***Смердяковщина Литература: статьи || 29.10.2012 13:39 - Владимир Голышев Чем хороши мерзавцы? Они непроизвольно говорят правду. Классический евангельский пример – заявление Каиафы про «одного человека», который должен погибнуть ради «всего народа». Нынешний «весь народ» логику Каиафы понимает и приветствует: «лучше пусть три прошмандовки посидят, чем накроется одной большой мандой всё наше патриотическое православие». «Прошмандовки»-то, конечно, "посидят". Но ваше «православие» по-любому накроется мандой - как ею накрылся город Иерусалим сразу после Голгофы. Более того, скорей накроется, чем накрылось бы без их отсидки. Впрочем, мы отвлеклись… Эпизодов, когда мерзавец говорит правду, у евангелистов вагон и маленькая тележка. Говорит, и себя не слышит. А Иисус слышит - «Ты сказал». Умному – достаточно. А дурак – уже осуждён. Ему можно только посочувствовать, ибо не ведает, что творит (говорит). Вот вам из последнего: заявление бесноватой лжесвидетельницы Сокологорской. Судья Сырова ее спрашивает: «Не хотите ли, добрая женщина, еще и гражданский иск прошмандовкам вчинить? Чтоб не только посадить их, но еще и обобрать до нитки?». Сокологорская отвечает: «Не-а. Не хочу второй раз Христа продавать. Одного раза вполне достаточно». Я, когда этот скромный обмен репликами в стенограмме прочитал, онемел от восторга. Сокологорская, правда, потом пыталась смазать эффект: мол, первым Христа обменял на деньги Иуда. А она – Сокологорская – мол, не такая. Она ждёт трамвая. Сгноить прошмандовок в лагерном аду – всегда пожалуйста. Но еще и кошелёк прилюдно скоммуниздить – как-то некультурно. Шибко на Иуду будет похоже. Некомильфо. Она ж – дама воспитанная. Губки складывает, когда помадой мажет. И никогда не писает в компот… Как-то так Сокологорская пыталась запихнуть обратно нечаянно выпорхнувшую из ее пасти правду. Но у Сокологорской ничего не получилось… Непроизвольное «правдоговорение мерзавцев» (ПГМ) случалось и раньше. Марк Дейч, например, задолго до утопления на индонезийском пляже придумал дразнилку «красно-коричневые». Александр Проханов (тогда еще орёл, а не ощипанный индюк) на Марка не обиделся. Даже роман с таким названием написал… Я тогда (конец девяностых) в газете «Завтра» работал. И тоже считал себя «красно-коричневым». Потом «духовное чадо» Марка (Дейча) - (Аркадий) Маркович (Малер) – обозвал нашего брата «национал-оранжистами». На этот раз не обиделся Станислав Белковский. Опять же, интерфейс своего портала НАЗЛОБУ я нарисовал в черно-оранжевых тонах (будто заранее знал). В общем, всю вторую половину нулевых (точнее: до 2008 года) я с гордостью называл себя «национал-оранжистом». Кто первым бросил в адрес Алексея Широпаева и его единомышленников презрительную кличку «смердяковщина», я, признаться, не отследил. Алексея она не смутила… Дико люблю Широпаева и горжусь знакомством с ним. Дай, думаю, пригляжусь к «смердяковщине». Пригляделся и… теперь готов принять эту кличку и на свой счёт тоже. Чтобы говорить о Смердякове ответственно, конечно, надо «Карамазовых» заново перечитать. А это проблематично. Так что придётся говорить о нём безответственно - доверившись памяти и ощущениям... Первое, что хочется сказать: традиционная трактовка «Карамазовых» любого думающего, вменяемого человека неизбежно приведёт к мысли, что это не роман, а недоразумение. В нём всё надумано, нелепо, неубедительно. Вот, скажем, «старец» Зосима. Принято считать, что Достоевский его срисовал с Амвросия Оптинского. По счастливому стечению обстоятельств, я-таки знаю, что такое Амвросий и другие оптинские старцы. Так вот, Зосима у Достоевского – это КАРИКАТУРА на них! Прежде я думал, что это косяк. Не вышел у Фёдора-мастера каменный цветок, сколько он ни тужился. «Ну, не шмагла я, не шмагла». Мысль о том, что Достоевский сознательно нарисовал карикатуру прежде мне в голову не приходила. Между тем, в романе есть на это прямое указание – «старец» же «провонял»! Если бы речь шла о «благоговейной портретистике», вони бы не было. Не могло быть! Но она есть. Почему бы не предположить, что Достоевский не толст, а тонок – нарисовал не старца, а ряженого: не Амвросия Оптинского, а гундяевского дружка Илия Ноздрина? Если предположить, что Достоевский – пророк, сумевший точно изобразить омерзительный тип лжестарца нашего времени, всё становится на свои места. В конце концов, в «Бесах» у Достоевского есть Тихон. Старец, не старец, но его образ - никакая не карикатура. Там всё грамотно, красиво, уместно. И раздраженное ставрогинское «проклятый психолог» там - в масть. Совсем ДРУГОЕ дело - востренькая мордочка Зосимы-Ноздрина. А все вокруг: «Ах, святой! Ах, духовность! Ах, прозорливец!» И только Ракитин чётко вскрывает механизм лжесвятости: хитрющий лжестарец поюзал в «пиаровских» целях грядущий карамазовский криминал. Вот только пожать плоды не успел – «провонял» незадолго до убийства. А кабы не «провонял», о "прозорливости" его слагали бы легенды. При традиционном прочтении мы имеем «хорошего» Зосиму и «плохого» Ракитина. Но при традиционном прочтении «Карамазовы» - вообще, доброго слова не стоят. Давайте, ради эксперимента допустим, что автор нарочно обмазал сусальными соплями упырей, а персонажей, которые их разоблачают, намеренно сделал отталкивающими. Весь этот камуфляж - чтобы обмануть цензуру. А теперь беритесь за любую торчащую из романа ниточку и тяните. Эффект будет неожиданный и мощный - «Карамазовы» откроют свою подлинную подоплёку и засверкают, как алмаз… Я попробовал и с удивлением обнаружил, что «Карамазовы» - это вершина достоевской романистики. Шедевр. Просто раньше я его не понимал… Говорят, Олег Ликушин убедительно доказал, что реальный убийца - Алексей Федорович. Мол, в продолжении романа это должно было открыться, но автор скоропостижно скончался. Я Ликушина не читал (дай Бог сам роман перечитать!), но готов поверить ему на слово. Потому что при переворачивании «с головы на ноги» ровно это и должно получиться! Алёша – это прельщённый келейник лжестарца. Всюду шныряет в подряснике. Повадки херувимчика. Респекты за «чистоту» и «святость» принимает как должное. «Да, я такой! Безгрешный, сука, как агнец! А еще я миротворец! А еще я никого не осуждаю! Хожу, и не осуждаю. Затем, собственно, и хожу, чтобы не осуждать. Чтобы люди смотрели на меня и охреневали: «Гляди-ка, он же никого не осуждает!» А я глазки потуплю, покраснею и кротко так: «Угу. Не осуждаю. Вот такой я человек. А может ангел. Не знаю точно». И ножкой паркет шкарябает… Одно из двух: либо Достоевский также тупорыл, как нынешние «православные», либо это тончайшая, филигранная разводка – автор маскирует монстра ровно настолько, чтобы дурак проглотил, а умный задумался (или хотя бы почувствовал «какую-то лажу»). Не могу не признать: я – дурак. Проглотил. Вместе со всеми. И, как положено набитому дураку, записал в дураки умного Достоевского. Только сейчас начинаю что-то понимать. Собственно, об этом и пишу… Конечно, сильнее всего «переворачивание» сказывается на оценке образа Смердякова. У меня еще окончательно новое отношение к нему не сложилось. Поделюсь «путевыми заметками»… Первое, что бросается в глаза – тайна рождения. Там своеобразная версия «непорочного зачатия» (мать Смердякова – изнасилованная блаженная). Второе: отверженность. Смердяков – бастард, сосланный в лакейскую. При таком раскладе есть только два варианта: мститель или шут. Смердяков – шут. Настоящий шут мстителем быть не может. Мститель восстанавливает «попранную справедливость», стремится занять место, которого он был несправедливо лишен и т. д. Актёра принудили играть «кушать подано», а он грезит о роли «героя-любовника» (или хотя бы считает эту роль завидной, своей). Таков мститель. У шута всё иначе. Он вообще не на сцене – он в зрительном зале. Для шута очевидна надуманность сюжета, ничтожность исполнителей главных ролей, папье-машовость «золота», картонность мечей и клюквенность «крови». Единственный тип коммуникации с участниками спектакля, который шуту не претит – троллинг. Шут - это тот, кто троллит королей. Быть шутом – значит, быть круче любого принца. Круче самого короля. В конечном счете, это единственная самостоятельная позиция в мире. Все остальные – зависимые. Люди играют роли. Роль «богатого», «знатного», «бедного», «святого», «влюблённого», «распутного», «умного». Иван же не умен. Он играет роль умного. Также, как белокурая бестия в подряснике играет роль святого. Только Карамазов-отец играет сразу несколько ролей (тем он и интересен): «на экспорт» – роль шута, «для внутреннего употребления» – роль короля-самодура (плюс роль скупого, плюс роль развратника и др.) Только Смердяков не играет. Он есть то, что он есть – шут. Природный. Родившийся от сочетания смердящей безгрешности и чистого карамазовского шутовства. Сцену, в ходе которой Смердяков озвучивает своё гениальное религиозное кредо, Достоевский оформил, как классический диалог короля с шутом - «Валаамова ослица заговорила!». То есть, Смердяков прожил полжизни молчком. Мог бы всю оставшуюся жизнь молчать. Но съехались надутые самодовольные принцы – почему бы не потроллить, раз карта легла? А значит, троллинг для него - не потребность, а возможность, потенция. Он может троллить или молчать – по своему усмотрению. Он свободен. В отличие от захлёбывающихся словами недоумков, которым он вынужден подавать уху. Помните, как Карамазов-отец вякнул: «Это он для тебя старается». А умник-Иван самодовольно поддакнул: «Уважать меня вздумал». Наивный чукотский подросток! В этой короткой реплике он поместился весь. Без остатка… Как известно, Иван загадил полромана своим тупым «богоискательством»/«богоборчеством». Между тем, одно слово «валаамовой ослицы» умнее всего, что он сказал, подумал, написал за всю свою никчёмную жизнь. Что же сказал Смердяков? Три вещи: 1. Всякий, кто называет себя «верующим» - лжец. Потому что не сможет пройти элементарный евангельский тест: сбросить гору в море. 2. «Горно-морской» тест Иисуса Христа - не разводка. Вера, действительно, способна горами двигать. Более того, наверняка есть люди или, хотя бы, один человек, который этот тест способен пройти. Но это, совершенно точно, не Гундяев и не Ноздрин. Вообще, никто из тех, кто гордо называет себя «верующим». Так называемые, «верущие» не имеют ни малейшего преимущества перед «неверующими», иноверцами, агностиками, атеистами и т.д. Более того, «верующие» - всех их хуже. Потому что приписывают себе честь, которой заведомо недостойны – т.е. цепляют на пиджак чужие ордена и прутся без очереди. 3. «Неверие» (или «маловерие») - не грех, а слабость, свойственная всем людям. Уповать можно только на милость, которая стяжается покаянными слезами. Такими, как у отца бесноватого, который на вопрос: верит ли он в способность Иисуса исцелить его сына ответил слёзной просьбой: «Помоги моему неверию!». Очевидно, что в основе здесь: признание себя неверующим. А значит, самодовольный дурак, называющий себя «верующим», автоматически лишается малейшего шанса на милость Творца. А теперь сравните эти тезисы тем, что наговорили «братья-улыбайте» на страницах романа - с «великими инквизиторами», «слезинками ребёнков», «красотой, которая страшная сила» и т.д. и т.п. Вам не кажется, что «валаамова ослица» аннулировала одним махом сразу всю эту высокопарную чепуху? Только смердяковские тезисы имеют ценность, богословское содержание и глубину. Остальное – «белый шум», характеризующий персонажей. Их трёп даёт представление о «сортах глупости». И только… Вообще-то, надо все сцены со Смердяковым под новым углом перечитать (дойдут руки – перечитаю). Но кое-что уже сейчас очевидно. Во-первых, хочу поспорить с Алексеем Широпаевым, который записал Смердякова в коллаборационисты за желание победы Наполеону в 1812 году. Тут важно помнить, что Смердяков троллил тёлочку, которую переполняло возбуждение от «гусарика». Я бы не стал предавать смердяковской оценке статус выстраданного кредо. Он здесь разрушитель, а не созидатель. Шел, видит: «патриотический миф» валяется и воняет. Другой бы (Карамазов-отец, например) изнасиловал, а Смердяков – лишь пнул ногой. Походя. Без фанатизма. Там другое интересней: сравнение себя с размазнёй-Дмитрием - мол, в отличие от него, Смердяков способен стать преуспевающим предпринимателем в сфере общепита (кафе-ресторан со специальной подачей на Петровке). Это не значит, что Смердяков обязательно кафе-ресторан откроет, что он об этом мечтает и, что называется, «копит деньги». Нет. Смердяков лишь трезво оценивает потенциал: свой и старшего брата. Шут, вообще, бесстрастен. И бескорыстен. Избавленному от привязанностей и заблуждений Смердякову просто «любопытно». Помните, «с умным человеком и поговорить любопытно»? Если бы у Ивана было хоть немного мозгов, он бы почувствовал ад, сочащийся из этих слов, и отказался бы от титула «умный». Но Иван глуп. Потому он - удобный объект для троллинга... Надо будет перечитать сцены, в которых Смердяков играется с «умником», как сытый кот с дрожащим мышонком. И с петлёй в финале тоже надо разобраться… Ну, и резюме напоследок: прошу считать меня «смердяковцем». Хоть имя дико, но мне ласкает слух оно. А вам? © Copyright: Хома Даймонд Эсквайр, 2012.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
