Марина Цветаева Духи во имя БонапартаПисательница Елена Прокофьева подготовила ряд статей, посвященных жизни и любимым ароматам великих людей из мира литературы. Сегодняшняя статья — о любимых духах Марины Ивановны. Чудо и счастье, что мы все-таки знаем, какими Марина Ивановна Цветаева пользовалась духами. Чудо и счастье — потому что к ароматам она была равнодушна. Духи — это всегда воплощение внутренней сущности женщины, это безмолвное послание миру, это невидимое украшение… Но Марина Ивановна предпочитала украшения видимые. О них она писала много. О духах — случайно, и чаще всего — даже и не она… Марина Ивановна, не умевшая одеваться, безразличная к нарядам, страстно любила украшения, особенно — кольца, особенно — серебряные. Кольцо, попавшее на нужную руку, — тема, важная для нее на протяжении всей жизни. В стихотворении 1919 года «Тебе — через сто лет»: Я ей служил служеньем добровольца! Все тайны знал, весь склад ее перстней! Грабительницы мертвых! Эти кольца Украдены у ней! О, сто моих колец! Мне тянет жилы, Раскаиваюсь в первый раз, Что столько я их вкривь и вкось дарила, — Тебя не дождалась! Любовь к человеку она с легкостью сравнивала с любовью к кольцу, и в «Повести о Сонечке», моей самой страстно любимой из всего литературного наследия Цветаевой, она писала: «Здесь уместно будет сказать, потому что потом это встанет вживе, что я к Сонечке сразу отнеслась еще и как к любимой вещи, подарку, с тем чувством радостной собственности, которого у меня ни до, ни после к человеку не было — никогда, к любимым вещам — всегда. Даже не как к любимой книге, а именно — как кольцу, наконец, попавшему на нужную руку, вопиюще моему, еще в том кургане — моему, у того цыгана — моему, кольцу так же мне радующемуся, как я — ему, так же за меня держащемуся, как я за него — самодержащемуся, неотъемлемому. Или уж — вместе с пальцем! Отношения этим не исчерпываю: плюс вся любовь, только мыслимая, еще и это». Влюбившись в украшение, не стеснялась просить его в подарок — или выменять на что-то ценное, но уже разлюбленное, как кольцо с лягушкой у своей многолетней конфидентки Ариадны Берг: «Дело в том, что мне безумно — как редко что хотелось на свете — хочется того китайского кольца — лягушачьего — Вашего — бессмысленно и непреложно лежащего на лакированном столике. Я всё надеялась (это — между нами, я с Вами совершенно откровенна, — в этом вся ценность наших отношений, но ОТКРОВЕННОСТЬ требует СОКРОВЕННОСТИ) — итак, я всё надеялась, что О<льга> Н<иколаевна>, под императивом моего восторга мне его в конце концов подарит — я бы — подарила — и всю жизнь дарила — вещи и книги, когда видела, что они человеку нужнее, своее — чем мне — но она ничего не почувствовала, т. е. — полной его законности и даже предначертанности на моей руке (у меня руки не красивые, да и кольцо не «красивое», а — mieux или pire, —да и не для красоты рук ношу, а ради красоты — их и для радости своей) — но она ничего не почувствовала, п. ч. она — другая, и к вещам относится не «безумно», а — трезво…» Еще она любила бусы. Носить. Дарить. Красивые камни. Да, обо всем этом она писала… Чудо и счастье — что нашлись люди, которые донесли до нас информацию о Марининых духах. Интересно, что собственно аромат для нее не имел никакого значения. Не аромат, а только идея! Марина с юности была влюблена в Наполеона. Даже вставила его портрет в пустой киот, чем оскорбила своего отца: доброго верующего, очень порядочного и снисходительного к чудачествам дочери. Но для нее это было безумное, страстное увлечение. Наполеон — и его сын, герцог Рейхштадтский, по прозвищу Орленок, юным умерший в заточении. Все ее духи были так или иначе связаны с Наполеоном. Анастасия, всего два года моложе, спутница детства и юности, разделившая одиночество и сиротство Марины после смерти их матери от чахотки, оставила воспоминание о первом знакомстве маленьких Муси и Аси с духами. Их отец, Иван Васильевич Цветаев, ученый-историк, женат был дважды. Первый раз — по большой любви, на красавице Варваре Иловайской: вот она любила и наряды, и балы, и духи. Она родила ему хорошенькую дочку Леру и сына Андрея, вскоре после рождения которого скончалась… Второй его брак был — от отчаяния. Детям нужна была мать, сам он не справлялся. А молодая, образованная, принципиальная Мария Мейн ужаснулась его горю и вышла за него — чтобы поддержать и чтобы стать матерью детям. Мужу она стала верной помощницей, а вот с детьми у нее и со своими-то плохо складывалось, слишком она была резка и много требовала… Хуже всего сложились отношения с Лерой, которая еще помнила мать и жизнь при матери. Лера поступила учиться в закрытый институт, подальше от мачехи. Но когда вернулась, ее комната стала в доме Цветаевых единственным уголком всего женственного и красивого, что так презирала ее мачеха. В этой комнате были и духи. Анастасия писала: «И были граненые пробки от флаконов духов, — как от них пахло! И голова кружилась от сломанных в гранях радуг, огней, искр… Помню споры о том, хорош или плох запах модных тогда духов «Пачулы»; детское упоение нюхать выдыхавшиеся запахи пустых, из-под духов, пузырьков причудливых форм; страстную любовь к одним и оттолкновение от других; одни пузырьки были любимые, другие — противные и враждебные; это определялось сразу, с первого нюха».
Рассказывала Анастасия, как они с Мариной, уже юными девушками, в Москве вдвоем (отец был слишком занят музеем, сестра и брат жили собственной жизнью), готовились праздновать Рождество и покупали подарки друг другу. «Под руку, носы в меховые воротники — мы идем по Тверской, как и все, возбужденные близостью елки. В замерзших окнах, в оттаявших местах — как в детстве, ангелы с золотыми трубами, Дед Мороз (медведь между елок!), елочные украшения, гирлянды серебряных и золотых дождей, сверкающих голубых, зеленых, малиновых шаров. На прилавках — золотая бумага. Покупаем — будем клеить цепи. «А помнишь!» Только еще сказала Марина, а я уже в один голос с ней: “Лозанна, магазин «Моск’а», письма маме!” Вздох, два нутра. И, жадно гася тоску, топча ее, чтобы не задушила, кидаемся в выбор покупок: подарков себе и друг другу, делая вид, что все себе, тонко играя в счастье обладанья вещью, чтоб та поверила, что это не ей, скромно, ответно, опущенные глаза — кто кого переиграет? Не для себя же играешь, не в свою гордость, для нее, чтоб она поверила, что ты не догадываешься… Цветные палочки сургучей, коробки почтовой бумаги с серебринкой по краю, с двумя колокольчиками у левого уголка, серебряными, или с одной лиловой фиалкой — Маринины французские, наполеоновские (и он же в одеколоновых флаконах в аптекарских магазинах). Костяные разрезательные ножи всех размеров и видов, чернильницы, бювары, толстые кожаные книжки в одну линейку, для дневников — весь волшебный аксессуар нашей жизни. Увешанные пакетами (долго копили деньги!), идем вниз по Тверской, мимо Елисеева и Филиппова, мы сейчас свернем к Столешникову, туда, к магазинам Аванцо и Дациаро. Там бывают гравюры, Марина будет искать что-нибудь о Первой империи и рамку для портретов Жозефины и маленького сына Наполеона».
Одеколонов с портретом Наполеона выпускали немало. Марине совершенно не важно было, чем они пахли, и не важно, что предназначались они для мужчин: важно одно — чтобы на флаконе был его портрет. Долго пользовалась Марина Ивановна другими духами, модными в ту пору «Jasmin de Corse» от Coty. И хотя сотни женщин наслаждались южным, жарким, медовым, очень чувственным жасмином, которым пахли эти духи, с легким ароматом флердоранжа в шлейфе, — для Цветаевой было важно, что это «Корсиканский жасмин». А Бонапарт ведь был корсиканец…
Дочь, Ариадна Эфрон, вспоминала, как в раннем детстве входила в комнату матери: «В многоугольную, как бы граненую, комнату эту, с волшебной елизаветинской люстрой под потолком, с волчьей — немного пугающей, но манящей — шкурой у низкого дивана, я входила с холодком робости и радости в груди... Как запомнился быстрый материнский наклон мне навстречу, ее лицо возле моего, запах “Корсиканского жасмина”, шелковый шорох платья…» «Jasmin de Corse» Марине подарила Софья Исааковна Чацкина, издатель журнала «Северные записки». У Чацкиной в Петрограде Марина гостила вместе с Софией Парнок, и это описано в «Нездешнем вечере»: «Софья Исааковна Чацкина и Яков Львович Сакер, так полюбившие мои стихи, полюбившие и принявшие меня как родную, подарившие мне три тома Афанасьевских сказок и двух рыжих лисиц (одну — лежачую круговую, другую — стоячую: гонораров я не хотела) — и духи Jasmin de Corse — почтить мою любовь к Корсиканцу, — возившие меня в Петербурге на острова, в Москве к цыганам, все минуты нашей совместности меня праздновавшие…Софья Исааковна Чацкина и Яков Львович Сакер, спасибо за праздник — у меня его было мало». Да, вот чего-чего, а духов в ее жизни больше, видимо, и не было. Были кольца, были бусы, если очень хотелось, если чувствовала, что жить не может без них… Но «Jasmin de Corse» был последний ее аромат. Этим жасмином отцвела ее молодость. © Copyright: Альфия Давлетшина, 2019.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
