Гумилев

Валентина Ерошкина: литературный дневник

«Странный поэт Гумилев, – говорил современнику Александр Блок. – Все люди ездят во Францию, а он в Африку. Все ходят в кепках, а он в цилиндре. У него и стихи такие же: в цилиндре».


«Странный» – это еще не самое жесткое определение для Николая Степановича Гумилева, но, пожалуй, самое верное. В истории литературы его фигура накрепко связана с мифом, который гласит, что Гумилев был жертвой злокозненной судьбы. По воле рока его жизнь стала чередой испытаний: войны, опасные экспедиции, 2 попытки самоубийства и в конце расстрел за участие в заговоре. Испытания действительно были – это факт. Только судьба здесь ни при чем. Парадокс заключается в том, что Гумилев жил, как сам хотел, и все тяготы выбирал для себя совершенно сознательно. Ради подвига.


Ни в Серебряный век, ни позже в русской литературе не нашлось второго такого поэта. Он был из тех, чей талант созревает поздно, и хорошие стихи начал писать только лет с 30, но готовился к ним всю предыдущую жизнь. Он действительно был уверен, что поэзии можно научиться, как учатся варить суп и тачать сапоги, и природная гениальность в этом деле – вовсе не самое главное, а нужно в первую очередь буквально поверить алгеброй гармонию, разъять стихосложение на составные части и освоить каждую из них в отдельности. Более того – он на собственном опыте доказал, что это работает. И еще более того: даже если бы Гумилев был от природы одарен гениальным стихийным даром – он все равно пошел бы по такому пути. Ради подвига.


Он считал, что поэты должны управлять государствами, потому что они – самые умные люди. И объяснял это так: если человек может из миллионов слов выбрать самые гармоничные, так уж наверное он сумеет выбрать из перечня законов самый разумный! Но это еще не все: Гумилев был убежден, что поэт – это прямой наместник бога на земле, потому что может словом творить миры. И если поэт приказывает дождю «стой», у стихии один выбор – немедленно подчиниться. Эту теорию он развивал перед Честертоном во время своего недолгого пребывания в Англии, и так впечатлил последнего, что тот вывел в одном из своих рассказов персонажа, который как раз и пытался приказывать ливню. Рассказ называется «Человек, который был Четвергом».


Гумилев был единственным поэтом, который воспевал радость преодоления испытаний. Счастье волевого и физического усилия, терпкую сладость подвига – но не мгновенного порыва на поле боя, нет: радость ежедневного подвига, совершаемого для преодоления себя. Он был упорен, как носорог, и работоспособен, как муравей. И постоянный труд не был для него унылой жертвой необходимости – он был вольным восторгом, чистым творчеством, таким же, как переводы или стихи.


Он был как паладин – воин, исполненный радости. И его стих, закованный в граненый четырехстопный ямб, как в боевую броню, несет свет и эту самую радость, яркую и живую, как огонь. И потому Гумилева нет смысла читать, когда все хорошо. Но когда плохо – только его читать и стоит.


Соловьи на кипарисах и над озером луна,
Камень черный, камень белый, много выпил я вина.
Мне сейчас бутылка пела громче сердца моего:
Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!


Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера,
Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра.
И хожу и похваляюсь, что узнал я торжество:
Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!


Я бродяга и трущобник, непутевый человек,
Всё, чему я научился, всё забыл теперь навек,
Ради розовой усмешки и напева одного:
Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!


Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья,
О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя?
И кричит из ямы череп тайну гроба своего:
Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!


Под луною всколыхнулись в дымном озере струи,
На высоких кипарисах замолчали соловьи,
Лишь один запел так громко, тот, не певший ничего:
Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!



Другие статьи в литературном дневнике: