Валерия Новодворская - о Блоке.Из ЖЖ Николая Подосокорского. * Черные розы плавали в бокалах «золотого, как небо, Аи», черный огонь сжигал светлые мысли, вздымавшиеся в растерзанных сердцах, и роковая тоска клонила к земле ковыли, по которым бесшумно скакали табуны степных кобылиц. Сладкое томление конца, желание броситься в бездну, загробный поцелуй, которым поэт почтил и отпел свой мир, свой Серебряный век, последний век, отпущенный России, с послевкусием, фантомом последних 17 лет нового века — вот что вошло в наш Храм Искусства вместе с Блоком. В Храме зазвучал хорал, Реквием печальных и прекрасных ангелов, оплакивающих страну и всех в ней живущих. До самой развязки в жизни поэта всё было на редкость тихо и гладко, а тихие воды глубоки, и именно тишиной и зеркальностью воды отмечены омуты, где со дна поднимаются страшные нездешние силы, о которых лучше не знать. Блок был русской Алисой, в недобрый час побывавшей в Зазеркалье, но не смешном и парадоксальном Зазеркалье Льюиса Кэрролла, английском сказочном Зазеркалье Кроликов и Чеширских котов, а в жутком Зазеркалье обреченной России. Всё, что он успел ощутить и понять, он излил на бумагу, предвещая и приближая роковой час. Родился он в ледяном и сказочном Петербурге в ноябре 1880 года. Свободомыслящие, деятельные, состоятельные (настолько, чтобы никогда не думать о деньгах) интеллигенты, российские аристократы духа, были его предками, его семьей, его питательной средой. Мать, разделявшая мистические чаяния сына, Александра Андреевна Бекетова, была переводчицей, а ее отец, Андрей Николаевич Бекетов, дед Блока, — ректором Петербургского университета, веселым фрондером, энциклопедистом, большим ненавистником власти, но без хамства, свысока. Он и воспитал во внуке это элитарное презрение интеллектуала к чиновникам, жандармам, престолам. Пылкая Сашенька опрометчиво вышла замуж за юриста Александра Львовича Блока, профессора права Варшавского университета. Он был образован, умен, но ревнив и скуп, и еще до рождения младенца Саши Сашенька-мать вернулась к отцу. Но драм и страданий не было, малыш рос в сказочном саду, в имении Шахматово. Дед — «якобинец, кристальной души радикал», по словам Пастернака, заменил Блоку отца. Правда, Александра Андреевна еще раз выйдет замуж, в 1889 году. Сашу отдадут во Введенскую гимназию, которую он в 1898 году без проблем и окончит. В 1897 году, в 17 лет, на немецком курорте Бад-Наухайм поэт встретит свою первую любовь — Ксению Михайловну Садовскую. А как Саша был красив! Кудри, огромные глаза, трагический взор, аристократический вид, прекрасные костюмы... Разве такому откажешь! Роман с Садовской продлится несколько лет, он посвятит Ксении стихи (которые начнет писать еще в раннем возрасте). В «Ante Lucem» есть эти ранние стихотворения. Окончив гимназию, Блок поступает в Петербургский университет, на юридический факультет, но в 1901 году переведется на славяно-русское отделение историко-филологического факультета, что ему подходит гораздо больше. Блок жил жизнью духа и не опускался до певичек и кутежей. Много занимался, увлекался театром, играл в драматическом кружке. В 17 лет блоковские стихи уже можно считать новаторскими. Символистов в России было много, но вот Блок — один. Тогда же Блок знакомится со своей Незнакомкой — Любовью Дмитриевной Менделеевой, дочерью великого ученого. Она станет его звездой, той самой, из пьесы. Она спустится к нему с небес и сделается героиней блоковского театра и блоковских стихов: царевной, Коломбиной, Мэри, «Держащей Море и Сушу неподвижно тонкой рукой», Незабываемой. В 1901 году Блок вчитается в Платона и ахнет: да, конечно, кроме реального мира, есть верхний, высший мир идей! Нежелание возиться с реальным миром обретает обоснование, идейную основу. Весной 1903 года Александр Блок, поэт и небожитель, печатает свои первые стихи в петербургском журнале «Новый путь» и московском — «Северные цветы». Он объявляет себя символистом (хотя он просто гений) и устанавливает поэтические связи с собратьями-символистами из Москвы — Валерием Брюсовым и Андреем Белым, и Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус. Кипучая символистская жизнь не помешала Блоку в августе того же года жениться на прекрасной Менделеевой. Не обошлось, конечно, без слез, молений, души, повергнутой к стопам Прекрасной Дамы. Это любят все женщины, даже Незнакомки. Но в дальнейшем они жили если не счастливо, то по крайней мере поэтично и спокойно, без вульгарных сцен и измен, не менее вульгарных. Прекрасные Дамы и Звезды, падающие с небес, едва ли годятся в жены. Эти чудные изваяния должны оставаться на своем пьедестале. А Блок был слишком поэтом, чтоб ревновать и унижать свой идеал кухней и детской. Детей у этой красивой пары так и не будет (так же, как и у Мережковского с Гиппиус). В жизни Блока и Менделеевой в последний раз, перед концом, на прощание, воскресла великая русская дворянская культура, помноженная на творческие искания и муки не разночинской, а элитарной интеллигенции. Белые стройные колонны усадеб, благоухающие клумбы, горничные в кружевных передничках, лужайки и липы старинного дедовского парка, помнящего начало XIX века... Всегда есть деньги, и садовник, и можно путешествовать, и писать не ради куска хлеба, и чистая, незамутненная злобой и корыстью душа проникает в Зазеркалье и надзвездный мир. «Если дух твой горит беспокойно, отгоняй вожделения прочь. Лишь единая мудрость достойна перейти в неизбежную ночь». И зря злословили современники: не был Андрей Белый любовником Любови Менделеевой. Он тоже искал вдохновения, тоже поклонялся кумиру. Брак Блока был выстроен по схеме из его стихов: он — рыцарь, он идет за «огненной весной», он несет «из сечи — на острие копья — весну». А она хранит свой «лед и холод», замкнувшись в «хрустальном терему». Не все любили Блока так, как любила его восторженная Марина Цветаева: «Было так ясно на лике его: Царство мое не от мира сего». Алексей Толстой вывел его в своем «Хождении по мукам» в роли Бессонова, кумира юных дев и госгиных, жалко окончившего свою жизнь на войне, чуть ли не съеденного волками, а до этого возившего влюбленных дур в загородные гостиницы на одну ночь. Просто в те последние годы Блок был мэтром, кумиром, признанным великим поэтом, и Толстого грызла элементарная зависть. В 1904 году выходит первая книга гения — «Стихи о Прекрасной Даме». Но в 1905 году наш мистик и пророк ловится на дешевую приманку противостояния миру и на какой-то очередной демонстрации хватает красный флаг и несет его. Блок вдруг замечает народ и даже посвящает ему пару стихотворений, а эсеры-шахиды подкупают его своей жертвенностью и обреченностью. Быть против жизни, против власти, против эпохи — поэтично, и такой поэт-мистик, конечно, не может устоять. «Туда, туда, смиренней, ниже. — Оттуда зримей мир иной... Ты видел ли детей в Париже, иль нищих на мосту зимой?» Он чувствует, что веку сломают шею: «На непроглядный ужас жизни открой скорей, открой глаза, пока великая гроза всё не смела в твоей отчизне». «А делать-то что?» — спросите вы. И получите дерзкий, великолепный, опасный и бесполезный ответ поэта, который по определению не отвечает за свои слова и призывы: «Всю жизнь жестоко ненавидя и презирая этот свет, пускай грядущего не видя, — дням настоящим молви: нет!» А в 1906 году Блок заканчивает университет и перестает соприкасаться с курсистками и студенческими революционными землячествами. Это не его среда, он типичный «белоподкладочник», барин, аристократ. Его книги выходят каждый год. 1907-й: «Нечаянная радость» и «Снежная маска»; 1908-й: «Земля в снегу», «Город» и «Лирические драмы»; 1909-й: «Итальянские стихи» и драма «Песня судьбы». Судьба-то точно была индейка. Блок провидит путь всей русской интеллигенции, покорно идущей на грядущую бойню, под нож: «Путь твой грядущий — скитанье, шумный поет океан. Радость, о, Радость-Страданье — боль неизведанных ран!» В Париже и в Ницце, в Чехии и в Болгарии, в Стамбуле и в Крыму читатели Блока вспомнят эти стихи. А в 1908 году — протуберанец из этого безнадежного завтра: «народ», то есть чернь, разгромит блоковскую родовую усадьбу (в 1917 году и библиотеку дедовскую сожгут). Покорный Року поэт скажет: «Так надо». Это целая философия. Через сорок лет Павел Коган повторит: «Я говорю: "Да здравствует история!" И головою падаю под трактор...» А начало этой философии самоуничижения, смирения перед судьбой, преклонение перед не стоящим того народом ищите у Блока: «И пусть над нашим смертным ложем взовьется с криком воронье, — те, кто достойней, Боже, Боже, да узрят царствие твое!» Никогда не надо торопиться уступать свое место под солнцем, это место надо отвоевывать и защищать. Блок пытался принять на себя грехи века, российских крепостников, Третьего отделения, опричников, Иоанна Грозного. Хуже того: он проповедовал, что за эти чужие грехи должно погибнуть целое поколение. А в 1909 году поэт путешествует по Италии и Германии. Ни один итальянский или просто европейский поэт не напишет так об итальянской готике. О Сиене: «Когда страшишься смерти скорой, когда твои неярки дни, — к плитам Сиенского собора свой натруженный взор склони». О Равенне: «А виноградные пустыни, дома и люди — всё гроба. Лишь медь торжественной латыни поет на плитах, как труба». Блока хватило не только на витражи нашего Храма, он расцветил и итальянское Возрождение. С 1910-го по 1912-й Блок пишет эпос-поэму «Возмездие». Два века предстают пред нами, и особенно страшен XX век: «И отвращение от жизни, и к ней безумная любовь, и страсть и ненависть к отчизне... И черная, земная кровь сулит нам, раздувая вены, все разрушая рубежи, неслыханные перемены, невиданные мятежи...» К счастью, Блок не досмотрел этот киносеанс до конца: его певчего сердца не хватило до 30-х, до 40-х. Он не мог бы писать запекшейся кровью, как русская поэтесса, сиречь русская баба Ахматова: женской выносливости у него, на его счастье, не было. Он предсказывал: «В новой снеговой купели крещен вторым крещеньем я». «Я так устал от ласк подруги на застывающей земле. И драгоценный камень вьюги сверкает льдиной на челе»; и опять ужас и тоска покорно ожидаемого конца: «Но посмотри, как сердце радо! Заграждена снегами твердь. Весны не будет, и не надо: крещеньем третьим будет — Смерть». Но есть еще немного лет, и в 1911-1912 годах выйдет его трехтомник, а в 1911 году Блок поедет путешествовать по Старому Свету: Франция, Бельгия, Голландия, Германия. В 1913-м, последнем году старого мира, он успеет съездить во Францию, на Бискайское побережье, которое навеет ему драму «Роза и Крест». Романов не было, но, восхитившись дарованием и красотой актрисы Н.Н. Волковой и певицы Л.А. Дельмас, Блок посвящает им свои сборники стихов: Волковой — «Снежную маску», цыганистой Дельмас — «Кармен» и «Арфы и скрипки». Великого поэта поняли только равные, такие же великие поэты. Анна Ахматова запечатлела его в последние ночи Серебряного века: «И в памяти черной пошарив, найдешь до самого локтя перчатки, и ночь Петербурга. И в сумраке лож тот запах и душный и сладкий. И ветер с залива, а там, между строк, минуя и ахи, и охи, тебе улыбнется презрительно Блок — трагический тенор эпохи». А потом начнется война, и Серебряный век потеряет свой блеск, свою звонкость, свою роскошь, свою беспечность, свою счастливую праздность, потому что работа в охотку, работа интеллектуалов, работа не ради куска хлеба — не бремя, а творчество. А так работала вся элитарная интеллигенция, так «работали» все поэты. В 1916 году ангела и полубога, кумира интеллигенции Блока забривают в армию (эту райскую птицу!), и он больше года служит в инженерно-строительной дружине (ничего в этом не понимая). Он вернется в мае 1917-го, уже понадобится хлеб, и Блок «загремит» редактором стенографических отчетов в Чрезвычайную следственную комиссию, расследующую деятельность царских министров (ни в чем не повинных). Будет ходить на допросы в Петропавловку, и это доведет его до невроза. Он еще пытается написать документальную книгу о последних днях императорской власти, но Блок — не Маяковский, он насилует себя, надсаживается, выходит ерунда. Новый мир оказывается хуже старого: более пошлым, мещанским, более зверским. В осьмушках черного хлеба, в селедочных хвостах, в махорке и гоготе солдатни, в холоде нетопленых квартир, в насилии и терроре не было ни гармонии, ни романтики. Блок перестает писать стихи с 1916 года. Потом скажут, что он умер с голоду. Ложь: для большевиков он был слишком ценным «заложником-сторонником». Горький подкидывал и маслица, и дровишек, и мучицы. Но музыки он подкинуть не мог, и сам ведь вскоре, написав «Несвоевременные мысли», уберется из своей «революционной России». Блок перестал слышать музыку: залпы «Авроры» и оскал Гражданской войны и чрезвычаек оборвали аккорд. В 1918 году он хочет преодолеть тошноту, понять «народ», и пишет статью «Интеллигенция и Революция», где неумело и неудачно пытается оправдать новую власть. Интеллигенция + Революция = ГУЛАГ. И больше ничего. А врать Блок не умел. В 1918 году он «наступит на горло своей песне» и напишет «Двенадцать» — дикий коктейль из бандитского шансона, отрывков из большевистских декретов и профанации христианства. Но, опять-таки, он не умеет лгать, и Христос в «белом венчике из роз» у него идет впереди двенадцати бандюганов-красногвардейцев, как конвоируемый идет на расстрел. От Блока отрекутся самые близкие друзья, Гиппиус и Мережковский. Блок умрет так, как умирают только поэты: от горя, от отчаяния, умрет раньше, чем расстреляют Гумилева. Его сердце разорвется 7 августа 1921 года. Соловьи не поют в клетках, а Россия становится клеткой. Вторым великим собратом, понявшим Блока, будет Пастернак. Блок на небе видел разводы. © Copyright: Таня Даршт, 2019.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
