Борис Борисович Рыжий.
*Борис Борисович Рыжий (8 сентября 1974, Челябинск — 7 мая 2001, Екатеринбург) — Русский поэт.
*В 14 лет начал писать стихи и в то же время стал чемпионом Свердловска по боксу среди юВсего им было написано более 1300 стихотворений, из которых издано около 350.ношей.
*Покончил жизнь самоубийством (повесился)Мальвина. Предсмертная записка звучит так: «Я всех любил. Без дураков»Алиса. 10 мая 2001 года похоронен на Нижне-Исетском кладбище (участок 5A).
*По утверждению Евгения Рейна, «Борис Рыжий был самый талантливый поэт своего поколения»
*Стихи Бориса Рыжего переведены на многие европейские языки, а в Голландии любовь к нему так велика, что популярная рок-группа De Kift записала две песни на его стихи.
*В 2008 году голландским режиссёром Алёной ван дер Хорст был снят документальный фильм «Борис Рыжий», получивший приз Silver Wolf на 21 Международном Фестивале Документального Кино в Амстердаме (International Documentary Festival Amsterdam, IDFA) и приз за лучший документальный фильм на Эдинбургском кинофестивале 2009 года (Edinburgh’s International Festival, EIFF).
Завещание
В.С.
Договоримся так: когда умру,
Ты крест поставишь над моей могилой.
Пусть внешне будет он как все кресты,
Но мы, дружище, будем знать с тобою,
Что это - просто роспись. Как в бумаге
Безграмотный свой оставляет след,
Хочу я крест оставить в этом мире.
Хочу я крест оставить. Не в ладах
Я был с грамматикою жизни.
Прочёл судьбу, но ничего не понял,
К одним ударам только и привык,
К ударам, от которых словно зубы,
Выпадывают буквы изо рта.
И пахнут кровью.
1993, ноябрь
* * *
...Ветром ли кепку собьёт с головы, и,
охнув, за ней наклоняюсь устало.
Мёртвые листья, мои золотые,
полная кепка - как этого мало.
Я повторю тебе жизнь без запинки,
не упущу и бездарной недели.
Вот из дождя, как на том фотоснимке,
мой силуэт проступил еле-еле.
...Вот и боюсь каждой осенью, милый,
только отправятся за море птицы,
только запахнет землёй и могилой,
что не успею с тобою проститься.
1995, сентябрь
* * *
Благодарю за всё. За тишину.
За свет звезды, что спорит с темнотою.
Благодарю за сына, за жену.
За музыку блатную за стеною.
За то благодарю, что скверный гость,
я всё-таки довольно сносно встречен -
и для плаща в прихожей вбили гвоздь,
и целый мир взвалили мне на плечи.
Благодарю за детские стихи.
Не за вниманье вовсе, за терпенье.
За осень. За ненастье. За грехи.
За неземное это сожаленье.
За бога и за ангелов его.
За то, что сердце верит, разум знает.
Благодарю за то, что ничего
подобного на свете не бывает.
За всё, за всё. За то, что не могу,
чужое горе помня, жить красиво.
Я перед жизнью в тягостном долгу,
и только смерть щедра и молчалива.
За всё, за всё. За мутную зарю.
За хлеб. За соль. Тепло родного крова.
За то, что я вас всех благодарю,
за то, что вы не слышите ни слова.
1996, март
* * *
О чем молчат седые камни?
Зачем к молчанию глуха
земля? Их тяжесть так близка мне.
А что касается стиха -
в стихе всего важней молчанье, -
верны ли рифмы, не верны.
Что слово? Только ожиданье
красноречивой тишины.
* * *
... Вчерашний дождь тебя откинул
от спекшихся в тумане окон,
седых волос закинув гриву
за ржавый гребень горизонта...
Мне остается только волос
твой разыскав, зажать в ладони
и заглянуть в глазницы окон,
услышав чей-то черствый голос:
"Все оказалось много проще,
воспринимай как божий дар
вчерашний дождь, швырнувший клочья
твоих небес на тротуар".
Стих отличается от прозы
не только тем, что сир и мал.
Я утром ранним с камня слезы
ладонью теплой вытирал.
* * *
Так кончается день на краю окна.
Так приходит сон, и рифмуешь наспех
"ночь" и "прочь". Так стоит на столе бокал.
Так смеется небо однозубой пастью.
Так лежат на столе два пустых листа,
будто ангел-хранитель в связи с сезоном
сбросил крылья (листы), что твой лось - рога,
и ушел в ночи, потоптав газоны.
Так пускают корни в тебя дожди,
и толчешь "судьба", как капусту в ступе,
кулаком в груди. Так кончают жить.
Так пылится тень, словно абрис трупа.
Так глядишь на мир через жабры век:
как сложна хиромантия троп, дорог.
Бог жизнь подарил тебе, но затем,
чтобы ты умереть не колеблясь мог.
* * *
Было все как в дурном кино,
но без драчек и красных вин -
мы хотели расстаться, но
так и шли вдоль сырых витрин.
И - ценитель осенних драм,
соглядатай чужих измен -
сквозь стекло улыбался нам
мило английский манекен.
Улыбался, как будто знал
весь расклад - улыбался так.
"Вот и все, - я едва шептал, -
ангел мой, это добрый знак..."
И - дождливый - светился ЦУМ
грязно-желтым ночным огнем.
"Ты запомни его костюм -
я хочу умереть в таком..."
1995. Август. Екатеринбург
Олегу Дозморову от Бориса Рыжего
Мысль об этом леденит: О
лег, какие наши го
ды, а сердце уж разбито,
нету счастья у него,
хоть хорошие мы поэ
ты, никто не любит на
с - человечество слепое,
это все его вина,
мы погибнем, мы умрем, О
лег, с тобой от невнима
ния - это так знакомо -
а за окнами зима,
а за окнами сугробы,
неуютный грустный вид.
Кто потащит наши гробы,
Кто венки нам подарит?
1996
***
Начинается снег. И навстречу движению снега
поднимается вверх – допотопное слово – душа.
Всё – о жизни, поэзии и о судьбе человека
больше думать не надо, присядь, закури не спеша.
Закурю да на корточки эдаким уркой отпетым
я покуда живой, не нужна мне твоя болтовня.
А когда после смерти я стану прекрасным поэтом,
для эпиграфа вот тебе строчка к статье про меня:
Снег идёт и пройдёт, и наполнится небо огнями.
Пусть на горы Урала опустятся эти огни.
Я прошёл по касательной, но не вразрез с небесами,
в этой точке касания – песни и слёзы мои.
* * *
Надиктуй мне стихи о любви,
хоть немного душой покриви,
моё сердце холодное, злое
неожиданной строчкой взорви.
Расскажи мне простые слова,
чтобы кругом пошла голова.
В мокром парке башками седыми,
улыбаясь, качает братва.
Удивляются: сколь тебе лет?
Ты, братишка, в натуре поэт.
Это всё приключилось с тобою,
и цены твоей повести нет.
Улыбаюсь, уделав стакан
за удачу, и прячу в карман,
пожимаю рабочие руки,
уплываю, качаясь, в туман.
Расставляю все точки над “ё”:
мне в огне полыхать за враньё,
но в раю уготовано место
вам — за веру в призванье моё.
Дом поэта
...От тех, кто умер, остаётся
совсем немного, ничего.
Хотя, откуда что берётся:
снег, звёзды, улица. Его
любили? Может, и любили.
Ценили? К сожаленью, нет.
Но к дню рождения просили
писать стихи. Он был поэт.
А как же звёзды? Разве звёзды?
Звезды’? Конечно же, звезды’!
Когда сложить всё это, просто
получим сгусток пустоты.
Но ты подумай, дом поэта.
Снег, звёзды, очертанья крыш —
он из окошка видел это,
когда стоял, где ты стоишь.
***
Золотые сапожки
Я умру в старом парке
на холодном ветру.
Милый друг, я умру
у разрушенной арки, -
чтобы ангелу было
через что прилететь.
Листьев рваную медь
оборвать белокрыло.
Говорю, улыбаясь:
"На холодном ветру..."
Чтоб услышать к утру,
Как стучат, удаляясь
по осенней дорожке,
где лежат облачка,
два родных каблучка,
золотые сапожки.
* * *
Читаю "Фантазию" Фета -
так голос знаком и размер,
как будто, как будто я где-то
встречал его.
Так, например,
"Балладу" другого поэта
мне боль помешала забыть.
И мне не обидно за Фета,
что Фету так весело жить, -
фонтан, соловьиные трели
доходят до самых-сердец.
Но, милые, вы проглядели
"Фантазии" Фета конец.
Ну что ж, что прекрасна погода,
что души витают, любя, -
всегда ведь находится кто-то,
кто горечь берет на себя,
во всем разобравшись.
Но все же
во всем разобраться нельзя.
О, как интонации схожи
у счастья и горя, друзья!
* * *
Когда концерт закончится и важно,
как боги, музыканты разойдутся,
когда шаги, прошелестев бумажно,
с зеленоватой тишиной сольются,
когда взметнутся бабочки и фраки
закружатся, как траурные птицы,
вдруг страшные появятся во мраке -
бескровные, болезненные - лица.
И первый, не скрывая нетерпенья,
кивнет, срывая струны, словно нити,
Связующие вечность и мгновенье:
"Ломайте скрипки, музыку ищите
* * *
Маленький, сонный, по чёрному льду
в школу - вот-вот упаду - но иду.
Мрачно идёт вдоль квартала народ.
Мрачно гудит за кварталом завод.
"...Личико, личико, личико, ли...
будет, мой ангел, чернее земли.
Рученьки, рученьки, рученьки, ру...
будут дрожать на холодном ветру.
Маленький, маленький, маленький, ма... -
в ватный рукав выдыхает зима:
- Аленький галстук на тоненькой ше...
греет ли, мальчик, тепло ли душе?"...
...Всё, что я понял, я понял тогда:
нет никого, ничего, никогда.
Где бы я ни был - на чёрном ветру
в чёрном снегу упаду и умру.
Будет завод надо мною гудеть.
Будет звезда надо мною гореть.
Ржавая, в странных прожилках, звезда,
и - никого, ничего, никогда.
* * *
Я по листьям сухим не бродил
с сыном за руку, за облаками,
обретая покой, не следил,
не аллеями шёл, а дворами.
Только в песнях страдал и любил.
И права, вероятно, Ирина -
чьи-то книги читал, много пил
и не видел неделями сына.
Так какого же чёрта даны
мне неведомой щедрой рукою
с облаками летящими сны,
с детским смехом, с опавшей листвою.
* * *
Осыпаются алые клёны,
полыхают вдали небеса,
солнцем розовым залиты склоны -
это я открываю глаза.
Где и с кем, и когда это было,
только это не я сочинил:
ты меня никогда не любила,
это я тебя очень любил.
Парк осенний стоит одиноко,
и к разлуке и к смерти готов.
Это что-то задолго до Блока,
это мог сочинить Огарёв.
Это в той допотопной манере,
когда люди сгорали дотла.
Что написано, по крайней мере
в первых строчках, припомни без зла.
Не гляди на меня виновато,
я сейчас докурю и усну -
полусгнившую изгородь ада
по-мальчишески перемахну.
* * *
Ничего не надо, даже счастья
быть любимым, не
надо даже тёплого участья,
яблони в окне.
Ни печали женской, ни печали,
горечи, стыда.
Рожей - в грязь, и чтоб не поднимали
больше никогда.
Не вели бухого до кровати.
Вот моя строка:
без меня отчаливайте, хватит
- небо, облака!
Жалуйтесь, читайте и жалейте,
греясь у огня,
вслух читайте, смейтесь, слёзы лейте.
Только без меня.
Ничего действительно не надо,
что ни назови:
ни чужого яблоневого сада,
ни чужой любви,
что тебя поддерживает нежно,
уронить боясь.
Лучше страшно, лучше безнадежно,
лучше рылом в грязь.
* * *
Не вставай, я сам его укрою,
спи, пока осенняя звезда
светит над твоею головою
и гудят сырые провода.
Звоном тишину сопровождают,
но стоит такая тишина,
словно где-то чётко понимают,
будто чья-то участь решена.
Этот звон растягивая, снова
стягивая, можно разглядеть
музыку, забыться, вставить слово,
про себя печальное напеть.
Про звезду осеннюю, дорогу,
синие пустые небеса,
про цыганку на пути к острогу,
про чужие чёрные глаза.
И глаза закрытые Артёма
видят сон о том, что навсегда
я пришёл и не уйду из дома...
И горит осенняя звезда
* * *
Так кончается день на краю окна.
Так приходит сон, и рифмуешь наспех
"ночь" и "прочь". Так стоит на столе бокал.
Так смеётся небо однозубой пастью.
Так лежат на столе два пустых листа,
будто ангел-хранитель в связи с сезоном
сбросил крылья (листы), что твой лось - рога,
и ушёл в ночи, потоптав газоны.
Так пускают корни в тебя дожди,
и толчёшь "судьба", как капусту в ступе,
кулаком в груди. Так кончают жить.
Так пылится тень, словно абрис трупа.
Так глядишь на мир через жабры век:
как сложна хиромантия троп, дорог.
Бог жизнь тебе подарил затем,
чтобы ты умереть не колеблясь мог.
* * *
Над домами, домами, домами
голубые висят облака -
вот они и останутся с нами
на века, на века, на века.
Только пар, только белое в синем
над громадами каменных плит...
никогда никуда мы не сгинем,
мы прочней и нежней, чем гранит.
Пусть разрушатся наши скорлупы,
геометрия жизни земной -
оглянись, поцелуй меня в губы,
дай мне руку, останься со мной.
А когда мы друг друга покинем,
ты на крыльях своих унеси
только пар, только белое в синем,
голубое и белое в си......
Вот чёрное
Мне город этот до безумья мил -
я в нём себя простил и полюбил
тебя. Всю ночь гуляли, а под утро
настал туман. Я так хотел обнять
тебя, но словно рук не мог поднять.
И право же, их не было как будто.
Как будто эти улицы, мосты
вдруг растворились. Город, я и ты
перемешались, стали паром, паром.
Вот вместо слов взлетают облака
из уст моих. И речь моя легка,
наполнена то счастьем, то кошмаром.
...Вот розовое - я тебя хочу,
вот голубое - видишь, я лечу.
Вот синее - летим со мною вместе
скорей, туда, где нету никого.
Ну, разве кроме счастья самого,
рассчитанного, скажем, лет на двести.
...Вот розовое - я тебя люблю,
вот голубое - я тебя молю,
люби меня, пусть это мука, мука...
Вот чёрное и чёрное опять -
нет, я не знаю, что хотел сказать.
Но всё ж не оставляй меня, подруга.
1996, май
Фонари
Фонари, фонари над моей головой,
будьте вы хоть подобьем зари.
Жизнь так скоро проходит - сказав "боже мой",
не успеешь сказать "помоги".
Как уносит река отраженье лица,
век уносит меня, а душа
остаётся. И что? - я не вижу конца.
Я предвижу конец. И, дыша
этой ночью, замешанной на крови,
говорю: "Фонари, фонари,
не могу я промолвить, что болен и слаб.
Что могу я поделать с собой? -
разве что умереть, как последний солдат,
испугавшийся крови чужой".
1993, декабрь
* * *
Не в августе, а в сентябре
деревья сбрасывают листья,
покачиваясь на ветру.
Так безотраден и так пре-
красен парк, что, оглянись я,
расплачусь сразу и умру.
Летит листва, я не забыл
любовный шёпот, шелест платья
и падающий сапожок.
Угаснул юношеский пыл,
и неизвестно, в чьи объятья
теперь ты падаешь, дружок.
Одно известно, не в мои -
и я от мысли этой слёзы
со щёк стираю или нет.
Зажглись небесные огни -
так избегает жалкой прозы
в стихах посредственный поэт.
Не в сентябре, а в октябре
стоят одни под небесами
деревья в белом серебре,
покачиваясь на ветру.
Ужель тебя отдали сами
мои хладеющие ру?
1997
* * *
Россия. Глухомань. Зима.
Но если не сходить с ума,
на кончике карандаша
уместится душа.
Я лягу спать. А ты пари
над бездною, как на пари,
пари, мой карандаш, уважь
меня, мой карандаш.
Шальную мысль мою лови.
Рисуй объект моей любви
в прозрачном платье, босиком,
на берегу морском.
У моря, на границе сна
она стоит всегда одна.
И море синее шумит,
в башке моей шумит.
И рифмы сладкие живут,
и строчки синие бегут,
морским подобные волнам,
бегут к её ногам.
1998
* * *
А что такое старость? Это
парк в середине сентября,
позавчерашняя газета
под тусклым светом фонаря.
Влюблённых слипшиеся пары,
огни под кронами дерев.
И тары-бары-растабары
шурует дождик нараспев.
Расправив зонтик кривобокий,
прохожий шлёпает во тьму
и сочиняет эти строки,
не улыбаясь ничему.
1999
* * *
Померкли очи голубые,
Погасли чёрные глаза -
Стареют школьницы былые,
Беседки, парки, небеса.
Исчезли фартучки, манжеты,
А с ними весь ажурный мир.
И той скамейки в парке нету,
Где было вырезано "Б. Р.".
Я сиживал на той скамейке,
Когда уроки пропускал.
Я для одной за три копейки
Любовь и солнце покупал.
Я говорил ей небылицы:
Умрём, и всё начнется вновь.
И вновь на свете повторится
Скамейка, счастье и любовь.
Исчезло всё, что было мило,
Что только-только началось -
Любовь и солнце - мимо, мимо
Скамейки в парке пронеслось.
Осталась глупая досада -
И тихо злит меня опять
Не то, что говорить не надо,
А то, что нечего сказать.
Былая школьница, по плану
У нас развод, да будет так.
Прости былому хулигану
- что там? - поэзию и мрак.
Я не настолько верю в слово,
Чтобы как в юности, тогда,
Сказать, что всё начнется снова.
Ведь не начнётся никогда.
1999
* * *
...Три дня я ладошки твои целовал
и плакал от счастья и горя.
Три дня я "Столичной" хрусталь обливал
и клялся поехать на море.
И парила три дня за окошком сирень,
и гром грохотал за окошком.
Рассказами тень наводя на плетень,
я вновь возвращался к ладошкам.
Три дня пронеслись, ты расплакалась вдруг,
я выпил и опохмелился.
...И томик Григорьева выпал из рук,
с подушки Полонский свалился.
И не получилось у нас ничего,
как ты иногда предрекала.
И чёрное море три дня без меня,
как я, тяжело тосковало.
По чёрному морю носились суда,
и чайки над морем кричали:
"Сначала его разлюбила она,
он умер потом от печали..."
1997
* * *
Давай по городу пройдём
ночному, пьяные немножко.
Как хорошо гулять вдвоём.
Проспект засыпан белой крошкой.
…Чтоб не замёрзнуть до зари,
ты ручкой носик разотри.
Стой, ничего не говори.
Я пессимист в седьмом колене:
сейчас погасят фонари -
и врассыпную наши тени,
как чертенята, стук-постук,
нет-нет, как маленькие дети.
Смотри, как много их вокруг,
да мы с тобой одни на свете.
1997
* * *
Как часто, думая о жизни,
хватает силы лишь на треть:
вопрос задать, и сон увидеть
вперёд, чем истину узреть.
Забудешься: приснится воздух -
последний выдох или вдох
вне лишних тел, вне прежних слёз и
вне самого и городов.
Сплошные звуки: чьё-то пенье,
ленивый смех, больничный бред.
И, кажется, усилив зренье,
вдруг каждый звук увидишь в цвет.
Очнёшься: кофта наизнанку,
чужая тень, чужая твердь.
В окно заглянешь - день насмарку.
...Не все ль мы жизнью дразним смерть.
1997
* * *
Я забываю сам себя,
когда ночами просыпаюсь,
и, вспоминая, вспоминаюсь,
полулежа, полусидя.
Когда же вновь определю,
что это я, а не иначе,
я горько жалуюсь, и плачу,
и слёзы лью, и слёзы лью.
Ты тихо спишь, ты тихо спишь.
И тихо дождь стучит по крыше.
И я шепчу как можно тише:
о, успокой меня, услышь!
не датировано
* * *
Я так хочу прекрасное создать,
печальное, за это жизнь свою
готов потом хоть дьяволу отдать.
Хоть дьявола я вовсе не люблю.
Поверь, читатель, не сочти за ложь -
что проку мне потом в моей душе?
Что жизнь моя, дружок? - цена ей грош,
а я хочу остаться в барыше.
1995
Приветствие
Фонарный столб, приветствую тебя.
Для позднего прохожего ты кстати.
Я обопрусь плечом. Скажи, с какой
Поры
Пути нам освещают слёзы?
Мне только девятнадцать, а уже
Я точно знаю, где и как погибну -
Сначала все покинут, а потом
Продам все книги. Дальше будет холод,
Который я не вынесу.
Старик,
В твоих железных веках блещут слёзы
Стеклянные. Так освети мне путь
До дома -
пусть он вовсе не тернистый -
Я пьян сегодня.
1993, октябрь
* * *
Ни денег, ни вина...
Г. Адамович
- Пойдёмте, друг, вдоль улицы пустой,
где фонари висят, как мандарины,
и снег лежит, январский снег простой,
и навсегда закрыты магазины.
Рекламный блеск, витрины, трубы, рвы.
- Так грустно, друг, так жутко,
так буквально.
А вы? Чего от жизни ждёте вы?
- Печаль, мой друг,
прекрасное - печально.
Всё так, и мы идём вдоль чёрных стен.
- Скажите мне,
что будет завтра с нами?
И безобразный вечный манекен
глядит нам вслед красивыми глазами.
Что знает он? Что этот мир жесток?
Что страшен?
Что мертвы в витринах розы?
- Что счастье есть, но вам его, мой бог,
холодные - увы - затмили слёзы.
1995, январь
* * *
"В белом поле был пепельный бал..." -
вслух читал, у гостей напиваясь,
перед сном как молитву шептал,
а теперь и не вспомнить, признаюсь.
Над великой рекой постою,
где алеет закат, догорая.
Вы вошли слишком просто в мою
жизнь - играючи и умирая.
Навязали свои дневники,
письма, комплексы, ветви сирени.
За моею спиной у реки
вы толпитесь, печальные тени.
Уходи'те, вы слышите гул -
вроде грохота, грома, раската.
Может быть, и меня полоснул
тонким лезвием лучик заката.
Не один ещё юный кретин
вам доверит грошовое горе.
Вот и всё, я побуду один,
Александр, Иннокентий, Георгий.
1997
Вдоль канала
Когда идёшь вдоль чёрного канала
куда угодно, мнится: жизни мало,
чтоб до конца печального дойти.
Твой город спит. Ни с кем не по пути.
Так тихо спит, что кажется, возможно
любое счастье. Надо осторожно
шагать, чтоб никого не разбудить.
О, господи, как спящих не простить!
Как хочется на эти вот ступени
сесть и уснуть, обняв свои колени.
Как страшно думать в нежный этот час:
какая боль ещё разбудит нас...
1996, июнь
* * *
Ангинный, бледный полдень на Урале.
На проводах - унылые вороны,
Как ноты, не по ним ли там играли
Марш - во дворе напротив -
похоронный?
Так мрачно шли, и маялись, и жили.
Но мне приснилось, будто все устали
От волокиты грустной - как чужие
- Скорей бы, - подходили, целовали.
В автобус гроб февральский погрузили,
Ладошки к окнам - тёплые - прижали.
Хотя б немножко вы поголосили,
Зачем - скажите мне - вы так устали?
Но вдруг, когда землёю человечьей
Обрызгали колёса - чёрной кровью:
- О, Боже, ты не дал мне жизни вечной,
Дай сердце - описать её с любовью.
1995
* * *
Мотивы, знакомые с детства,
про алое пламя зари,
про гибель, про цели и средства,
про Родину, чёрт побери.
Опять выползают на сушу,
маячат в трамвайном окне.
Спаси мою бедную душу
и память оставь обо мне.
Чтоб жили по вечному праву
все те, кто для жизни рождён,
вали меня навзничь в канаву,
омой моё сердце дождём.
Так зелено и бестолково,
но так хорошо, твою мать,
как будто последнее слово
мне сволочи дали сказать.
1998
* * *
Играл скрипач в осеннем сквере, я тихо слушал и стоял.
Я был один - по крайней мере, я никого не замечал.
Я плакал, и дрожали руки, с пространством переплетены.
И пусть я знал, что лгали звуки, но я боялся тишины.
И пусть я был в том состояньи, в котором смерти ждёт больной,
но в страшном этом ожиданьи я разговаривал с собой.
Я был вполне подобен богу, я всё на свете понимал.
Скрипач закончил понемногу, я тихо слушал и стоял.
Стоял и видел чьи-то лица и слышал говорок чужой.
Так жизни свежая страница открылась вся передо мной.
...Мир станет чистым, будет новым, подобным сердцу твоему,
лишь подчеркни молчанье словом и музыкою - тишину...
1995, ноябрь
* * *
...Кто тебе приснился? Ёжик!
Ну-ка, ну-ка расскажи.
Редко в сны заходят всё же к
нам приятели ежи.
Чаще нам с тобою снятся
дорогие мертвецы,
безнадёжные страдальцы,
палачи и подлецы.
Но скажи, на что нам это,
кроме страха и седин:
просыпаемся от бреда,
в кухнях пьём валокордин.
Ёжик - это милость рая,
говорю тебе всерьёз,
к жаркой ручке припадая
и растроганный до слёз.
1997
* * *
В России расстаются навсегда.
В России друг от друга города
столь далеки,
что вздрагиваю я, шепнув "прощай".
Рукой своей касаюсь невзначай
её руки.
Длинною в жизнь любая из дорог.
Скажите, что такое русский бог?
"Конечно, я
приеду". Не приеду никогда.
В России расстаются навсегда.
"Душа моя,
приеду". Через сотни лет вернусь.
Какая малость, милость, что за грусть -
мы насовсем
прощаемся. "Дай капельку сотру".
Да, не приеду. Видимо, умру
скорее, чем.
В России расстаются навсегда.
Ещё один подкинь кусочек льда
в холодный стих.
...И поезда уходят под откос,
...И самолёты, долетев до звёзд,
сгорают в них.
1996, апрель
* * *
Век на исходе. Скоро календарь
сойдёт на ноль, как счётчик у таксиста.
Забегаешь по комнате так быстро,
как будто ты ещё не очень стар.
Остановись, отпразднуем сей день.
Пусть будет лень,
и грязь, и воздух спёртый.
Накроем стол.
И пригласим всех мёртвых.
Век много душ унёс. Пусть будут просто
пустые стулья. Сядь и не грусти.
Налей вина, и думай, что они
под стол упали, не дождавшись тоста.
1993
* * *
Много видел. Не много жил,
Где искусством почти не пахло.
Мало знал. Тяжело любил.
Больше боли боялся бессилья и страха.
Моё тело висит, словно плащ на гвозде,
на взгляде, который прикован к звезде.
И она не мала. Далека.
Я далёк от людей. Я стою у окна
и ищу в себе силы
не сдаваться и ждать.
И в округе до чёрта камней.
Хватит, чтобы кидать.
Или строить могилы.
Другие статьи в литературном дневнике:
