Марина Кудимова.
ЛУЧШЕ ТЕБЯ НЕТ!
190 лет Льву Николаевичу Толстому
Толстой – непревзойденный проводник русского материнского начала, одного из символов веры народа, который Родину неизменно ассоциирует с матерью (в отличие от нордического отцовского фатерланда). Литературовед Д. Овсянико-Куликовский догадывался, что при создании образа Натальи Николаевны Иртеньевой в повести «Детство» «Толстым руководила потребность узнать свою мать, постигнуть ее руку, почувствовать ее неосуществившуюся материнскую ласку и любовь». Сравните – у самого Толстого, потерявшего мать в полтора года: «Как реальное физическое существо, – я не могу себе представить ее. Я отчасти рад этому, потому что в представлении моем о ней есть только ее духовный облик, и все, что я знал о ней, - все прекрасно…» Лишь совсем недавно исследовательница из Казани Т. Карпеева по этому «духовному облику» разгадала изобразительную загадку повести «Детство»: «Портрет матери создан по законам иконописи… Икона-текст – не столько носитель информации, сколько возбудитель информации внутри созерцающего». Литературовед Е. Базарова описала опору и упование русской аристократической литературы на женщин: «Л.Н.Толстой верно отобразил превалирующую в России середины ХIХ в. модель воспитания в дворянских семьях. Эта модель характеризуется, в частности, доминированием женского начала …». «Женское воспитание», тем не менее, не испортило классиков отечественной словесности и нимало не навредило их маскулинности. Цветаева не зря утверждала: «Настоящее материнство — мужественно». Отцовское воспитание в повести «Детство» сводится к уничижительной фразе: «Не нужно было танцевать, если не умеешь!»
Иконописный образ maman словно на всю жизнь задал великому писателю планку идеала. И по завету той, неосязаемой: «Смотри, всегда люби меня, никогда не забывай», - Толстой перед единственной иконой, которую признавал, пожизненно служил торжественную литургию, посвященную Матери.
Тему верности ребенка матери и памяти о ней у Толстого невозможно не заметить. Начатая «Детством», она находит полное выражение, безусловно, в «Анне Карениной». «Любимый сын природы, он остался так похож на нее, удержал от нее столько первобытности и, как бы высоко ни поднимался в титанической мощи своего дарования, сохраняет неразрывную связь со своею матерью», - писал о Толстом Ю.Айхенвальд.
Сцену тайного свидания Анны с Сережей В. Набоков куртуазно назвал «очаровательной». А упомянутый Овсянико-Куликовский – «одной из самых изумительных, одной из самых бессмертных страниц во всемирной литературе». Эта сцена и правда уникальна по многим параметрам сразу. Дьявольская ложь Каренина-старшего о смерти Анны устами своей клевретки Лидии Ивановны не могла пройти мимо сознания 10-летнего мальчика. Можно только догадываться, как Сережа мучился и страдал при мысли о том, что его мамы больше нет. Но Толстой опускает преамбулу, которая литературно была бы чрезвычайно выгодна, – он ни словом не обмолвливается о терзаниях мальчика, выделяя главное. Сережа либо действительно не допускает мысли о смерти матери, либо при ее появлении прибегает ко лжи «во спасение»:
– Ты не думал, что я умерла?
– Никогда не верил.
Ощущение Сережи: «…он видел, что она страдает, и ему было жаль ее», кажется, навсегда потеряно писателями, сочинившими и поведавшими за последние десятилетия о своих матерях, кажется, все возможные гадости. Но в вечности останется сыновний возглас маленького Каренина:
- Лучше тебя нет!...
Другие статьи в литературном дневнике:
