Иван Шмелёв.«Шум за окном особенный. Там галдят, словно ломают что-то. Крики на лошадей и грохот... - набивают погреба! Глухо доходит через стекла голос Василь-Василича, будто кричит в подушку, но стекла все-таки дребезжат: «Эй, смотри у меня, робята... к обеду чтобы..!» Слышен и голос Горкина, как комарик: «Снежком-то, снежком... поддолбливай!» Да, набивают погреба, спешат. Лед все вчера возили. Я перебегаю, босой, к окошку, прыгаю на холодный стул, и меня обливает блеском зеленого - голубого льда. Горы его повсюду, до крыш сараев, до самого колодца, - весь двор завален. И сизые голубки на нем: им и деваться некуда! В тени он синий и снеговой, свинцовый. А в солнце - зеленый, яркий. Острые его глыбы стреляют стрелками по глазам, как искры. И все подвозят, все новые дровянки... Возчики наезжают друг на дружку, путаются оглоблями, санями, орут ужасно, ругаются: «Черти, не напирай!.. Швыряй, не засти!..» Летят голубые глыбы, стукаются, сползают, прыгают друг на дружку, сшибаются на лету и разлетаются в хрустали и пыль. «Порожняки, отъезжай... черти!..» - кричит Василь-Василич, попрыгивая по глыбам. «Стой... который?.. Сорок семой, давай!..» Отъезжают на задний двор, вытирая лицо и шею шапкой; такая горячая работа. А Василь-Василич совсем по-летнему - в розовой рубахе и жилетке, без картуза. Прыгает с карандашиком по глыбам, возки считает. Носятся над ним голуби, испуганные гамом, взлетают на сараи и опять опускаются на лед: на сараях стоят с лопатами и швыряют швыряют снег. Носятся по льду куры, кричат не своими голосами, не знают, куда деваться. А солнышко уже высоко, над Барминихиным садом с бузиною, и так припекает через стекла, как будто лето. Я открываю форточку. Такая теплынь и свежесть! Пахнет теплом и снегом, весенним душистым снегом. Остреньким холодочком веет с ледяных гор. Слышу - рекою пахнет, живой рекою!.. В одном пиджаке, без шапки, вскакивает на лед отец, ходит по острым глыбам, стараясь удержаться: машет смешно руками. Расставил ноги, выпятил грудь и смотрит зачем-то в небо. Должно быть, он рад весне. Смеется что-то, шутит с Василь-Василичем, и вдруг - толкает. Василь-Василич летит со льда и падает на корзину снега, которую везут из сада. На крышах все весело гогочут, играют новенькими лопатами, летит и пушится снег, залепляет Василь-Василича. Он с трудом выбирается, весь белый, отряхивается, грозится, хватает комья и начинает швырять на крышу. Его закидывают опять. Проходит Горкин, в поддевочке и шапке, что-то грозит отцу: одеваться велит, должно быть. Отец прыгает на него, они падают вместе в снег и возятся в общем смехе. Я хочу крикнуть в форточку... но сейчас загрозит отец, а смотреть в форточку приятней. Сидят воробьи на ветках, мокрые все, от капель, качаются... - и хочется покачаться с ними. Слышу, отец кричит: «Ну, будет баловаться... Поживей-поживей, ребята... к обеду чтоб все погреба набить, поднос будет!» С крыши ему отвечают: «Нам не под нос, а в самый бы роток попало! Ну-ка, робят, уважим хозяину!» "Лето Господне". © Copyright: Таня Даршт, 2018.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
