Алексей Михайлович Михеев.

Часть первая

ЗАПИСКИ МЕЛКОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ
или
ДЕНЬГИ профиль удален

1

Я, в общем-то, не коммерсант. Я, видимо, все-таки литератор. Прозаик, если быть точным. В Москве в конце безвластных восьмидесятых у меня вышли подряд несколько книжек прозы и даже переводной роман с английского, который предварительно напечатал с продолжением левый, очень левый тогда, журнал «Урал», подарив, кстати, в ту сумасшедшую, недоуменно свободную эпоху читающим людям очаровательного и почти не публиковавшегося у нас писателя Джона Фаулза. Я работал в московском журнале «Родина», появлялся в периодике и в те дни вполне мог влиться в Союз писателей, не имей я на свою беду - или, наоборот, на счастье - каких-то революционных принципов на этот счет. И продолжал бы по инерции носить членский билет СП и сейчас, когда ни в принципах, да и ни в самом факте вступления в Союз никакой особой нужды уже не ощущается.
В общем, я хочу сказать, что человек я все же в большей степени творческой, интеллигентской, художнической сферы и производство копченых кур в городе Новосибирске с их последующей реализацией стала для меня областью достаточно новой, незнакомой, если не сказать совершенно чуждой. Как, собственно, и вся коммерция - Господи, вспомнить только, с кем на заре «перестройки», году этак восемьдесят седьмом, людям, считавшим себя литераторами и мыслящим себя представителями самой свободной и независимой профессии (и потому-то и являющимися самыми нетрудоустроенными в стране) приходилось иметь дело, особенно как раз в наиболее раннем ее «кооперативном прошлом», в котором участвовали освободившиеся из мест заключения уголовники, вышедшие из ЛТП алкаши, никогда не работавшие бичи, бомжи, пройдохи и наконец откровенные бандиты. В совокупности это был такой сброд!.. Тем более что я, не взирая на свое собственное «предпринимательство», не чужд и былых советских социалистических идей и имею, как это ни прискорбно в теперешнее время, неискоренимо коммунистическое, сформированное в свое время, как и в миллионах моих соотечественников, прекрасными советскими фильмами, мировоззрение. И в довершение всего, если уж до конца честно, скажу, что самое любимое мной состояние в жизни - это «курить бамбук», то есть созерцать. То есть ничего не делать. А напрягаться - это для меня всегда связано с чудовищными психическими затратами, на что я сподвигаюсь с большим трудом и лишь ради любопытства, да еще под влиянием своей привычки увлекаться чем ни попадя, «застревая» на каждом очередном увлечении целиком.
Но получить возможность на себе испытать то, о чем мы не могли до этого даже подумать, для меня, умудрившегося «испытать» в силу ряда обстоятельств и упомянутых свойств увлекающейся натуры достаточно много вещей в жизни, превратившего подобное «испытывание» под конец в какую-то даже, стыдно признаться, систему, - не воспользоваться подвернувшимся случаем было бы величайшим упущением. Какого только рода людьми мне не пришлось побывать, в каких только профессиях я не поучаствовал, каких только «творений» не накрапал: и строителя новой жизни, и преуспевающего научного работника, и диссидента-неудачника, и забулдыги-нефтеразведчика, запойного алкоголика, и учителя детей в деревенской школе, дельтапланериста, распутника, отца семейства и т.д., и т.д. И, Боже мой, упустить такой фарт, предпринимательство, не дотронуться до этой сокровенной тайны всех пороков, не окунуться в мир денег, причем, если уж окунуться, то с головой, так, чтобы руки дрожали при подсчете купюр от денежной истерии - о нет, упустить такое, да это было бы просто преступлением.
Теперь у меня от той «красивой» предпринимательской жизни, кроме долгов и изрядно побитой мной «Тойоты» выпуска 1993 года, ничего не осталось, я опять вернулся к своему «корыту», к перу и бумаге, и мой бывший компаньон по последнему предприятию таксист Коля, который очень удачно вместе с другим учредителем нашей коптильной «фирмы» незабвенной Надией воспользовался подвернувшимся случаем и скинул меня, как только мы работу поставили и деньги пошли, за борт с лодки нашего общего дела и который получает сейчас свои стабильные пять тысяч долларов в месяц (клянусь, господа собраться по перу, это правда, пять тысяч долларов, страшное количество тысяч рублей, самому трудно поверить, хотя и сам некоторое время, пока не оказался за бортом, получал столько же), который покупает квартиры, джипы «Сурф», носит газовый пистолет за поясом, ездит в огромной, как аэродром, машине, ходит гордо выпрямившись во весь свой маленький рост, имеет пятнадцать человек в своем подчинении, посылает их за пивом и при встрече со мной тепло, отечески треплет меня по плечу и учит жить.
Я вернулся к своему «корыту», но, тем не менее, историю становления нашего предприятия, самого крупного, кстати сказать, из всех частных коптильных цехов в городе, которое по неофициальным данным уже при мне бесперебойно выдавало более сорока тонн готовой продукции в месяц, расположения которого уже тогда искали реализаторы бройлерной птицы птицефабрик, за копченостями к которому записывались и с утра выстраивались в очередь оптовики, с качеством которого знакомы многие покупатели в городе, я помню во всех подробностях. И мне будет очень интересно обо всем этом рассказать, потому что это предприятие сейчас является типичным новым рентабельным предприятием, у которого есть будущее, а сами Надя с Колей, как его руководители, какие бы у нас ни были личные счеты и если оставить в стороне внутренние отношения, являются как раз теми «новыми русскими», о которых без конца как о спасителях России и отечественной экономики идет речь. И на мой взгляд, если уж считать этих «новых» спасителями страны, то искать их нужно не среди тех новых финансовых и промышленных воротил, сделавших свой капитал на партийных деньгах и приватизационных махинациях, не среди тех «новых русских», которые «наковыряв» в обстановке повсеместного разброда и криминала кучку миллионов долларов продажей ресурсов туда и торговлей импортным бракованным барахлом здесь, «съехали» за «бугор» и уверяют, что вернуться сами и вернут стране деньги, лишь только нормализуется у нас жизнь, закончится разгул криминала и их детям станет безопасно ходить в школу, - а искать таких надо именно среди подобных маленьких предпринимателей, вцепившихся мертвой хваткой в свое маленькое производство (да что эти пять тысяч долларов по сравнению с ворованными миллиардами, на них за «бугор» не съедешь!). Именно только такие и работают на восстановление отечественной экономики, именно они борются с деструктивными законами, рождаемыми в мафиозной глубине госаппарата новыми финансовыми и промышленными воротилами и в таинственных недрах правительственно-президентского клана, они противостоят вымороченной политике налоговой инспекции, изобретая способы уменьшать для себя налоги и этим сохраняют предприятиям жизнь, они научаются работать в обстановке сплошной мафиозности и вездесущего рэкетирства, преодолевают повышенный интерес санитарного, ветеринарного и эпидемиологического надзоров (своего-то производителя легче придушить, чем зарубежного шарлатана, поставляющего сюда всякую запрещенную к продаже в их странах недоброкачественную дрянь), они вкладывают в производство свои маленькие средства, пусть тоже добытые не всегда красивым путем, но в производство и здесь. Они дают рабочие места и создают отечественную конкурентоспособную продукцию, и если уж от каких-то «новых русских» и зависит нормализация жизни в стране, то зависит она все же именно от таких. Именно такие только и в состоянии нормальную жизнь здесь сделать.
Это, конечно, если рассуждать высокими категориями...
Что же касается нас самих, вклада нашего предприятия в нормализацию отечественной экономики, то у нас «спасение страны» начиналось не так торжественно...<!-- phpmyvisites -->
<a href="http://www.phpmyvisites.net/" title="phpMyVisites : приложение с открытым исходным кодом для ведения статистики по веб-сайтам, использующее PHP/MySQL и распространяемое на условиях лицензии GPL."
onclick="window.open(this.href);return(false);"><script type="text/javascript">
<!--
var a_vars = Array();
var pagename='';

var phpmyvisitesSite = 1;
var phpmyvisitesURL = "http://miheev-snezhina.ru/static/phpmyvisites.php";
//-->
</script>
<script language="javascript" src="http://miheev-snezhina.ru/static/phpmyvisites.js" type="text/javascript"></script>
<noscript><p>phpMyVisites : приложение с открытым исходным кодом для ведения статистики по веб-сайтам, использующее PHP/MySQL и распространяемое на условиях лицензии GPL.
<img src="http://miheev-snezhina.ru/static/phpmyvisites.php" alt="Statistics" style="border:0" />
</p></noscript></a>
<!-- /phpmyvisites -->

2

В то время как знакомая моих давних школьных друзей Надия организовывала в Новосибирске очередной умирающий год от года строительных кооператив, а таксист Коля с энтузиазмом вкалывал автослесарем в чьей-то автомобильной мастерской, я в Москве около станции метро «Университет» начал спекулировать картошкой.
Шла весна 1992 года. Ельцин подтвердил указом, что делать можно все. Гайдар отпустил цены, и народ в состоянии ступора взирал на ежедневно, как в счетчике таксомотора, выскакивающие цены над прилавками магазинов и на стремительно, как ускоренные кадры в кино, меняющуюся жизнь.
Именно в это время я после очередного приступа скуки, закончившегося очередным опытом аскетизма, когда питаешься одной только кашей и травкой и о еде только и думаешь, вдруг гениально решил, что пора серьезно занять коммерцией. После голодания, после которых мне часто приходят всякие умопомрачительные идеи, я быстро и бесповоротно (сейчас мне даже удивительно думать о такой былой моей категоричности) решил, что надо начать свое дело. Именно дело. И свое.
И для этой цели я привез из Новосибирска свой «ЕрАЗ».

У меня оставался от кооперативных времен, от моего поверхностного участия в деятельности одного новосибирского рыболовецкого кооператива, давно уже благополучно почившего, допотопный старый легковой фургон Ереванского автомобильного завода, который я использовал по преимуществу для поездок на охоту и на который у меня был выправлен смачный документ, позволявший мне на нем «осуществлять творческие поездки, связанные со сбором литературного материала по всей территории СССР». И именно это зеленое чудовище я из Новосибирска и пригнал.
В Новосибирске стояли еще морозы, сахар стоил уже сто рублей килограмм - в два раза дороже, чем в столице, и, уезжая после недельного пребывания дома обратно в Москву, я увез с собой денег на два мешка сахара, заказанных родственниками для их летних садоводческих нужд. Эти-то деньги и помогли мне, именно с них все и началось, именно на них я купил свою первую тонну картошки, поскольку своих денег к тому времени у меня уже не было - не будь дурак, последние рубли с книжки, остававшиеся от гонораров, чтобы они не обесценились, я потратил еще в 1991 году.
Свою первую тонну картошки я привез из Рязани. Потом я уже не забирался так далеко и ограничился расстоянием в сотню километров. Но рязанская - купленная прямо на рынке - картошка была исключительная. Я продал ее за один день у метро «Университет» и сразу сделал себе рекламу. Потом, хотя картошка была другая, хозяйки зачастую предпочитали покупать ее все равно у меня.
Я только постоял, открыв заднюю дверь ЕрАЗа, десять минут до первого покупателя, а потом ко мне уже образовалась очередь.
Эх, какое было благословенное время! Действительно, можно было делать все. Никаких тебе инспекторов, проверяющих, указывающих, ни милиции, ни санэпидемнадзора, ни поборов, ни фактур, ни разрешительных бумаг, ни налогов, и торговать можно практически где угодно! Вытаскиваешь только какие-нибудь, какие ни на есть, весы, встаешь с краю рыночка, а то и вообще где попало, но обязательно по главному ходу людей - и лишь успевай взвешивать и считать деньги.
Продал я тогда на сумму в два раза большую, чем потратил. На все мероприятие у меня ушло два дня. На третий день я поехал за следующей тонной и продал ее так же быстро, накрутив на этот раз только восемьдесят процентов, потому что в ближних районах покупал картошку уже дороже. После третьего же раза я смог купить сахар родственникам, избавившись от моих по отношению к ним долгов.
Регулярно через день я уезжал рано утром и привозил картофель к вечеру, купив его в какой-нибудь деревне. Это была самая сложная операция. Был разгар весны, погреба освобождались, народ отбирал семенную картошку и продавал остатки. Но вызнать, найти, помочь достать из погреба, а потом еще сторговаться было делом достаточно хлопотным.
На второй неделе моей работы у меня была уже продавщица. Бабушка-пенсионерка, до сих пор благодарная мне за два процента с выручки, которые я в то голодное время ей платил. На третьей неделе я решил задействовать весь свой «автопарк» и взял водителя на имевшийся у меня «Запорожец». Теперь я только ездил в область для закупа, а продавалась картошка и подвозилась из нашего подвала к месту продажи уже без меня. Оборот теперь шел в два раза быстрее. На столе моего семейства появились ранняя зелень, дорогостоящие свежие огурцы и помидоры, которые я покупал у соседей по рынку в конце торгового дня. Но не это было главной моей задачей, и как мои домашние ни подбивали меня на какие-то более существенные приобретения, я сопротивлялся упорно, маниакально держа в голове свою главную цель - капитал. Тут уж я стоял насмерть.
На втором месяце у меня денег было уже настолько порядочно, что я перестал вписываться в свою торговлю. Подобное обстоятельство меня стало мучить, я не имел возможности вкладывать в закуп все деньги и большая честь оставалась без движения, не принося прибыли. «ЕрАЗ» мой больше тонны за раз привезти не мог никак, и я стал перед выбором, либо каким-то образом расширять дело, либо переходить на более дорогостоящий товар. Я внимательно присматривался к тому, как происходила торговля огурцами, которые подвозились из парников Подмосковья и которыми занималась в нашем районе азербайджанская община. Огурцы шли влет. Парню продавцу только сгружали с машины ящики и выставляли весы, грузовик уезжал определять следующего продавца в другом месте и забирал отторговавшегося к вечеру. Но эта ниша была уже занята, начальный момент я упустил, у меня недоставало тогда денег. Первое отпадало. Можно, конечно, было попробовать, покупательский рынок в Москве, в общем-то, бездонен, но смущал момент криминальной конкуренции. Слишком я запоздал, чтобы вписаться в уже поделенные зоны торговли: освоившись на своих местах, продавцы все же начинают ощущать себя хозяевами и стараются препятствовать появлению конкурентов и снижению цен. Меня и с картошкой-то уже не раз за сбивание цены пытались трясти за грудки конкуренты, и я как человек некоммерческой, «художнической» направленности в таких случаях всегда посовал . Я не был еще готов отнестись с энтузиазмом к романтике Дикого Запада и с ружьем защищать свое ранчо, такое мне еще было непонятно. Два раз меня выживал с места на другую станцию метро один особо горячий торгаш с тремя тоннами картошки на «ЗИЛе», и оба раза я уступал. Возможность быть побитым или посаженным на перо не вписывалась в мою программу. На мой взгляд, такое не стоило свеч, с самого начала я дал себе зарок не относиться к своей затее слишком серьезно.
Так что оставалось второе...
У нас в соседках по дому жила одна одинокая молодая мать с пятилетним сыном, с которой мое семейство было в приятельских отношениях. Работала она диспетчером в ДЭЗе и как-то поделилась со мной наблюдением, чем спекулируют работающие в ДЭЗе дворниками семьи-татары, составляющие по традиции среди московских дворников большинство. Как она завидовала потом мне, воспользовавшемуся ее подсказкой и пустившему в ход эту идею. Но что могла сделать она? У меня была машина, у меня была одержимость работать, были средства, а она единственное, что была в состоянии сделать - это после работы попродавать на углу индийский чай, которым ее снабжали имеющие связи с оптовыми базами подруги-продавщицы. Чтобы после этого сразу бежать тратить заработанные деньги на какую-нибудь радость для ребенка.
И здесь как раз выявляется первый щепетильный вопрос коммерческого мира: как делиться прибылью и нужно ли платить за идею? Раньше, при социализме, такой вопрос вообще бы не возник - все делилось поровну, а за идеи уж и совсем никто не платил, интеллектуальная собственность была, в основном, общей. Но вот если идея в новых обстоятельствах приносит тебе деньги, нужно ли за нее платить? И если нужно, то сколько - один, два, десять процентов, или должна быть какая-то одноразовая выплата и потом эта идея уже полностью твоя? Где тот справедливый «цивилизованный» договор? Как определить справедливую стоимость? Ведь ты обработал идею, ты вложил в нее деньги, старание, выдумку, ты рисковал, нес ответственность, а тот всего лишь произнес слово... К тому же у тебя всегда есть оправдание законами рынка: не воспользуешься, исходя из своих высоких принципов, ты, воспользуется этой мыслью другой, обязательно воспользуется, свято место пусто не бывает. Ниша очень быстро заполняется, следом придут большие фирмы и все равно неизбежно задавят и тебя, и любого другого, у тебя очень мало времени, до досужих ли рассуждений о справедливости?.. Вон челноки... Заплатил ли кто-нибудь первому челночнику, а ведь по его схеме, отняв у него и идею и составив жутчайшую конкуренцию, работают сейчас сотни тысяч. И внутренние оправдательные причины: инфляция, каждый день не вложенные деньги теряют свою цену, и ты без конца знай вынюхиваешь, выспрашиваешь, выискиваешь, куда и как их вложить, всегда держишь ухо востро, у тебя всегда беспокойство, всегда болит за накопленные деньги, за «капитал», голова...
Но с другой стороны, с подачи этого советчика я свои деньги увеличил во много-много раз. И следом еще вопрос: а что бы я делал без этой идеи?
И пусть я эту женщину все же как-то отблагодарил. Я давал ей без востребования деньги в долг, находил иногда за вознаграждение работу в своем «деле», но тем не менее, и я, и она, оба мы понимали, что по сравнению с тем, сколько я на ее идее заработал, все мои подачки - пустяки.
Можно все это назвать мелочами, ненужными умствованиями. Но не очень получается, потому что в отбрасывании подобных мелочей и оставлении таких вот досужих умствований, которым прежде отдавалось все время, на которые был потрачен, если прикинуть, не один десяток лет собственной жизни, а тем более в утешительном откладывании решения упомянутых вопросов на потом: рассужу и сочтусь по завершении формирования капитала, который ты, кстати, может быть, собираешься и вовсе употребить еще и на какое-нибудь благое дело, - в оправдывании себя жестокими законами рынка содержится все-таки оттенок предательства. Потому что никакого завершения формирования первичного капитала не происходит, он всегда под угрозой, его всегда недостаточно, всегда он требует увеличения и борьбы за его сохранность, процесс бесконечный. И тебя подавляет процесс, некогда вспомнить о мелочах, некогда умствовать, не доходит никак до благого дела.. Наблюдая за собой, в своей уже выработанной литературной способности отстраняться и воспринимать себя как материал, со стороны, я чувствовал, как по мере углубления в коммерцию в своем маниакальном стремлении добиться «капитала», я приносил в жертву все больше подобных «мелочей» , подобных сумасбродств. Привыкал автоматически оправдываться разными причинами и все меньше нравился себе...
... Ты начинаешь хуже спать, меньше радуешься маленьким радостям жизни, утрачиваешь покой. Суетно и тревожно складывается твой день, меняется выражение лица, делаешься замкнутым и черствым, делается жестче взгляд, суше и гораздо реже возникает в тебе смех, ты перестаешь, как раньше, привлекать к себе людей, - а если еще привлекаешь, то обязательно не упустишь случая, чтобы и это с выгодой не проэксплуатировать; быстрее начинаешь стареть. Начинаешь иначе смотреть на привычные, казалось бы, уже вещи, у тебя начинает меняться восприятие, даже мировоззрение: отбор фактов, поступающих в сознание, становится иным. Другие почитываешь книги, другие ведешь разговоры, тяжелее становится сосредотачиваться на отвлеченном, верующему - думать о Боге, пишущему стихи - проявлять свои способности и т.д. и т.д. Во всех отношениях человек становится другим и, чего греха таить, хуже. И если считать, что с возвратом к рынку, любому, какому ни на есть, коммунистическому, дикому, цивилизованному, моральный климат в обществе улучшается, то это значит, по-моему, вводить себя в большое заблуждение...

В общем, вторым моим товаром стал сирийский тюль. Гардинная ткань фирмы Olabitex, которой сейчас, много лет спустя, завешано, пожалуй, каждое десятое окно в стране.
Соседка только сказала мне, что дед ее знакомых дворников, живущих в общежитии, татарин, приезжает к своим внукам раза два в месяц на день-другой купить в магазинах материал и увозит его в рюкзаке куда-то к себе в Татарию, чтобы продавать его в больших городах, в Казани, Канашах, Ульяновске, приходя с ним в проектные институты и разные учреждения.
И уже через два дня я ехал на своем «Запорожце» открывать себе новые возможности, горизонты и края.
Тюль оказался действительно товаром золотоносным. Если бы у меня было достаточно денег и я мог бы забить им «Запорожец», а потом, отторговавшись, незаметно для посторонних глаз исчезнуть и вывезти выручку (что, пожалуй, не менее важно), я бы вообще озолотился. Но в том-то и дело, что денег мне всегда за всю мою торговую деятельность, когда у меня что-то выстраивалось и «стрелял» какой-то товар, хронически не хватало. Не имел я ни партийных денег, ни льготных кредитов, негде было украсть, нечего было заложить существенного, и поэтому тот сказочный, фантастический, разгульный, разудалый момент в истории нашей страны, характеризовавшийся суперприбылями и дележом общественной собственности, я упустил. Ну да что печалиться, либо надо было ориентироваться вовремя, либо теперь уже не ныть и утешаться тем, что достигнуто.
Самым главным достоинством тюля являлось то, что он, дорогостоящий, был очень компактен, легок и в одну небольшую и совсем не тяжелую сумку его входило на сумму, равную стоимости почти двадцати тонн картошки. И бешено, я подчеркиваю это слово, бешено он раскупался женщинами.
Но до того, как я все это выяснил, мне пришлось пережить немало нервных потрясений. В первую мою поездку занесло меня аж за тысячу километров от Москвы. В направлении, которое я выбрал, трудно было найти большой и удобный город. В Пензе не покупали, в Кузнецке я не нашел даже где пристроиться, в Сызрани меня ограбил наглый золотозубый цыган, принудив на рыночке, на котором я выкатил свою «штуку» тюля на капот «Запорожца», чуть ли не половину всего моего запаса продать ему по цене в полтора ниже московской. И я ничего не смог сделать против. В чужом городе, на чужом рынке, с уверенно держащимся наглым цыганом, застращавшим меня своим табором... Пришлось сматываться оттуда подобру-поздорову. Четыре дня не мог отыскать способа продажи и начал уже впадать в панику: продам ли я тюль вообще когда-нибудь, или, может быть, он останется при мне уже навечно... Шарахался ото всех подозрительных лиц, ночевал только на заправочных станциях в машине, и когда наконец забрался за тысячу километров от дома и попал в Тольятти, то, спускаясь с Жигулевских гор по серпантину дороги и обозревая вдали за Волгой бесконечные кварталы домов, я не думал еще, что это будет мой город, что это будет мое Эльдорадо. Пусть и тут мне пришлось безуспешно постоять у двух институтов, ловя кислые взгляды сотрудников и выслушивая жалобы по поводу того, что второй месяц не выплачивают на работе зарплату . И пусть я продал там всего какие-то несколько десятков остававшихся метров, причем одну половину женщинам в пошивочном ателье, заглянув в него случайно, а вторую опять какому-то цыгану, выросшему тут же у прилавка как из-под земли и увлекшему меня куда-то на окраину города в зону частного сектора, где я во дворе грязного покосившегося домика, на не строганном столе, в окружении цыган отмерил тюль старой беззубой цыганке, его жене, торговавшейся со мной до седьмого пота (но все же заплатившей деньги!). Пусть все было и там поначалу очень невразумительно и прибыль сложилась самая минимальная (но все же была! Учитывая грабеж...), домой я не ехал, а летел. Потому что чувствовал: задача решена, предприятие освоено, место найдено, можно дать голову на отсечение, но в этом городе работа есть.
И уже через несколько дней, отдохнув от потрясений, с сумкой и рюкзачком поехал я в Тольятти опять. На этот раз только уже на поезде. Гнать «Запорожец» за тысячу километров из-за трех-четырех десятков килограммов я посчитал нерентабельным.
Конечно, так тревожнее, но зато ты не привязан к машине, а в поезде имеешь возможность спать хоть все пятнадцать часов.
И таким образом я принялся ездить в Тольятти через каждые три-четыре дня.
Я вел партизанскую жизнь, маскируясь под туриста. Это было не лишнее, если учитывать былую криминальную обстановку в Тольятти вокруг главного автомобильного завода страны, о которой тогда писали все газеты, употребляя страшные слова «автомобильный бандитизм», «рэкет», «спекуляция», «мафия», и если учитывать мои собственные наблюдения, основанные на постоянном контакте с цыганами, как выяснилось позже, широко представленными в этом регионе.
Поскольку единственный прямой поезд в Тольятти из Москвы приходил только к вечеру, я был вынужден проводить в городе ночь обремененный тюками товара. На вокзале, пристанище всех бичей и туристов, я ночевать не рисковал, а ночевал в палатке в зоне отдыха на берегу Жигулевского водохранилища. Рюкзак и сумку с дорогостоящим товаром прятал, тщательно маскируя, в лесу, для чего использовал весь свой охотничий опыт (кстати сказать, за все эти последующие годы коммерции на охоте по-настоящему я так ни разу и не был!!). И рано утречком, сняв палатку, с которой, к слову, прошел не раз по Алтаю, побывал в десятке мест по Северу страны, которую сам шил и довел ее облегченный вес всего до одного килограмма (и Боже ж мой, на что тратишь накопленные за столько лет отрешенчества и бегства от «тоталитаризма» благородные навыки бивачной жизни!!!), которая долгое время в дополнение к спальнику являла собой для меня дом, образ жизни и мировоззрение, - я доставал из укромного места свою поклажу, выбирался из леса и садился на конечной остановке на троллейбус, чтобы доехать на нем до какого-нибудь управления завода, конторы СМУ, исследовательского института, где бы работало много женщин. Город на предприятия был богат... Я только входил в вестибюль, за проходную не углублялся, договаривался либо с профкомом, либо просто с вахтером, чтобы мне выделили какой-нибудь столик, раскатывал по нему, пуская волной, образец. И просил включить свет...
И среди женщин конторы начинался переполох.
Что-что, а красивая ткань - это все-таки достижение Востока. Это своя культура, история, традиции, свои таинства. В те годы ни одна женщина не могла устоять перед видом ткани для гардин, которую начали поставлять нам сирийцы. И когда она лежала, сверкая люрексом, на столе, или собранная буфами была вывешена на стену, она действовала прямо на женское подсознание, затрагивала какие-то тайные струны, и любая из проходящих мимо просто не могла к моему столику не подойти.
Новость о гардинном материала в вестибюле распространялась моментально, и уже через полчаса у моего столика был решительно весь женский персонал.
И нельзя сказать, что этого материала не было в магазинах. Он был, особенно в магазинах коммерческих. Стоил, правда, он там в два раза дороже, чем в Москве, в то время как у меня наценка была всего процентов пятьдесят-сорок. Но главное было даже не это, главное заключалось в самом эстетическом воздействие материала в казенном институтском фое или сером конторском вестибюле на женское воображение. Женщины просто немели от восторга.
Ну, и еще, конечно, срабатывал эффект заразительности: одна, вторая, третья - а потом покупали уже все. И пусть не давали два месяца получку, для меня они находили деньги все равно. Я даже сравнивал себя порой в уме с коробейниками, описанными в «Охотничьих рассказах» Тургенева, которые прозывались «орлами» и которых зачастую бивали, отловив на задворках деревни, возмущенные мужья. Женщины занимали, перезанимали, ездили в обед домой за деньгами и все равно покупали у меня тюль, выстраиваясь в очередь. Представить только, отдавали мне каждая по ползарплаты и еще выстраивались в очередь!..
Отторговывался я за два-три часа и сразу же уезжал домой в Москву, чтобы через три дня вернуться с новой партией. Капитал мой рос в геометрической прогрессии. Мое воображение рисовало уже пять тысяч процентов дохода в месяц. Это была фантастическая цифра, но основания для нее все же были: реализация шла очень легко. Одну только улицу Промышленную я обрабатывал в несколько приездов, потому что на ней одной была уйма предприятий, заводы следовали один за другим. Я неистовствовал. Я просто сатанел от жадности, не давая себе ни сна ни отдыха и не обращая внимания ни на что, кроме прибыли. Я всегда последовательно рассматривал любую возникающую у меня страсть, если она не была связана с полом непосредственно, как сублимацию либидо. И всегда самонадеянно считал, что знаю, откуда что идет. Но тут я терялся. Ни одна другая страсть, ни одно увлечение не захватывало меня так сильно. Я уже не понимал, чему приписать такое: либо специфике мира денег, либо тому, что начал уже выходить из этого возраста. Я прекрасно помнил механизм сублимации, испытал его неоднократно, и когда увлекался планерными полетами, и когда увлекался охотой, литературой, синхронным плаваньем т.д., и т.д. - но тогда при сублимации либидо - я отчетливо осознавал - происходило, требовалось некоторое внутреннее усилие, по крайней мере первоначальное, после чего уже, с подавлением, переоформлением либидо, происходил еще и какой-то экстатический всплеск, прозрение, умиление в бескорыстной любви к внеполовому предмету, озарение, вдохновение. Тут же все было по-другому.
И хотя я замечал, что женщины, исходя чувственной истомой к материалу, который я им демонстрировал, испытывали нежность заодно и ко мне, я ни разу не взглянул ни на одну из них с особым вниманием. И хотя они привычно кокетничали, интересовались у меня, откуда тюль и какой расцветки висит у меня у самого дома, какой рисунок предпочтителен мне и кто я такой и как называется моя деятельность, и хотя подчас среди них бывали очень привлекательные, и хотя я тоже отвечал им, тоже шутил с ними, разговаривал, тем не менее, ни одна бесовская мысль не прокралась в мою голову. Ни разу не пришлось мне себя наставлять или, тем более, с собой бороться. Я поражался сам себе. Остатками ума, не задействованными в коммерции, я отмечал, что меня совершенно перестали интересовать женские прелести. Сами женщины, переговорив у моего столика со мной и друг с другом, даже и отвечали на мой и свой вопрос, делая шутливый вывод: «Это наши новые купцы. Они уже не влюбляются. Мы, женщины, им не интересны, у них все заменяют деньги...» С ласковой шутливостью и смеясь. Но в их словах была абсолютная правда.
Если тут и присутствовала сублимация, происходило замещение, то эта страсть впитывала всю энергию либидо целиком, без остатка, мешая понять что происходит и что из чего. Причем, она, энергия, не давала ни экстаза, ни прозрения, ни умиления, оставляя только одержимость и иссушенность. Повторяю, при полном отсутствии полового начала. Или, как знать, может статься уже вследствие отсутствия его. Комплекс Гобсека...
Все это было очень ново для меня, происходило какое-то постепенное вовлечение меня в совершенно неизвестную завораживающую сферу, сухую и безжизненную, как песок пустыни. Эта страсть умертвляла все. И ладно бы страсть, великая страсть с большой буквы. Но ее ведь и великой не назовешь. В ней не было ни возвышенности, ни поэтики. Она была совершенно непоэтична. Ни романтики, ни упоения, лишь ровный, всепроницающий, равномерно распространяющийся и захватывающий тебя всего жар. Я долго думал на эту тему и пришел к выводу, что тут не во мне дело, не в моей личности, не в моем возрасте. В гобсековской страсти, в деньгах, романтики не может быть вообще. Даже когда мы говорим о романтическом золоте Джек-Лондонского Клондайка, мы все-таки подразумеваем романтику не в самом золоте, не в самих деньгах, а, напротив, в отсутствии их, в пути достижения, в трудностях, в игре, в которой борются за приз, пан или пропал... Обладание же деньгами содержит в основе и порождает эмоции совсем иного рода...
С места продажи я исчезал всегда незаметно. Рюкзак в сумку. Посмотреть, нет ли за тобой наблюдающих глаз и быстро забраться в проходящий мимо троллейбус. Какие, там, женщины, Господи, разве это в голове, надо продуманно покинуть поле боя. Завершение операции тоже должно быть проведено серьезно. В том криминальном мире, в каком мы сейчас живем, расслабляться в подобной ситуации более чем неуместно. Можно даже еще поменять троллейбус. Как в детективных фильмах. Но вот когда ты уже полностью почувствуешь оторванность от места действа, тогда действительно наступает облегчение. Операция завершилась. Можешь поднять голову, посмотреть на небо, вдохнуть полной грудью, сходить в столовую, в кино, наконец. Но поскромнее, не зарываться. На вокзале, в долгом ожидании поезда, можешь даже разлечься вслед за всеми где-нибудь на травке, неподалеку, правда, от людей, в твоей повседневной, как у всех, одежде внимания ты не привлечешь. Можешь, если уж не вытерпишь, сморит тебя любопытство, уединиться даже в лесу и посчитать деньги...
Но сытая удовлетворенность скоро проходит и все начинается сызнова.
За один приезд оборотная сумма увеличивается почти в полтора раза. Поскольку товар этот был очень легкий и привезти его, даже на поезде, можно было немереное количество, получаемая выручка могла без ограничения вкладываться в новую партию и каждая новая вкладываемая сумма была в полтора раза больше, чем предыдущая. В этом направлении был полный простор. Другое дело, что очень много времени тратилось на дорогу, на доставку, учитывая еще, что продавалось все, что привозилось, в считанные часы. Я пытался максимально сократить время в пути, но это было очень трудно, поезд ходил крайне неудобно и минимальный цикл был все равно только три дня и еще суббота и воскресение выпадали. И потом, я был не железный, ездить туда обратно на такое большое расстояние было и физически очень тяжело.
Поэтому с наступлением летних отпусков я, решив полностью посвятить себя делу, отправил свое семейство на все лето отдыхать и выписал из Новосибирска к себе двух болтающихся без дела на каникулах племянников, чтобы расставить их на «вакантные» места.
Теперь у меня, вроде бы, получалось все достаточно стройно. Мы все так же «косили» под туристов. Я перегнал в Тольятти свой «Запорожец» и жил в нем. Ребята подвозили мне материал, купленный в указанных мной московских магазинах, используя для этого рюкзаки и байдарочные пеналы, кстати, очень удобные в этом отношении, в них входило тюля по несколько, намотанных одна на другую, штук. Я же встречал их на вокзале в Тольятти и отправлял с деньгами обратно, предварительно научив их тому, как вести себя в поезде: не выходить из купе в тамбур курить вместе, есть только у себя в вагоне, пива не пить, в скандалах и происшествиях не участвовать и спать, держа сумку с деньгами у себя под головой. И никогда, никогда в криминальных ситуациях на защиту денег в борьбу не вступать. Продавал я чаще всего сам, иногда с ребятами, когда им не надо было перед выходными ехать в Москву, и все больше расширял зону деятельности, добравшись уже до многочисленных предприятий и управлений автомобилестроительного завода. В одной конторе больше двух раз я старался не появляться, за два раза происходило по существу полное насыщение, дни авральной покупки не могут следовать без конца один за другим, зазевавшиеся же единицы были уже не интересны, наша задача была снять пенки. Иногда мы вместе уезжали в Москву, тогда я оставлял машину на автостоянке неподалеку от вокзала, чтобы было удобно, приехав с грузом, сразу в нее сесть. А иногда мы ночевали в машине все трое, и утром я отправлял ребят в Москву на самолете.
Один день с помощниками я все же выиграл. Мои сто сорок процентов тикали теперь каждые два с половиной дня как часы. Деньги росли будто сами, все было накатано и отработано. Но мне все равно не было покоя, я все равно страдал, все равно мне казалось, что оборот проворачивается слишком медленно, что он слишком растянут, что, в основном, с пацанами я лишь облегчил себе работу физически, а время доставки из-за неудачного расписания движения поездов сократил очень незначительно, а что сокращать все равно как-то надо, время не ждет, коньюктура может измениться, а денег еще слишком мало, мало, мало... И тому подобное...
Вот я лежу на склоне дня один на бережку Жигулевского водохранилища, помешиваю готовящуюся на костре в пустой консервной банке кашку и посматриваю на загорающих в отдалении девушек без лифчиков. За спиной у меня моя машина, в ее багажнике - товара на несколько таких машин. Светит солнце, тепло, вода искрится, белеют паруса яхт вдали...
И мне бы отнестись ко всему этому как к приключению... И радоваться бы тому, что лежу с кучей денег на берегу, что отдыхаю на Жигулевском море, как автотурист, что доходы растут сами собой и завтра будет худо-бедно больше, чем вчера, - насколько-то всё равно будет больше... Но азарт, но алчность!
И казалось бы, столько любопытного... Ночуем мы, например, с одним из племянников в моей тесной одноместной палатке в лесопарковой зоне какого-то санатория, в котором палатку ставили уже в самой темноте на ощупь, слушая подгулявшие голоса невдалеке. А ночью спасаем от начавшейся грозы свой ценный груз, суетясь под проливным дождем вокруг палатки, промокая до нитки и пакуя свои объемистые тюки в полиэтиленовую пленку. А утром, умытом и чистом, в тишине выходим с рюкзаками из леса в залитый туманом город, чтобы на первом же подвернувшемся предприятии, выплывшем из белой мглы, предстать со своим тюлем перед пораженным взором здешних работниц, как в сказке, и услышать от них, вспомнивших сразу только на этой неделе прошедшую рекламу штор по телевидению:
«Вы из телевизора?..»
…Но мысли о сокращении затрат, о нехватке оборотных средств, об экономии, о бережливости...
Сколько занимательного, сколько материала, и одно только наблюдение над тем, что ты чувствуешь, когда видишь, как у тебя на глазах твой забитый денежными купюрами бумажник превращается в два...
Но нет. Снедает какое-то серьезное отношение к предмету. Не могу ни расслабиться, ни обрадоваться, ни успокоиться, ни понаблюдать. Обуревает жажда исправить ошибки, наверстать, сделать процесс рентабельнее, угнетает какое-то «профессиональное» отношение к делу. Как сократить срок завоза до одного дня, на сколько партий разделить поставку, как расставить ребят, на сколько частей распределить общую сумму, с которой они ездят, а от этого во многом зависит процент прибыли, как полнее охватить город... Может быть, это наследственное. И алчность, и прижимистость, и серьезность. Мой прадед по материнской линии Яков Дмитриевич Верхов был купцом в городе Новониколаевске, он имел серьезный зарегистрированный капитал во сколько-то там тысяч рублей, соответствующий капиталу купца второй гильдии, магазины, доходные дома, один из которых, двухэтажная каменная гостиница с голыми лепными амурчиками по карнизу и изображением камеи над входом, еще до 1988 года стоял в самом центре города на площади Ленина и был определен советской властью под областную прокуратуру. Вполне вероятно это может быть наследственность, кровь. Но, тем не менее, мысли только о том, как, что, сколько и почем? И ни любопытства, ни удовольствия от жизни, ни свежести восприятия - ни даже интереса к этим девушкам, загорающим на берегу...
«Вот купаются девушки в Жигулевском водохранилище без лифчиков...
Говорят: звезды, знаменитости, далекая недоступная жизнь... А наша жизнь на фоне этой масштабной, звездной жизни - ничто, и мы - ничтожества. Там возможности, воля, свобода, там оставляют след в истории... А нам что? А нам... а нам остается распорядиться своим собственным телом! Тем, что дано уже именно нам. И определиться с ним со смыслом. И тоже стать свободными, с возможностями, с поступками и - личностями...
Вот они купаются с голыми грудями, презрев то, что их может за этим кто-то застать, и совершают своего рода поступок. И в этот момент они строят, созидают свой собственный мир. Свой особый, только им свойственный. Нам ничего не дано, мы ничем не одарены, мы ничтожества, в провинции, в глуши, на позеленевшем от времени водохранилище, да еще и в стране сплошных несвобод. Мы ничего из себя не представляем, следа в истории не оставим, заметного ничего в жизни не свершим, выдающимися не будем. Но мы имеем тело! И это целый мир! Распорядиться с ним умело. С фантазией, с умом, с выдумкой. Артистично, героически, жертвенно, художественно, самоотверженно и т.д. Да мало ли как!.. И этого мало?..
«Дано мне тело...» Нет, не об удовольствиях тела в этом случае идет речь, не о наслаждениях, а о том, как это тело и в каком ракурсе и куда поставить!.. Как с ним определиться... Например, с точки зрения художественной, с точки зрения искусства. И ты уже художник. И эти девушки с голыми грудями в брызгах воды, на которых с противоположного конца пляжа хмуро поглядывают (или тайно подглядывают) благовоспитанные смиренные граждане уже художественно и свободно со своими телами определились...»
И дальше в блокноте одни цифры и столбики. Одни вычисления…
...Провожу свободные два дня в ожидании рабочего понедельника в лесу за Тольятти - далеко от города, на живописной поляне, в пору самого цветения, без комаров, в сухом бору. Вдали виден плавными волнами простирающийся ковер сосновых макушек, то тут, то там прорываемый кудрявыми верхушками берез, светлыми холмиками возвышающимися над ровными просторами соснового моря. Пахнет раскаленной на солнце корой, хвоей, птицы поют где-то в кронах, бабочки летают на высоте. А я - внизу, как на дне колодца, на середине поляны, в глубине своего «Запорожца» считаю и пересчитываю деньги, строю планы последующих предприятий, выдумываю новые способы увеличения прибылей. И не могу ничего с собой поделать, осознавая уже вполне, что на этот раз «застрял капитально», что уже не принадлежу себе.
До язвенной боли в области желудка мучаюсь, борясь сам с собой, понимаю уже, что это сумасшествие: выгляни, посмотри вокруг, передохни. Недоволен собой, наставляю, корю себя, но не в силах переключиться на другое, осознавая уже вполне, что опять «застрял», и на этот раз застрял «капитально», что уже не принадлежу себе.
Давно хотел попробовать ответить на естественно созревший и не раз уже возникавший в уме вопрос: как может считающий себя интеллигентным человек заниматься подобным делом?.. До этого все здесь некстати как-то было, сейчас же подобный вопрос даже уместен...
Лезть через ноги толпы пассажиров со своими сумками на облюбованную вторую, а то и третью, полку, поскольку все кругом занято, а билетов, кроме как в общий вагон, в кассе уже на неделю вперед нет. Являть собой знакомый всем по поездам тип пассажира, получивший из-за своей способности заполнять поклажей все мыслимые и немыслимые пустоты в вагоне прозвание мешочника. Мало того, потом еще торговать, искать место для торговли, вступать с людьми в какой-то идиотический диалог, давать сдачу, получать деньги, расхваливать товар, набивать цену...
Попробую ответить хоть приблизительно… Есть какая-то прелесть в том, чтобы полностью освоиться со своей ролью. Слиться с ней, стать тем, кому она принадлежит, чьей она является. Скажем, к примеру, ролью шофера. К примеру, в дальнем рейсе, выйти из какого-нибудь, допустим, ЕрАЗа в домашних тапочках, небритому, в засаленных брюках и, никого не стесняясь, проследовать в придорожное кафе, неся с собой пустой термос для кипятка и полотенце на шее. Чувствуя себя в этот момент совершенно в своей тарелке, в чужом городе, как в своей кухне, и приобщенным к несметному полчищу дальнобойщиков-шоферов. Одним из тысяч. Но так сладко осознавать себя кем-то. Быть цельным. Ощущать себя человеком с местом в жизни, с профессией. И важно ли, кем именно в данный момент - писателем, шофером, физиком-теоретиком, землекопом или вот, спекулянтом?! Так радостно сосредоточить себя, отдохнув от одиночества, на подобной игре...
Но в данном случае вся драматичность ситуации заключалась в том, что игры не получилось. Лучше даже сказать, я заигрался. В этом очередном своем увлечении я отнесся к делу слишком серьезно, не я уже владел ситуацией, материалом, а материал мной. Я не рассчитал сил, попав, видимо, как это говорилось, во власть «желтого дьявола», хватка которого на самом деле крайне сильна. Я даже уже не рефлектировал. Не до того было. Я просто сходил с ума от жадности. Ребят своих гонял нещадно, ругался с ними из-за своих прав на собственность, доказывая, что это наше дело - мое. Стал раздражительный, въедливый, желчный, потерял аппетит, меня стали преследовать экзистенциальные страхи, апатия, состояние полного упадка сил...
И, тем не менее, от страсти этой своей я все же наконец освободился. Как всегда, выручает меня в таких обстоятельствах, вытаскивает, спасает - это моя скука. Всегда появляющаяся исподволь, незаметно, но постепенно забирающая в руки все права. Зачем я это делаю? Какой от всего этого смысл? И мне до осточертения, до физического отвращения, до тошноты надоедает все то, к чему я еще только неделю назад был так привязан.
Неожиданно все стало скучно. Вдруг после четырех месяцев интенсивнейшей работы и сумасшествия, когда даже не хватало времени на сон, когда все мысли только о деньгах и когда деньги шли по накатанному и отработанному пути, выстроившись купюрами одна за другой, мне все опротивело. Противно стало считать прибыли, противно ездить, надоел Тольятти, надоел тюль, торговля, морды, поезда, женщины даже, прости меня Господи. Видеть ничего я не хотел, и хотя дело было отлажено, и надо было бы продолжать, я ведь лишался больших сумм, которые доставались сейчас без особых умственных затрат и напряжений, только крути потихоньку и крути, я ушел на покой. Отдавая себе отчет в том, что возобновить после перерыва будет невозможно, ситуация изменится, спрос понизится, цена упадет - и в этом я был прав, как во многих вопросах и до и потом. Прадедовское чутье меня не обманывало, можно было бы даже сказать, что в своих действиях я был прав все время. И не зря я гонял и ребят и себя, не давая роздыха, не зря спешил, старался кого-то обогнать, опасался конкурентов. Конкуренты появились уже на втором месяце работы, причем породили мы их сами. Однажды хорошо одетый молодой человек на «Жигулях" - девятке, тоже торговавший, как выяснилось потом, по вестибюлям контор детскими вещами, заглянул на автопредприятие номер один, где мы как раз находились, чтобы договориться с начальством о завтрашней торговле, и увидел нас, увидел столпотворение, производимое нашим материалом. Боковым зрением охотника, продавая, отмеривая и считая деньги, я отметил и его появление, и то, как он говорил с кем-то в профкоме, как уединился с моим племянником позади у подоконника, предлагая, как потом я узнал, племяннику покупать у нас материал оптом; и племянник лишнее наболтал, и уже на следующей неделе нас ожидала нежданная встреча с его длинноногими продавщицами, торговавшими наряду с детскими распашонками и нашим тюлем на заводе «Химпрепараты».
И не зря я спешил до конца использовать ситуацию, после перерыва все действительно изменилось и возобновить торговлю тюлем не удалось, пришлось искать другой дефицитный товар. Так что и тут догадки мои подтвердились...
Но скука, скука... Я спринтер, я могу выкладываться только на короткой дистанции, причем, выкладываться полностью... Но пропадает азарт, исчезает привкус нового, остается рутинная каждодневная работа, и покупают уже не так... Пусть на выручке это почти не сказывается, но нет уже ошалелости у покупателей в глазах, нет столпотворения и очереди. Чинно и мирно идет торговля, а то и приходится еще ходить по комнатам из отдела в отдел, ходить за покупателем, это как-то уже не вдохновляет.
Сожалея все-таки о приостановлении накатанного предприятия, я еще отправил в конце в Тольятти пацанов одних, учитывая их уже достаточный опыт и знакомство с особенностями города. Дав в напутствие им массу ценных указаний и стимулировав процентом от выручки. Но у них ничего толкового не получилось. Они прибились как раз к рутинной торговле, к знакомым полюбившимся уже прилавочкам-грибочкам у проходной завода «Трансформатор», где могли удобно продавать по несколько десятков метров в день, выкраивая себе на сантиметрах барыш и ночуя в палатке в лесу у завода автоагрегатов. Искать новые места они не стали, и без меня, без подгонялы, хорошей работы не сладилось. Хорошо хоть не обокрали их, что могло вполне случиться, поскольку они нарушили одно из наших главных правил: больше двух раз в одном месте не торговать, чтобы не примелькаться. И хорошо хоть привезли остатки. Я их вытребовал назад в день очередной связи по телефону.
И на этом сезон мы завершили.
Денег у меня было, пусть не столько, сколько предполагалось, исходя из 5000% в месяц, но все же где-то на однокомнатную квартиру. Но квартиру я почему-то не купил, не купил вообще ничего существенного, даже на доллары деньги не поменял, не очень это тогда было заведено, и, конечно, сделал ошибку.
Мы с ребятами уехали в Новосибирск, я присоединился к семье. Потратил какую-то малую часть денег на пустяки, продолжая все так же «свято» хранить «капитал». Но ни о какой коммерции не мог даже и подумать до самой поздней осени.
Я сходил на Алтай, посмотрел на Аргут, как он, как всегда, чистой бирюзовой струей впадает в тело белесоватой Катуни. Посидел напротив устья, полежал на солнце, переночевал на камнях у воды. Сходил поднялся к Кучерлинским озерам. В Усть-Коксе, в маленьком районном центре, крохотной провинциальной столице с полным набором «цивилизованных» услуг, с парикмахерской, рестораном и маленьким аэропортиком, на автобусной станции в полусуточном ожидании автобуса в Горно-Алтайск наблюдал за людьми, за которыми очень интересно и радостно наблюдать даже после всего недельного твоего отсутствия в мире. Когда спустишься с гор, когда душа твоя полна покоем, ароматами трав и ясным безоблачным небом - на людей ты смотришь со счастливым изумлением. Так любопытны и интересны тебе они. Так ты любишь их, как запахи полыни, цвет листвы и шум горных потоков. И любишь пьяниц и забулдыг, слоняющихся по кривой центральной улице, и представителей местной администрации, несущих важно свои портфели в местные административные учреждения, и туристов с ледорубами и загорелыми лицами, которым ничего не надо, кроме как сидеть на рюкзаках с гитарой у забора автостанции своим кружком. И любишь девушку с церебральным параличом, облизывающую пыльные ранетки у крыльца общественной столовой, видимо, от недостатка денег на столовские блюда. Рвущую их с дерева не до конца разгибающимися, скрюченными пальцами и прямо тут же криво отправляющую в рот. И жалеешь ее не той щемящей слезной жалостью, когда, глядя на ее конвульсивные движения посредством которых она продвигается вперед - десятка два на метр пройденной дороги, - тебе невыносимо хочется закрыть глаза или отвернуться как от стыда и ужаса, и убежать куда-нибудь далеко. А жалеешь трезвой и деятельной жалостью. И я там отдал ей все, оставшиеся от поездки, деньги. Не Бог весть какие большие, даже можно сказать, пустяковые, но достаточные, чтобы вызвать в ней приступ удивления. Я заранее приготовил их, подошел и отдал. Пересилил свою жмотскую натуру - а то, что она жмотская просто до осатанения, надо признаться честно; всю жизнь мне приходится с ней бороться - но поняв, что надо дать, пересилил себя - и такое счастье испытал, когда решился! Подошел, положил деньги ей в руку, и в награду получил восхищенную фразу:
- О! Сколько!..
После чего она сразу забыла про меня и только пораженно глядела и глядела себе на ладонь...
О, если есть все-таки на свете счастье и если когда-то дано человеку ощущать себя счастливым в жизни, то когда еще, как не в такой момент непосредственной радости другого человека, причиной которого являешься ты сам....
И этим-то незначительным на первый взгляд, но внутренне очень важным, видимо, для меня событием и закончил я бесконечный летний марафон, обрел во взбаламученной душе желанное равновесие и спокойно дожил до зимы...

ДЕНЬГИ (продолжение)

Не могу сказать, что описанные выше коммерческие начинания - это был уж совсем первый мой коммерческий опыт в жизни Зарабатывать деньги разного рода путями отсутствием постоянной работы я был приучен. Например, в начале восьмидесятых я жил тем, что время от времени перегонял подержанные автомобили из Москвы в Сибирь. Делалось это так: я занимал семь-десять тысяч рублей, покупал на автомобильном рынке в Москве по доверенности на продажу подержанную автомашину. Чаще всего это был «Москвич-2140», который в Сибири почему-то котировался выше, чем в европейской части СССР. В Новосибирске я его продавал и выручал от сделки где-то тысячу рублей. Это были хорошие деньги. Я мог позволить себе захватить из Москвы ящик отличного вина для друзей и каких-нибудь еще редкостей и в Новосибирске какое-то время ездил на машине. В общем, неплохой был промысел. Тогда, при социализме, подобная деятельность была, не сказать, что запрещена, но почиталась безнравственно-спекулятивной, и охотников до нее было немного, только самые «пропащие», так что особой конкуренции не наблюдалось. Вообще, прекрасно жилось спекулянтам при социализме. И рэкета не было, и вымогательства, и мафии, и бандитов по пути. Спокойный, честный, социалистический спекулятивный труд. Правда, для самых отбросов общества. Но «отбросы» не обижались, такое общественное мнение им было даже на руку. Сейчас вот впору горевать, потому что «спекулировать» в стране стал чуть ли не каждый второй...
Не все шло, конечно, в моем деле гладко. Например, на Урале я однажды перевернулся, улетев под откос. Это стоило мне трех тысяч рублей: кузов автомобиля пришлось менять, он так сплющился, что уже не подлежал восстановлению. И собственной машины я так и не смог купить при всех тех больших заработках. В основном, я именно просто и зарабатывал себе на жизнь, занимаясь этим нерегулярно и спустя рукава. Я тогда вел жизнь творческую и созерцательную и, несмотря на полную невостребованность своих литературных опытов, деньгами самими по себе интересовался мало. И перспективы голодной смерти для меня не существовало. Я пребывал в уверенности, что всегда в крайнем случае смогу занять денег, что-то где-то там купить, куда-то пригнать и продать.
Но вот в 1992 году возможность занимать деньги резко исчезла. В течение нескольких месяцев, или даже дней, или даже в одночасье люди своих денежных сбережений лишились. Все стали нищими. Я хорошо помню этот момент. Впечатление было такое, что кто имел какую-то собственность: дом, квартиру, машину, дачу, - тот стал буржуа, тот же, кто не имел собственности, тот сразу превратился в люмпена, и стало очевидным, что он не заработает ни на машину, ни на дачу, ни на дом уже больше никогда. Собственность приобрела огромную ценность, деньги перестали что-либо значить, они превратились в пыль. Особенно это видно было по деревне - скажем, подмосковной. Такие великолепные двухэтажные, трехэтажные коттеджи отстраивали себе простые сельчане, что любо-дорого было смотреть. И тот, кто успел до Гайдара, до его «терапии», в «перестройку» взять ссуду, завезти материал, построить дом, а лучше всего вселиться в него, тот весной 1992 года вышел в богачи. Ему было, на что и где существовать; было, чем владеть; было, что оставить детям. Кто не успел, тому оставалось только с завистью смотреть на дворцы и кусать локти. Перспектива сравняться отпадала навсегда. В одно мгновение люди разделились на два лагеря. Даже те, кто начал строительство, понимали, что достроить уже не смогут. Разумеется, если на свои, получаемые в кассе на производстве, кровные.
Негде стало взять в долг, негде получить кредит, в отношении денег все превратились в голь перекатную. Может быть, именно это обстоятельство и определило все мои тревоги и внезапную и фанатичную идею о необходимости создания своего собственного «капитала».
Но однако, тревога тревогой, а заставить себя продолжать начатое я не мог до самой зимы, до своего возвращения в Москву, хотя и чувствовал, что инфляция с каждым днем все больше объедает оборотную сумму, неумолимо стремясь превратить мой «золотой запас» в прежние два мешка сахара.
На этот раз я снова занялся торговлей и проработал еще год без Нади с Колей, объединившись для удобства на некоторое время с братом своей жены.
Делать можно было еще многое. Отнимать назад дарованные весной девяносто второго года свободы ребята наверху у нас только начинали. Нельзя было, например, уже торговать где угодно и не платя за это деньги. Нельзя было уже не обращать внимания на инспекторов и милиционеров. Власти, сожалея о своих поспешных постановлениях и упускаемых возможностях, немного сдали назад и обложили свободу данью. Милиция и другие «силовые структуры» после нескольких месяцев неопределенности усвоили свою роль в «демократическом государстве» и снова возвращали свои права, свои привилегии, свое самоуважение, свои места обитания и кормушки. Снова стали куражиться, чваниться, вымогать взятки и безбоязненно бить людей в своих «околотках». Стала расправлять крылышки налоговая инспекция, из почти бесправной государственной организации превращающаяся в действующий орган.
И тем не менее всё еще практически нигде не требовалось отчитываться за происхождение товара, не требовалось разрешения на торговлю и на перевоз. Зачастую вполне достаточно было одного свидетельства о предпринимательской деятельности. Всё еще можно было покупать, что угодно и где угодно и всё так же не платить налогов. И всё еще сохранялось доставшееся от социалистических времен огромное региональное расхождение в ассортименте. То есть в определенных регионах определенные виды товаров продолжали хронически оставаться дефицитом.
На этот раз я стал зарабатывать деньги на Индийском чае. Индийском чае Московской чаеразвесочной фабрики, который в прошлой жизни считался лучшим нашим чаем и всегда был редким и желанным гостем в провинции. Я покупал его в Москве и отправлял в Новосибирск.
обойти фирмы-паразиты, к тому времени густо сидящие на каждом престижном производящем предприятии, типа: «Рот Фронт», Бабаевской фабрики, «Красный октябрь», чаеразвесочной фабрики имени Ленина и т.д., - фирмы, накручивающие свои двадцать-тридцать процентов и не допускающие клиентов до отдела сбыта производителей, я выискивал существовавшие еще некоторое время в Москве базы, куда поступал тот же чай по договорам по отпускной цене предприятий и где через знакомую соседку по дому, через ее подруг-товароведов и директоров баз я покупал и Индийский чай и тоже неплохой чай «Бодрость» с незначительным надбавками в пользу посредников. Выигрывал я на этом процентов пятнадцать. Не было на базах - я искал посредника по прайс-листам Московской товарной биржи и где-то в столовой, в окраинном магазине я находил свои полтонны-тонну все равно. С моими средствами, учитывая еще то, во что они превратились за четыре месяца инфляции, мне трудно было иметь дело с большими конторами, я им был не нужен, денег у меня не хватало даже на контейнер. Поэтому я сшибал по мелочам (все приходилось опять начинать сначала: этот же чай в московских магазинах за четыре месяца стал дороже как минимум раз в пять) и отправлял коммерческим грузом в почтово-багажном поезде. Что, кстати. давало тоже большие преимущества, так как груз шел в несколько раз быстрее, чем контейнер.
Я тогда был среди первых, кто начал использовать перевозку товаров багажом, я это чувствовал. Это было заметно. Когда осенью на Казанском вокзале опробовал новый, невозбраняемый уже вид услуг, и грузил личный коммерческий груз за наличный расчет в багажные вагоны, таких , как я, были единицы. Гораздо меньше, чем уже через месяц другой, а тем более, через полгода – тогда уже было столпотворение и багажные вагоны откупались целком. Тут надо себе отдать должное. Вместо отправки с грузовой станции – отправка с почтового или багажного двора – это была моя собственная находка, как и потом отправка груза с почтовыми проводниками без оформления документов. Вообще, это была пора открытий, и в своем стремлении снимать пенки я за период коммерции прошелся по многим верхушкам, обусловленным кратковерменным периодом вседозволенности, находясь в авангарде мелких спекулянтов, которые нащупывали что-то новое, проверяли, действитетльно ли уже не запрещено, работает ли, и начинали это интенсивно использовать, пока не появлялись и не прибирали к рукам очередное новшество большие фирмы-мастодонты, никогда не отказывающиеся поживиться за счет мелких частников, или пока не набежали вообще все. Например, той же осенью я видел на оптовом рынке в Лужниках во что превратилась торговля сирийским тюлем. На рынке был уже оптовый центр, где с рук продавали – и, кстати, это были цыгане – тюль километрами, и такие же, как я, частники покупали его сотнями метров, чтобы увезти в свою провинцию, в Иркутск или Оренбург. Тюль шел уже почти на уровне обуви и кожаных курток, и занимались им кому не лень. Он проникал все глубже в страну, охватывая все новые регионы и сравнивая цены.
Конечно, на багажном дворе с новым своим товаром я был не совсем одинок. Время от времени я видел такие же коробки с фирменными этикетками московской фабрики, и отправляли их тем же багажом, скажем, куда-нибудь в Усть-Каминогорск, на Урал. И хотя это были конкуренты, и отправляли их, по преимуществу, ребята кавказких национальностей, видеть мне их было приятно, потому что это было подтверждением, что я на правильном пути.
В силу отсутствия средств на работу с большими фирмами, у меня и торговля скалдывалась нетрафаретно. Большие фирмы тогда торговали чаем в импортной упаковке, который они привозили сухогрузами, баржами по Черному морю из-за рубежа и который распихивали вокруг огромными партиями. И этот чай был нередко плохого качества, какая-нибудь дешевка, в тот год было сложно с чаем в стране, и «мастодонты» этим пользовались. Я же покупал чай отечественный, проверенный, который невозможно было покупать большими партиями даже в Москве и который очень охотно брали в других городах магазины и, главное. тоже платили за него наличными. И, начав с отечественного чая, я так и не перешел на импортный. хотя потом была для этого возможность.
Честно сказать, главным аргументом была очередь. Пусть не сам я уже продавал, а использовал новый для меня способ: сдавать оптом в магазины, - я все же по привычке честолюбиво хотел, чтобы за моим товаром стояла очередь. Основной же покупатель, я это прекрасно видел, предпочитал отечественный продукт всем импортным. Да и, признаться, предпочитает до сих пор. Это , разумеется, не скажешь о молодежи, уже заранее сдвинутой на всем «супер-Штатовском», которая может есть даже американские сосиски и пить какой- нибудь совершенно неудобоваримый напиток «Юпи», оставаясь живой и, мало того, приобретая даже иммунитет против содержащихся в подобных продуктах, свавливающих с ног все остальные слои населения, инградиентов. Ну а поскольку сам я уже приближался к консервативному возрасту , я и ориентировался на старообрядного покупателя, составлявшего большинство в стране.
Следовало бы заметить, что свой предприимчивый подпольщик и тут погоду испортил, начав в отечественную упаковку запихивать всякое второстепенное барахло. И в знакомой каждому коробочке Индийского чая со слоником Первой Московской чаеразвесочной фабрики через год уже стал всюду по киоскам в изобилии продаваться чай совершенно непотребный, который и индийским-то назвать было нельзя. Этот факт до того смешал карты на рынке страны, что много раз обманутый покупатель полностью разуверился в возможности отличить настоящий чай от подделки, и чай Московской чаеразвесочной фабрики сделался в сравнении даже с неопробованным импортным полностью неконкурентоспособным. По этой же причине несколькими годами позже его место занял новый отечественный чай под маркой «Майский», умудрившийся каким-то образом доказать свое постоянство и застрахованность от подделок, «Индийский» же чай на прежний уровень уже так и не вышел. Но зимой девяносто второго-третьего года я еще успел ухватить момент его славы, и с городстью могу заявить, что, если в то время новосибирцы и пили настоящий хороший индийский чай отечественной фасовки, то в определенной степени это была и моя заслуга, привезшего тогда в Новосибирск не одну сотню тысяч пачек. (Потом меня задавила какая-то большая фирма).
Прибыль составляла опять сорок процентов с оборота. Работа шла неспешно. Моя обязанность была найти и купить чай. У меня были телефоны посредников, я выискивал, где подешевле, и потом отправлял в Новосибирск с Казанского вокзала. А там встречал груз и сдавал в магазины уже брат моей жены, Сергей, с которым мы проработали месяца три. Потом он же, зачастую, и привозил полученные деньги в Москву. Ездить в Москву ему было интересно.
Весь процесс занимал довольно много времени. Оборот здесь был значительно больше растянут, чем при торговле тюлем. Больше было растояние, дольше шел товар, да и реализация происходила не за один день. Выручало лишь то, что была задействована большая, чем первноначально с тюлем, сумма.
Спрос был опять гораздо выше, чем я мог предложить товара. и у меня снова не хватало денег. Но после лета я некоторое время находился в каком-то заторможенном состоянии и не особенно жадничал и не торопился. Видимо, имел запас инерции, и моей старой знакомой, алчности, раскрутить меня было нелегко. Поэтому, отправив груз, я спокойно дожидался возвращения назад денег и успевал даже кое-что пописывать. Что-нибудь очередное прозаическое. И непечатающееся. Теперь уже, правда, непечатающееся в новую эпоху. С этим у нас везет. «Не нужное людям”. Не нужное теперь уже действительно никому, поскольку складывалось впечатление тогда, что люди перестали читать совсем, что среди читателей остались лишь одни специалисты, читающие лишь по долгу службы, профессоры, литературоведы, ну, еще, может быть, студенты. Издательства разваливались, тиражи журналов сокращались в десятки и сотни раз, полки книжных магазинов постепенно заполнялись лишь переводными детективами с чудовищными цветными лубочными обложками, букинистические отделы ломились от сданных населением сочинений классиков, которых никто не покупал по самой низкой цене. После “социалистической” привычки к книге, когда иметь в доме книги и читать их считалось хорошим тоном, а, особенно, после читательского бума последних “перестроечных” лет это выглядело как катастрофа. Все открытия, все запрещенные непечатавшиеся книги были уже в годы “перестройки” изданы. И Набоковы, и Саши Соколовы, и Лимоновы были уже с восторгом прочитаны и оценены, и вдруг наступила полная тишина, или, скорее, глухота, как после контузии. Ни одного восхищенного возгласа, ни одной эмоции сродни “порой опять гармонией упьюсь”, ни даже злой радости по поводу текста с очередной критикой “старого”, - полное равнодушие. Остался в книгоизании лишь один маленький родничок философско-эзотерической литературы, сначала скромно просачивающийся сквозь макулатуру, на котором отдыхала душа и который, как нечто новое, давал пищу уму и художественном воображению. (Позже, правда, тоже предприимчивыми людьми превращенный в макулатуру о колдунах и ведьмах). Но тут я был лишь балгодарный, способный только оценить читатель. А то, на что был способен я сам, превращалось, это было свершенно ясно, в вещь уже окончательно никем никогда не востребуемую.
Но странное дело. Все неудачи, все отрицательные ответы из журналов, невозможность появиться в издательствах не повергали меня теперь, как прежде, в мрачное депрессивное состояние, я относился к ним в гораздо большей степени равнодушно, терпимо, спокойно. Это было опять открытие для меня. Оказывается, для меня с занятием коммерцией сменился акцент. Оказывается, с коммерцией я переставал чувствовать себя неудачником, в чем бы там ни было. Оказывается, коммерция является еще одним эрзацем, заменителем, компенсатором удовлетворения в жизни, при котором процесс того, как мои двести тысяч рублей успешно превращаются в триста, может восполнить неудачу в профессиональной сфере, уход любимой и мрачные перспективы в экзистенциональном смысле (тот же комплекс Гобсека). На собственном опыте я смог убедиться, что три страсти, правящие миром: слава, женщины и деньги, иногда это называют: власть, женщины и деньги, – равнозначны и взаимозаменяемы для ощущения человеком себя полноценным и состоявшимся в жизни. Каждой из этих трех составляющих достаточно. И так было, видимо, всегда. И наше искоренение в социалистическом прошлом в стремлении к справделивости третьей составляющей, денег, породило непомерное раздутие в жизни общества значения первых двух составляющих и предопределило в обществе любопытное психологическое изменение личности. Это было бы интересно в другой раз и в другом месте обстоятельно проанализировать. Известно ведь, что человек для ощущения им полноты жизни, для ощущения себя полноценным в жизни, стремится состояться хотя бы в чем-то одном. И если у него нет таланта для славы и власти и если он, скажем, урод, то он обречен вечно чувствовать себя ущербным. И тогда получается, что в высшей степени гуманно (конечно, все это касается мирской жизни) дать возможность человеку компенсировать отсутствие способностей проявлением себя в мире денег. Разрешить человеку дать волю его гобсековской страсти. Когда ты, не особенно нравящийся женщинам и лишенный божьего дара, божьей искры, все же можешь иметь деньги. И, как следствие, утешать себя мыслью, что славу, власть, любовь ты можешь купить. Я тут совершенно не говорю о издержках, свойственных миру денег, как любой другой сфере, но мне кажется, что подобная возможность – это тоже человеколюбие. В старые времена, например, невесты были красивые и богатые. И некрасивая, но богатая, тоже имела шанс выйти замуж, и это не считалось постыдным и пошлым, напротив, в определенном смысле в этом содержалась высшая справедливость. Не все одарены красотой и талантами, и поневоле задумаешься, что делать остальным?.. Так что, счастливое безденежное будущее коммунистическое общество, которое думающие люди в свое время рисовали себе в воображении и в котором предполагались только две первые страсти (хотя у Кампанеллы и этих двух нет), это общество обыденно, мирски, счастливым может быть только для красивых и гениальных, остальные же в нем обречены вечно жить с комплексом неполноценности.
Что и имело место!.. Миллионы людей много десятилетий ощущали себя ущербными. И не обладая выдающейся красотой и выдающимися способностями, не могли себя реализовать. Пили, мрачно рассуждали по кухням, мучались поисками смысла жизни, читали книги. Своеобразнейшее было время, уникальнейшее в истории человечества. Время преобладания комплекса неудачливого маленького человека. Вместе с комплексом маленького человека существовал и мир маленького человека. Философия маленького человека. Гордость маленького человека. (“Богу – Богово, а слесарю – слесарево…”). Например, такие фильмы как “Афоня”, романы о “людях труда”, производственные эпопеи – все на эту тему. Самоощущение маленького человека. Его рефлексия. Да что там говорить: культура маленького человека!.. И подобного явления не было нигде и никогда.
Лишь очень несерьезные люди могут считать социалистический реализм пустым местом в искусстве, а сам социализм пробелом в культуре. Что тогда представляла собой духовная жизнь миллионов людей? Что тогда такое фильм “Добровольцы”? Или поэма “Василий Теркин”? Которая могла появиться только на вспаханной социализмом почве… Что, это пробел в искусстве, в культуре?.. Целая эпоха и целая армия интеллектов занималась маленьким человеком и рассмотрела его со всех сторон и в совершенстве. Материала накоплено целые горы. Пища для ума колоссальная! И все это на основе и вокруг нашей страны. И все талантливые, пишущие “за”, и все талантливые, пишущие “против” – все они в русле одной идеи, и все – о России. Разве это пробел? Сказать только, сколько умов, эмигрировавших на Запад, страна дала миру! Сколько нашего они привнесли в мир! Да можно вообще сказать, что в духовном плане только нашими проблемами и проблемами, производными от наших проблем, мир и жил без малого целое столетие. Ничего себе пробел! Да можно вообще с уверенностью сказать, что без наших экспериментов и катаклизмов все бы на земле давно уже умерли от скуки…
Что ж, теперь уже все поправилось, можно, вроде, не беспокоиться. И те нереализовавшие себя миллионы с упоением бросились реализовывать себя в торговле детскими вещами, импортной зубной пастой и во всяком другом мелком бизнесе, с азартом делая деньги и отдавая этому все свое время. Трудятся и день и ночь, в запое, без досужьих размышлений. И довольны жизнью. И уверены в себе. И не пьют. И лица изменились.
Но это уже совсем другие люди. И другая формация…

И второе открытие, какое я сделал этой зимой, заставившее меня задуматься, - это необходимость приучать себя к наличию денег, или лучше сказать, вообще к деньгам…
Я это потому так подчеркиваю, что еще несколько лет назад я, как и большинство в нашей стране, не имел денег. Конечно, если иметь в виду зарплату. Советская зарплата, хоть директора завода, хоть академика, хоть генерала – это были не деньги. Деньги, по крайней мере, первоначальный этап осознания наличия их – это когда в кармане ты постоянно имеешь сумму, на которую, например, сегодня же ты можешь купить себе новую машину. Да что там говорить, новую квартиру. Сегодня купить, а завтра, не понравилась – продать… И если не покупаешь себе что-то подобное, то лишь только потому, что деньги эти нужнее в деле: через месяц-другой ты сможешь на них купить еще машину, еще квартиру, продолжая все так же иметь в кармане ту же сумму на третью.
Мог разве себе позволить такое академик, советский чиновник, генерал?.. Конечно же, нет. Я уже не говорю про тех, кто был поменьше. Вкуса денег почти никто не испытывал…
Хотя, признать надо, что свой контингент был, и, гоняя из Москвы в Новосибирск машины, я был не подступах к тому, чтобы начать догадываться, что значит все-таки иметь деньги. Пригнав три-четыре машины за месяц и заработав четыре тысячи рублей, можно было ощутить кое-какие намеки. Но тогда Бог, устроив после десятой или одиннадцатой машины мне два раза подряд аварии, не позволил мне далеко продвинуться в этом направлении.
Да я и не особо расстраивался. Я считал себя тогда талантливым, служил своему делу, Идее, ощущения никчемности не испытывал и компенсировать что-либо миром денег мне было ни к чему. Напротив, в своей параноидальной способности застревать на каком-то очередном увлечении, доходя в этом до предела, можно сказать, до абсурда, я тогда, с одной стороны, «верно служил музам», а с другой, исповедовал идею опрощения, естественности, святого нищенства, борьбы с роскошью, скажем. по теориям Лао-Цзы, Руссо или Льва Толстого. Например, допустим, в стиле Сенеки, превозносящего в данном случае доброе старое: «…и неудивительно, что у врачей было меньше дела тогда, когда люди были еще и сильны и крепки телом, а пища легка и не испорчена искусством доставлять наслаждения. Только потом понадобилась пища, не утоляющая, а рзжигающая голод, и придуманы были сотни приправ, распаляющие прожорливость. Проста была причина – и простым было здоровье: обилие блюд породило обилие болезней. Взгляни, сколько всего намешала жажда роскоши, опустошительница суши и моря, для того только, чтобы все прошло через глотку! Такие разные вещи по сути и не могут соединиться в желудке воедино. Вот мы и болеем, равно как и живем. Платим пеню за переходящую всякую меру и закон страсть к наслаждениям. Сочти поваров – и перестанешь удивляться, что болезней так много. Не говорю о толпах пекарей, не говорню о прислужниках… Столько людей – и всем дает работу одна утроба…» (Л.А.Сенека, «Нравственные письма к Луцилию»).
К тому же в своем раз и надолго взятом «антитоталитарном» стремлении к свободе я тоже преуспел достаточно, настолько, что решил, раз уж свобода, то надо вырваться и из-под гнета денег, из под гнета вечной вынужденности добывать себе деньги на жизнь вообще. Полная свобода. Но раз уж не получается без денег совсем, раз нужен хотя бы какой-то минимум, чтобы выживать, то хотя бы приучить себя к самому малому, чтобы жить, скажем, на тридцать рублей в месяц. А уж это можно без проблем заработать всегда… А что такое тридцать рублей в месяц? Даже тогда? Это в тратах один рубль в день. И месяцами, годами держал себя на этом «бюджете». И можно себе представить, какие были тогда у меня покупки!.. И хотя я, в общем-то, из довольно обеспеченной по старым меркам семьи, и все эти тридцать рублей в месяц были, в сущности, только игра, я в любой момент мог в обеспеченность вернуться, тем не менее, я не возвращался и играл взаправду и долго, упорно держа себя в рамках своей идеи, относясь в ней крайне серьезно, и, кстати, может быть, даже и не целиком отошел от нее и до сих пор.
Поэтому я вполне могу понять, что такое было тогда для людей сделать покупку. Например, купить туфли или зимнее пальто. Как это было серьезно. Выкраивались, копились деньги, потом выбиралось, присматривалось, примеривалось пальто и т.д. Целое событие!
А тут еще проходишь мимо сладкого, не грех и отказаться, сахар – белая смерть; мимо пузырящихся газом дорогих напитков: по Брэггу – яд, и нет ничего лучше простой воды; мимо зазывал-кафе: у тебя очередной пост; мимо шампанского «Брют»; мимо коньяка «Камю»; да что там: мимо простого «Арбатского» красного, которое могло бы каждый день в обед прекрасно идти к мясу… Мимо мороженого просто уже из экономии, потому что ведь можешь без него обойтись, и мимо массы других соблазнительных вещей. Но зато закаляешь волю… Для того ли живем?.. Разве эти мелочи существенны?..
А тут, с деньгами… в большей степени это, конечно, относится ко времени, когда у меня появилась уже «Тойота», что было несколько позднее. Но начало было положено именно в те зимние развратно-бездельные покойные дни – я мог купить этого мороженного целую коробку!.. Пироженые – все. Мог подрулить на «Тойоте» вплотную к киоску, простив себе еще и вольность движения под знак: ну если нужно, проехал уже киоск, а надо вернуться… Нажав кнопку электрподъемника, открыть окно двери, из которого в разгоряченное на жаре лицо продавца потянет прохладой от кондиционера в кабине, сделать потише магнитофон и сказать: «Откройте нам, пожалуйста, апельсиновй сок». Или, сделав счастливым десятилетнего ребенка, тоже еще не вполне наездившегося на этой машине и среди подушек и подлокотников необъятного заднего сидения сидящего, лежащего и стоящего на голове, выполнить его просьбу “догнать до музыки”, то есть, скорость – до предупреждающего сигнала компьютера, начинающего свою неотвязную мелодию со ста пяти. Или купить ему все, какие понравятся, лежащие на витирине магазина большие шоколадки, какие только есть у продавца. И каждой – еще и по несколько штук!..
С моими-то тридцатью рублями в месяц какой контраст!
И самоощущение свершенно другое. И жизнь. Когда ты можешь без всяких раздумий купить всего Кнута Гамсуна, все его двенадцать томов собрания сочинений, случайно обратив на них внимание на книжном лотке. Купить в магазине скромный английский костюм и за сумму, какую ты еще недавно платил за питание в год. Или увидеть, как к тебе в ресторане поспешит официант с приветливым лицом, с готовностью обслужить и меню в руке…
А начинается с незаметного, с мелочей, когда перестаешь обращать внимание, сколько ты тратишь денег на бензин. Заливаешь в бак, по какой бы цене он в этот момент не продавался. Даже и не запоминаешь эту цену. Сколько тратишь на еду. И на то, что покупаешь все в дорогом магазине. Все эти траты никак на твоих деньгах не отражаются.
Например, банка немецкого пива в 1991 году стоила в тогдашних “комках” двадцать пять рублей. Его покупали клерки в московских банках летом в жару. И я, как и все нормальные люди, поражался, как его можно умудряться пить, когда зарплата у людей всюду на десять-пятнадцать таких трехсотграммовых банок.
А здесь становишься таким сам и уже в свою очередь вызываешь в людях удивление своими пристрастиями.
Справедливости ради, следует заметить, что много позднее, когда у меня уже и “Тойоты” не осталось, я все чаще стал поглядывать на окружающих, то и дело вертелся у меня в уме недоуменный вопрос, все хотелось спросить, воскликнуть: “Люди! Как можно умудряться жить на зарплату в пять, десять, или, там, пятнадцатьтысяч рублевых купюр? За целый месяц!..”
Это мне-то, с моим рублем в день!.. И, тем не менее, мое недоумение было совершенно искренне. Удивительно, как втягивешься в тот уровень денег, каким располагаешь. В то время как проблемы и радости остаются одни. Здоровье детей, любовь и супружеские измены, предательство друзей и радость встреч с ними. И пусть у вас на порядок разница в месяцном доходе, пусть даже на два порядка, пусть даже разница в тысячу раз, но никто ни на каком уровне не застрахован от того, что он может упасть, утонуть или сломать ногу. И мало того. купить даже не может себе какую-нибудь ерундовую, но дорогую для сердца с детства вещь. Скажем, минисамолет, или, там, для кого-то яхту, теплоход. Потому что каждый уровень дохода требует и соответствующих дополнительных трат. Большой уровень – больших трат. И как-то одно цепляется за другое, что ты выкладываешь кучу денег на какие-то многочисленные, необходимые, связанные с существованием больших денег пустяки. Ресторанное обслуживание, дорогое обрамление, положение обязывает и т.д. А «дурные» деньги, большие или случайные, выигрышные, вообще, христоматийно известный факт, всегда на всех уровнях так же по-«дурному» и уходят сквозь пальцы, к ним всегда почему-то обязательно прилагается необходимость множества издержек, никчемных покупок и незапланированных, всюду навязываемых услуг, и денег лично тебе на баловство все никак не достает. Конечно, в разных уровнях разное баловство, но ощущение, что на него не хватает денег, одно. Всегда ведь может найтись новое, все более дорогое баловство. И если кто-то в любом уровне и покупает себе что-то желанное, то не по выражению «у него денег хватает», а потому что он умеет обывательски элементарно скаредничать, отказывать себе в чем-то и копить.
Или, вот, например, чтобы уж исчерпать тему: новые русские считают, что в этой стране можно ездить только на джипе. На “Лэнд Крузере” или на джипе “Патруль”, у которого колеса для наших дорог и который еще и с вида немножко напоминает бронетранспортер. Но с суперсалоном и со всеми удобствами внутри. В Сибири новые русские с самого начала избрали себе средством передвижения именно его. Живут новые русские в этой стране в отдельных загородных коттеджах. Двух-трехэтажных, с мансардами, которые похожи на хорошо укрепленные крепости, с решетками на окнах и глухими высокими заборами вокруг. В машине у них охрана, детей в школу сопровождает охрана, дома у них живет такой же телохранитель, как член семьи, везде путаясь под ногами и осложняя жизнь. Но без него никак. Деньги они держат в швейцарском банке. , на непредсказуемый случай у них всегда есть место для жизни за рубежом. Но от такого точно так же может уйти жена или оказаться сварливой, а ребенок может оказаться недалеким, которого не обучить ни в какой частной школе. И никакая охрана не спасет вас от смерти в положенный срок. И если, например, новый русский настолько русский, что после Канарских островов решит все же еще и отдать дань своей русской натуре и выкроит время, чтобы выбраться на охоту, то совершенно неважно, что он на место охоты приедет на каком-нибудь супер-вездеходе, или даже прилетит на вертолете, предварительно в городе зайдет в охотничий магазин и после долгих и радостных осматриваний, ощупываний и разговоров со специалистами выберет и купит себе в новому сезону новое экстра класса ружье, которое еще долго будет прикидывать к плечу и гладить полированное ложе, а в нетронутую глухомань заберется с охраной и егерями – а не-новый русский, удрав от ворчанья супруги, купив себе к открытию сезона новый копеечный пластмассовый манок, в одиночестве и после долгого пути и пота заберется туда же по глухой тропе, то для них одни и те же будут и брачный рев изюбра, и запах падшей листвы, и весеннее бормотанье тетеревов, и свист уток над водой, и дрожь волнения в руках при приближении гусиных стай, и долгий и томительный осенний закат.
А то пьяное ощущение денег, находящихся у тебя в кармане в размере стоимости машины или квартиры, какое я привел выше, остается в памяти лишь как ощущение новичка, прозелита, как первая любовь, которая всегда проходит и не повторяется больше никогда. И деньги в дальнейшем осознаются уже всегда лишь сухим и прозаическим средством достижения цели.

Но вернусь к главной теме.
На чае я вернул свои летние деньги на седьмом обороте.
С виду это была огромная сумма. По количеству она была в несколько раз больше прежней. Но инфляция в тот период была где-то двадцать пять процентов в месяц, в год это значило обесценивание рубля в десять и больше раз, и поэтому к своим достижениям я относился трезво, осознанием обладания миллионами долгое время не упивался и оценивал деньги по тому, что я могу на них купить.
А купить, как оказалось, я мог немногое. Квартиру – уже нет. Квартиры дорожали гораздо большими темпами, за их ценами я не успевал угнаться. Чай – ровно столько, сколько мог полгода назад. И когда в один прекрасный день я понял, что так могу вечно топтаться на месте, оцепенение соскочило с меня, и я решил все дело пересмотреть.
С Сергеем мы как работали…Я занимался своим делом, он – своим, и хотя деньги были, в основном, мои, прибыль мы делили почти поровну и в дела друг друга не вмешивались. Он меня, в общем-то, устраивал, у него были в Новосибирске связи с людьми, ушедшими в частный бизнес, реализовывал он товар самостоятельно, и у меня не болела голова. Но однажды я приехал в Новосибирск за деньгами сам, и меня поразила ленивая картина нашей работы.
Например, привозим мы московские шоколадные наборы – Сергей держит их до какого-нибудь праздника, когда магазины начинают их брать особенно охотно и платят дороже. Ну ладно бы, если бы это было несколько дней, а то ведь он держал товар по две или три недели, а то и месяц. А за это время можно было прокрутить потраченную сумму, как минимум, еще два раза и получить гораздо большую прибыль, даже сдав товар по относительно низкой цене. Или отдавал чай на реализацию, выгадывая на этом процентов десять, тогда как за время, отпущенное на реализацию, с деньгами, если бы они были получены сразу, можно было бы заработать еще пятьдесят. Вообще, конечно, его можно было понять: на каждом обороте мы «наживали» крупную сумму, получали сверху достаточно, чтобы можно было на это жить и не особенно суетиться. Но когда я объяснял ему, что по вине инфляции мы даже с прибылью все равно оказываемся в убытке и что не спешить в обороте нельзя, иначе от наших оборотных денег ничего в конце концов не останется – это он понять не мог. И это обычное дело для нашего брата советского человека, мы не знаем всех тонкостей этого буржуйского дела, и для большинства с детства отложилось, что смысл спекуляции – в запрещенном плоде: купить подешевле, а продать подороже, - и кажется, что именно в этом и гвоздь. И мало кто думает, что, может быть, гораздо выгоднее продать дешево, зато два раза за один и тот же срок. И прибыль выводить надо не из прежней цены товара, а из встречной, той, по которой покупаешь товар опять, а она за время долгой реализации по вине обвальной инфляции может быть уже, ой, как высока.
Но истинно советскому человеку это объяснить трудно. А Сергей был советский человек в кубе. Мало того, что советский и коммунист, но еще и бывший партийный работник, и наше совместное предпринимательство сложилось вследствие оставления им партийной деятельности в качестве первого секретаря обкома ВЛКСМ. Сейчас он снова на приличной работе. Такие люди на улице не валяются. Работает директором какой-то инофирмы, подучил английский язык, освоил новые обязанности и, в общем-то, в материальном смысле вполне неплохо, скорее, даже лучше, чем прежде, живет. Но тогда он был жертва перемен, безработный, получал пособие, указ Ельцина о запрещении компартии задел и его самолюбие: своей должностью и своей карьерой он гордился, - и мне по большому счету, как родственнику, нельзя было ему не помочь. Что бы там ни говорили про прошлых коммунистов, каких бы монстров из них ни делали, представляя их кровососами на теле народа и подпольными миллионерами, они во многом были обыкновенными неимущими людьми. И по сравнению с теми, кто их сейчас клеймит и разоблачает, с теми, кто сменил их в их креслах и у кормила власти, они, те коммунисты, были, можно сказать, невинны как дети. Скажем, сколько было в том году в городе разговоров о недостойных поступках комсомольской верхушки города, приобретшей по госцене при распаде комсомольской организации в свою собственность автомобиль «Волга», доставшийся первому секретарю, и холодильник, доставшийся, кажется, секретарю второму. И если считать, что это и был дележ золота партии, то мне, как человеку принявшему непосредственное участие в капитальном ремонте этого угробища, носившего когда-то название «Волга», легко засвидетельствовать, что собственность партии, особенно, по сравнению с госсобственностью, которую потом начали активно делить могильщики коммунистов, была уж до смешного нищенской.
Вырвав по госцене (все ж-таки за плату…) кусок партийной собственности, экс-первый секретарь провел лето на собственном необустроенном еще дачном участке, занимаясь посадками, сбором и консервированием урожая, готовясь, как весь народ, в то время к голодной «демократической» зиме (и я думаю, кстати, что только за счет огородов, а не за счет заботы и мудрости нового правительства, народ тогда и выжил. Как знать, может быть, выжил даже назло правительству; наш народ, прошедший огонь и воду, трудно все-таки до конца уморить…), а к зиме стал посвистывать в кулак. Все-таки жена, двое детей… И как бы мы ни были далеки друг от друга, какие бы у нас ни были идеологические расхождения во взглядах, он был родственник, и я не видел причины, почему бы с ним не объединиться. Тем более, что он был парень толковый, активный и у него были связи.
Но связи связями, а если человек далек от спекулятивной сферы, это рано или поздно проявится. Мне же был нужен все-таки настоящий компаньон.

И, признаться, лучше все тех же ненавистных Надии с Колей у меня компаньонов не было. Такие компаньоны встречаются только раз в жизни.
Компаньон – это, вообще, залог успеха в коммерческом деле. Здесь это в одно и то же время проблема и приобретение номер один. С кем я только не пробовал соорганизоваться за время своей спекуляции, с официальными лицами, со знакомыми, с незнакомыми, с самым близким другом, у которого даже было открыто свое предприятие и была печать и который пытался заниматься бизнесом на ценных бумагах, все лелея мысль начать «делать деньги из ничего». Но ни с кем все никак не совпадало. С братом… но с близкими родственниками лучше вообще не связываться, они, даже если ничего не умеют самостоятельно в коммерции сделать и никакого вклада в дело не внесли, прежде всего будут считать твою прибыль и полагать, что имеют право ее по-родственному сразу делить. Для коммерции тоже нужен свой талант, не каждый потянет. Есть люди, которые могут работать исключительно по найму. Хорошие инженеры, высококвалифицированные специалисты в какой-то своей области, умнейшие думающие люди – но сам самостоятельно никакое дело не откроет, что-то свое личное не организует, это ему не интересно, а как коснется дела – вообще полный провал. Ну что делать, например, с человеком – мой брат был таков - который в течение нескольких месяцев так и не может научиться считать купюры, путается, ошибается, на его подсчет никогда нельзя положиться, тратит на подсчитывание одного миллиона рублей в мелких купюрах несколько часов!
А вот таксист Коля с восьмиклассным образованием любую перспективу. я уж не говорю про деньги, мог подсчитать тотчас, не участь в институте, прибыль всегда прикидывал без счетной машинки в уме. А Надия ориентировалась в вопросах, касающихся взаимоотношений с разного рода администрациями, как рыба в воде. Надо сказать, что мы втроем, когда работали вместе, великолепно дополняли друг друга. Я со своей неуемной энергией на короткой дистанции, склонностью к авантюре и массой сумасбродных идей, да еще с интеллигентской театральной порядочностью, которую мне можно было иногда позволять включать для пользы дела; Коля с его осторожностью, прижимистостью, приверженностью к долговременной рутинной работе и умением настойчиво торговаться и отстаивать цену; и Надия с беззастенчивым отношением к любым должностным лицам, со способностью вести бухгалтерию, по-женски плести интриги, обыгрывать налоговую инспекцию и делать хитрые ходы.
Это, можно сказать, была команда из группы захвата. Смерть фашистам!.. Ничто не могло устоять перед нею…
Ну, а пока я продолжал заниматься чаем уже один. Для этого мне пришлось переместиться в Новосибирск и самому заняться реализацией. В Москве покупал чай по моим отработанным адресам и отправлял в Новосибирск мой друг, любитель делать деньги из ничего, пока, правда, особенно в этом не преуспевший и поэтому за определенный процент помогавший мне охотно.
Реализация налаживалась прекрасно. Я сдавал чай тоннами и сотнями килограммов в фирмы и магазины, и поскольку мой чай был проверенный, со мной рассчитывались сразу, оставалось только определить приемлемую цену. Деньги у меня выросли моментально. За два месяца я обогнал инфляцию в восемь раз. Денег у меня опять было на квартиру, может быть, даже большую, чем летом. Я даже начал покупать подвернувшуюся недвижимость, какая была по моим силам и не очень обременяла оборотный капитал, который должен всегда быть наготове, как порох – сухим.
Я купил два дачных коттеджа на берегу Обского водохранилища, куда я в свое время часто ездил на рыбалку к знакомым. Принадлежали они какому-то «Сиббурводу», отказавшемуся за недостатком средств от идеи возвести в тех местах базу отдыха. Этих коттеджиков там был целый поселок, и они так долго стояли недоделанными, что местные жители стали потихоньку их уже разбирать. В очередной мой случайный приезд я узнал, что они продаются. Причем, очень дешево. Хотя, впрочем, и за такую малую цену никто там их не мог купить, денег ни у кого не было. Я пришел в городе к директору организации, поговорил с ним и оплатил два оставшихся неразобранными дома, истратив какую-то смехтворную сумму, за которую организация еще и бралась позже, когда мне понадобится, их же транспортом перевести разобранные дома на новое место. (Что и было полностью ими исполнено).
И летом, когда мой «капитал» в силу нового, уже вынужденного, простоя, связанного теперь с печальными семейными обстоятельствами, снова превращен был инфляцией в пыль, эти два домика явились единственным моим выгодным вложением, благодаря которому я остался на плаву. Я их свез на новые места, собрал и продал «клиентам» за цену в двадцать раз большую, чем заплатил. Если бы я все свои деньги вовремя вложил в недвижимость, то вообще бы вышел сухим из воды. Но, как говорится, знал бы где упаду, так соломки подстелил…
Застряв на неопределенное время в Новосибирске теперь уже невольно, я был вынужден в беспокойстве за сохранность своих средств искать им применения на месте. Я без особого успеха промышлял всякими разнообразными пустяками и то и дело обращал свои взоры на восток страны, знакомый мне непосредственно по моим путешествиям и памятный ставшей теперь крайне важной деталью, что потребительские товары там всегда стоили значительно дороже, чем в европейской части страны. Что вполне могло явиться хорошим основанием для какого-нибудь выгодного предприятия.
На этом-то этапе у меня и началось сближение с Надькой.
Вернее, сближение началось еще зимой, когда я взял у нее на месяц в долг денег, чтобы добавить к своим оборотным, предназначенным для чая, которые, кстати, она дала мне охотно. После чего наши отношения продолжились, вылившись в мои консультации по бухгалтерскому учету, а там и в долгие разговоры о коммерции. У нее же я увидел потом и Колю. А через полгода познакомился у нее и с Валерой.
Валера из города Владивостока новый персонаж в моем повествовании, и о нем следует рассказать особо. Сейчас он уже снова отрезанные ломоть, существует без нас, отдельно, оставшись целиком в торговле и продолжая один наше когда-то общее дело, но , тем не менее, заслуживает того, чтобы на нем остановиться подробнее.
Валера из всех нас сейчас самый состоятельный. В обороте у него, пожалуй, денег в долларовом эквиваленте где-то около полумиллиона. Почему он один из всех нас, работавших и начинавших вместе и почти что с ничего, являвшийся внешне таким же, как все, ничем особо не выделяющийся, в чем-то даже проигрывающий даже нам, вышел за эти несколько лет в миллионеры, однозначно не скажешь. Тут много причин, но, видимо, главной является все же то, что для него – просто иллюстратора моей гипотезы о Гобсековской страсти – не существует в мире ничего, кроме денег (это он называет: «кроме дела»).
Например, у Коли есть семья, жена, двое детей, взрослеющие девочка и мальчик, которые, несмотря на шоферскую профессию отца, да и вообще простоту обоих родителей, ходят – одна в художественный класс, другой в математическую школу, где является постоянным победителем компьютерных олимпиад, и Коля, приходя с работы домой, в это благополучие, размеренность, уют и тепло, находит удовольствие в том, что жена подносит ему, уставшему, рюмку водки. У Надии балованный сын переходного возраста, сидящиее на ее иждивении старые родители. У Валеры же нет никого. Была жена, с которой они вместе начинали заниматься спекуляцией, торгуя шубами, но и то они с ней развелись, как только появились деньги и у них возникла необходимость перепрописываться и покупать еще одну квартиру; и теперь он холостой, а с женой он продолжает общаться уже только как деловой партнер одной коммерческой фирмы.
Эта запойность деланьем денег, в плену которой Валера находится целиком, близка мне, я ее очень хорошо прочувствовал, поэтому тут он мне понятен, и понятно мне, что человек с подобным отношением к деньгам может многого достичь. Только нужно пребывать в этом запое постоянно, изо дня в день, в течение месяцев, лет, без всякого перерыва, чего я не смог вынести по своей слабости. А вот Валера смог. Он даже постарел за эти годы неимоверно, да и что говорить, при такой жизни год идет за два, а то и за три. Но зато и результат…
Есть еще одна, на мой взгляд, причина. Валера жмот невероятный. Например, обладая уже почти полумиллоном долларов, женщинам он старается дарить цветы все равно подешевле. В то время как бабник страшный, волокита и сластолюб, в магазинах, с которыми он работает, всегда заболтает всех продавщиц, увиваться будет вокруг каждой юбки, будет балагурить, рассказывать всем, что он холост, но как только дойдет дело до угощения, у него сразу напрягаются мускулы на лице и меняется цвет глаз. И не то, что он откажется купить, скажем, бутылку шампанского, особенно если понимает: это полезно и в деловом отношении, это располагает к тебе персонал. Но пойдя в киоск за подарком, он никогда не совершит отчаянного, не замахнется на что-то супердорогое и редкое, вот, просто не сможет через себя переступить.
В общем деле у него должно быть обязательно хоть на рубль, но больше денег, чем у партнеров, иначе он не спит. Общую кассу он тоже держит только у себя. В долг не любит давать деньги, это для него своего рода мука, он просто заболевает от расстройства, если все-таки вынужден дать, и найдет массу поводов, чтобы раскритиковать, распечь и отматерить просителя за его безалаберность и неимение денег. Купил в подарок за множество заслуг и из сентиментальных чувств своей бывшей жене лисью шубу, теперь уже лишь как компаньону, или, как он называет, «шахине» их предприятия. Так тридцать раз передумывал и порывался отобрать ее назад. Патологически жаден. Очень знакомая мне черта. Но надо сказать, что в этом деле она продуктивна. Я даже уверен, что только такой человек и может сделать (и сохранить, не прогореть!) большие деньги.
Ну и третье качество – это его жесткость. Вот мы все уже много раз делились, отделялись, и всегда в этот момент неловко себя чувствуешь. Я лично начинаю что-то мямлить, крутиться, хитрить, всегда не могу сказать в лоб. Он же скажет прямо: «Я отделяюсь. И буду работать на вашем товаре. И я уже купил отдел сбыта завода, и вам меня на вашем товаре уже не догнать…» И накаких угрызений совести, никакой неловкости. Превыше всего дело (читай: деньги)! А он, как к себе беспощаден в этом отношении и ради дела может жертвовать сном, покоем, здоровьем, так же точно он беспощаден и к другим. И неважно, что дело, которое превыше всего и которое значит деньги, принесет в новой ситуации, с отделением, прибыль уже только ему, а другие понесут потери. Эта тонкость как-то им совершенно игнорируется, не рассматривается. Выгодно для дела (считай: денег) – значит он прав.
И в то же время продолжает считать тебя другом, приезжает в гости, хочет дружить, скучает один, говорит, что нельзя терять хорошие отношения, зовет к себе во Владивосток водку пить (последнее делает, кстати, крайне редко) и искренне радуется встрече всегда.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 19.03.2015. Алексей Михайлович Михеев.
• 04.03.2015. ***