Царствуй, лёжа на боку"...О «совписах» и тех, кто не лежит на диване. - Вы в своей критической статье по итогам очередной книжной премии пренебрежительно говорите о «совписах», то есть советских писателях. А вот Захар Прилепин, напротив, относится к советским писателям положительно и очень даже рекомендует современному читателю их книги. - Я ничуть не готов спорить с Захаром, которого люблю и как человека, и как писателя, что среди советских писателей попадались крупные фигуры. Как ни относись к истории создания (по-прежнему мутной) «Тихого Дона», он остается величайшим русским романом. Чем дальше мы отступаем от самой фигуры Михаила Шолохова - человека довольно несимпатичного, - от его биографического присутствия, тем больше мы остаемся один на один с текстом, который только растет и растет в наших глазах. Леонид Леонов, о котором Захар Прилепин написал книгу, как человек интереснее, чем как писатель. Но все это совершенно не отменяет того, что в среднем «совпис» был фигурой безнравственной. Потому что советский писатель по роду занятий был содержанкой власти. Настоящего советского писателя никогда не интересовало, читает ли его кто-нибудь, интересен ли он кому-нибудь, нужен ли он кому-нибудь, его вполне устраивало, что Союз писателей его пригрел, дал дачу в Переделкине, путевку в Болгарию, что он славит свою Советскую Родину. - Надеюсь, вы не относите к «совписам» Булгакова, Пастернака, Распутина, Астафьева?.. - Нет, конечно. У «совписов» нет ничего, кроме титула, у них нет имен. Я вырос в Москве и, хотя это была не моя среда, довольно рано оказался в Доме писателей на Поварской улице, где было удивительное место - нижний буфет (в полуподвальчике под лестницей). Там круглый день, с утра до ночи, сидела характерная публика - слегка одутловатая, сплошь писательская, потому что без членского билета туда войти было трудно. Они запомнились мне удивительно ярко, это были люди, полностью променявшие свою личность, персональную судьбу на членский билет Союза писателей СССР. Смотреть в эти глаза было страшно. И когда после развала СССР стоял довольно длительный вой, что писателя не уважают, что высокое звание советского писателя втоптано в прах, то в основном шумели обитатели нижнего буфета. Потому что того, кто что-то из себя представляет, особенно не затопчешь. - Таких больше среди современных писателей? - В этом смысле появление новых писателей класса Захара Прилепина - это сращивание переломленной в советскую эпоху кости истории, это возвращение того типа писателя, который был перед советской экспансией. Захар очень похож на Максима Горького не только тем, что он любит писать про полукриминальных персонажей и сам делает вид, что ведет босяцкий образ жизни, но и тем, что он крупный предприниматель, строитель дома, отец троих детей, что он крепкий хозяйственник плюс к тому, что замечательный писатель. Я меньше люблю его роман «Санькя», очень люблю «Грех» и в полном восторге от его книги «Ботинки, полные горячей водкой». Как писатель Захар Прилепин мне очень интересен, как человек - интересен еще больше. Это как раз то, что в советских писателях было в большой степени придушено. Если мы посмотрим на наиболее значительных писателей советской поры - Битов, Распутин, Сорокин, Белов - мы увидим, что всех объединяет одно и то же: они находились в непрестанном конфликте с советским порядком жизни, никак не желали помещаться в ту коробочку, которая была отведена для «совписов», чтобы они сидели там и не высовывались, пока не просят. - Как вам кажется, меняется ли образ писателя в общественном сознании? - В общественном сознании, к сожалению, до сих пор силен образ писателя, который ничего не делает - лежит на диване и иногда пописывает. И публика удивляется, почему это писатель ведет себя как Захар Прилепин?! Зачем он живет активной жизнью? Есть также молодые люди, которые, вступая на писательскую стезю, часто ориентируются на образ диванного писателя. И та статья о «совписах», которую вы вспомнили, она ведь была про премию «Дебют». Потому что именно здесь приходится сталкиваться с настроением: «Ну, вот же я - готовый писатель! Возьмите меня! Содержите меня! Я уже готов лечь на диван, где же он?!» Еще одна черта «совписов» - они считают, что писатель тот, кто высказывается. А некто неведомый должен заставить всех остальных его слушать. Меж тем, это тоже часть писательской работы. Либо ты Арсений Тарковский и тебя слушают, либо ты «сто других поэтов» и тебя не слушают, потому что ты не умеешь этого делать. Мне кажется, мы редко об этом думаем - писатель не только тот, кто пишет, писатель - тот, кого слышат. - Были «совписы» и были «совкритики» - персонажи Михаила Булгакова. Вы на себя это примеривали? - Понятно, что любого критика ненавидит любой писатель. Никого так не ненавидит автор, как редактора и критика. (Смеется.) И ни в ком так не нуждается, как в критике и редакторе. Представление советское, что критики - вершители писательских судеб, это даже не ошибка, это просто глупость. По счастью, критик никогда не был вершителем писательских судеб, даже в тот короткий период, когда публикация в «Правде» была либо спусковым крючком убойного орудия, либо помогала сверлить дырочку для ордена. Но это ведь не критик вершил судьбу, а тоталитарная машина, критик или «совпис» лишь смазывали оружие. Но если «совпис», становясь содержанкой, оставался ею навсегда, то критик вынужден был каждый раз отрабатывать положение содержанки по полной программе. Смог бы я удержаться от этого искушения? Бог его знает. Надеюсь, смог бы. У замечательного писателя Василия Гроссмана есть роман «Жизнь и судьба», который весь посвящен тому, что у человека всегда есть выбор: подлость или смерть. Смерть всегда оставляет человеку запасную дверь. Понятно, что это эгоистичная позиция, не гибкая совсем, но она снимает традиционное оправдание: я должен был кормить семью, хорошо жить... - У критика довольно странная миссия. Не лучше ли о том, что прочитано, размышлять молча, почему нужно обязательно рассказать об этом другим? - В этом смысле я, с одной стороны, как раз типичный критик, потому что мне хочется кричать о прочитанном. С другой стороны, не совсем типичный. В русском языке произошла странная подмена понятий: критиковать означает больше ругать, чем хвалить, то есть критик - это тот, кто начитался гадкого и его тошнит. Мне представляется, что это довольно бессмысленная позиция. Покуда руководил газетой «Книжное обозрение», я своим коллегам говорил: у нас нет возможности перечислить все плохие книги, которые мы прочитали. Их заведомо больше, чем хороших, а у нашего читателя всего одна голова, и если мы в нее напихаем какое-то количество предупреждений, какие книги не стоит читать, то единственное, что он из этого сможет вынести - ну и хорошо, что я ничего не читал! Поэтому наша задача - говорить либо о тех книгах, которые уже имеют широкий общественный резонанс (тут мы можем говорить и хорошо, и плохо), либо мы должны говорить о тех книгах, которые наш читатель не может не прочитать, должен немедленно взять в руки. Все остальное - частное дело читателя. В этом смысле мною движет педагогический импульс, потому что по образованию я преподаватель русского языка и литературы, работал в школе и мне это нравилось. Я хочу говорить о книгах, от которых человек может получить удовольствие. Мне радостно, что я послужил делу прославления замечательного уральского писателя Алексея Иванова, ведь случилось чудо - появился писатель, которого имеет смысл слушать! Или ранний Слаповский: многое упустишь, если не познакомишься с этим авторским миром. Или Захар Прилепин, о котором много пишу и высказываюсь. Моя позиция: мы живем в мире, полном бед и разочарований, в нем мало удовольствий, но я таки получил от книги удовольствие и сейчас расскажу, как вы тоже сможете это сделать. Некоторым образом мой неуемный критический оптимизм основан на довольно пессимистической философии". А.Гаврилов. (Из сети). Справочно. © Copyright: Лора Маркова, 2012.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
