Пушкин-Опочинин-Павел Вяземский
http://az.lib.ru/o/opochinin_e_n/text_0050.shtml
Опочинин Евгений Николаевич - Воспоминания о Вяземском, о работе в архиве семьи Вяземских в Остафьеве.
"Часто какой-нибудь вопрос, обращенный мною к Павлу Петровичу по поводу документа, бывшего у меня в данную минуту в руках, зажигал в нем воспоминания, и он начинал рассказывать. И как рассказывать! Это был рассказ в изложении далеко не литературном, иногда даже нецензурный, но простой, живой и образный. Мертвые воскресали, и дела их, злые и добрые, совершались у меня на глазах... Я узнал между прочим, что А.С. Пушкин, которого я и тогда боготворил и почему-то представлял себе писаным красавцем, был далеко не хорош собой, что он был бешено раздражителен, не всегда справедлив, скор на язык. Я узнал, что его роман с А.П. Керн не имел характера чистой страсти и увлечения и что Пушкин в кружке друзей и даже в письмах к ним в самых грубых выражениях вышучивал свои с ней отношения и открыто говорил о своих слишком больших у нее успехах. Много и других шалостей поэта выявлялось в рассказах Вяземского...
Разумеется, рассказы П.П. Вяземского о трагической истории дуэли Пушкина и его смерти передавались им на основании рассказов отца и близких: непосредственных впечатлений от этих событий у него не могло быть, он был еще слишком юн. Но помню одно, что П.П. настойчиво утверждал, что дуэль ни при каких условиях не могла не состояться. Были бы получены анонимные письма или бы их вовсе не было - это не имело никакого значения: Пушкин все равно вызвал бы Дантеса на дуэль.
По словам П.П., вероятно, основанным на показаниях его отца и тетки Е.А. Карамзиной, Пушкин в последние два месяца своей жизни весь горел и дрожал от злобы и негодования на своего врага. И это не могло не разразиться взрывом и катастрофой.
Надо сказать, что П.П. Вяземский дорожил каждой мелочью, каждым пустяком, относящимся к прошлому и в особенности к А.С. Пушкину. И в памяти своей он берег даже незначительные, мелкие факты. Иногда они внезапно припоминались ему, и он тут же делился ими, приводя какой-нибудь остроумный анекдот или просто меткое словечко.
Однажды как раз после такого безмолвного припоминания он удивил меня следующим внезапным заявлением: - А знаете ли - ведь он не любил свою жену! П.П. остановился и глядел на меня как будто спросонья. Очевидно, мысль его была далеко-далеко. Я молча ждал разъяснения загадки, но, не дождавшись, спросил: - О ком вы говорите, князь?
Он снова как будто бы проснулся и, с удивлением взглянув на меня, сказал: - О ком? Конечно, о Пушкине. Я хочу сказать, что Пушкин уже не любил свою жену, когда из-за нее стрелялся. И стрелялся он вовсе не из-за нее: он сам был обижен разными скверными намеками. Его самого травили. С женой же своей - мне говорил отец - он был холоден, а иногда даже и не говорил. Зато в большой близости был с Alexandrine, хотя она и не была красива, но очень приятна и умна.
Он говорил с ней целыми часами, читал ей свои стихи, советовался... Я думаю, что тут была связь. Вы, однако, не вздумайте кому-нибудь рассказывать об этом - еще напечатают, а этого не надо. После такого предупреждения мне нельзя было спросить П.П., на каком основании он так уверенно говорит об отношениях Пушкина к его свояченице, а сам он не обмолвился об этом больше ни словом.
Впрочем, в другой раз П.П., рассматривая при мне портрет Н.Н., но уже не Пушкиной, а Ланской, сделал весьма прозрачный намек на связь Пушкина с сестрой жены.
- Очень красива! - сказал П.П., глядя на портрет. - Александра гораздо хуже, но он был от нее без ума.
…
В 1880 году князь П.П. Вяземский, не знаю, по чьему совету или просьбе, решился использовать документы своего Остафьевского архива, относящиеся к А.С. Пушкину, и написать по ним нечто вроде биографического очерка, оживив его своими личными воспоминаниями. Печаталась эта работа Павла Петровича в газете "Берег".
Сколько хлопот было с корректурами и чтением их, трудно себе и представить. Я читал их раза по два-три, но и это не удовлетворяло автора: он читал их сам, страшно путал, забывал их в разных местах и потом с криками метался по комнатам в поисках. Но вот все кончилось. Работа, которой он отдавался с горячностью и любовью, была завершена и вскоре напечатана в газете, а затем и отдельными оттисками. Статья вышла превосходная - живая и интересная, особенно в тех частях, где автор передавал свои личные и семейные воспоминания о великом поэте. Но здесь было далеко не все: самое интимное и, пожалуй, самое интересное автор почему-то не решился обнародовать. К сожалению, немногое из этих рассказов П.П. сохранилось в моей памяти.
Любопытно, что князь, увидя в печати свою работу, остался ею недоволен. Когда оттиски в виде маленьких книжек были получены из типографии "Берега", Вяземский взял одну из них, задумчиво перевернул несколько страниц и сказал со вздохом, бросая книжку: - Плохая вещь... Очень плохая! Черт знает что!" http://az.lib.ru/o/opochinin_e_n/text_0050.shtml
Что здесь интересно?
Во-первых, юношеские воспоминания Павла Вяземского. Ему было шестнадцать-семнадцать лет, когда Пушкин погибал. Наверняка молодой человек многое видел и слышал, читал тогда же произведения Пушкина.
Во-вторых, позднейшие воспоминания современников, знакомство с Бартеневым, дополнили его знания и внесли, вероятно, новые вопросы.
Каким образом возникла мысль у Павла Петровича, что Пушкин вовсе не любил своей жены? Что даже не разговаривал с ней?
Ответ может быть у его родителей, Петра Андреевича и Веры Фёдоровны, которые могли вести домашние откровенные разговоры о Пушкиных в тот период, зимой 1836-1837 года. Вполне ясно, что ссоры в семье Пушкиных были тяжёлые и продолжительные. Пушкин, Натали, Екатерина, Александра - все находились в состоянии если не войны друг с другом, то в отношениях скандальных и непредсказуемых: характер Пушкина не терпел тайн и недосказанности. Домашняя прислуга, скорее всего, многое слышала и понимала, вела свои пересуды и разговоры: всё передавалось из уст в уста ...
Стараясь "не выносить сор из избы", за пределами дома всем членам семьи приходилось вести себя сдержанно, но иногда без особого напряжения окружающим можно было видеть, как "трепетала" Наталья Николаевна, находясь под пристальным контролем Пушкина и неусыпным, нарочитым, вниманием к ней Дантеса. Что же говорить, что всему свету всё было понятно и по-своему объяснимо? Софи Карамзина в своих письмах брату красноречиво высказывала резюме светских сплетен.
Память шестидесятилетнего Павла Вяземского не назовёшь слабой: юношеские годы ему виднее и ярче, чем год, например, позапрошлый. Наши представления о последней зиме Пушкина становятся детальнее и приобретают окраску, словно старое чёрно-белое фото вдруг является нам в цветных документальных кадрах хроники.
Другие статьи в литературном дневнике:
