Николай КоняевНочной дождь Весь день лил дождь. Не стих он и к вечеру. – Вот ведь льет-то… – сказала Анна Петровна, останавливаясь у окна. – Словно конец света наступает. – Ложитесь спать, мама! – ответила Вера. Она тут же пожалела, что не удалось сдержать вспыхнувшую досаду, но едва пожалела об этом, как рассердилась и на себя, и свекровь еще сильнее. Господи! Да не нужно было и приезжать на дачу… Это его мать, пускай он и вез бы продукты, а то остался дома, а она, Вера, здесь, и теперь, наверное, и не сможет вернуться из-за дождя в город. – Наш-то не приедет, кажется… – вздохнула Анна Петровна. – Такой дождь. – Куда ему ехать? – сказала Вера. – Растает еще. – Может быть, дела какие… – Конечно, дела… – усмехнулась Вера и уже помягче добавила: – Ложитесь спать, мама. У меня голова раскалывается. – Дождь… – словно не слыша ее, проговорила Анна Петровна. – Соседская старушка сегодня опять на поле за морковкой поехала, я видела – с мешком шла… – Откуда вы знаете, мама, что за морковкой? Может, просто ходила нарвать травы? Почему вы о людях так думаете? – Она сама рассказывала… – не обидевшись, ответила Анна Петровна. – Вчера она тоже ходила, но неудачно… Там караулят… А она к каким-то парням молодым пристроилась, вместе с ними собирала, к парням бригадирша боялась подходить. А когда собрала целый мешок, парни у нее морковку отобрали, погрузили со своими мешками в машину и уехали… Вера искоса взглянула на свекровь. Высокая, прямая и в свои семьдесят лет, она стояла у окна, и в выражении лица, как и в голосе, не было ни осуждения, ни сожаления. Как-то очень бесстрастно рассказывала она эту историю, никак не обнаруживая своего отношения. Впрочем, она и всегда говорила так, словно выжидая, как отнесутся к этому другие… Веру это раздражало, а муж объяснял манеру матери разговаривать так – беженским синдромом. Дескать, раньше она была другой, пока не пришлось за бесценок продать квартиру и перебраться сюда. Сейчас Верин муж пытался купить матери хотя бы комнату в коммуналке, но и на комнату придется, по-видимому, добавлять свои деньги. Хорошо еще, что хоть контейнер с вещами застрял где-то. А то и не придумаешь, куда сложить. Разве только сюда везти, на дачу… – А мне жалко соседскую старушку… – сказала Анна Петровна. – Понимаете, Вера, я представила себе огромное черное поле. Грузовик, застрявший вдали… Пирамиды пустых ящиков… И никого, никого вокруг. Только эта старушка с молодыми здоровыми прохвостами. – Ага… Жалко… Она, что, растила морковку? Тоже ведь воровать пришла… – сказала Вера. – Самой нужно было думать, куда полезла… Вере хотелось сказать что-нибудь примиряющее, а получилось резко. Она нахмурилась, но больше ничего говорить не стала. Прошла в соседнюю комнату, где висело несколько икон, и, остановившись перед ними, перекрестилась, а потом начала читать вечернее Правило. И утренние, и вечерние молитвы Вера старалась читать каждый день, но всякий раз ловила себя, что, произнося слова молитв, думает не о Боге, а о дневных неприятностях и хлопотах. Вот и сейчас, произнося вслух слова: «Господи, Боже наш, еже согреших во дне сем словом, делом и помышлением, прости ми…», думала она о свекрови, стоящей у окна в соседней комнате. Дверь между комнатами была открыта, и свекровь прекрасно слышала, что Вера молится, но не подходила, чтобы помолиться вместе или хотя бы постоять рядом перед иконами… Впрочем, свекровь и одна не молилась. С какой стати молиться, если всю жизнь прожила заслуженной учительницей? Вера вспомнила, как сразу после свадьбы ездили они с мужем в Душанбе к свекрови и целую неделю жили в квартире, где повсюду – на тумбочках, на столиках, на полочках стояли Ленины. Эти бронзовые, малахитовые, чугунные, гипсовые – а один даже серебряный был! – бюстики дарили Анне Петровне на юбилеи, в дни выпусков, и на каждом было написано от кого и когда подарен. Щурясь, смотрели Ленины на Веру, и Вере очень неуютно, как-то нехорошо было под этими бронзовыми, чугунными и малахитовыми глазами. Сейчас Вера вспомнила, как она в конце первой же недели начала торопливо придумывать вранье, чтобы уехать поскорей. Интересно: привезет свекровь и сюда своих Лениных или нет? Или бросила там, вместе с квартирой? Наконец-то Вера дочитала положенные молитвы и вернулась в большую комнату. Свекровь уже разобрала свою кровать и сейчас сидела на постели, расчесывая седые, но еще густые волосы. – Сергей уже не приедет… – сказала Вера. – Я с вами, мама, в комнате, на диванчике лягу. Чтобы не страшно было. – Ложись… – согласилась свекровь. – Только мне после Душанбе уже ничего не страшно. Этого она могла бы и не говорить. Получилось, что Вера как будто за нее и хотела спрятаться со своими страхами. – Я знаю, мама, вам трудно пришлось… – сказала она, укладываясь на диван. Свекровь промолчала в ответ, и Вера, включив нижний свет, взяла со столика книгу. Это были «Посмертные поучения» Нила Мироточивого… В электричке Вера не смогла читать книгу, но сейчас постепенно увлеклась. Уже позабыв и про свекровь, и про мужа, не приехавшего на дачу, с замирающим сердцем бежала глазами по строчкам; впитывая в себя слова афонского монаха о человеческих грехах и Божиих карах. И уже давно, погасив свою лампу, заснула свекровь, уже совсем потемнели окна, а Вера продолжала читать, увлекаясь и волнуясь все сильнее… «Злопамятство есть печать антихриста, ибо злопамятство запечатлевает сердце человека как бы антихристовою печатью…» – читала Вера и думала, что это про нее написано, ей в предостережение… Она сама, несмотря на вспыльчивость, никогда злопамятством не страдала… Зато сколько раз приходилось сталкиваться с этим. И муж, и свекровь не умели так легко, как она, забывать обиды, и поэтому получалось, что она, Вера, всегда в чем-нибудь виновата перед ними… А глаза бежали дальше по строчкам и уже другие страшные картины возникали в сознании, совмещаясь с тем, что думала Вера… «Многие будут умирать на дорогах. Люди сделаются, как хищные птицы, набрасывающиеся на падаль, будут пожирать тела мертвых»… Глухо застонала на кровати у противоположной стены свекровь, но Вера только взглянула на нее, и снова глаза впились в строчки книги… «Но какие люди будут пожирать тела мертвых? Те, которые запечатлеваются печатью антихриста; христиане, хотя им не будет выдаваться, ни продаваться хлеб за неимением ими на себе печати, не станут есть трупы; запечатленные же, несмотря на доступность им хлеба – станут пожирать мертвецов. Ибо когда запечатлевается человек печатию, сделается сердце его еще более бесчувственным; будучи не в силах выносить голод, люди будут хватать трупы, и где попало, сев в стороне от дороги, пожирать их»… Вера на мгновение прикрыла глаза и вдруг ясно увидела перед собою пустое картофельное поле, что медленно и ровно поднималось вверх по пригорку. Наверху посвистывал осенний ветер, а вокруг было пусто, голо. И она, Вера, стояла где-то посреди этой пустоты, и только верхушки деревьев видела из-за пустого склона. Верхушки деревьев да еще кривой скворечник… Видимо, там была деревня… Вздрогнув, Вера открыла глаза. Она то ли заснула на мгновение, то ли забылась, но и сейчас помнила обжигающе реальный страх – идти в ту деревню было нельзя! Вязкая тишина висела в комнате. Темнота сжимала со всех сторон освещенное горевшей в изголовье лампочкой пространство. Там, в неразличимой темноте заворочалась на кровати, потом застонала свекровь. – Что с тобой, мама? – Сон страшный приснился… – садясь на кровати, ответила свекровь. – Даже и вспоминать страшно. Будто иду я по дороге, а вдоль обочины мертвецы лежат. И я, понимаешь, рву руками трупы и ем, ем мертвечину… – Мама… – испуганно воскликнула Вера, и пальцы, сжимавшие «Посмертные поучения», побелели. – Съела, наверное, чего нехорошее… – успокаиваясь, сказала свекровь. – Какой-то привкус во рту нехороший. Пойти надо зубы почистить. Она зашлепала на кухню. А Вера, которой сразу расхотелось читать, встала и подошла к темному окну, за которым, не стихая, шел ночной дождь… Порывы ветра пригоршнями бросали в стекла, в стены дождевые капли, и тогда Вере казалось, что она слышит шаги. Словно кто-то большой и нездешний ходил в темноте возле дачи. – Чего не спишь? – возвращаясь с кухни, спросила свекровь. – Своего ждешь? – Никого я не жду! – ответила Вера. – И потом, почему это он – мой? Это ведь еще и ваш сын, мама! – Мой… – согласилась Анна Петровна и как-то внимательно посмотрела на Веру. Вера прижалась лбом к холодному стеклу. Ей было страшно. И не этой пустой дачи, не ночной темноты и непогоды, а самой себя… А дождь еще сильнее захлестал по стеклу, по крыше, по всей земле, словно бы собираясь совсем затопить ее… © Copyright: Мария Березина, 2015.
Другие статьи в литературном дневнике:
|