Последний соблазн 9, 10 набор
ноябрь - ноябрь...
ангина, ветер
Нью-Йорк
Добрый день, сударь,
С замыслом проститься не смогла. Хотелось метнуться назад в связи с событиями. Именно - метнуться. Но это сродни мельтешению; думали о том, чтобы вернуться, но быстро не получается. Ажиотаж, как реакция на МК* (*московский конфликт), сник в эмигрантских кругах, будни, благословенные будни с насущным хлебом, невзрачные хлопоты, как они умеют усмирить мятущиеся души, - осадить, прибить - как пыль - к земле.
Болтая с Вами о пустяках, о прелестях уединений, мы вышли купить бумаги. Ненастье для нас никогда не было помехой для бесцельных блужданий, а я оделась легко ( на пять минут). Я слушала наш ритм проспекта и увлеклась: трепет забытый переходил в восторг. Туманные клочья ностальгического неба застигли врасплох! Вернувшись к ночи на такси, я рисовала акварелью на бумаге, набухавшей слезами... и так до утра - до озноба. Неделю обходилась грогом (отличное средство: ром с горячим чаем), сегодня первый день без температуры и я вышла сделать элементарные запасы, но слабость жуткая... Оказывается, что я совсем не переношу одиночества в быту, - теряюсь (муж уехал). Так мало нужно, чтобы понять это... До вечера, сударь.
Бредовые вечера и ночи скрашивают магнитофонные (маленькие) кассеты из Петербурга. Я часто забываюсь в наушниках... Вздохи и шепот, записанные случайно в декабре 1989 года! Даже начало беседы о "несуществующем июне" сохранила ИНН вместе со своими старыми песнями, настраиванием гитары и еще чьей-то болтовней, предваряющей каждое новое выступление. Отрадные звуки Ваших шагов, общий привет вполголоса и звон упавшей чайной ложечки (вспомнили?). После "Омута..." каждый (кто понял - о чем) задал себе вопрос: "что со мной..." Мы уже знакомы по некоторым стихам и тому, что успели прочитать, я прочувствовала Ваш изучающий взгляд и встретила его с изысканным вызовом нового романса о "гостье с далекой планеты". На розу, внезапно всунутую мне перед Вашим чтением, я растеряно улыбнулась, виновато отвела глаза, что мне совершенно несвойственно. Этот мой конфуз был замечен, так как я не проследила за лентой, зашуршавшей внезапно на стареньком маг-е...
ИНН пишет, что еще тогда всем было ясно, - скучно не будет! Конечно, мне пришелся по душе ее подарок, в эмиграции это как воздух! Профессионально исполненные песни разошлись быстро, а я дорожу этим черновиком первой встречи. Искренность автора приятно умиляет памятностью... Что ж Вы так долго не заходите к ним? Почему не отзываетесь? Мне доставляет странное удовольствие работа с личным архивом, скажу больше, - это удивительно мучительное наслаждение заново переживать неузнанный сюжет собственной (нашей) жизни (нелепость? Вы так не думали).
Теперь я действительно уезжаю.
А пятого я сдал билет по причинам затерявшегося (денежн.) перевода из редакции. Вечером я отчаивался: знать бы заранее и мы свиделись бы и в эти выходные... Но еще утром 5-го я не знал - поеду ли.
Теперь все закончилось, пятый час утра, нужно перехватить часика четыре и многое успеть до отхода поезда. Здесь опять холодает, последняя ночь обещает быть неуютной... Никто не знает, что я еще не уехал. Да с СПб. я уже как бы распрощался.
Весной будет прекраснее, ароматнее и беззаботнее! Вот увидите!
До встречи белой ночью под высоким высоким петербургским небом.
Целую Вас, Мадам...
12 февраля 92г. Вил.
***
Я уже на Кавказе... увы.
Этой ночью нечто взорвалось в Чечне и все с ужасом ждут проникновения военного вируса, только скорее всего зря - швейцарская психология здесь сильна...
Не пугайтесь, мадам. Взгляните лучше на вид Петропавловки в сумерках. Пусть желтые всполохи из-за туч напомнят Вам о солнце, светившем нам, когда мы шли к АНН. Но уже темнеет фонарь и едва различимы решетки моста, по которому мы возвращались от нее на Шпалерную... Но, право же, нам не было грустно, ибо мы счастливы.
Мадам... уже март.
***
Мадам, мое предыдущее письмо было излишне печальным - я припомнил тот стишок и представил, что Вы могли опечалиться. Покопавшись в памяти, я отыскал другое стихотворение, еще более юного возраста, посмеялся и решил заставить улыбнуться и Вас.
Ваш голос, мадам, стал тороплив и сдержан... Вы напрасно так изводите себя, отвлекитесь от дел, мадам...
Вы улыбнулись?
Вы смеялись?
Вы не печалитесь?
Ваш Вил.
(Целую мочку левого ушка) апреля 4 числа с.г.
Странно, Сударь,
но я не получала упомянутого письма, а заметила только сейчас, заново переворошив архив. Осенью 1991 - весной 92 года были открытки, умеющие развлечь, не отнимая внимания на раздумья... Остается повторить за Вами наивный и забавный стишок: "Ты ошибся, малыш, это было вино..."* (*автор И.С.М.)
В перелетах меня сопровождали неувядающие букеты тех посланий, я смущена Вашими милыми подарками и признаниями. Я забывала где я и с кем, и что со мной, кокетничала с Вами, не спохватываясь от чужой речи, не заслоняя легкого румянца на своем лице. Вы бы вскружили мне голову, если бы хоть раз произнесли вслух написанное.
Выпал календарик ("история танца"): кавалер с прямым пробором тянется к деве томной, прикрывшей очи от неги. Ее рука соскользнула с плеча на лацкан фрака. Красноватые отсветы оставляют лица в тени и предстоящий поцелуй почти невинен: ноктюрн замер вместе с ними. Господи, какая музыка... Она звучит в моем изгнании, позволяет дышать Вами, не теряя смысл призрачного со-существования...
...О, Боже!.. сегодня же день Танца!
29.04 - международный день Танца и я счастлив написать Вам именно сегодня...
Вальпургиева ночь пусть пройдет без нашего танца... кроме прочего, вальпургиевы пары грубы и несносно путают фигуры в танце, думая, что танцуют...
Продолжая танец, я Вам шепчу...
***
Санкт-Петербург
17 мая 1992 года
Вы внезапно исчезли, мадам, именно тогда, когда я стал ждать Вас с большим нетерпением, нежели в самом начале... А от меня были последние два письма (как мне самому показалось): первое - печальное, второе - веселое. В этом конверте я посылаю Вам совокупность 1 и П: печальное нужно скрашивать шутками - Tetrica sunt amoenanda jocularibus - не правда ли?
За окном поют птицы - рядом парк, не слышно шума городского. Меня радует мысль, что Вы все-таки уже в пути.
Ваш Виллиам
***
Добрый вечер, я все еще здесь (отсюда) и все еще угнетаем тем, что изображено на обороте. Но это пустяки...
Мадам, 18-го я совершенно случайно подхожу к Александринскому театру (там ажиотаж, нервные безбилетники), а я иду в театральную библиотеку, откуда через полчаса возвращаюсь к театру и фантастическим способом попадаю на спектакль Р.Виктюка - "Двое на качелях". Знаете, мадам, кто провел меня на спектакль? Рассмейтесь - сам Виктюк. Все решилось за несколько минут. И я смотрел спектакль о нас с Вами, и голос актрисы был Вашим голосом, и танцевала она - конечно же - только на музыку Шопена (!).
Мадам, Вы опять уехали - оставшись, я увидел Вас, увидел нас.
Белая ночь белая стена белый лист и по-прежнему
воскресает Шопен: мы танцуем
танцуем
танцуем
Целую, Ваш Вил.
19 июня 1992г.
1-ое декабря 1993г.
там же
Два шута: Арлекин да Пьеро!..
Остроумно, сударь, намекнули о внешней стороне и внутренней (не только на открытке). Наша дружба уже не мыслилась без сглаживающего страсть, сохраняющего отношения, расстояния - расставания. Страшно. Но страшней усталая, голодная сдержанность редких учтивых улыбок, пробирающихся сквозь строй омерзительных, пьяных и черных торгашей, заполонивших наши столицы. Грубость и давка в метро, крепкие ребята на ступеньках эскалатора с огромными спортивными сумками на плечах, которые при их телодвижениях ударяют в лицо. Лиц не стало на родных улицах, отвратительные рожи всплыли как мусор в половодье.
С каждым моим возвращением я ужасалась до боли, едва не вскрикивая бессильно: Боже ж мой!.. как я все это любила! За год до фактического отъезда я прощалась каждым своим взором ввысь: любила! любила!.. любила... И отчаявшись разлюбить, люблю снова, здесь, за океаном. Я не оговорилась - именно - изгнание... Я не вернусь никогда. И к стихам своим я уже не вернусь никогда, словно бы черновик был дописан и сгорел нечаянно. И как не ищи его, только ветер коварных перемен свищет, давно развеяв пепел... Я не повинюсь, сударь в своем отступлении... Нет. Вот, пожалуй, мои последние строки:
Из ярких красок, да из четкости,
Пожалуй, жизнь сотворена...
Я не летаю в этой плоскости,
Тем майским днем озарена...
В мае мозг разрывали на части главы "осколков", работа над черновиками жгла изнутри, в дороге занималась правкой до изнеможения. Бессюжетность романа и астральность действующих лиц затягивала в иные миры и понятия, уже не пугающие меня и подстрекаемые Вашим восхищением. Действительно, продолжая разговор, автору достаточно иметь одного читателя, чтобы чувствовать себя правым и состоявшимся. Проснувшись на рассвете (тревожный симптом для совы), я лениво отвела рукой призрак Распутина, склонившегося ко мне, сонно закурила за чашкой кофе и известила мужа, что меня ждут.
Как ни странно, нагрянул Дюшка, семь лет назад уехавший сюда. Помните его? Он появился в последнюю новогоднюю ночь так же внезапно, как и я...
Белой ночью в Таврическом я расшалилась, сбрасывала на всех дурманящие охапки сорванной сирени, легкомысленно слетая в Ваши объятия... Я взбаламутила воду в пруду и тех, кто купаться не желал. Кукиш фыркал, чихал, но так и не догнал меня, - вернулся на берег, где вы с актре-Фартом философствовали под красное вино. Прикладывались вы часто, что мне не понравилось и я не сказала, что уеду вскоре и уеду почти на все лето. Я боялась, что Вы уроните меня, танцуя под гитару и накрапывающий дождь... нежный как Ваши руки, собирающие с моих плеч мокрые пряди и капли воды...
И только?.. - вопрошал Ваш тяжелый взгляд.
Летом я часто размышляла о том, что умопомрачительная вспышка страсти нас погубит, что я права, что охранительное торможения разлуки разумно, иначе... (какая пошлость!) мы бы умерли (от... как... и т.п.) или бы просто умерли, коснувшись (нет, скорее, очнувшись от...) всепоглощающего счастья...
Сударь, мы предпочли остаться шутами, носить далее свои бледные маски! "Тяжелый петтинг!", - во всеуслышание заключил Дюшка в новогодние праздники, за что был бит не по пьяни, а по лицу...
Последний соблазн 10 набор
***
Добрый вечер, сударыня,
Вы меня очень напугали и если бы не Ваш звонок об улучшении состояния, я начал бы паниковать. Сам, конечно, хорош: отправил рассказ и замолчал. Дни летели как-то незаметно - с этими событиями, освещающими центральным телевидением излишне драматично: не было здесь уличных боев, а стрельба была только на площади. Теперь (вроде бы) утихло, но не уверен, что надолго.
Глупости много и лицемерия, под конец эти митинги всем порядком надоели. Так что Ваш покорный слуга в полной безопасности, не переживайте, войны все-таки не предвидится.
За суетой не смог обратиться к сочинительству, что ужаснее всего. Ужаснее всего - воля волн. Времени не так уж много осталось - за суетой пролетает, а пространства будут преодолены легко (если не в октябре, то в ноябре... или январе). Обстоятельства будут нам благоприятствовать. Уже бывшее много лет назад - повторится. Нам напомнят. Решайтесь.
Я целую Вас, сударыня, неистово и самозабвенно, хотя Вы и не поощряете поцелуи.
Пишите и не унывайте.
Целую!
3 окт.92 Вил.
***
Четверг: верстка.
А Вы, вероятно, не дозвонились.
Сегодня вернулся наш корреспондент из Абхазии и редакция пьет, потому что жутко обрадовалась, увидев его живым. Кстати, он по образованию: 1- филолог, как и я, 2 - актер (ГИТИС)...
Я очень соскучился по Вас, Мадам...
Знаете, что я чувствую... Знаете.
Я счастлив, Мадам, я счастлив...
Целую...
Виллиам Ваш.
Октябрь, 15.92
1 декабря 1993г.
Нью-Йорк
Вечер добрый, сударь...
Внезапная черная осень 92 года. Вернувшись из тепла чужого уюта, я уже не застала листопада и помню, что была на грани психоза от того, что Вас нескоро отпустят под прикрытие театральной академии. Я не умела быть спокойной за Вас. Это не мой стиль. Я умею вести себя, быть сдержанно-злой и улыбаться таинственно, но (все же) это маска. А что за ней - Вы знаете лучше меня. Мои стихоплетные письма помните, они бродили по рукам в нашем кругу, если к Вам не попало, то читайте сейчас мои ответы-письма к Вам...
Мой верный друг, у Вас война…
А здесь лишь грусть,
Покой атласной простыни.
А цвет – любимый Вами.
И силуэт тоски, застывшей у окна…
И, если б видеть я могла
Внизу ветвистых кленов рябь,
Сокрывших суету паденья,
Но нет…
Движение: за рядом ряд,
Мурашки высоты колючей,
Солнце сбоку
И отдаленный шум.
Но илистых затей безволье, –
Прости же, друг, прости…
Каленый жест хваленых дней
Я положу под изголовье.
А сожаления любви,
Разлук озноб – мир потрясений…
Урок от бедности – урок не лучший…
Позвольте, Сударь, перейти на «ты»
Во сне – о слабости минутной.
Все потому, что там идут бои:
Безумие толпы и хохот душный
Заблудшей и орущей смуты.
Дичающий озноб попытки:
Не щелкнувший курок –
Удачная проверка пытки.
Но осатаневшая судьба
В улыбке томной…
Да, Сударь, мирен мой покой,
Взирающий пока из небоскреба
На город отчуждения, тревоги,
Нависшей пологом осенних туч…
Пошли мне, Господи, закат
Естественный, недолгий.
Блуждающей улыбки тихий хохот,
Пугающий во сне неясном шепот:
Что со мной?
Вы живы ли, друг мой?
Крадется осень с желтою метлой
В мой странно приютивший дом,
Где стены – снова осень
Последней грусти и надежд.
Пустой…
Я вдруг услышала:
Постой...
Но кто здесь?!
Люблю и помню:
Вы - не мой.
Не мой ответ.
Немой вопрос.
(осень 1992 Москва)
Обилие дел. Всеобщая раздраженность. Тревога неопределенности. Смута. В августе-91 было просто некуда уходить от Белого дома. Так думалось тогда стоявшим там. Я терпеливо ждала известий от Вас, а Вы больше отшучивались...
Я перечитываю экспромт, написанный мне в ответ - утешение, и думаю: ну почему Вы не поступили на должность школьного учителя? Что Вас занесло в дикие края, где дикие нравы? Экий Вы...
***
Фрагмент*
Здесь ни войны, ни грусти, - ничего.
Убили пса. И женщину - шальною пулей - неизвестно кто стрелял...
Стволы и кроны: кроны все еще не облетели: осенью
пора и восхищаться и превдохновляться.
Я собираю черный виноград и удивляюсь горько постоянству,
с которым каждой осенью (ни грусти, ни услад благоразумья, ни скуки)
я собираю черный виноград в своем окне.
* автор - И.С.М.
***
Мадам,
на днях отправил конверт с полосами "С.К." и запиской, наверное - излишней. Просто прочти статьи и сравни с новостями ТВ.
Другие статьи в литературном дневнике:
