них было тесно. — Заколку потеряла, — сообщает вдруг марчеллина подружка. — Может, в салоне? — предполагает капитан-механик. — Схожу посмотрю, — предлагаю я свои услуги. На корме никого нет, потому что там ветрено, холодно и не видно берега. В верхнем салоне, где сидят все пассажиры, темно, поэтому я не смог разглядеть нужную мне женщину. Я спускаюсь в нижний салон. Там горит свет и на диване сидит парочка, на пионерском расстоянии друг от друга. Рассредоточились, услышав мои шаги. — Бог в помощь! — желаю я им и начинаю обследовать салон. Заколка валяется на палубе у дальнего дивана. Я поднимаю ее и ухожу. У кормового лацпорта правого борта замечаю женщину, которая делает вид, что любуется ночным морем. Когда я шел в салон, этот закуток не был мне виден. Впрочем, она могла и выйти сюда, заметив меня. Я подхожу сзади, кладу руки на планширь, огородив ее, и прижимаюсь членом к ее заду. Она не оборачивается и не изображает испуг, потому что знает, что это я. — Нравится? — спрашиваю я. Она молчит. Раздвинув губами волосы на ее шее, я целую раз, другой, опускаясь ниже, на «кошачий треугольник». Я еще не встречал женщины, у которой эта зона не была бы эрогенной. Одна моя рука расстегивает пуговицу ее сарафана пролезает под него, высвобождает грудь, большую и мягкую, из чашечки лифчика, а другая забирается под подол, гладит плотно сжатые бедра, перебирается на синтетические трусики, пытается залезть под резинку. Женщина резко поворачивается ко мне лицом, прижимается тесно и подставляет губы. Я целую их и чувствую, как стремительно твердеет член. И она это чувствует. Я беру ее руку, засовываю себе в штаны, даю потрогать вставший член. Она дотрагивается до него сначала осторожно, а потом обхватывает по-хозяйски: соскучилась! Я пытаюсь стянуть с нее трусы. — Не надо, люди! — шепчет она, отпускает член и убирает мою руку. — Какие люди?! Это же пассажиры! — возражаю я, но она высвобождается из моих рук, поправляет лифчик. — После экскурсии выйдешь и минут через пятнадцать вернешься. Я буду один. — Не могу, меня ждут, — не очень уверенно произносит она. — Минут через пятнадцать, — повторяю я и иду в рубку. Малая почувствовала мое состояние, но ничего не сказала, только после швартовки долго не хотела уходить. Я все-таки ее выпроводил. Не успела она уйти с причала, как появилась та, которую я желал. Я молча завел ее в каюту и, не зажигая фонарик, повалил на кровать. Сарафан расстегнул и стащил трусики, но лифчик не снимал, только сдвинул шлейки с плеч и чашечки с грудей. В прелюдии мы оба не нуждались: у меня подскочил сразу, а она уже была мокрая. Смазки во влагалище было так много, что я не скользил там, а прямо летал. Она стонала необычно, на вдохе, будто я передавливал ей горло, лишь изредка позволяя хватануть воздуха. Кончила немного раньше меня, и я начал головкой упираться во что-то, может быть, опустившуюся матку, а потом выплеснул в нее горячую струя. Женщина протяжно вдохнула еще раз. Она не шевелилась, пока я не встал с нее, но потом задвигалась быстро, отыскивая и надевая трусики, поправляя лифчик и застегивая сарафан. — Меня ждут... — повторила она несколько раз, хотя я не задерживал ее. Выведя на причал, предложил ей прийти на следующую мою вахту. Она пообещала. — Как хоть тебя зовут? — спросил я на прощанье. — Мила, — ответила она, почему-то улыбнувшись виновато. — Действительно, милая! Она улыбнулась теперь уже весело и торопливо пошла на набережную, где, уверен, ее поджидает подружка. Я зашел в гальюн, подмылся, потому что весь член был в шелухе высохшей милиной смазки и зудел. В это время на катер, к которому мы были ошвартованны, вернулся вахтенный матрос, бегавший в гастроном за «Пал Палычем». Он рассказал, что возле гастронома подрались две бабы, и предложил давануть бутылку за женскую дружбу. Я не отказался. Проверки в ту ночь не было и мы благополучно довахтили до утренней пересменки. Через день я опять заступил на вахту, подменял свое однокурсника, который поехал домой подавать заявление в загс, чтобы расписаться во время отпуска в октябре. Познакомился он с будущей женой в Ялте, хотя оба из одного города и даже района. Где бы еще они встретились?! Часов в пять вечера приперлась Малая. Я бы сразу завернул ее, но сидел без денег и был голоден, а она принесла хавку, вкусную и много. Мама ее работала поваром в кафе и каждый вечер возвращалась домой с полными сумками жратвы. Примерно половина маминой добычи поедалась нашим экипажем. Я с удовольствием похавал, но тратить на Малую сексзаряд не собирался. По-хорошему она уходить не хотела, а по-плохому у меня никак не получалось. Все-таки сытый я добрый. Малая догадалась, почему я ее выпроваживаю и уперлась. Она была жутко ревнивая. Такое впечатление, что закончила курсы Отелл, причем несколько раз. Мне кажется, она любила меня еще и за то, что постоянно давал ей повод для ревности, даже подозреваю, что ревновать и любить для нее — одно и то же. Я решил подождать прихода Милы, тогда я быстро подездемонюсь с Малой. Мы сидели в верхнем салоне и болтали ни о чем. Лунь заступил на дежурство, засек нас. Я был уверен, что меня он не заложит, да и Малая скоро уйдет. Мила все не приходила. Когда я в очередной раз спросил у Малой время (у меня часов не было), заметил легкую улыбку на ее губах и понял, что Милы не будет, и догадался, почему. Хотел бы я посмотреть, как Малая, такая худая, справилась с Милкой, которая вдвое тяжелей. На что только не способна ревность! Не люблю, когда обламывают мои мероприятия, и не прощаю. Малая почувствовала это и замерла со склоненной головой, ожидая, что ударю. Однажды я по пьяне провел с ней воспитательную работу, полечил от ревности. Дней пять с синяком ходила. На этот раз удержался. Так как яйца у меня были уже круглые и позванивали, надо было срочно в кого-нибудь разгрузиться. Сперва я хотел продрать Малую в очко. Уже проделывал с ней это. Очко у нее слишком узкое для моего члена. Ей было очень больно, плакала, но не обламывала, терпела до конца, а я растёр головку и потом несколько дней зудела. Над Малой нужно было поиздеваться, но я не мазохист. И тут мне пришла в голову интересная мысль. — Я хочу, чтобы ты разделась перед моим приятелем, — сказал я Малой. — Ты что?! — возмутилась она. — Тогда марш домой и больше не приходи! Она посопела, решая, не заплакать ли, но поняла, что не разжалобит меня. — Перед кем? — Какая тебе разница?! Перед тем скажу, перед тем и разденешься, — и, чтобы немного смягчить, добавил: — Покажешь, какая ты красивая. — Только раздеться? — уточнила она. — Покажешь всё. Может, потрогает руками — от тебя не убудет. — А ты?.. — с ее обостренным чувством ревности трудно было понять, что кто-то к подобному может отнестись спокойно. — И от меня не убудет. — А ты будешь рядом? — Да. — И будешь держать меня за руку, — выдвинула она последнее условие. Я согласился. Выйдя на причал, помахал рукой Луню. Он не сразу понял, но потом, заложив руки за прямую спину, подошел ко мне. Увидев его, Малая успокоилась. Видимо, воспринимала старика нейтрально, как врача. — Девочка хочет показать тебе, какая она красивая, — сказал я ему. — Не понял, — произнес он надменно. — Она сейчас разденется, и ты сможешь полюбоваться ею и даже потрогать. Но только потрогать. Он молча смотрел на меня, не веря в собственное счастье. — Пойдем, — позвал его и кивнул Малой, чтобы шла в каюту. Мы с Малой спустились по трапу, я зажег фонарик. Лунь постоял немного наверху, потом тоже спустился. — Раздевайся, — приказал я Малой. Она, не стесняясь, будто кроме меня больше никого нет, сняла кофточку, юбку и трусики. Сложила их на кровати и посмотрела на меня. Тело ее было в гусиной коже. — Разувайся и садись на кровать. Она разулась и села. — Подними ноги и раздвинь, — приказал я. Она протянула руку и цепко, словно тонула, схватилась за мою. Малая полулегла, раздвинув ноги и уперевшись ступнями в край кровати. Я поправил фонарик, направив луч на письку, маленькую и выбритую наголо. Малая была уверена, что так сексуальней. Если твои первые детские сексуальные воспоминания начинаются с голых писек девочек-ровесниц, то так оно и есть, но у меня первое и самое яркое впечатление связано со взрослой женщиной, у которой промежность была покрыта густыми волосами. Писька у Малой с еле выпирающим лобком и светлокожая, только губки, тоненькие, слипшиеся узким послеоперационным шовчиком, чуть темнее. Над входом во влагалище они как бы сбились в маленький пучочек. — Смотри, — предложил я Луню. Он подошел ближе, наклонился. Тень от него упала между ног Малой. Тогда он присел напротив ее раздвинутых ног. Неуверенно, боясь окрика, протянул руку и дотронулся до лобка, провел ниже, по одной дольке, по другой, потом по слипшимся губкам, осторожно раздвинул их. Малая смотрела на меня. Я молчал. Лунь провел указательным пальцем между губками до влагалища, попытался ввести в него палец, но Малая дернула ногами. Он, словно ожегшись, отстранил палец и шатнулся, чуть не упав. Встав на колени, он наклонился к девушке и принялся целовать ее бедра, потом лобок, губки. Малая сильнее сжала мою руку. Я пожал в ответ и улыбнулся: пусть делает. Лунь принялся лизать ее губки, вход во влагалище. Уши его покраснели. Наверное, и лицо налилось кровью, но мне оно не было видно. Малая засопела курносым носиком, щечки порозовели. Она смотрела на меня блестящими глазами и, уверен, внушала себе, что это я делаю ей приятно. Я погладил кончиками пальцев ее ладонь. Малая сжала ноги, кончая. Сдавленная седая голова Луня замерла, решив, что отгоняют. Понял, что нет, и продолжил. А я любовался Малой. Я впервые видел ее лицо во время секса. Не предполагал, что оно становится таким красивым и желанным. Член мой напрягся. Я положил руку на плечо Луню и приказал: — Отползай! Когда он выполнил приказ, я оперся коленями о край кровати между ног Малой, взял ее за попку, приподнял и натянул на член. Она подалась телом вперед, помогая мне. Влагалище было влажным, член вошел легко, Малая даже не поморщилась. Я перехватил ее за бедра, опустил, опять поднял... Она ловко подмахивала мне. У нас так ладно получалось, словно мы уже много лет любимся только в этой позе. Малая счастливыми глазами впилась в меня. Видимо, ей тоже хотелось увидеть мое лицо во время секса. А может, ей нравилось удовольствие, написанное на этом лице. Иногда она опускала глаза на мой член, затененный, который прогибался, высовываясь, а потом, входя, выравнивался. И я любовался ее похорошевшей и такой сексапильной курносой мордашкой под шапкой непокорных, обесцвеченный волос, пара прядок которых прилипла к вспотевшему лобику. Малая подошла раньше, но притормозила, ожидая меня — и мы кончили одновременно. Она протяжно вскрикнула, радостно и удивленно, потому что впервые ее влагалище судорожно сжалось несколько раз, запульсировав в вагинальном оргазме. Я кончил в нее, чего в последнее время не делал, не желая, чтобы она забеременела и обзавелась кучей ненужных и ей и мне проблем. Я тяжело и удовлетворенно выдохнул и вспомнил, что рядом Лунь. Он стоял сбоку и сзади меня, правую руку держал в штанах, дрочил, наверное, а физиономия была красная, будто вместо меня поднимал и опускал Малую. — Ну, всё, иди, — сказал я ему. Он еще раз посмотрел на девушку, которая его в упор не видела, на ее письку с разползшимися, набухшими и влажными губками, и, пошатываясь, поднялся по трапу. На каждую ступеньку он тратил по паре минут, но ни разу не оглянулся. Я лег на кровать, обнял Малую и впервые сказал ей: — Я люблю тебя. Она заревела от счастья. После этого мы встречались с ней только днем, у нее на квартире, когда мама была на работе, а я был выходной. Мне нужно было видеть ее лицо, которое хорошело и преображалось, словно заимствовалось у зрелой, опытной женщины. Луня я больше к ней не подпускал. Разрешал ему подглядывать за моими шалостями с другими бабами. За это он предупреждал меня о проверках и один раз даже отмазал, когда не сумел разбудить меня пьяного в доску. Малая знала о моих ходках налево, жутко ревновала, даже сцены научилась закатывать. Меня эти сцены забавляли. Иногда только ради них изменял. По окончанию практики я пообещал Малой, что обязательно вернусь. В Одессе нашлись другие девушки, не лучше, но как-то всё завертелось, и я забыл о ней. Со временем мне перестали нравиться зрелые женщины. Планка опускалась все ниже и ниже. Теперь мне нравятся малолетки. Иногда мне хочется вернуться в Ялту и найти Малую. Но в молодость обратной дороги нет. Сейчас она в том возрасте, в каком мне тогда нравились женщины. А может, это и есть возвращение к ней? © Copyright: Владимир Чадов, 2006.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
